Не было бы счастья, да несчастье помогло

Из воспоминаний
родителей…
Из воспоминаний
о родителях….




«Не было бы счастья,
да несчастье помогло»

Три биографических этюда
(эссе о влиянии случая на ход жизненных событий)








Часть ;. «С багажом увлечений по дорогам жизни»

Я родился в г. Шлиссельбурге (сейчас г.Петрокрепость) 26.06.1926г.
Может быть такое скопление цифры «6» в моей дате рождения отложило свой отпечаток на мою дальнейшую жизнь и судьбу, т.к воспитывался я в приемной семье с одного года от роду, которая видно не могла иметь своих детей. Не могу сказать, что отпечаток этот был очень уж негативный, но можно с достоверностью сказать о том, что был он не вполне веселым, не вполне счастливым. Избалован я не был. Отчим (но для меня он все равно  был отцом) работал в железнодорожном депо слесарем, приемная мать (а для меня – матушка) была буфетчицей, и все мы жили в городке Лодейное Поле (под Ленинградом). Из детства запомнились мне белые ночи, когда мы, ребятня, гонялись до одиннадцати ночи по улицам, а мамаши выкрикивали из окон: «Гриша, спать пора», «Петя – домой». Моя мама тоже уговаривала меня ложиться спать, говоря, что уже ночь, но я долгое время не верил ей, т.к. не было на небе ни звезд, ни Луны, светло и хорошо на улице. И в помещение совсем не тянуло, но я повиновался ей и шел домой ложиться спать. Но шел домой не один, забирал с улицы свою собачонку Майку, окрас которой напоминал пёструю шубку  трехцветных кошек: белый, рыжий и черный цвета.
Мои друзья: братья Артюшкины, братья Ивановы и несколько мальчишек из соседних домов. Все мы играли в разные игры: и в войнущку (подражая нашим родственникам во времена гражданской), и в футбол. Но там где мальчишки – там обязательно были и собаки: уличные и дворовые псы. Визг мальчишек, лай собак и вот мы все вместе барахтаемся в реке, купаемся в одной из притоков Свири, чуть ближней к Лодейному Полю, чем Лубянка. Меня во всех моих детских играх непременно сопровождала моя собачонка Маечка. Она досталась мне в начале 30-х годов от прежних её хозяев, съезжавших со своей квартиры, т.е. наших соседей по дому. А дом у нас был двухэтажный, сейчас их называют дома СЖФ (старого жилого фонда) с частичными удобствами.
Из друзей особенно запомнился Адька Брувер (по - видимому, прибалт). Но родители его почему-то до войны предпочитали жить под Ленинградом. Он лудил посуду: чайники, кастрюли, тазы и другое. И все женщины в округе шли к нему со своей бедой – прохудившейся посудой. Он был постарше меня. И пытался вести самостоятельный образ жизни. Но куда там! Все мы были ещё дети и зависели от родителей. Не смотря на свой юный возраст,  я был разборчив при выборе друзей и всегда тянулся к детям, умеющим сочетать занятия в школе с посильным детским трудом, приносящим доход в семью или с обычным увлечением – хобби, не приносившем денег, но дающим огромное духовное удовольствие, удовлетворение.
Из девочек запомнилась мне девочка по имени Надя. Она была приблизительно на десять  лет старше меня. Матушка уходила на работу и запирала меня одного дома вместе с Маечкой. Мне было лет пять. Я сначала охотно играл один, но через два часа уже хныкал, а спустя четыре часа её отсутствия, я уже ревел. Помню, как какая-то девочка, слыша мой плач, стояла у двери и, приложив к замочной скважине губы пыталась меня уговорить: «Вова, Вова, тише, мама твоя на работе, но скоро придет, у нас в городе нет детских садов и у тебя нет бабушки, так что тебе придется потерпеть до школы, потом будешь большим, тогда тебе родители доверят ключи, и ты сам сможешь запирать дверь перед уходом в школу и отпирать её, когда возвратишься из школы». Говорила она всё это очень доходчиво, и я и вправду переставал плакать в надежде, что я « не сегодня – завтра» подрасту, и мне родители вручат ключ. Но на следующий день всё повторялось сызнова. Я в одиночестве ревел от страха, и опять Надежда, как психолог, приходила ко мне на выручку. Как плохо быть единственным ребенком в семье! Когда рядом с тобой нет ни сестры, ни брата, а есть одна только собачонка, не умеющая говорить, но понимающая  всё и готовая пойти на сострадание к хозяевам и даже разделить с ними их участь. Хотя бы поскулить в одном дуэте с плачущим ребенком.
Отец иногда брал меня к себе на работу в локомотивное депо. Его сослуживцы меня немного баловали, брали к себе на паровоз, они были машинистами маневровых паровозов и, передвигая паровоз из одного тупика в другой, они заодно катали и развлекали меня. Я считал себя членом их бригады. Иногда проезжая через сады, машинисты высаживали меня по моему желанию около дома моих тетушек. Их было три. Все они родственницы со стороны матери. Тетушки угощали меня гречневой кашей, залитой молоком, в котором плавали ягоды малины. После очередного «малинового банкета» я так объелся у тетушек гречки с молоком, что у меня появилось отвращение к этому блюду, и я не смог его употреблять в пищу в течение нескольких лет.
Помню, как рыжий кот (клички его я уже не вспомню), стоя на речных камнях, когтистой лапой выбивал из прозрачной воды, проплывающую около него, рыбину. Отличная реакция! И как-то, во время нашего семейного обеда, таким же голкиперским ударом кот снял у меня с вилки мою котлету, быстро её схомячил. Я плакал от обиды, мой двоюродный брат Гордей, впоследствии переселившийся с родителями в пос. Торковичи, Лесная д. 5, посмеивался надо мной. «Зевать в жизни нельзя, равно, как и воровать тоже, но за «своё» надо держаться крепко», - понял я смысл жизни. Мама дала мне свою котлету, и мой плач прекратился, слёзы просохли.
У моей матушки и трех её сестер была в собственности дача – бывший особняк помещицы царских времен. Они его поделили на четыре части, т.к. сестер вместе с моей матерью было четыре.  И за нами с матушкой была закреплена ; часть особняка, который использовался нами как летний вариант дачи, там нам был обеспечен идеальный отдых летом. У каждой из моих тетушек были свои дети, которые тоже летом отдыхали со своими родителями и вместе с нами в остальных трех четвертях дачи. Комнат было много и хватало на всех. Но детское моё счастье оказалось короче самого детства. Начались сталинские политические репрессии, и моего отца посадили в тюрьму, как «врага народа». Квартира наша была ведомственной и принадлежала Октябрьской железной дороге, было еще и РУЖД (рязано - уральское  железнодорожное ведомство). Так как отец был арестован, то и квартира должна была быть изъята, т.к. матушка на железной дороге не работала. Я пришел из школы рано, как будто чувствовал беду. Вещи в квартире были раскиданы по полу. На табурете сидела матушка, напротив неё – Майка. Мать, всхлипывая, плакала. Маечка взвизгивала и поскуливала. Но самым невероятным тогда, с точки зрения моего детского взгляда на жизнь, было то, что у моей собачонки были мокрыми глазные впадины на мордочке, я ни в коем случае не сомневался в том, что и она тогда тоже плакала. Мы с матушкой сделали уборку, как после нашествия татаро-монгольского ига, видно было, что люди, работающие в системе и по линии НКВД искали у нас в квартире запрещенную литературу политического содержания, которой у нас, конечно же  не было. Мы с матушкой все вещи отнесли в сарай, самые лучшие отдали соседям на сохранность, в надежде, что мы когда-то вернёмся в свои родные края и всё своё у них заберём, а сами решились ехать в Саратов к родственникам отца на временное местожительство до момента его освобождения из тюрьмы. Но потом это «временное местожительство» превратилось для нас в постоянное. Но об этом чуть позже…
        Нам дали 48 часов на сборы. Мы торопились. Но матушка, предчувствуя голодное время в будущем, решилась взять с собой ножную швейную машинку «Зингер», в пассажирском поезде везти такую громадину не предоставлялось возможности, и поэтому мы её отправили почтово-багажным поездом в Саратов, сами поехали плацкартом в надежде на то, что почтово-багажный поезд задержится в пути следования и прибудет в Саратов намного позже нашего, пассажирского, и тем самым мы сможем забрать нашу машинку. Мама боялась, что по прибытию в Саратов на первых порах она может не сразу найти себе работу и ей придётся какое-то время подрабатывать шитьём нижнего белья, халатов, салфеток и полотенец и продажей этих рукоделий на Саратовском базаре – «Сенном». Но как быть с собачонкой?! Женщине с ребёнком и тарахтящей по ночам (днём матушка стояла на базаре в торговых рядах  и продавала изделия пошитые ночью) швейной машинкой найти съёмную квартиру проблематично. А здесь ещё и лающая собачонка в придачу! Я залился истошным воплем, не желая расставаться с собачонкой, матушка «сдалась», т.е. уступила мне. Продала нашим соседям одну из двух наших потрошенных ею куриц, которые мы планировали взять с собой в дорогу в качестве еды. На вырученные деньги купила билет для животных, ошейник, намордник, поводок, мы собрали теплые вещи и тронулись втроём на ж/д вокзал, вперёд, навстречу неизвестности.
По прибытию в Саратов, мы сначала поинтересовались в почтово-багажном отделении вокзала – пришёл ли наш груз? Швейная машинка была ещё в пути следования. И мы с матушкой перешли Привокзальную площадь. Первой улицей на нашем пути оказалась улица Аткарская, и мы  пошли по ней, вдоль забора троллейбусного депо №1. Была зима. Холодно. Матушка несла чемодан с узлами, я шёл рядом, впереди нас бежала Маечка, высоко поднимая лапки, увязавшие в глубоком снегу. Однако эта улица упиралась в металлические гаражи, а в неё, в свою очередь,, тоже упиралась справа другая улица под названием Кирпичная (по-новому Посадского), немного походив по ней, мы с матушкой нашли для себя съёмное жильё – комнату в частном деревянном доме, занесли свои вещи в дом, отдали хозяевам месячную оплату за съём жилья и решили навестить родственников отца, живших в Саратове, адрес их моя матушка знала. Мы их вскоре нашли. Это была сестра моего отца Ольга Васильевна, её муж и четверо их детей: три девочки и сын. Приняли они нас радушно, погоревали, посочувствовали нашему общему горю: тяжкой судьбе моего отца, посидели у них, попили чаю, отдали им Маечку, с условием того, что я буду2-3 раза в неделю забегать к ним, навещать свою любимицу. Наши теперешние хозяева пустили нас на съёмное жильё с условием того, чтобы мы куда-нибудь (временно) определили свою собачонку. Мы так и сделали, вскоре забрали швейную машинку с багажного отделения вокзала, матушка устроилась на работу буфетчицей на завод, меня определили в школу. Прожили мы с ней по этому адресу немного, но вскоре нам  представилась возможность снять более тёплое помещение за меньшую сумму рядом, через 3-4 дома по этой же улице. Мы взяли Маечку от родственников, собрали свои вещи и «перекочевали» в соседний дом (из 3-х комнат) к бабушке Уфимии, которая уже пустила женщину-квартирантку в одну комнату своего дома, а для нас с матушкой была отведена комната чуть побольше. В ней помещались две кровати, шкаф и швейная машинка. Удобств в доме не было. Печь топилась дровами. Наша хозяйка держала в своем сарае козу и козленка, с шустрым, как у котенка темпераментом. Однажды хозяйка нагнулась у сарая, раскладывая поленья дров в аккуратные штабеля, козленок по дровам, прислоненным к сараю, забрался на его крышу, но каким бы низким ни был сарай, - козленок все равно остается козленком. И то, что посильно котенку, козленку «не по плечу!». Залезть на сарай для него оказалось простым делом, сложнее было спускаться на землю, но, увидев спину согнувшейся хозяйки, козленок решил сам себе облегчить задачу и прыгнул с крыши сначала на спину бабушки, а с нее соскочил на землю. Хозяйка ругалась и кричала на козленка, видно, ей было больно. Мне было забавно, но засмеяться я не решился, т.к. хозяйка была строга и запросто могла дать расчет нам с матушкой с направлением на все четыре стороны. В сарае у хозяйки, кроме козы с козленком, были еще и куры. Одна из них, как ни странно, поддавалась дрессировке. Я был ласков с ней, не пугал её, не гонялся за ней, приручая её к себе, как голубя, подкармливал отдельно от других птиц сначала около скамейки, потом с рук, потом на скамейке, и курочка взлетала, вспархивала на скамейку, чтобы поклевать там зерно. Потом усложнил задачу: садился на лавку сам, клал на колени дощечку, на неё сыпал зерно, курочка стала клевать зерно у меня с колен, как ручная белочка в парке или санатории, спускаясь с деревьев, берет корм и орешки с ладоней отдыхающих. К хозяйке приходили в гости такие же бабушки, как и она. Наша хозяйка со своими бабушками-подружками рассаживались на лавке в предвкушении приятных бесед, как вдруг на колени хозяйки взлетала её курочка. Бабушки пугались, визжали и спрашивали нашу хозяйку: «Нормальная ли у тебя птица?» Бабушка обижалась на эти насмешки и, показывая на меня пальцем, говорила: «Вот этот мальчишка, моей квартирантки сын, портит у меня всю домашнюю птицу. Она становится под стать сидящей на хозяйских коленях ласковой кошке». Хозяйка строго-настрого запретила мне дрессировать её кур и коз. Я повиновался. На моей родине, под Ленинградом, у меня было много друзей, много игр и веселья, а здесь же, в Саратове, моих сверстников по соседству не было, книжек было ограниченное количество, телевизора не было вообще, а доступ к бабушкиной живности для меня был закрыт. Но у меня была ещё Маечка, а у неё был я. Это было вполне весомое обстоятельство для детской радости и счастья в то давнее довоенное время. Приближался сорок первый год. Учился я хорошо. Но вот началась война. Я перевелся учиться из обычной школы в вечернюю школу рабочей молодежи, получил бронь, закончил курсы электриков и начал работать электромонтером на заводе посменно, но кое-какие вопросы по математике я не мог быстро усвоить, поэтому начал ходить к преподавателю математики на дом для усвоения и разъяснения учебного материала. Платить преподавателю за дополнительные занятия со мной я не мог, не могла и матушка. И мы договорились с преподавателем о том, что в качестве платы за дополнительные занятия я буду колоть ему дрова для печи, т.к. преподаватель был старенький и с этим не справлялся. Конечно, мне было тяжело после учебы в школе и работы на заводе идти домой к преподавателю, где сначала я должен был наколоть ему дрова, а потом уже заниматься математикой. После физической работы чаще всего хотелось или кушать, или спать, меньше всего хотелось заниматься математикой с преподавателем, который задавал мне уроки на дом, и я должен был отчитываться перед ним за проделанную домашнюю работу. И ни то, чтобы мне не хотелось заниматься дополнительно (кроме школы), а просто «не моглось» с учетом моего внутреннего самочувствия, слабости и перегрузки, переутомляемости организма, т.к. я работал электриком не на обычном заводе, а на металлозаводе, перешедшем на военные рельсы по выпуску военной техники. Моя матушка работала там буфетчицей, но иногда работала еще и в заводской столовой. Продуктовые (хлебные) карточки у нас с ней были, мы относились к ним аккуратно, бережно и не допускали их потери, порчи или, хуже того воровства, т.е. без них можно было и не выжить, как бы упорно мы с матушкой ни трудились. Кроме того, наш завод имел подсобное загородное хозяйство: поливные земли в колхозе; на помощь колхозников мы не уповали, т.к. им самим было тяжело в это военное время, поэтому мне приходилось кроме работы на заводе, учебы в школе раб. Молодежи и дополнительных математических занятий, еще и выбирать время, чтобы поехать в колхоз на полив овощей с другими заводчанами.
Приблизительно в 1944-1945 годах умерла наша хозяйка, она была уже совсем старенькая, а вслед за ней не стало и моей детской утехи – собачонки Маечки. У хозяйки родственников, по – видимому, не было, но с нами в другой комнате жила еще одна квартирантка, одинокая Татьяна Семёновна Смирнова, одним из любимых её блюд была яичница, жаренная с помидорами. Любимая может быть потому, что яичница относилась к быстро приготовляемым блюдам, а Татьяна Семеновна была рьяной коммунисткой, читала труды классиков революционного движения и любовные романы, поэтому времени на готовку еды у неё не оставалось, и волей-неволей яичница становилась незаменимым блюдом. Когда матушка спрашивала её: «Что вы, Татьяна Семеновна, читаете?» Она отвечала: «Ро;маны». Почему-то это слово она произносила с особым шармом, делая ударение на первой гласной. И после празднования Дня Победы она заявила нам, обращаясь к моей матушке: «Ксения Васильевна, я присмотрела для себя еще одно помещение для съема жилья, ухожу от вас, у нашей бывшей хозяйки, видно, никто из родственников не уцелел после войны, не дожил до Дня Победы и, поэтому у нас нет претендентов на этот дом. Я одинока, а у вас есть сын, который лет через пять женится, я буду здесь лишней, претендовать на часть этого дома я тоже не буду, пусть весь дом остается вам, как подарок от бабушки Фимы и от меня тоже». Мы её поблагодарили, устроили неплохой по тем временам домашний банкет, она ушла в соседний с нами дом на улице Железнодорожной (недалеко от конюшни), на подселение к хозяйке этого дома, платила ей умеренную плату за съем жилья, а иногда заходила к нам в гости. Но сейчас в настоящее время никто бы не отказался от халявного жилья,  не то что в пользу соседей по общей кухне, а даже в пользу своих родственников, разве что это бывает только в сказках. После  войны наконец-то нашлось свободное время для того, чтобы всё вспомнить, переосмыслить, додумать до конца, проанализировать и задать самому себе такие жизненные вопросы, как: « А что с нами (со мной и матушкой) было бы, если бы?..» и «Как бы было, если вдруг?..»
Мы с матушкой отыскали в Ленинграде матушкиных сестер – Зину и Татьяну с их уже повзрослевшими за годы войны, как и я, детьми: Алей, Лялей и Гордеем, которые позднее переехали в село Торковичи. Все они были живы и здоровы. Третьей матушкиной сестре Нине и её детям повезло меньше. Вспомнил я и о маминых слезах и о нашем горе по поводу нашего довоенного изгнания из Ленинграда. Что с нами было бы, не случись этого изгнания?! Голод, блокадный Ленинград, дорога жизни по льду Ладожского озера? Выжили бы мы с матушкой или нас тоже постигла бы печальная судьба тетушки Нины и её детей? Неизвестно. И не было бы нашего с матушкой счастья – жизни (пусть и трудной во время войны, но всё - таки жизни), да несчастье помогло. Тогда выселение из Ленинграда воспринималось нами как несчастье и беда. До Лодейного Поля (города моего детства) мы с матушкой не доехали, нашли её родственников (сестёр), живущими со своими детьми в Ленинграде. Но меня не отпускала мечта вернуться к местам своего детства, которую я осуществил очень-очень не скоро. Отпуск мой подходил к концу, и надо было возвращаться в Саратов. По приезду домой я опять влился в трудовой поток на заводе, но вскоре умер начальник цеха Гумер. При входе у проходной висел некролог о его кончине. И сколько было шума и разговоров по этому поводу! « А вы слышали, что Гумер умер?», «А вы знаете, что умер Гумер?», «А вы представляете, Гумер-то умер?!» - слышались по цеху разговоры сотрудников и рабочих. И так весь день. И это в конце рабочего дня начинало звучать уже как-то не траурно, а иронично, благодаря рифмовке этих слов. Более того, порядок в цехе был нарушен. В этом цехе работали пленные немцы, которых привозили из барака на грузовике утром и увозили вечером. Но тут, в конце рабочего дня, при посадке военнопленных и их перекличке  одного военнопленного не досчитались. Что такое? Кинулись искать. И что вы думаете? Нашли его пьяным в цехе под станком. Я впервые видел пьяного немца. В моем представлении они всегда пунктуальны, лояльны, корректны, дисциплинированы, аккуратны и точны до мелочей, в деле, но, вместе с тем, коварны с русскими. А тут?!! Его взяли под руки  двое русских рабочих, доволокли до грузовика, и военнопленные втянули его за шиворот к себе в кузов, на него посыпались тычки и тумаки слева, справа и со всех сторон, подзатыльники от его же братьев по крови, но не с силой и не до боли, а с целью протрезвить разгильдяя, который опозорил перед русскими арийскую расу, видно расслабился ввиду того, что старый их начальник умер, а нового еще не назначили, либо он просто хотел помянуть усопшего спиртом (тем более фамилия «Гумер» была подозрительно схожа с фамилиями немецких евреев, как, к примеру, и у моего друга детства Адика Брувера), но он не рассчитал дозу и захмелел. Видно, что как-никак оба они: и поминающий, и усопший носили немецкие фамилии, заканчивающиеся на «ер», и почему было бы в данном случае не помянуть «брата по крови»?! Какой-то русский великодушный рабочий решил угостить фрица русской водкой, но не принял во внимание того, что водка – русская, а рабочий – немец. Не сочетается русская водка с арийской расой. Ну, никак. Расследовать то, кто из русских споил немца – не стали. Да и сам выродок арийской расы рамки приличия больше не нарушал. И вскоре об этом инциденте забыли. А завод какое-то время еще пользовался трудом пленных, но теперь уже не для выпуска военной техники, а по изготовлению металлоизделий для бытовых нужд. В городах России они трудились на строительстве домов. Сколько они натворили разрухи в результате своих бомбёжек, пусть всё нам восстанавливают.
Теперь учеба была позади. И после работы оставалось еще свободное время, которое надо было использовать с максимальной пользой для себя. И я решил заниматься спортом. Матушка купила и подарила мне спортивный , гоночный велосипед, по тем временам дорогой, но простой по сравнению с современными моделями. У велосипеда был загнутый, как рога у архара руль, и у меня были ещё и лыжи, не пластиковые, но довольно –таки лёгкие. Я начал заниматься спортом, выступая от общества «Спартак» за честь своего завода. Получал почетные грамоты и награды, был уважаемым человеком на заводе, т.к. в соревнованиях принимали участие лыжники (зимой) и велосипедисты (летом) – все они были рабочими многих заводов города Саратова. Но наш завод ещё долгое время удерживал вымпел передового в рамках спортивных состязаний.
Я поступил на энергетический факультет Политехнического института заочно без отрыва от производства, т.е. от работы на металлозаводе электриком. По окончании института женился, в 1958 году в марте умерла моя матушка, в конце этого же года у нас с Фаей (моей женой) родилась дочь.
После кончины матушки у меня в памяти сохранились лишь небольшие картины: её воспоминания о своём  детстве и юности, которые она когда-то рассказывала мне, как к примеру: её работа кухаркой у господ в Петербурге ( во времена её юности) и желание поймать зайчика (в её детстве), как маленькая девочка Ксюша (это в далёком будущем она стала моей матушкой Ксенией Васильевной) бегала по заснеженному лесу под Петербургом, от неё убегал русак, она каждый раз падала в снег с желанием накрыть его своим телом, он каждый раз как будто дразня, выскальзывал из-под неё, обдавая  фейерверком снежных брызг и касаясь своей пушистой шубкой её щеки, то отдаляясь от неё, то подпуская к себе, видно, что был он ещё молоденьким зайчонком и просто играл с Ксюшей в свои заячьи игры. Но от этих игр Ксюша получала только нагоняи от своих родителей, возвращаясь, домой в мокрой от налипшего снега шубе и валенках, полных снега. Воспоминания  матушки только этими двумя эпизодами и ограничивались, которые она мне рассказала за всю нашу совместную с ней жизнь: убегающим от неё зайчонком и работой кухаркой у господ. Видно, что не было у неё яркого, весёлого и запоминающегося детства.
Потом я начал работать в стройбанке в техническом отделе и в других строительных организациях. Проработал я там настолько насколько смог.
Контрольные обмеры и проверки при сдаче домов в эксплуатацию действовали на меня угнетающе. Мне предлагалось закрывать глаза и смотреть сквозь пальцы на недостатки, расхищенные стройматериалы, подписывать объект к сдаче с рядом нарушений; взамен мне предлагали всё что угодно. Но я оставался неподкупным. В результате всего этого я вынужден был уволиться и перейти на более спокойную работу в Управление Железной дороги. Везде я хотел быть полезным, чтобы воплощать полученные мной в институте знания в жизнь. Я стал членом общества ВОИ иР (Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов), внедрял новую технику и технологию на ж/д транспорте, закончил заочные курсы немецкого языка в Москве с отличием, начал строить для своей семьи дачу в Поливановке, продолжая заниматься фотографическими работами, т.к. начал я этим заниматься ещё в довоенное время мальчишкой-подростком: фото позирующих и не позирующих людей, фото-моделирование, фотоэтюды и фото-коллажи. Я был неугомонным и решил воплотить в жизнь ещё одну свою заветную мечту, взял отпуск в Управлении Ж/д и поехал в Ладейное Поле, к местам своего детства. Через два дня я был уже там. И что же я там обнаружил?! Моего дома не было вообще! Это было прямое попадание снаряда. Досок и прочего строительного мусора не было – всё это расчистили в мирное время, но на месте моего дома ещё ничего не построили, и будут ли строить, неизвестно? Может быть, здесь просто разобьют клумбы с цветниками в память о жертвах Ленинграда? Я решил зайти в уцелевший двухэтажный дом, рядом  сохранившийся  с довоенного времени и опросил всех молодых жильцов, чтобы кто-то из них предоставил мне информацию о местных старожилах, встретивших войну и доживших до сегодняшних дней. К моему счастью я отыскал в этом доме Надю, теперь уже Надежду Павловну, мне было 55 лет, она была десятью годами старше. Ей было около 65-ти, но она помнила плачущего маленького мальчика Володю, помнила, как она просила его чуть-чуть потерпеть,  не плакать. И вот я терпел, терпел тогда в детстве, оставаясь один на весь день дома с Маечкой, терпел во время соревнований, гнал свой велосипед, чтобы победить в соревнованиях, чтобы победить в жизни. Ведь жизнь никогда для меня не была тяжелой или плохой, она была временно трудной, но ещё интереснее благодаря этим трудностям. Ведь особый интерес ощущается тогда, когда удается победить эти трудности, оглянувшись назад в прошлое. Я сказал Надежде Павловне, что этим мальчиком был я, что я помню слова этой девочки, уговаривающей меня, а Надежда Павловна в свою очередь говорила мне, что этой девочкой как раз, и была она – девочка Надя. Наше узнавание друг друга напоминало сюжет фильма: «Помни имя своё». Тот момент, когда нашедшая в чужой стране (по-моему, в Польше) своего уже взрослого сына Геннадия, уже старенькая его мама, пыталась возбудить в нём воспоминания, включить его детскую память вопросами: «А что ты  помнишь, сынок, из нашего с тобой пребывания в концлагере, когда ты был ещё маленьким?» «Чьи-то пальцы помню, которые снаружи, с улицы, просовывали мне картошку в щели детского приёмника. Я не видел лица этой женщины, но помню только пальцы и картошку»,- был его ответ.  Мать была счастлива от того, что сын пронёс через всю жизнь эти детские воспоминания, т.к. эти пальцы были её пальцами, а эта картошка была её картошкой. Это было небольшое, но всё-таки доказательство в пользу их с сыном родства. Получалось так и у нас с Надеждой Павловной: она помнила плачущего мальчика Володю. Я помнил голос и слова, обращенные ко мне через замочную скважину девочки Нади, а раз так, то эти воспоминания (в шутку сказать!) тоже были небольшие, но все-таки доказательства в пользу нашего с ней бывшего соседства. И сейчас мы как будто заново узнавали друг друга и открывали себя друг перед другом. Заметил я одну особенность: у людей целеустремленных, увлеченных своим делом, есть ещё в духовном резерве и система ценностей, благодаря которой они чтят своё достоинство, уважают чужой труд, почитают  родителей, чтят Родину, а значит, рано или поздно всё равно приезжают выжившие после войны солдаты на места кровопролитных боёв почтить память своих товарищей или приезжают на места своего детства. Но вот чудо! Надежда Павловна рассказала мне об Адике  Брувере.  Том самом, который старался прокормить себя и свою семью в довоенное время, делая доброе и нужное дело для хозяек – лудил дырявую посуду. Но вот какая досада! Адька , а теперь уже Адольф Брувер (отчества его я не знал и не знаю), тоже, как и я движимый желанием навестить свою малую родину, приехал в Лодейное Поле из Прибалтики годом раньше, чем я. Случись ему приехать годом позже, или мне годом раньше, летом, то не исключена возможность того, что мы бы с ним встретились и сидели бы у Надежды Павловны, распивая чай, вспоминая нашу речку, наши белые ночи и игры до 11 часов вечера. Тогда всё было ясно и светло, как может быть только в детстве, как может быть только во времена белых ночей под Ленинградом. Мы боролись и терпели и вот мы дожили до Победы. В течение жизни я побывал много раз в разных городах. Но эта поездка была самой дорогой и запоминающейся для меня, ведь воспоминания детства, воспоминания о детстве самые яркие. Так как мое детство и юность оказались самыми короткими, омраченными годами войны. В мирное время 60- 80 гг. я неоднократно отдыхал в городах Прибалтики, полгода на Кавказе, в Крыму, в командировках в городах Поволжья. Но Ленинград – это Ленинград! Это – незабываемо… Это – навсегда… Я не доработал до пенсии трех лет. У меня случился инфаркт, видимо, сказался надрыв здоровья в молодые годы.
Ушёл в 57 лет на преждевременную пенсию (по инвалидности). Но на дачу все равно приезжаю, даю своему организму посильную физическую нагрузку. Землю под посадку сельхозкультур перекапываю, не под  весь дачный надел, а небольшим участком, делянкой. Дачу построил, но не успел сделать внутренние работы и утепление. Пусть доделывают внуки, когда подрастут, посадил деревья, сейчас они уже большие. На даче у меня есть поручение, я выбран казначеем дачного кооператива, веду посильную для себя сейчас финансовую работу. В 1996 году умерла моя жена. В том же году у меня случился второй инфаркт, а через год – третий. На дачу уже не хожу. Казначея вместо меня переизбрали. У меня дома огромная библиотека. Читаю художественную, научно-популярную, медицинскую литературу, интересуюсь политикой. Одной из научно-популярных изданий (с медицинским уклоном) читаю книгу, «Чтобы осень была золотой». Там рекомендации, советы по физической культуре и диетологии пожилым, статистические данные с указанием имен долгожителей, их образа жизни и творческом направленности их интеллекта, о художниках, писавших картины до глубокой старости, о Гёте, написавшим свой шедевр «Фауст(а)», будучи в восьмидесятилетнем возрасте. Просто надо иметь терпение и цель в жизни с молодости и до конца своих дней. Я согласен с автором этой книги о том, что надо давать своему организму посильную (от возраста зависимую) нагрузку и давать работу для мозга. Как же можно идти по жизни без мечты, без цели, без дороги к ней?! А у меня в жизни была и дорога, и трек – для велосипеда, и  лыжня – для спортивных, беговых лыж, фотоаппарат и домашняя библиотека, строительство дачи и изучение немецкого языка, дрессировка коз и кур в детстве. С детских лет и с юности я был не развлекающимся, а увлекающимся ребенком, и старался устанавливать контакт с себе подобными детьми. «Развлечение» и «увлечение», - слова схожи, но смысл различен. Одно – человека разрушает изнутри, другое возвеличивает и облагораживает, будь то: занятия спортом и изучение иностранных языков, компьютерное программирование, научные открытия и … и даже паяние дырявых кастрюлек в детских руках.
Часть II. «Не нарушая заповедей,- к жизненным высотам»

Родилась я  14 апреля 1926 года в с.Озёрки  Екатериновского района Саратовской области в многодетной семье.  На момент моего рождения в нашей семье было уже восемь человек детей. Пятеро детей – мои сводные братья и сестры по отцу, один брат – сводный по матери и два брата – Михаил и Алексей – родные и по отцу, и по матери.  Я была девятой.  До 1918 года наша семья относилась к прослойке сельских середняков. У моего отца, Василия Егоровича, было надворное хозяйство: коровы, овцы, несколько лошадей для перевоза грузов и пахоты сельскохозяйственных угодий. Отец держал для себя помощника по хозяйству, которому исправно платил зарплату за помощь и надлежащее содержание скота в чистоте и в сытости. У матери, Евдокии Павловны, тоже была помощник по хозяйству и по присмотру за нами – детьми. И её отец тоже не обижал материально. Денег всем и на всё хватало, т.к. запросы у нас были не купеческими и мы – четыре дочки, от папы цветочков аленьких не требовали, когда тот возвращался с ярмарки. Оттуда привозил он подарки и гостинцы всем нам, а особенно детям. Мне, как самой младшей из всех дочерей, он привозил и сладости, и ленты атласные в косы и платья. Моему младшему брату, рожденному через два года после меня, он привозил какие-то простейшие игрушки, свистульки. Позже отец для всей нашей семьи стал покупать музыкальные инструменты с ярмарки: гитару, балалайку, баян. Итак, благодаря стараниям отца, вся наша семья стала музыкальной. Каждый из братьев играл на своём понравившемся ему музыкальном инструменте, осваивал технику игры, усовершенствовал и оттачивал её до мелочей. Все мы были самоучки с хорошим слухом и хорошим голосом. У нас дома по вечерам собирался люд со всей деревни: одни, чтобы поучаствовать самим в хоровом пении вместе с нами, другие, чтобы послушать народный фольклор. Особенно удачно исполнялась нами песня «Вечерний звон». Кто-то пел первым звонким голосом. Кто-то вторым голосом. Мы заранее распределяли между собой поющих и берущих верхние ноты и подпевающих им низкими голосами. У нас пели все: и дети, и взрослые, и папа, и наша мама, и соседи. В общем, все!
Такие концерты устраивались нами: и детьми, и взрослыми исключительно после посевной, когда есть время между посевом и первой культивацией культур или между культивациями, или же осенью после полного сбора урожая. Любимой песней моей мамы была песня «Пряха молодая». В таких концертах принимали участие и папины братья, и сестры, и их дети, т.е. все родственники со стороны отца, по отцовской линии Бугровых. Мама была у меня из села Софьинка, и все её родственники остались жить в этом селе, а мама в молодости вышла замуж за моего отца и переехала к нему в Озерки, так что мамины родственники в наших певческих вечерах участие не принимали ввиду дальности их местожительства. Зимними вечерами на 1-2 часа к нам тоже приходили наши соседки со своими прялками, крутили колеса прялок, наматывали на веретено шерстяную нить и вместе с мамой пели песни, чтобы как-то «подсластить» монотонную работу, потом они расходились по домам на ночлег, моя мама после их ухода ещё какое-то время продолжала прясть, но потом подавала ко столу ужин. Мы ужинали, делали уроки, расходились по кроватям, мама собирала со стола, мыла посуду, кормила животных, доила (летом) коров. Стареньким сепаратором отделяла молоко от обрата и сливок. И ложилась спать далеко за полночь. А утром надо было встать до пяти утра, гнать коров в стадо и готовить завтрак на всю нашу семью. За столом у нас соблюдалась семейная, сельская «иерархия». Помню, как-то был такой эпизод. Деревенский быт: большая кухня, большая, как правило, одна, реже две комнаты, есть и горница (а в купеческих теремах – светлица). В горнице – стол, где мы едим по праздникам, а на кухне тоже стол, где мы едим в обычные будничные дни, на нем расставлены обычные кухонные приборы – солоницы, перечницы, самовар, деревянные менажницы для соленых грибочков, томатного пюре, овощной икры, деревянные, расписные, лакированные ложки и алюминиевые столовые приборы, а в середине … а в середине стола чугунок с кашей. Отец первый, стуком своей ложки по столу, оповещал всех нас, сидевших за столом и ждавших этого сигнала, о начале трапезы в горнице под множеством икон. Мы берем свои ложки и после отца погружаем их тоже в «хлёбово», едим сначала первое, потом, как полагается, второе блюдо. Но как-то однажды ситуация вышла из-под контроля, и я, видно сильно проголодавшись в возрасте пяти-семи лет, недождавшись оповестительного сигнала отца, а скорее всего, попросту говоря, вообще забыв о нём, первой опустила свою ложку в чугунок, за что тут же получила от отца щелчок ложкой по лбу. Несмотря на то, что я была последней дочерью в семье и папиной любимицей к тому же, но порядок есть порядок, а он тогда действовал во всех крестьянских семьях и распространялся на любимчиков тоже. Мне тогда стало неловко перед всеми моими сестрами и братьями, сидящими за столом. Я стушевалась, сконфузилась и больше никогда не суетилась, не своевольничала и не мельтешила за столом во время еды. Размеренность и несуетливость – основа крестьянской,  да и христианской жизни в целом – запомнила я с детства. Помню ещё один эпизод своего раннего детства: женитьба старшего брата Александра. Он был взрослым, а мне на ту пору было всего два с небольшим года. Игрушек тогда не было. Родители нам делали соломенных человечков, мама на них шила крошечные наряды: старорусские, расписные вышивкой сарафаны – для «куколок девочек»; рубашки с поясами и шаровары, - для «куколок мальчиков». Но мне такие колючие, торчащие кое-где соломкой, куколки надоедали, а тут мне дали вдруг гривенник и прямо на свадьбе брата. Такая новая «игрушка» мне понравилась. Но потом кому-то из родственников пришла мысль у меня её отобрать. Видно боялись того, что я заиграюсь гривенником и его нечаянно проглочу. Но не тут-то было! Я его не отдала, рано для своего возраста поняв, что с деньгами расставаться нельзя. Не отдала я его и тогда, когда все приглашенные на свадьбу сельчане буквально обалдели, когда кто-то из родственников для хохмы и потехи завёл в горницу, где в самом разгаре шла свадьба, коня. Но он вёл себя «прилично», не лягался, на дыбы не вставал, был паинькой и умницей. Потом этого весельчака, додумавшегося на эту проделку, поругали, пожурили (видно, что  он был пьян) и заставили оставить свои шуточки с конем. Конь им был выведен во двор и оставлен в покое. Казалось бы – какой был подходящий момент выхватить деньгу из руки ребенка, оторопевшего от вида коня в избе! Но и тогда я деньги не отдала. Из раннего детства у меня остался в памяти этот эпизод с конем, зашедшим на свадьбу брата, и с гривенником, который у меня тщетно пытались отобрать.
Наряду с радостными событиями в детской памяти остаются печальные и даже трагические моменты. Помню сестричку Веру, лежащую в маленьком гробике. Она была одиннадцатым ребенком в семье после Илюши. Какая-то болезнь вырвала её из нашей веселой и дружной семьи. Тогда меня, ещё маленькую девочку, глядящую на Верочкино тело в гробу, посещали детские, наивные мысли: « А с кем я теперь буду играть в наши детские игры?» Потом умерли тоже в младенчестве мой братик и сестра – двойняшки. Но игры и детская возня вскоре опять брали верх над грустными думами и печалью. Мы с братом Илюшей возились летом в саду на траве, боролись (но не на кулаках), демонстрировали друг перед другом приемы борьбы, на ходу разучивали новые. Мои старшие братья, окружив нас с Илюшей, болели за меня, т.к. я была их единственной родной (не сводной по отцу) сестрой, тем более ещё маленькой девочкой, говоря и подбадривая меня: «Файка, Файка, давай подножку левой ногой!» или «Давай захват в щипцы и перекидывай его через себя» и т.д.  Илюша был почти мой ровесник, а сестры были только по отцовской линии, да и то на 12-15 лет старше меня, и у них уже были свои интересы, а детские игры их совсем не занимали. Мой отец имел трех дочерей и двоих сыновей от первого брака. Жена его, а значит мать этих детей, умерла при родах шестым ребенком. И мой отец тогда женился на моей матери, тоже имевшей одного сына от первого брака. Мамин первый муж, а значит отец этого ребенка, умер от туберкулеза. И от их брака появились мы – их совместные дети: я и трое моих братьев. А так как отец мой был на 18 лет старше моей мамы, то и дети его от первого брака были почти ровесниками моей мамы, и когда мне было 2-3 года, то все они уже поженились и повыходили замуж и имели свои семьи. И получалось так, что у меня не было вариантов в выборе сестры для своих детских игр, а оставался один только брат Илюша, с которым мы играли в детстве и шли по жизни в дальнейшем рука об руку и плечом к плечу. Меня охотно брали деревенские девочки в свои игры, равно как и мальчики – в свои. Однажды меня не поделили две группировки мальчишек – так называемые «белые» и «красные» отряды. Между ними завязалась драка за моё присутствие в каком-то из этих отрядов, я, не выдержав напряжения, убежала с поля боя. Полем боя был обычный деревенский овраг. На следующий день в школе я услышала расхожую прибаутку, касающуюся меня. «Я хотел её поймать, а она всё выше – выше, убежала не видать» - пел 10-ти летний «белогвардеец». Играть в мальчишеские игры мне хотелось всё меньше и меньше. «Пусть выбирают себе атамана из своей мальчишеской среды, а меня оставят в покое», - решила я.
В 10-ти летнем возрасте у меня случилось обострение холецистита, пропал аппетит, я лежала в постели слегка пожелтевшая, родственники отпаивали меня лекарственными настоями из разнотравья. Однажды к нам в гости заглянула наша соседка. Мама шила мне платье. Я лежала обессиленная болезнью на кровати на вопрос соседки: «Что ты там шьешь, Евдокия?» Мама ответила: «Платье для Фаи, на всякий случай». Я была уже большенькая девочка и догадывалась, о каком таком «случае»  говорит мама, что-то там не договаривая. И я решила превозмочь себя и кушать все овощи и фрукты подряд, все каши (не жирные), рыбу отварную и постные первые блюда, - и всё это при полной потере аппетита, и чудо совершилось, я победила болезнь, поднялась на ноги, и никакого такого «всякого случая» со мной не произошло. И, как и у всех, у меня в памяти сохранились счастливые эпизоды детства: школьные концерты с моим участием, красивые, но редкие наряды, купленные для меня родителями, и другие приятные моменты. Помню, как мы с подругой Ниной Фединой в возрасте семи – восьми лет бегали вокруг елки в школе, был наш выход, мы дебютировали с песней и танцем вокруг елки. Мы танцевали лезгинку на свой манер, пусть и неправильная, но все-таки эта была «лезгинка» в нашем с ней понимании этого танца. Но при этом танце мы с ней еще и напевали на ходу песню: «За рекою - гора, за горою – речка, там танцуют гапака узбек и узбечка».
Всё было нами перепутано – перемешано: кислое с пресным и сладкое с соленым, образно выражаясь. Танцевали мы лезгинку с выкриком «асса», пели об украинском танце «гапаке», а себя же выдавали за жителей Средней Азии: узбека и узбечку. Но кто из нас – двух девочек – был узбеком, а кто – узбечкой? Мы об этом меж собой заранее не договорились. Но главное, что всем зрителям было весело после нашего выступления, и мы, с гордостью раскланявшись после выступления, покинули сцену под дружное аплодисменты собравшихся. Помню, как я, ученица 6-7 класса, наотлично выучив предмет географию, запнулась только на одном слове, но сколько было досады, обиды и ущемленной гордости от этого. На уроке географии, рассказывая о природных ресурсах: о газе, нефти, каменном угле и т.д., я уточнила о том, что нефть является сырьём для многих горючих и лакосмазочных материалов. И путем переработки бензола, содержащегося в нефти, он даже идёт в дальнейшем на лекарственные цели. Но допустила огрех, ляпус и вместо слова «сырьё», я автоматически выдала слово «шкурьё». Весь класс весело загоготал, учительница тоже улыбнулась. Это не ускользнуло, не прошло мимо меня. Я отчеканила то, что тему я всю знаю, но с этой самой минуты не скажу больше ни слова. Была я упряма, упёрта, (самолюбива, но себялюбива), амбициозна. Учительница всё-таки поставила мне «4», хотя материал я знала на «5». Это всё из-за  того, что я замолчала, как партизан. Здесь свою роль сыграла моя принципиальность. И по жизни у меня сохранилось это качество, за что и прозвали меня «зажига». Я быстро зажигалась, вспыхивала, обижалась, но была отходчива и дружелюбна.
До четвертого класса мы учились в местной сельской школе, которая и была рассчитана на обучение детей в начальных классах. Учителей в школе не было, для того чтобы вести обучение дальше и дать детям хотя бы восьмилетнее образование, потом весной и осенью на телеге, а зимой на санях нас детей села Озёрки возили в Екатериновку, где была восьмилетняя  школа, но потом, закончив её, мы с братом Ильей уехали в Саратов, сняли квартиру, проживание в которой оплачивали за нас наши родители и продолжали учиться в 9 и 10 классе десятилетней средней общеобразовательной школы на Университетской улице. К нам из деревни приезжала мама с сумками продуктов: овощей, мяса кур, сала, иногда говядины. Мы с Ильей учились и немного подрабатывали, к родителям в гости приезжали на отдых редко. Я до того отвыкла спать на высоких и мягких пружинных кроватях, что однажды, будучи в деревне у родителей на каникулах, переворачивалась с боку на бок на кровати и свалилась с высокой перины на пол, но будучи усталой тут же уснула опять. Проснулась я ближе к десяти утра, лежала я всё там же на полу,  но подо мной была перина и подушка, накрыта я была одеялом. Видно родители , понимая мою измотанность от работы, учёбы и городской жизни, решили меня не будить. Папа чуть-чуть приподнял меня с пола, а мама подсунула под меня перину и прочие постельные принадлежности. Родители у меня были очень понятливые, т.к. сами родились в многодетных семьях и понимали, что еда и сон дороже золота. «Человек – не дурак, выспится – сам встанет», - неоднократно повторял папа и не будил нас с Илюшей, измотанных тяготами, начавшейся войны. Закончили мы с братом десятилетнюю школу только после окончания войны, которая отбросила наше обучение на несколько лет назад. Мы с братом, заканчивая школу, несколько раз навещали родителей. Приезжали в деревню и видели обычную деревенскую картину: телёнок, оторвавшийся с кола, бегал по холму, таскал на ошейнике и верёвку и кол. Мама бегала по холму за ним то вверх, то вниз, пока не догнала его. Про себя мы с Ильёй решили: мама намного крепче отца, здоровее его, раз у неё хватает силы и энергии гоняться за молодняком. И не удивительно, мама была младше отца на 17-18 лет. Наши предположения насчёт плохого здоровья отца  впоследствии подтвердились. После войны, закончив школу, мы с братом поступили в техникум. На то время, в конце 40-х годов, страна восстанавливалась после войны. И работать и учиться было тяжело. Да и на любовном фронте было непросто. В такое тяжелое время ко мне пришла любовь, это чувство не спрашивает человека, когда посетить его душу и сердце. Мне приглянулся  один паренек из областного центра, небольшого городка Саратовской области. я ему тоже было небезразлична, и он решил представить меня своим родителям перед женитьбой. Я сдала курсовые работы, перешла на следующий курс техникума и тогда только со спокойной душой и чистой совестью, освободившись от груза сессий, позволила себе сделать покупки: две соломенные шляпки с лентами и капроновыми цветками на полях шляпок, одно-два новых платья и … и в дорогу к суженному. Чемодан мой был небольшим. В дороге меня настигло неприятное предчувствие. Я поездом подъезжала к вокзалу города моего любимого, но на вокзале его не было. Никто меня не встречал. Я поторопилась, вышла из вагона с чемоданом, поезд тронулся и тут меня осенило! А шляпки – то я оставила висеть на крючках в поезде! Почему-то я тут  же вспомнила русскую присказку – прибаску о «соломенной вдове». Неужели меня постигла эта учесть? С фронта мой суженный вернулся! Жив, здоров и не убит. Так в чем же дело?!
С этими мыслями я шла, всё ближе продвигаясь к его дому, адрес которого я заранее знала. И вот дошла. И что же я там обнаружила?! Свадьбу!!! Это была его свадьба. Очень многие женщины и девушки, смекнув, что послевоенное соотношение мужчин и женщин не в их пользу, не дожидаясь официального предложения руки и сердца, не дожидаясь помолвки, сватовства, венчания и прочих христианских обрядов, перешли в наступление на оставшуюся, выжившую после войны сильную половину человечества, тем более после войны это была уже не половина, а одна десятая часть человечества. Достаточно было зачать от понравившегося ей парня, запугать его алиментами, судами, приставами, исполнителями судебных приговоров и … и всё. И он – твой. Кто смел, тот и съел. Морали были нарушены и вообще после войны были забыты христианские заповеди. Всем женщинам хотелось обычного женского счастья, семьи, детей. Так стоит ли винить их за это? «Просто это был не мой вариант выхождения замуж, не моя судьба»,- решила я и поехала к себе домой. Мои родители успокаивали меня: «Счастье придет – на печи найдет». Не надо за ним перекати-полем по жизни катиться. На этом мы и договорились. И всё забылось, встало на свои места, улеглось. Просто  тогда, глядя на свою разлучницу, я сделала для себя вывод о том, что это не мой способ выхождения замуж, какой бы сильной ни была моя любовь и какого бы превышения соотношения численности населения в пользу женщин ни было. Учась в техникуме, я уже жила не на съемной квартире, а в общежитии. Я была избрана старостой общежития и смотрела за порядком в комнатах и дисциплиной учащихся. Но повторять дважды, а тем более  трижды и четырежды одно и то же, я не могла. А тут, как назло, одна девушка поправляла непослушные свои кудри, обмакивая расческу в стакан с водой, из которого мы пили воду. Я ей неоднократно делала замечания по этому поводу, советуя завести для этих целей пол литровую банку. Ну как говорится, что о стену горох. Пока в одно прекрасное время, я уже, кипя от негодования после очередного  её обмакивания расчески, тяпнула с размаху стакан с водой о пол. Девушка молча собрала стекляшки, вытерла пол и раздобыла где-то баночку для своей расчески. Инцидент был исчерпан на этом и больше не повторялся. Учась на последнем курсе техникума, мы с Илюшей решили навестить наших родителей, прибыли в село. Нам сообщили, что отец наш скончался. Как так? Как так могли с нами поступить? Не оповестить нас?! На наши вопросы мама отвечала: «Отец не хотел отвлекать вас от учебы накануне экзаменов. Вы бы завалили экзамены и были бы отчислены за неуспеваемость. Отец не хотел этого и велел мне не сообщать вам об этом телеграммой. Тем более вы были у нас в прошлом месяце и застали его ещё живым. Он мысленно с вами простился, он уже знал, что проживет ещё недолго после вашего предыдущего приезда. Вы его не видели в гробу – и хорошо, т.к. он для вас в вашей памяти останется живым навсегда». Ну что ж? Это было волеизъявление и желание отца насчет нашего отсутствия на его похоронах, и спорить с мамой по этому поводу мы перестали. После окончания техникума мне дали направление – распределение на работу в Башкирию. Мама раздала всю свою живность (кур, коров, коз) своим снохам в деревне, дала им поручение следить за домом и поехала со мной за компанию в Стерлитамак. Вдвоем нам должно быть веселее на новом месте. В Башкирии мы с мамой жили на съемной квартире. Мне, как молодому специалисту, квартира была не положена, тогда такой закон был ещё не принят. Помню, как я стирала простыни и пододеяльники в тазу, до такой степени аккуратно их выкручивая, вытягивая и полоская, что не сделала ни одной брызги на полу. Под конец моей стирки ко мне домой забежали подруги пообщаться, удивились тому, что на полу нет не то что мыльных ручейков от стирки, а даже нет брызг, как- будто я стирала салфетки или носовые платки. На их вопрос: «Как это ты так смогла?!»  Я отвечала: «Хозяйка строгая у нас с мамой, не велит капать на пол, крошить на стол и многое другое». «Но как же так? На это есть тряпки: половая от брызг после стирки и столовая для сбора крошек и отходов от чистки овощей». На что я ответила: «Лучше сразу не брызгать водой и не крошить хлеб, чтобы потом не пришлось пользоваться тряпками».
Да-а-а … Строгая хозяйка нам с мамой досталась. Отработав в Башкирии положенное время, мы с мамой снова вернулись в Саратов. Я устроилась работать инженером в Саратовскую дистанцию гражданских сооружений (НГЧ-5), в котором и проработала всю жизнь, почти до 60-ти лет, мама опять вернулась в свою деревню, в которой оставались жить кое-кто из её дочерей и сыновей, т.е. моих сестер и братьев, но все они были уже со своими семьями. Но наши с мамой приключения, мытарства и скитания по жизни только ещё начинались, не заканчиваясь одной только Башкирией, всё у нас с ней было ещё впереди. Вскоре мама приехала ко мне в город со страшным известием – сгорел наш с ней дом в деревне, и мы трое: я, мама и Илюша приобрели статус «бомжей». Но этот статус был только на словах, на деле же у нас с ним была другая картина; поскольку характер у нас с братом был пробивной, и в деревне, в юности нас с братом звали «бугры» (поскольку фамилия у нас была Бугровы), то мы и оправдывали это прозвище сполна. Брат делал свою карьеру в Стройбанке и дослужился до должности заместителя управляющего Городским Управлением стройбанка. И как будто назло судьбе  взамен старого сгоревшего в деревне дома, брату трижды выделялись квартиры, т.к. он не мог ужиться сначала с первой женой – и первая квартира отошла ей, потом со второй женой – и вторая квартира была разменена на худший вариант, ему досталась коммуналка, от неё он скоро избавился и ему предоставили «однушку». Жениться третий раз брат так и не решился. Мы же с мамой после пожара в деревне опять, как и в Башкирии, жили вместе, снимали квартиру на Аткарской. В городе на улице Кирпичной (сейчас Посадского) жила Полина Ильинична – сестра мужа моей сводной (по отцу) сестры Валентины. Она решила сделать полезное для меня дело – познакомить меня со своим соседом, живущим с матерью в доме напротив. Его звали Володя. Зная его увлечение фотосъемкой, Полина его просто пригласила к себе в тот момент, когда я была у неё в гостях. Потом нас познакомила, а потом попросила его сделать несколько снимков меня на фоне деревьев в её дворе. Володя сказал, что снимки скоро будут готовы, он проявит плёнку, напечатает фотографии и принесёт. На что Полина и её муж Евгений Васильевич сказали: «Нет, нет. Ты приходи к нам тогда, когда в гостях у нас буде Фая. Мы тебя заранее оповестим о её приходе. Фотографии ты сразу же ей и отдашь, чтобы ты их не передавал через третьи наши руки». На этом и порешили. Завязалась дружба, любовь, свадьба и рождение дочери. Сначала мы жили в доме мужа, но потом и я получила со своего производства квартиру, как и мой брат.
Я была первой жительницей деревни, переселившейся в город. Вслед за мной в город стали съезжаться все мои повзрослевшие племянники и племянницы, кому-то надо было учиться в городе, кому-то надо было жениться или выйти замуж. На первых порах  все они останавливались у нас с Володей. Муж у меня был терпелив к моей многочисленной родне, которая порой и жила у нас, и у нас же устраивались вечеринки с песнями, как во времена моего детства и юности в нашей деревне. И вскоре наш с Володей дом его городские соседи прозвали «Домом колхозника» или «Постоялым двором», но муж не обижался. А что было делать, если у него не было родственников, а у меня их было дюжина, да еще у каждого моего брата – жена, да еще у каждой моей сестры – муж, и тридцать племянников! Две мои подружки – Нина и Ангелина тоже вышли замуж и переехали в Саратов. Та самая Нина, с которой мы в детстве плясали «лезгинку» на Новый год в нашей школе. Я поступила в институт и закончила его при небольшой поддержке и помощи мужа. Учиться в Политехническом и иметь ребенка было трудно. Мы одними из первых жителей на улице Кирпичной купили черно-белый телевизор «Луч». И все наши соседи на этой улице от угла Астраханской до угла Железнодорожной ходили к нам смотреть передачи. Это была диковинка. Появилась первая телевышка в городе. Мы относили грудную дочь в другую комнату, давая ей возможность спать, а сами включали телевизор для соседей. Отказать было неудобно. Потом появились в магазинах города телевизоры: «Темп», «Рекорд»; цветные: «Витязь», «Рубин» и «Березка». Я получила не только квартиру, но и дачный участок, место под гараж в кооперативе, т.к. я была передовиком производства, работала старшим инженером тех. отдела НГЧ-5, получала я и путевки на Кавказ, на Украину, на лечение на море и в Прибалтику. Помню, как-то на работе одна из сотрудниц потеряла обручальное кольцо, видимо, тогда был субботник по уборке территории около нашего здания НГЧ-5, да к тому же к ней подбежал её семилетний сын, все время шаливший и нарывающийся на неприятности. Она его пару раз шлепнула по «мягкому» месту и теперь грешила на то, что кольцо с её пальца соскочило именно тогда, когда она размахнулась рукой во время очередного шлепка. Мы спрашивали её о том, в каком месте она наказывала сына, она указала на площадь размером около двадцати квадратных метров, все сотрудники НГЧ, сочувствуя ей, вышли на поиски. Кольцо было найдено мной совсем в другом месте, метрах в тридцати-сорока от этого участка, на который она указала. Видно, кольцо у неё соскочило еще раньше того, когда она убирала упавшие листья под деревьями. Радости её не было конца. Так как пропажу кольца она ассоциировала с разводом с мужем. Это плохая примета. Я помогала, чем могла, и родственникам, и соседям, и сотрудникам. От них тоже получала помощь. Сестра Евгения со своим сыном несколько раз приезжала в Саратов, к нам из деревни, чтобы перекапывать наш огород в Поливановке, а мы с мужем болели, я навещала своих родственников, попавших из села в больницы города, принимала участие в поисках своей племянницы, которая была «трудным» подростком, без конца убегавшим из дома, её отец – мой брат Илья – тоже однажды по-крупному мне помог. Я, надеясь на одного человека и на его порядочность, практически, не глядя, подписала серьёзный документ. В нем были завуалированы кражи, хищения стройматериалов и прочие махинации. Этим заинтересовалась милиция, и меня считали причастной к этому делу, ведь я подписала эти бумаги. Брат – заместитель управляющего Стройбанка, используя свои связи, подключил опытных следователей и прокурора, и моя невиновность была доказана, авантюристы-расхитители были осуждены. Но все мы,-родственники Бугровы- могли собраться не только по поводу торжеств, для проведения гуляний и песнопений, но мы умели сплотиться и в горе, для проведения поисковых операций. Так  в конце 70-х годов неожиданно пропал мой брат Алексей, он, опоздав на электричку, рискнул зимой добираться из одного поселка в другой по шпалам. Мы с мужем приезжали каждый выходной в деревню, организовывали там отряды добровольцев из наших же родственников. И мои сестры со своими мужьями и мои братья со своими женами, и мои племянники, вооружившись большими длинными палками, шестами шли вдоль железнодорожного полотна, одни слева от него, другие – справа, третьи – даже заходили в подлесок, на лесополосу. Расположенную недалеко от железнодорожного полотна. Шестами мы старались ощупать снег, который был больше метра толщиной. Мы сами утопали в снегу по пояс и выше. В милицию мы заявили, но такие люди, убитые или сами скоропостижно умершие в лесу, обычно становятся объектами находок грибников, влюбленных пар, заехавших на своих машинах в лес на часок или путейных рабочих, следящих за состоянием рельс, шпал, стыков, стрелок и т.д. На помощь милиции и их овчарок мы не уповали и несколько раз за зиму сами организовывали подобные экспедиции, но от пробивания для себя дороги по глубокому снегу, нам самим становилось плохо с сердцем. Поиски решили отложить до весны. И в одном из таких весенних походов Алексей был найден одним из моих братьев Николем, его тело было доставлено до дома в закрытом гробу (в связи с давностью его смерти) и наконец предано земле. Найти брата для меня было намного тяжелее, чем найти кольцо моей сотрудницы. Несколько лет спустя умерла моя мама. Она помогала всю жизнь нам – своим детям, потом нашим детям. Нянчила их, водила в ясли и школу, спасла в молодости свою падчерицу Евгению, которая попала под комбайн. Казалось бы – неминуемая смерть, пробита голова, но мама, забинтовав ей голову, запрягла лошадей и гнала их до ближайшей станции в медпункт, где ей приостановили кровотечение и повезли в Саратов. Там операция, реанимационная палата, несколько дней без сознания и долгая дорога к реабилитации и выздоровлению. И ей мама дала шанс выжить, выйти замуж и иметь детей, это она по прошествии стольких лет(!) приезжала к нам с мужем в Саратов вместе со своим сыном, чтобы помочь нам  перекапывать огород. В 80-х годах умерли сразу три моих брата в один год. Пятерых сводных братьев и сестер не стало в 70-х – начале 80-х годов. Все мы были незлобливы, незлопамятны, уступчивы, но целеустремленны, отзывчивы на помощь. Таковы были мы – «Бугры» из деревни Озёрки. Я осталась одна из своего поколения Бугровых и следом за мной – следующее поколение моих племянников и племянниц.
Может быть, и не зря мы в детстве с младшим братом Ильей возились и боролись разрешенными борцовскими приемами, без кулаков, в окружении старших братьев, подзадоривавших нас на бой. А бороться и сражаться с трудностями и лишениями нам с Ильей приходилось всю жизнь. Наверное, мы с детства были пропитаны борцовским духом детских потасовок. Кулачные бои для нас были всё равно, что драки пьяных простолюдинов, а работа «локтями» - пристрастие и прерогатива наглых самодуров  и рвачей, движущихся к своей цели «по трупам» сотрудников. Каждому хочется пробраться чрез тернии к звездам, каждому хочется жить под солнцем, но не каждый знает, как добраться до этого места, до должности начальника, не нарушив при этом кодексов морали, своего достоинства и обычных, христианских заповедей человеколюбия.













Часть III. Не было бы счастья, да несчастье помогло»

Родилась я в Саратове 24 ноября 1958г. по непостижимо странному стечению обстоятельств. Мои родители познакомились и встретились не совсем обычно; не на лавке в Парке отдыха с клумбами, полными цветов, не в театре, не в цирке, не в купе поезда или какими другими традиционными способами. Моего папу, когда ему не было ещё и десяти лет, с его матерью буквально выгнали во времена репрессий из их города до начала войны, о которой тогда никто ещё не знал. Их дом во время войны был разбомблен, об этом папа узнал, когда ему было уже более пятидесяти лет, тогда когда он решил навестить горд своего детства, приехав из Саратова в Лодейное Поле. И спасибо репрессии (!), в шутку сказать за то, что вовремя, то есть до начала войны изгнали семью моего отца из-под Ленинграда, т.к. в результате прямого попадания в их дом бомбы, шансов выжить у моего тогда ещё маленького отца, членов его семьи, и всех его соседей не было бы никаких. А Ленинград ждала военная разруха, голод и блокада. Отец в 7-8- летнем возрасте после их изгнания вынужден был приехать со своей матерью в Саратов. Было ли это знаком Ангела - хранителя, который предупреждает нас об опасности, советуя таким образом «через» или посредством определенных людей (посредников), покинуть опасное место. Мы же, иной раз, не умея распознать и прочитать эти знаки «свыше», жалуемся на жестокую судьбу. Плачем, сначала ругая этих «жестоких посредников» ,выгнавших нас с родного обжитого места, а потом хвалим их за это, поняв, что это был единственно правильный вариант и благоприятное стечение обстоятельств в нашу пользу, а судьба наша была не столько жестокая, сколько жесткая , т. е. суровая, тяжелая, но выход из нее все же был, потому что в ней была возможность сохранения собственной жизни. Было ли  в этом божье знамение (т. е. вмешательство случая) или это просто стечение обстоятельств?! Как это все не назови, но это «Нечто» - мистическое, оно или реальное – зачастую вовремя  выталкивает нас из родного дома, из родного города в чужой, навстречу скитаниям , страданиям, но, в итоге, все- таки к жизни. Может быть в этом и была награда свыше, награда с небес женщине (т. е. моей бабушке), за то , что когда-то давным-давно она усыновила ребенка, не дав ему погибнуть, с которым, дорогами жизни, им вместе суждено было пройти школу выживания. Известно, что ни одно доброе дело не остается незамеченным ,ненагражденным, только за этой наградой (т. е. возможностью спасения и сохранения собственной жизни) от военных зон до тыла, от «суеты и мракобесия» к «обители мирской» нужно было идти  не простой дорогой ,которая была под силу только «идущим», очистившим, пополневшим и обогатившим свою карму добрыми делами: люди , не давая друг другу умереть, делились хлебом, брали в свои семьи под опеку сирот, лишившихся родителей, хотя в их семьях на ту пору было уже много своих детей. Это была война, и моим родственникам нужно было хоть как-то выжить, чтобы потом достойно прожить свою жизнь в мирное время и ,видимо, вырастить для себя смену, продолжить свою жизнь в памяти последующих поколений потомков. Думаю, что это им удалось.
У моей мамы была тоже своя история, своя трагедия. У неё сгорел дом в деревне. И моя мама со своей матушкой тоже переехала из деревни в Саратов. Одна из сестер моей мамы вышла замуж за мужчину, сестра которого проживала на улице Кирпичной, по соседству с моим папой и его матерью. Так благодаря соседству родственников моей мамы и матери моего отца и произошло знакомство моих родителей. Их любовь, женитьба…  И вот она – я – появилась на свет и, спустя почти 60 лет после своего рождения решила написать эту историю о счастье, которого могло бы и не быть, да несчастье ему помогло осуществиться. Счастье – это мое появление на свет. Несчастья – это изгнание отца из Лодейного Поля и сгоревший мамин дом в деревне. Я всю жизнь старалась и стараюсь идти по жизни поэтапно, как бы по ступеням: школа, Политехнический институт, работа в проектном институте, получение квартиры, замужество, дети. Каждая ступень моего жизненного пути ознаменована тем, что на ней происходили встречи с интересными и добродушными людьми, и общение с ними перерастало в дружбу на многие десятилетия. Так в школе моими подругами были и до сих пор ими остались Елена Воронкова и Елена Сычёва, с института установились крепкие, дружеские связи со Светланой  Гвоздевой, из числа соседей я нашла общий язык с Ниной Попыталовой и Валентиной Веденкиной. На моём пути встретился молодой человек с годовалой дочкой. Сейчас они живут у меня.
Я помогла ему устроить ребенка в ясли по достижении ею трехлетнего возраста. Иногда водила в садик, иногда забирала её из садика. Родителей у отца этой девочки  нет и в силу этого, и в силу привычки друг к другу, девочка стала называть меня бабушкой. Пусть будет так, если ей это хочется. У самой же меня детство было ярким и запоминающимся. Игры: прятки, казаки-разбойники, штандер - вандер (с мячом), кошки-мышки, съедобное - несъедобное ( с мячом), вышибалы (с мячом), море волнуется раз.., классики, скакалки, испорченные телефончики и другие игры. Не то что сейчас. Дети не хотят  и не могут организовать коллективные игры и каждый ребенок сидит дома один за компьютером – в худшем случае, а в лучшем случае – посещает кружки: компьютерные, спортивные, по изучению иностранных языков, где дети коллективно не играют в подвижные игры, где проходит только деловое, творческое, интеллектуальное общение. Другие времена – иные нравы. Мы с Верой Девдериани (моей ровесницей) под руководством старших девочек: Тани Усачевой, Наташи Корсаковой и Марины с Таней (сестер) Юматовых устраивали настоящие концерты для своих родителей и соседей с театрализованной сценой, кулисами, с занавесом, декорациями, доставали мы и театральные костюмы, разыгрывали миниатюры, театральные этюды, пели, танцевали, рассказывали стихи. Зрители: родители и соседи, сидели  во дворе дома Наташи Корсаковой (устроительницы этих концертов) на стульях, расставленных рядами. Играла я и с соседскими мальчишками: Олегом Сорокиным, Вовой Игошиным, Сашей Новиковым, Сашей  по кличке «Пинцет», Мишей Шевченко, Валерой Чураковым в войнушки, казаки – разбойники. Я была коммуникабельна и вписывалась в любой коллектив: и в девичий, и в мальчишеский. Помню, как девчонки, взявши друг друга за руку и образовав цепочку, хватали меня за одну из рук и тащили к себе, тоже делали и мальчишки, тащив меня к себе за другую мою руку. Получалось нечто наподобие игры «Перетяни канат», но канатом была я. Девочки привлекали меня в свои девичьи игры, мальчишки стремились удержать меня в своей компании. Но я успевала поиграть и с теми, и с другими. Отдых на Кавказе и на море с родителями был для меня очень запоминающимся. Шесть месяцев на Кавказе! По одному месяцу отпуска в течение шести лет. Поездки к Эльбрусу, из г. Ессентуки в г. Пятигорск, к месту гибели Лермонтова, в Теберду – Домбай. Но родители мои любили ещё и активный отдых, и сами устраивали семейные экскурсии без опытных экскурсоводов, в том случае, если расстояние пешим ходом от конечной загородней остановки автобуса до интересующего их объекта был небольшим, и ограничивалось тремя-четырьмя часами ходьбы.  Они покупали в киосках «Союзпечати» (сейчас «Роспечать») буклеты-схемы подобных минимаршрутов, брали меня с собой, мы садились в автобус, выходили на конечной, заходили в лес, в горы и по схемам – буклетам ориентировались, как дойти до Кольцо - горы, долины  «Очарования», к горе Машук и Подкумскому водопаду. И до всех этих достопримечательностей добирались сами без проблем, чьих-либо подсказок и помощи. Была я и в Москве, Ленинграде и Чехословакии, но позже в 20-тилетнем возрасте и без родителей. Большим подвигом для себя считаю свою жизнь во времена перестройки. Ратую за то, как я её (эту жизнь) обустроила, спланировала и провела, т.к. тогда была задержка зарплаты, алиментов, детских пособий и пенсий на 3-6 месяцев, и надо было нам как-то выкручиваться. А у меня двое сыновей и инвалид-отец, ушедший на инвалидность в 57 лет и доживший до 80-ти лет, т.е. переживший эту самую перестройку на 13 лет. И это одно из моих достижений. Кроме основной работы я не брезговала различными подработками, тогда было напряженное время. У нас была и дача, с которой я ящиками возила помидору (был урожай!), а это «живой калий» для сердца людей с сердечнососудистыми  заболеваниями, к которым и относился мой отец, инвалид II группы. Мама умерла в начале перестройки, не испытав всего этого ужаса. Кто-то из великих сказал: «Хуже нет беды, чем жить в эпоху больших перемен». Перемены от перестройки в стране были, но особой беды от них я не ощущала, хотя в стране было голодно, нельзя было найти работу, поголовное сокращение инженеров и закрытие производств на заводах. Была лишь возможность работать или кондуктором на общественном транспорте, или в сфере торговли в уличных палатках, где летом было душно, а зимой коченели ноги. Я всегда, даже в эпоху больших перемен, была оптимисткой с увлечениями, как и папа. Писала стихи, посещала поэтические клубы, рисовала. Изучала испанский язык, каталась на лыжах, делала орнаменты и елочные украшения из пластиковых бутылок. И работа у меня была можно сказать благотворительной – социальный работник в ЦСОН. Сейчас я на пенсии. И что я могу сказать в похвалу себе про свои жизненные этапы? Получила ли я удовлетворение от пройденных мною ступеней? Да! Хотя и не стопроцентное, но всё-таки. До сих пор, если есть возможность, то я помогаю своим сыновьям, помогаю своему квартиранту и его 3-ёхлетней дочери. Возможно, на том свете её рано умершие бабушки скажут мне за это «спасибо» или низко поклонятся при встрече со мной там: может быть.
Помню наш с родителями отдых в санатории «Волжские дали» и нашу развлекательную игру перед сном: щит с колышками, расположенный под наклоном к земле, у каждого колышка – цифры: 5,10,15,20,25 и 50. Эти цифры несколько раз повторяются на щите. Суть и смысл игры: играющие по очереди мечут резиновое кольцо диаметром20-25 см., которое попадая на эти колья, набирает очки из цифр, написанных под каждым колышком. Для победы и завершения игры их нужно набрать «100», но если уже набрано «90», а колечко попадает на колышек с отметкой «15», то все очки сгорают, т.к. очков получается не «100», а «105» и игра начинается снова. Нас две команды: мужчины и женщины, среди женщин я – ребенок семи-восьми лет. Мужчины уже набрали 80 очков, а среди членов мужской команды – мой папа. Мужчины и женщины поочередно мечут кольцо. Следующая очередь женщин, точнее сказать - моя. Женщина, стоящая передо мной в очереди, метнув кольцо и набрав несколько баллов, недостающих до «90», ушла назад, в хвост очереди, метнул после неё кольцо один игрок из мужской команды, набрал очки, недостающие до 80-ти. И тоже ушел в хвост своей очереди. Я -  в слезы, обращаюсь к маме: «Мама, а сколько нужно нам набрать очков?» «До ста не хватает десяти»,- отвечает она мне. «Вы все большие тёти. Пусть кто-то метнёт кольцо вместо меня. Хотя бы ты. Прошу тебя». «Нет, нет, - говорит мне мама.- Правила игры не разрешают передавать ход следующему игроку, т.е. мне. Рискни. Попробуй метнуть. Это всего лишь игра. И если ошибешься, ход перейдет к мужчинам, наши очки сгорят, но если и мужчины ошибутся и переберут очки, т.е. наберут их больше 20 или их кольцо попадет на кол с номером 5, 10 или 15, то они очков не доберут, и в том и другом случае ход перейдет к нам и у нас будет шанс начать игру с нуля, т.е. мы заново будем набирать свои очки. Давай. Пробуй». И я метнула, кольцо зацепилось за кол с номером «10». Игра закончилась нашей женской победой. Радости моей не было предела. Ведь я выиграла, да ещё не подвела свою сборную команду. А это самое главное в жизни. Я и сейчас, как в детстве, стараюсь, как меня учила мама, бесстрашно бросать кольца (образно выражаясь) и попадать в десятку, т.е. стараюсь добиваться поставленных мною в жизни целей, никого при этом не обижая и не подводя. Ведь, казалось бы , можно достигать своих целей в ущерб другим людям. Но не в этом смысл жизни. По заветам моих родителей: « Каждый выполняет свою миссию на земле и каждому хочется пробраться через тернии к звездам, но не каждый знает, как это сделать, не притесняя других людей, не идя «по трупам» ко своей цели, не нарушая кодексов морали и чести».

Заключение

Биография моих родителей, факты из их жизни, события и имена всех лиц – достоверны. Отдельные эпизоды из жизни, рассказанные родителями на протяжении сорока лет моего совместного с ними проживания, запоминались мной и легли в основу этой книги, в которой я, деликатно нарушая диалектику материализма, стремилась соединить несовместимое: абсолютность и постоянство с относительностью и переменчивостью, проводя тем самым параллель между Богом и Случаем, пыталась «подружить» материальное и духовное начала, стараясь тем самым причинить всё же как можно меньше вреда и религии, и науке, рассказывала о невероятных случаях из обычной теории вероятности, которых мы порой не замечаем в круговороте трудовых будней, и где каждый из случаев рассматривается относительно чего-то …относительно какого-то фона… И даже всё то, что случилось с нашей семьёй «до» и «после» войны одновременно относительно трагично и относительно счастливо. Но на общем фоне миллионов и миллионов судеб  русских семей, судьба нашей семьи может показаться вполне заурядной и типичной относительно других более ярких историй и человеческих судеб. И даже тот факт, что я называю город – родину  моего папы – двояким названием, тоже относителен. Если я, относительно военного времени, вспоминаю об этом городе, как о городе – герое, о городе, выстоявшем блокаду, перенесшем голод, холод и смерти, - то называю его «Ленинград». Но, если я вспоминаю о нём же,  как о городе высокой культуры с историческими ценностями: дворцами, музеями, крепостями, мостами, каналами, театрами, фонтанами и т.д., - то для меня это уже «Санкт – Петербург». Город величия и великолепия архитектурных форм, поэзии чувств и вечного праздника жизни, пред которым блекнут и «вензелевитиеватая красавица» - научная терминология и мудрая толковательница случайных событий – философия, с помощью которых я старалась хоть как-то «оживить» эту книгу светлой памяти о моих родителях, но ни мудрыми, ни красивыми словами (как известно) ни выразить глубины чувств, т.к. слова остаются словами, и они просто текут, как и вся жизнь течет, движется, изменяется, всё относительно и непостоянно, возможна ли при этом гармония противоположностей? То есть  стоило ли отождествлять абсолютные и неизменные понятия – Бога и Истины (веры) – с относительным  Случаем (на стр. 58) и непостоянной Жизнью? В моем понятии – стоило! С целью самобалансирования между абсолютным и относительным, между виртуальным и реальным, т.к. такое серединное, сбалансированное положение (сродни «медитирующему» на полу в середине пустого зала), видимо, позволяет сосредоточить и удерживать в своем сознании эти четыре противоположных сути, которые способствуют обретению душевного спокойствия и внутренней гармонии с окружающим миром, ведь наше появление на свет и наша жизнь тоже дело Случая, который (возможно?!) когда-то повторится снова и сделает жизнь постоянной в других мирах…
Понятие о том, что Бог – это случай, пусть и не научное (и тем более не религиозное), но зато оно пушкинское!
Из строк: «О, сколько нам открытий чудных
Готовят просвященья дух.
И опыт, сын ошибок …….
……………………....
И случай, бог изобретатель»…….
…….. становится понятным то, что имел ввиду гений. А с гениями не спорят!