Заголовок

ПРОЛОГ

Запомните, что если фонари зажигают, значит это кому то нужно.
Что есть одинокий бродяга, ровным шагом идущий сквозь лужи,
Погружённый в себя, с папиросой и стихами в руках,
Присевший на лавочку, ищущий идеи в исущённых мозгах.

Уставший от вечного кризиса жизни и разочарования в ней,
Мечта о самоубийстве - одна из лучших его идей.
У Бродского была Шипка, у Маяковского револьвер,
А его убивают ноги, вечно приводящие в этот сквер.

Пиявки цитат и чужого успеха сосут его кожу везде,
Он в мире - кукушка, оказавшаяся по глупости не в том гнезде.
“Я песчинка, ничтожество, гниль во вселенной,
Без таланта, надежды и славы мгновенной!»

Это всё правда. Отчасти. В каждом из нас есть машинка,
Она неустанно печатает мысли, печатает много шибко.
И каждый из нас мыслями полон, и каждый мечтает отдать
Всему миру рассуждения томы, каждый ум замарать.

И лишь тот, чьё желание выше людской суеты и проблем -
Может печатать всегда, отдавать, и получать взамен.
Таких я могу назвать смело поэтом, и пожелать творить,
Раскрашивать краски будней, и опускать Эфир.

И наш одинокий кочевник был одним из таких, творцов -
Перемещаясь на буйволах собственных строк, открывая засов,
Он показывал листку и бумаге свой богатый внутренний мир.
Но сад на то и поливают, чтобы он был хоть кому то мил!



Глава первая.

Серые стены,
            серое небо,
                серый фонарь,
                что горит
                серым светом.

Рваное детство, ссадины на коленях, улыбка мамы и её гроб.
Гладкий, блестящий метал образовывал во времени тромб.
Кожа, настоящая кожа опускалась на нежный румянец,
Каждый раз со свистом до меня докасаясь.


Вечно голодные братья, и маленькая, хрупкая как из хрусталя сестра…
Воровали деньги, драгоценности, еду и детство у самих себя.
Работали много, отец тоже, но больше он тратил на свежее пойло.
Нас били до обмороков, мы боялись и прятались, были ровны как кони у стойла.

Старший был Игорь, средний Андрей, помладше был Саша.
Сестра всегда была к делу, и стиху она к делу, её звали - Маша.
Я был средним, всегда и во всём. Получалось отменно,
После очередной борьбы за жизнь, я думал о смысле вселенной.

Таких слов я конечно тогда и не знал, но знал что не зря горят звёзды,
Не зря среди сотен есть одна по которой идут пароходы!
Не зря есть целые пустыни из рассыпанных рядом мелких огней!
Не зря для погасших внутри, ночью зажигаются ряды фонарей!

Я сбежал. Спотыкался, бежал и снова падал. Надеялся на то,
Что весь пережитый ужас, голод и боль в ногах, закончиться как-то само.
Было утро. Роса поднималась по капле к синему небу.
Закат розовел, луна необычно отдавала белым.

Недалеко шаталась берёза, листья местами спадали от ветра…
Боль, ломка в ногах, слёзы, и память, мешали заснуть мне  мгновенно.
Снился сон, про чудесную Машу, она танцевала перед людьми,
В белом платье, текла по паркету словно вода протекала ручьи.

Джентельмены с усами, в грязном костюме и дорогими пенсне,
Дружно вставали, кидали ей розы, каждый ровно по две.
Все розы жёлтые, а рядом с ними непременно лежал билет.
Маша рыдала, пыталась продолжить, толпа ей свистела в ответ.

Ветер становился сильнее, трепал волосы мне и берёзе…
Я проснулся, но перед глазами были эти желтые розы.
И то как Маша споткнувшись, рассыпалась словно хрусталь
Последние слова были: Андрей, меня не оставляй.

Глава вторая.

Город - романтик.
                Бьющий свою любовь по утрам,               
                Жалеющий сладко под вечер.
Сотни кровоточащих ран
                Фонарями ночной тишины
                Лечит.

Фасады зданий сыпались, обнажался багровый кирпич.
Вечный смог, пыль и кашель не давали мне покоя,
Мои красные из-за бессонницы глаза, всё реже начинали течь.
Я пытался мучительно понять кто я.

Как хорошо, что при себе у меня не лежал пистолет,
Столько раз плохо мне было, что устал бы стрелять.
Сжималось сердце, прямо в грудь бил судьбы кастет,
А я никогда не переставал мечтать.

Я нашёл как-то кусочек газеты, где было пустое пространство.
Была странная ломка, я задыхался, хотел его зачернить!
И написал мысли, с которыми мечтал расстаться,
Что бы порвать с грязным прошлым последнюю нить:

“Никогда мой висок не коснётся цинковой пули.
Я к небу руки тянул, но не знаю зачем.
Если есть Бог, то почему все ветра сдули
Память маминых сладких речей.

Подруга моя тишиною объята, вьётся под потолком.
Если есть Ад, то там нет котлов, а жрущий кости холод.
Подруга моя, обними меня новым витком,
Чтобы я никогда не был молод.

Если есть Рай, то он заброшен давно в небесах.
Зарос и покрылся плесенью, как черствый хлеб.
Но когда голод кричит в животах,
Мы именно там ищем ответ!

Серое зеркало не покажет мне больше лица.
Всё что видел - больные мои миражи?!
Не предлагай мне на палец кольца -
Обвей лучше любовью петли.”

Я в миг почувствовал, что до этого не знал никогда:
Творение, на бумаге увидело свет.
И с грустной улыбкой смотрело в даль,
Смотрело в окно, где виден был город, в грязном от пыли, стекле.

И горел свет в окне только ночь, когда чернила лились.
Косились стихов новые строчки, начиналась новая жизнь.


КУЛЬМИНАЦИЯ

Кто судья, что решил будто у творчества есть оценка?
Любой кто хоть раз на бумаге чертил человека-
Уже лучше тех, кто боиться заляпать листок,
Не желая печалить своё эго от того, что не смог.

Графоман считающий свой длинный роман
Эпопеей несущей жизнь в чужие ума,
Гораздо лучше того, кто предлагает жечь всё в костре,
И ставит оценку по десятибалльной шкале.

И если вам кажется, что вы недостаточно хороши -
Творите в уме - это лучше напористой лжи,
Как лучше смогли бы, или сколько б получили наград.
Ни то ни другое, ни преуменьшает  чужого творчества вклад.

Но я отвлёкся на обычную жизненную суету.
Фонарь светил в окно, росшее у дома на углу.
Наш бродяга - поэт постоянно писал по ночам,
Но пока отдавал предпочтение простым свечам.

Он трудоголик, по надобности своей души.
Желая огонь боли внутри затушить.
Быть одному и не мучать себя не умел,
Поэтому чаще царапал клубок своих идей.

Вытеснял из себя всё живое, перенося это на лист.
Не один кто читал его, не остался чист.
Запачкан был каждый, его видением мирской суеты.
Но это было ново, слишком, даже для газеты.

И не было славы, не было денег, не было ничего.
«Как жаль, что я не запомнил лица твоего!»
Он вторил себе постоянно одно:
«Я прошлое вижу всё, но не вижу лица твоего!»

Глава третья.

“И я ведь любил” - фраза избита как заслушана любимая песня.
Но не тошнит, потому что другого сказать не могу.
Это главное чувство, другие руша и тесня,
Выжигает на сердце банальные слова, остальные оставляя в углу.

Она была… красива как дождь, и как невидимый из-за него горизонт.
Приятна как зной, после долгих холодных ночей.
Её взгляд - первый луч солнца, её голос - чистейшая из нот.
Жаль что она была, была и осталась ничьей.

Лучше так чем пускать себе в кровь вещества, думая о другом.
Почему же он лучше чем ты? Он глуп, и тебя не любил!
Отражение глаз своих видно в других, а в его можно видеть одно:
Ты всегда, с улыбкой иль слезами, раздетая стоишь перед ним.

Нежен тот поцелуй, что готовился только минуту.
Сердце сжимается только когда не сошлись ваши чувства.
Слёзы текут не от радости, я слишком самовлюблен.
Слёзы - следствие падения моих знамён!               

Слова строились в голове, я гордился красотою каждой строки,
Потому-что её любящий взгляд питал жизнью мои стихи.
А я ведь любил тот придуманный образ, и я столько страдал.
Я был счастлив, хоть мгновение, но точно был! А она… была?

Глава четвёртая.

Задыхаясь, хотел закричать но не мог!
Воздух не шёл даже с открытым окном.
Апатия порождала душащий смог,
И заставляла покинуть мой дом.

Где мне было так хорошо,
Но со временем стало тошнить.
Я забыл сколько ещё
Суждено было тут гнить.

Забывать ошибки прошедших,
Ярко розовых, солнечных дней.
Страдать позволив малейшей
Памяти появиться во мне.

Слов стало слишком мало.
Самоповтор разъедал изнутри.
Если так наказала карма,
То лучше всё здесь завершить.

Я не знал ничего кроме прошлого.
Ничего кроме неё и родных.
И как грустно быть огороженным,
Пробитым отношением их.

Я забыл свою милую маму.
Я забыл про родную сестру.
Но я помнил твою страшную драму,
И от порки кровь на полу.

В моей мятой памяти только метель.
Стены квартиры сжимаются.
Если нет счастья в свету фонарей -
От меня ничего не останеться.       
               
Глава пятая.

Может меня прочитают, может со мной напечатают книги,
Где мои стихи будут на первых строках,
И хочу что-бы все кто были безлики -
Обнаружили стук, в своих заиндевелых сердцах.

Дверь была выломана, после долгого стука: 
“Что ты несёшь богатый и циничный урод?!”
Жизнь для меня такая же мука.
Я хотел сказать, но почему-то не смог.

“Ты убежал, трус, а ради чего, объясни?
Никому не нужна твоя жалость к себе,
Никому не нужны и твои стихи!”
Не слушал, видел себя на горящем столбе.

Мои братья стали ужасней животных,
Ужасней нашего с ними отца:
С глазами зверей голодных,
Они видели во мне богатого дельца.

Но всё обыскав нашли лишь пару монет
И тетрадь, что была для меня дороже всего.
Пытались выбить из меня сложный ответ,
Но он был прост: «Чем жить там, я лучше бы прыгнул в костёр!»

Звери ушли, усмехались, забрали мою тетрадь.
А я кричал, вставал на подоконник и смотрел с этажа вниз…
«Как хорошо что мои стишки отказались где-то издавать…
Ну так не стоит менять на них, мою ценную жизнь!»

И я бросил писать. А этот небольшой стих,
Найдёт может кто-то и захочет издать…
Вывод: игра с рифмами - очень большой риск.
И за эту игру, сам себя я решил наказать.               
 
ЭПИЛОГ

Я как и Андрей вдохновлялся под фонарями.
И на одной из прогулок я встретил его.
Молодой, в душе убитый поэт, покрытый цепями,
Заковавший в них себя самого.

Он рассказал мне историю своего “существования”,
Свой последний сборник мне решил подарить.
После он удалился, и все свои знания
Решил долго за собой не влачить.

Попытки отыскать его были тщетны,
Но я обнаружил то, что давно не мог найти.
Для многих читателей детали были незаметны,
А я чувствовал свежесть у каждой строки.

И не каждому меня можно понять,
Ведь не все сдували с его книги времени снег.
Жаль что вся о нём память -
Заголовок: «Найден мёртвым молодой человек.»