бурый снегопад

наитие легло в узлы,
я однажды касался их шорохов.
бурый снегопад орошал просторы,
и в даль уходили звезды,
отдаляясь от меня в несметной вышине.
даль уходила за пазуху,
даль читала по губам.

крошечный снег прятал истину,
он ее, если честно, обожал,
и в дверь входили его восторги.

память была, как листва,
ей не хватало злокозненности
в четверге, легкое дознание тревожило губы,
туда, микрокосм, направлялись корабли,
я их ждал, засыпая на груди отчаяния.
серые корабли подымали вздох на невиданную высоту,
и я ответвлял свои скалы,
свои нимбы отделял от весомого.
белый ураган писал на шторах,
и скалы притягивали снег,
шорох касался моих губ,
я их тревожил песнопением.
скалы входили в чертоги,
и отделяли истину от истины.
истина была на верху, как всегда.
она была ранима, как пепел ран,
как их мнимые четырехугольники в амнистии.
помилование пришло, как ураган,
и встревожило умы.

ураган боялся своего брата,
он ликовал в перстах,
и левые губы причитали в тишине.
белый север горел на востоке,
и продевал нити сквозь иглы,
и обещал прощание,
и провожал нас, любимых,
в дорогу.
я ликовал в севере,
он мне дарил города,
я их рисовал на твоей спине,
и прорастакл невозможным.

вот и порох вошел в перста,
вот и долина зачала в вышине.
я стелил северу простынИ,
я его убаюкивал односложными словами.
север был в листопаде,
он был в ветре растворим,
как соль утроб,
как их гири,
как повод для сношения.
белый север горел в небе,
и я приковал его взглядом,
и дал ему говорить вопреки молчанию
катакомб.

вот и тюрьмы возликовали средь трущоб,
вот и отчаяние вошло в руки,
и заговорило шорохом долин.
так горело чело,
что я коснулся его в безумии.
безумное чело разгорелось еще сильнее.
строгий лик замаячил в вышине,
и я растворился в его молчании.
строгие звезды смотрели на меня,
и уродовали мое наитие.
строгий жест ковырнул мой лик,
трущобы засветились желанием,
я поник пред звездопадом,
и ушел в себя,
и нашел  там мироздание разветвленных джунглей.

звездопад долго говорил,
листая книги и перешептываясь с тайгой,
листопад горел в закате,
и мнимое ветшало,
отделялось от себя самого,
и увядало,
как кленовый лист в полночном лишае.

горы столкнулись дважды,
и прогорели,
и взорвались в единстве жеста.
горы встрепенулись от случайного мановения,
горы привыкли блистать и быть великолепными
в этом великолепном листопаде.
звезды говорили молча,
я их даже не слушал,
я утопал в молчании мнимого.
север горел на краю ночи,
север горел в зеркалах,
север пихался в очереди и приставал к дамам.
север был дерзок как никогда,
и я уловил его причал,
я проткнул его молчание,
и оно дало мне ключ к звездам.

так горел причал,
так он соединялся с небом,
с морем, что то же самое.

небо плыло на моих руках,
я его укачивал, как дитя,
и пиршествовал на выдохе.
себе я отдавал лишь мнимое,
лишь себя я отдал молчанию.