Мертвые посетители окрестного бара в спальном райо

Помнишь, эти твои милые сказки —
Или пуловер крупной вязки.
Наполнят душу сверх завязки,
Но ты же знаешь, боже, это всё цацки!

Отборная для барда ханка,
Дыхание цветов (для пчёл приманка),
Лишь вижу вас, прекрасная белянка,
В таверне душою юная цыганка.

Наговор себе: сияй,
Стирка бытия.
Это главная суть прелюдия -
Одинокая острая колея.

Сверкай пошире, истязатель,
Глину разминающий ваятель,
Жди в саду, лицом прижавшись к мяте,
Ты найди меня, приятель.

Где-то скачут эмоции на глефе,
Где-то русло разверзлось на фьорде,
Я не то, чтобы на блефе,
Я скорее — на палубе в образе.

Это не полотна Магритта или Танги,
Это всего лишь любви моветон,
Бренчит язык, пропившись до изнанки,
Бережно к ране приложен чей-то платок.

У нее так сильно болит,
Что сегодня уже с другим,
Даже если без... даже если спит...
И стрелы в крылья, клетки, и силки.

Я сгорел, от меня не снизойдёт,
Как в крутой водоворот тебя не вовлечёт...
То ливень льёт с утра, то солнце сильно жжёт,
Виснет панорама. Бьётся неона рубероид.

Можно сказать о любви,
Можно — о муке,
Но что ты знаешь о dead inside,
Елики не ****аболят.

Там между все чувствуют дреманы,
"Я искренне желаю счастья,
Коим, с тобой делить развилки на долгом пути."
Время отпускать.

И постскриптум:
Будь любезна, не надо сказок,
Его глаза, как два больших топаза,
"Я люблю тебя" - забавная фраза,
Следы косого дикобраза.
Контуры, где все мирно резвятся в саду,
Я к тебе в темноте все равно не дойду,
Где сласть и кружки набитые эля,
Я лицезрел такие дома из войны и атолла,
Они очень быстро горят.
И долго на месте одном пепелят.

(с) Эйзенфорн