Люди. Леонид Фокин. Юрьев день

.







ЮРЬЕВ ДЕНЬ (2021)

Автор: Леонид ФОКИН (со страницы Валдиса Дубулта)


СОДЕРЖАНИЕ

- у белых чаек чёрные ладони
- не просто пыль дорог, а рыжий порох
- придумать хлеб. им накормить сорок
- привык к бензинным пилам со шнурком
- из сторожей, из дворников поэты
- не сотвори себе кумира… в дождь
- шел паровой двенадцатый. июнь
- прости. разбужен камень. что нести
- кусок фанеры хрустнул под ногой
- лекарство пили? лучше стало? скоро
- хлеб разломлю. то мой ржаной титаник
- Знакомство слов или знакомство с буквой


===================================_ld_====



***
у белых чаек чёрные ладони
на папертях вселенского свалья
позволено лишь им скреплять законы
расклеванной печатью декабря.
не всякий камень пётр и пётр не всякий,
но всякий отреченный есть вопрос
о смысле заповедных троп и глосс,
умеющих тонуть в листах бумаги,
дразня ощёчье туч, надглазье крон,
ослепших по-осеннему деревьев
за вещий сон, в котором жив отрепьев,
оторванный от чудовых икон,
чей свят поклон пернатому неверью,
чье право править русью – птичий стон.


***
не просто пыль дорог, а рыжий порох.
ступай скромней, неся в свой дом огонь
от молнии, пронзающей ладонь
над вымощенным льдом, замерзшим морем,
где даже вздох с трехдневной щетиной
в рассыпчатых глаколиках не сладок,
колючий снег предсказанных осадок
горчит, попав на губы словно гной,
прорвавшейся звезды. от бо’тал звон
со всех сторон, как будто всюду стадо
и тоже к дому, ко двору, к посаду
бредет за рог цепляя клочья крон.
ольха ли, клён – всё жёлтые оклады
ночных икон, всё вещий рыжий сон.


***
придумать хлеб. им накормить сорок,
несущих весть от царской броши к дому
ипатьевых, на красную солому
расстрелянных из револьверов строк.
григорий спит в кроватке ледяной
уснул давно и шум мирской не слышит,
он птицей поднимается все выше
в созвездье боль, став новою звездой.
а сколько их таких? за миллион?..
бессмыслен счет зерна на божьем поле
все в чьей-то воле: вечность и полон,
земная твердь и синее осколье,
и соловья пронзительное соло
под оборвавшийся церковный звон.

***
привык к бензинным пилам со шнурком
дворовый тополь, загребая небо
культями веток странно и нелепо
им завалив входные двери в дом
и почему-то розовую кошку
лежащую на розовом окошке
все ставшее предложным падежом
как будто жизнь случилась понарошку
и можно посыпать листвой дорожку
в иную осень, зная – за углом
не утомленный шагом переулок,
фонарь сутулый, мерзкий гастроном
а облако, лохматым белым псом
играющее в желтый мячик утра.


***
из сторожей, из дворников поэты
перевелись и тихо на Руси
метет метла багряные рассветы
за упокой, за... Боже упаси
в котельных уголь стал жирней сметаны
ленивей черноухие коты
но в самом центре этой пустоты
сопливится все также носик крана
хромая табуретка – вечный стол
не скатерть, – а вчерашняя газета
… спасибо нашей партии за роль
в борьбе за урожаи и заветы,
за то что есть картошка, лук и соль
в пайке у кочегаров из Милета.


***
Не сотвори себе кумира… в дождь,
прошедший сквозь стекло пустой гостиной,
где Александры Федоровны брошь
ещё блестит на черном клавесине.
Забытое всегда в цене вдвойне,
Но нет в России в призраках нехватки.
Дремучий бред о мировой войне
не в их, обшитых бархатом тетрадках,
не в их глазах любовь к чумным пирам,
к пустым словам, к непризнанным поэтам.
Забытый мотылек среди двух рам
и эта брошь...  Молчит, молчат об этом…
С их языка сорвутся ли ответы,
Мир этот расколов напополам.


***
шел паровой двенадцатый. июнь.
два года до войны. соль, спички, гречка
чуть подросли в цене… но влево сплюнь
рифмуя душу с песней, рощей, речкой,
вода стоит у дома, ловит пух
всё тот-же тополиный и горючий
и мыслям дотянуться до разрух
как раку до горы, и свиснуть в тучи
собакой, пересекшею пустырь
от нечего займется участковый
как будто миру нужен поводырь
послушный, молчаливый и толковый...
шел узловой тринадцатый условный
год до войны… смеялся алатырь.


***
прости.
разбужен камень, что нести
за пазухой страшней, чем сердце в плоти,
дымящейся, на голубой кости.

от ноябрей черненной позолоты,
не отмолиться.

в рубище субботы
прорех не сосчитать.

что смог постичь, то называю жизнью…

питер болен.

в чумных бараках грязь и неприязнь
к высоким чувствам.

мир идет на казнь…

зевакой, или…

выбор камня волен.
вороны начинают с колоколен облет дворов и улиц.

это часть их ритуала,
выбранная доля,
но камень и над ней имеет власть.


***
кусок фанеры хрустнул под ногой,
как кость в лодыжке.

ладога.

надолго.


снег загипсует латерально колко
излом души.

над площадью пустой в тюремной робе туча,
держит строй таких же туч.

невидимый конвой, не то, что ангелы…
и так до волги…

в душе давно нет силы корневой,
перекати-травой намного проще
цепляться за фонарь кривой и тощий,
с асессорской козлиной бородой
светящейся, так тускло, что наощупь
идти верней. Снег заметает площадь,
кусок фанеры, камень мостовой.


***
лекарство пили? лучше стало? скоро
с больничной койки стянется белье.
забудется ли в матовом просторе
матрасно-полосатое жилье?..
разбухли вены веток в заоконье
законном для стеклянного холста,
и сладко пахнут ноябрей иконы,
в которых нет ни света, ни креста.
из коридоров тянет валерьяной,
неторопливостью зеленых стен.
моя ли тень ушла в иные страны
искать перо жар-птицы, океаны
в которых спит желание сирен
ее обнять, свои доверить тайны.


***
хлеб разломлю. то мой ржаной титаник.
кормить ли им к зиме ослепших рыб.

ночной вокзал - и он небесный странник,
ступающий на человечью зыбь.

идущий ноябрями к зурбагану
в худую гавань, в заросль черных мачт,
чтоб дальше устремиться к океану
и на него обрушить горький плач…

а после вняв расклеенным афишам
воронеж-севастополь, тур на день
увидеть с черепичной рыжей крыши
левобережья алую сирень,
из осени в весну и лопать пышки,
пух тополиный смахивать с колен.

***
Знакомство слов или знакомство с буквой
всегда восход, равнение на март,
промерзшие насквозь созвездья клюквы
на тростниковых снах вселенских карт.
Любая речь – река, излуки, мели,
степные письмена, лесная хворь.
ноябрьский дождь замешанный с метелью
в последний в этом доме разговор.
Пути непоправимы. это – данность.
Ткут херувимы мраморные ткани,
на взбитых в пух станках осенних туч
трещат по швам бетонным стены зданий
а может быть не стены, а туманы
иной земли, в которой снег певуч.