бройлер

В нашем городе люди, как в супе клёцки,
распухают от лени, на солнце ярком,
и бормочут, жирея, а что нам Бродский,
мы довольны своим городским приварком
на домашнем бульоне, где кура-бройлер
истекает жирами - а мы впитаем.
Так хорош ли Иосиф на деле? Ой ли?
Так ли верно концепция понята им
наших мечт и надежд, и ещё - воззрений,
здесь - на рынках, базарах, ломбардах, скупках.
Нам нужней пятилистный цветок сирени,
нам сомнительна ритмика строчек хрупких,
недокормленных будто, в таком отваре,
мутноватом, которым и не наешься,
не находится пары для каждой твари,
даже здешний становится тут нездешним.
То ли фрукт, то ли овощ, а может злаком
он прикинулся. Высохший и колючий,
несъедобен, невкусен, совсем не лаком,
но пускай остаётся на всякий случай.
Просто в качестве будущего эрзаца,
заменителя соли, корицы, перца,
чтобы мы пожирнее могли казаться,
к худобе неприкаянной притерпеться
В нашем городе-супчике на бульоне.
на второе котлеты, компот на третье.
Он пытался всучить нам свой борщ зелёный,
он советовал - красному вы не верьте.
И напрасно хвалила мерзавца Анна,
он свою биографию сделал быстро,
потому-то и стала ему желанна
эта кухонька мелкого беллетриста.
Про Васильевский присочиняя остров,
не меняя меню, говорил о том же -
возвращаться на родину - это просто,
если ты не голодный, а сытый бомжик.
Если ты объедаешься, пусть на свалке,
если вещи с чужого плеча, но в моде,
и ночуешь у честной своей давалки,
там где слоники белые на комоде.
Не в Нью-Йорке, не с нобелевкой, во фраке,
не на вражеской кафедре в универе,
не для нас, не по-нашему, значит - враки,
мы романсу рождественскому не верим.
Это блюдо нездешнее, не по вкусу
пухлым клёцкам из города, людям ленным.
Не отыщется повода для дискуссий
для стремящихся к разным совсем вселенным.
Или кухонькам крохотным из провинций -
итальянской, российской. Какая ближе -
не вопрос. Ты явился заморским принцем,
приготовил, подумал, что мы оближем
заскорузлые пальцы. На Сан Микеле
не в психушке, не в ссылке и не в столице,
оставайся в своей заграничной келье,
не мешай нам гордиться и веселиться.
И питаться по-нашему. Ты, Иосиф,
не святой, а кому и совсем Иуда.
Мы гадаем, и, медный пятак подбросив,
говорим - ты с любовью, что ниоткуда,
нам не нужен. Здесь в городе нашем, кто-то
отравился намедни едой парижской,
и пугает соседей теперь икотой,
благородство подчеркивая отрыжкой.
В мартобре мы гуляем по грязи топкой -
мы со дна, где погуще, мы кровь от крови.
Нам бы книги твои поварские в топку,
нам бы что-то попроще и посуровей
на разделочный стол. Мы, себя съедая,
в супе варимся, сами себя мурыжим.
Ты отступник, твоя голова седая,
и не верится даже, что был ты рыжим.
Что в твоей непокорной судьбе семита
всё изломано странно, по-идиотски,
что другие назвали страну немытой,
но расхлёбывать это тебе придётся.
А на старенькой кухоньке сохнут травы,
а на полках не специи - мёд и греча,
и в тетрадях рецепты любой отравы
пересыпаны буквами русской речи.

03.11.2015