Эмульчин

Далеко на востоке, там, где восходит Солнце, раскинулся остров, похожий очертаниями на рыбу – остров Сахалин.
Когда-то здесь была каторга. Отголоски этого прошлого до сих пор притаились в долинах и распадках. Ветер разносит странный шёпот, речка приглушённо передаёт чей-то невнятный разговор, тени настороженно поглядывают из укромных мест. И незаметно в голове возникают картинки, складываются в нечто – то ли в сказку, то ли навеянную природой фантазию, то ли воскрешаются воспоминания предков…

Эмульчин
1
Над вечерним болотом вилось лёгкое марево. Небольшой, но жаркий костерок освещал двоих – старика Порфирия и Митю, мальчонку лет восьми. В котелке булькала незатейливая ушица из пескарей.
– Митяйка, – подал голос старшой, – соли достань, да смотри не рассыпь!
– Что ты, деда, как можно! – Митяйка достал тряпицу и осторожно подал деду.
– Ещё чуток и можно хлебать, – Порфирий подмигнул внуку и щербато улыбнулся.
Вскоре замелькали деревянные ложки и с варевом было покончено. Налив в алюминиевые кружки чаю, Митяйка улёгся возле костра и, сонно помаргивая, сказал:
– Деда, ты обещал сказку.
– Не сказку, а сказ, – поправил тот. – Отличие знаешь?
– Неа…
– Отличие в том, что сказ — это почти что быль… – Дед задумчиво подбросил сухую ветку в огонь. – Про что сейчас расскажу, то с моим дедом случилось.
Он помолчал некоторое время, а потом заговорил, глядя на огонь.
Дед мой, Тихон, родился в аккурат в начале нового столетия, первого января тысяча девятисотого года. На тот момент каторга ещё существовала. Однако тех, кто отбыл срок, на материк не отпускали, запрет такой сделали. Зато давали землю, где можно домишко какой-никакой срубить. Вот его отец из таковых оказался.
– Деда, он был вор?
– Кто? – отвлёкся от рассказа Порфирий. – А! Прадед мой, Силантий. Нет, не вор. Подрался он, да в драке случайно зашиб насмерть односельчанина. – Он лёг поудобнее и присторожил внука. – Не отвлекай, а не то вовсе замолчу.
Так вот. Родился, значит Тихон, ну и рос себе помаленьку. А неподалёку от их дома стойбище гиляков было. Подрос маненько Тиша и задружился с девчоночкой оттуда, Салмень, кажись… Ихние имена больно мудрёные! Так наши предки на свой манер и переиначивали.
Гиляки дюже приспособленные были к природе острова. Знали, где места рыбные, где какого зверя бить, где травку, ягоду брать. И поселенцам тайны эти сперва не таясь открывали. Да не все, вишь, люди одинаковы. У местных свои поверья имелись. На всяк случай своя присказка. То бишь, зверя бить токмо в дни определённые, рыбу также и всё остальное. И многие из наших этому следовали. Многие да не все.
Салмень с Тишкой облазили всю округу. Им уже лет по восемь было. А тогда быстро взрослели. Гилячка научила Тихона с луком управляться, силки ставить и прочую охотничью науку не таила. Показали и места ягодные. Бывало, Тиша самым первым в избу приносил охапки дикого лука, черемши, щавеля, крапивы и травки вкусные. Мать иной раз супротивничает. Чего, мол, таскается с чужачкой. А отец свою линию гнёт: «Живём на земле, что им издревле принадлежит, так и нечего нос воротить от их мудрости!»
Ну, прав, конечно. Мать вздохнёт и отступит.
Вот как-то раз Тиша и Салмень отправились за клюквой на болото. Торбоса обули и пошли. Осень уж в окна стучала, холода по утрам траву серебрили. Но клюква – ягода на особинку. Ей что холода? Нипочём! По зиме снимешь снег, а она тут как тут, алеет на кочке.
Пришли ребятишки на место означенное и быстро наполнили коробы. Присели передохнуть перед обратной дорогой, подкрепиться кой-какой едой. Салмень возьми и скажи:
– А что, Тиша, видал ли ты Деву Туманную?
– Кто такая? ¬– чешет лоб мальчонка.
Та шёпотом на ушко ему:
– Над всеми болотами хозяйка! Эмульчин её кличут. Коли будешь к ней с почтением, то всяк раз помощь от неё и выйдет. А нет, так закружит до смерти среди кочек и потопит.
– Глупости, – таращится Тишка на пузыри болотные.
– А вот и нет, – Салмень бровки сердито нахмурила. – Она нам помогла так легко на ягоду напасть.
– Дык мы вроде ей почтения не оказывали…
– Ты-то нет, – белозубо засмеялась девчонка, – а я подношение на пенёк положила и слова заветные сказала.
– Слова? – друг подался к ней. – Какие же?
Шепнула она словечки ему и строго-настрого никому не велела их открывать. Так и повелось с тех пор – Тиша в самый тяжкий год всегда домой приносил полные короба ягод всяких. А клюкву на особинку!
Как-то раз, ему уже десяток годочков отстучало, побежал он один за ягодой. Набрал черники да назад через болото, чтоб скоренько обернуться. А о подношении позабыл. Шлёп-шлёп по знакомой топкой тропе, а болоту конца и края нет. Что за напасть? Вдруг слышит смешок женский. Он аукать взялся. Отзовитесь, мол, люди добрые. А в ответ ещё пуще смешки эхом. Тишка туда-сюда головой вертит, не возьмёт в толк, что творится. Тут и привиделась ему фигурка из тумана. Навроде девчонка: косы вьются, в воде теряются, платье длинное, но всё как бы маревом окутано, дымкой, будто от костра. Малец глаза трёт, моргает. А дева смешки пускает да веточкой помахивает. А веточка-то черничная! Тут Тишу словно по лбу кто стукнул: это ж Эмульчин! Испугался малец, а потом вспомнил, что Салмень говорила. Поклонился Деве в пояс, да и выпалил слова заветные. Та враз серьёзной стала. Кивнула и вновь веточкой махнула, туман вмиг рассеялся, как не было. А Дева пальчиком погрозила, помни, мол, да и пошла-поплыла над болотом прочь.
Тишка до дому добрался, ягоду матери отдал и кинулся к Салмень. Обсказал ей всё, что случилось до тонкостей да за науку поблагодарил. А та в ответ покивала: верно, мол, сделал. После этого долгонько ему не доводилось видеть Деву Туманную. Тихон в женихи вышел, Салмень хозяйкой своего двора сделал, детки у них пошли. А тут война… Немец на нас попёр. Тихону на тот момент уж сорок один годок стукнуло. Охотник из него вышел знатный. И детей своих – трёх сыновей и дочку – обучил этому делу.
Порфирий услышал ровное сопение внука, улыбнулся и пробормотал:
– В другой раз продолжу, однако.
Он пододвинул к центру костра бревно потолще и прикрыл глаза. Над водой поднимался лёгкий туман.

2

– Охти мнеченьки! – Бабушка Меланья всплеснула руками, встречая рыбаков. – Зачем мальца по лесам таскаешь? Вон комары да мошка искусали всего.
– Ничего! – посмеивался Порфирий в усы. – Пользительно иной раз кровушку лишнюю отдать.
– Ты, сучок старый, – добродушно ругалась Меланья, – уж стал одним из корневищ древних деревьев. И внука туда же тянешь. Митюшка, не ходил бы ты с дедом по лесам. Ни к чему это при городской жизни.
– Да что ты, бабуль, мне в лесу больше, чем в городе нравится! И потом, дедуля интересно рассказывает про всякое. Вчера говорил об Эмульчин.
– Эмульчин, – чуть побледнела старушка. Она с укором глянула на старика. – Опять за старое взялся?
Тот отмахнулся, выбил из потухшей трубки табак и направился к бане. После леса наипервейшее дело крепенько отстегать тело в парилке пахучим веником из берёзы. Митяйка поспешил следом за ним.
После баньки пили чай. На столе варенье всякое, мед, конфеты, шоколад. Митя чай хлебает, а сам на деда косится.
– Дедуль, а что там дальше было? О Тихоне и его детях расскажи.
Бабушка услышала, нахмурилась, а дед усмехнулся в усы.
– Пойдём спать на сеновал, там и расскажу.
На сеновале духмяное сено, слышно, как где-то в углу мыши шебаршатся. Митяйка вздыхает и просит продолжения.
Порфирий вполголоса размеренно рассказывает.

Отец на фронт ушёл, а вскоре и братья-погодки за ним последовали. И остались в избе Салмень да Мелаша. Ей на тот год двенадцать стукнуло.
Без мужской руки в доме тяжко, но они справлялись. И всё бы ничего, да пришла в беда, принёс почтальон осенью четыре похоронки. Салмень почернела от горя, а Мелаша только губки крепче сжала, да бровки нахмурила. В тот же день собралась на болото. Краюху хлеба взяла, кусок рыбы вяленой и ушла.
В глубине болот есть островок, на котором издревле росло дерево рогадай, в жизни нигде такого больше не видывал никто. Ветви у этого дерева похожи на рога, мхом покрыты, словно мягкая кожица оленьих рогов. Листочки мелкие, бледно-зелёные, редкие и запах у них резкий, дурманный. Вот туда и направилась девчоночка. Путь неблизкий, опасный, не всякому туда проход открывается. Но ей открылся, потому что сильное желание было у Мелаши.
Добралась к вечеру. Промокла вся от туманной влаги, ноги в болотной воде вымочила, но дошла. Рухнула под деревом в забытье и мнится ей, что по болоту идет, как посуху, дева красоты невиданной. Девчоночка не испугалась, хлеб да рыбу положила, поклонилась и просит о помощи. Знает, мол, она, что Эмульчин вхожа в мир мертвых, и может оттуда вернуть души.
Дева нахмурилась, постояла чуток, а потом истаяла вовсе. Очнулась Мелаша. Никого. То ли привиделось, то ли правда. Но еда исчезла. Стало быть, Эмульчин подношение приняла. Девочка клюкву поела, сухарик погрызла и стала ждать.
Наутро нет ответа. Рассердилась Мелаша. Столько лет отец и мать, братья и сама девочка верой и правдой служили лесу. Жили честно. Неужто нельзя на просьбу откликнуться? Топнула она ногой и закричала, что было сил:
– А ну-ка, дева болотная, Эмульчин, отвечай сейчас же, где мои братья с отцом? Коли ушли они в Край Вечной Охоты, то пусти попрощаться с ними! А нет, тогда покажи, где они!
Вздыбилась вода болотная, а наверху стоит сердитая Эмульчин.
– Вижу, ты смелая не по годам! – Говорит вкрадчиво, хмурясь. – Может, сам пойдёшь в Край Вечной Охоты?
– И пойду! – нашла коса на камень, разозлилась Мелаша.
– Что ж, – улыбнулась дева ехидно, – ступай!
Бросила Эмульчин веточку черники под ноги Мелаши, сказал заговор и исчезла в пучине болот.
А перед девочкой тропка показалась. Узенькая, двоим не разойтись. Мелаша качнулась малость, а потом ногой тронула, вроде крепенькая дорожка. Ну и пошла.
Справа-слева болотные пузыри хлюпают, кикиморы хихикают, пиявки рты разевают, мхи ползучие стерегут, что оступится идущий, туман клубится, дурманит. Но девчоночка хоть и боится, но вперёд идет, только губёнки сжала до белизны.
Долго ли коротко, а впереди просвет. Выдохнула Мелаша. Глядь, а под дубом огромным сидят её братья и отец. Кинулась она к ним, целует да обнимает. Спрашивает, что случилось.
Оказалось, что все они находятся между жизнью и смертью. Мечутся в забытьи на кроватях лазарета.
– Я знаю дорогу отсюда, выведу вас. Но только с тропы нельзя сходить.
Завязала она своим родным глаза, велела крепко держаться за плечо впереди идущего. Сам первой пошла, за ней отец, а следом братья по старшинству. Младшему, Семёну, последнему из них, Мелаша в руки дала веточку черники, наказал ни за что её не потерять.
Обратный путь длиннее в два раза оказался. Несколько раз девочка оступалась, но отец крепко держал, вытащил. Дошли до дерева рогадай, а там Мелаша без памяти упала. Очнулась, огляделась, никого рядом нет. Подумала и поплелась домой.
Салмень шибко ругалась. Где, мол, три дня пропадала?
А не зря девчоночка ходила Эмульчин просить. После войны и отец и братья вернулись домой. Правда с той поры на болото Меланья ни разу не ходила. Знала, что опасно, и дева болотная больше не сможет помочь.
– Меланья? – встрепенулся Митя. – Это что же, бабушка что ли?
– Она, – улыбнулся Порфирий, – она и вызволила своих братьев и отца.
– Она никогда не рассказывала об этом, деда. – Митяй и думать забыл о сне. – Вот она какая смелая…
– Страху натерпелась на всю жизнь, – задумчиво проговорил Порфирий.
– А что, деда, я тоже могу увидеть Эмульчин?
– Можешь, – нахмурился дед, – но стоит ли это делать? Довольно того, что она помогает нам ягоду собирать, не трогает нас в своих владениях.
– А чего бабушка боится на болото ходить?
– Так ясно же! Она против Эмульчин выступила, сама в междумирье отправилась и назад пришла. Эмульчин это сильно не по нравилось! Сказала, чтобы более не приходила, не испытывала терпение.
Порфирий глянул на небо.
– Давай-ка, малой, спать. А то утром достанется нам на орехи!
Вскоре на сеновале слышалось лишь сопение мальца, негромкий храп деда и еле слышимый писк мышей.
В полночь на крыльцо вышла Меланья. Луна осветила её статную фигуру. Старая женщина вздохнула, покружилась по три раза вправо-влево, седые волосы стали темными и упругими, черты лица молодыми, одежда подернулась туманом. Медленно поплыла Эмульчин к болоту. Дел надо успеть сделать много.
Вызволив родных из беды, получила Меланья наказ, что будет жить она как человек до пятидесяти пяти лет, а после займёт место болотной девы, чтобы исполнить завет предков, хранить от всякого безобразия природу. Из века в век так повелось. И не нам это менять. А вот кто будет следующим хранителем пока неизвестно…