Путь к поэзии

Когда вас сон одолевает,
Морфей в дорогу отправляет,
То видите, как в призме, сновиденья —
Души зеркальные явленья.

Бывают сны, что погружают
В глубокое раздумье наяву.
А есть такие, что реально
Идут с тобою под руку.

Так видел я, когда ходил дозором,
Лес жуткий окружая взором,
На тёмные места взирая,
Где вход секретный от меня скрывая,

Деревья, как стена стояли.
Украдкой, тихой поступью шагая,
Я шёл вдоль них, считая друг за другом:
Их было семь, и каждый ствол был толще векового дуба.

Всю ночь искал я вход
Промеж деревьев и в обход,
Но тщетны были вожделения
Найти хоть малую расщелину.

Уж солнце поднимало лик.
Восход багряный на востоке стал велик
И смёл звёзд вечный хоровод,
Чем снова вскоре озарится небосвод.

И вдруг я нимфу увидал.
Мне голос внутренний таится приказал,
Залечь в траву и глаза не казать,
Чтоб зренье в нём не потерять.

Но не послушал я совет.
Уж больно ярким был рассвет.
И любопытство верх взяло,
Хоть было это и назло.

Она бежала, не касаясь луга.
Нежна, прекрасна и упруга,
Босого следа на земле не оставляя,
Меж диких трав, меж алыми цветами.

Как птица зачаровано летит к светилу,
Она парила, распустив ветрила,
Что были белыми крылами ей в подмогу
И взмахом страстным подымали её в гору.

Она весь день без устали порхала,
Пока на запад солнце не упало.
Тогда она спустилась и присела,
И песню тихую запела.

А я стоял, как будто пустотелый —
Едва душа во плоти тлела.
Не знал — я зряч или глаза мои ослепли,
Всё ль наяву я вижу это?

Я руки поднял, сердцем вопрошая:
«Ты здешних мест иль неземная?
Такой красы я раньше не видал,
Хоть Аполлон мне сам напутствие шептал».

Раскинув руки и стопы,
Она нагая на ковре лежала,
Зардевшись от своей же красоты.
И к ней склонялись все кусты,

А солнце ей тепло дарило:
Лучами тело ейное пронзило
И смех её взлетал, докуда видели зеницы —
Его стократно повторяли птицы.

Она свободна и легка
И чужды ей одежды покрова.
Казались яркими луга
И песен сладкие тона.

***

Но вот стал тёмен небосклон.
И звёзды первые на нём
Зажглись и пробудили нимфу что уснула,
Играя и паря над лугом чудным.

Она вспорхнула над травой,
Не смяв и веточки одной,
И подалась вперёд тропой незримой,
А я за ней с мечтой неистребимой —

Хоть миг ещё ту нимфу лицезреть,
Но понял вдруг — мне не успеть.
Так Орион за сёстрами не гнался,
Как я спешил за нею вслед — не удержался.

И тут она полёт свой прекратила,
И на меня свой лик внезапно обратила.
Я резко так остановился,
Что равновесия чудь было не лишился.

Крыла её схлестнулись за спиной и скрылись.
И только кончики едва светились.
«Тебя уж заждалась», — она сказала.
А я глаза свои свернул назад сначала,

Потом ещё вокруг искал того,
Кому сей голос посылал тепло.
Но лишь сарказм я заслужил:
«К тебе я обращаю свой посыл.

Ведь Аполлон тебя сопроводил
И жизнь твою одухотворил.
Затем тебе здесь надо было оказаться,
Чтоб на гору великую подняться».

Не верил слуху своему,
Но взор я опустил к низу.
От наготы её меня огонь пронзал
И робость одолела, коей ране я не знал.

«Стыдиться я не смею естества.
И ты не смей к земле спускать глаза.
Повысь чело, узри меня в потёмках ночи.
Я освещу твои пути: пусть свет вернётся в очи.

Ступай за мной. Вот, за крыло держись.
У леса на спине моей крепись.
Я вознесу нас выше крон,
А дальше буде бурелом.

Затем мы реку перейдём —
Там брод тебе уж запасён.
Долину и овраг преодолев,
Дойдём мы до подножья, уцелев.

А дальше одиноким ты пойдёшь,
Стези превратности поймёшь.
От рифмоплёта до поэта далеко:
Взбираться в гору будет не легко.

К земле прижмёт не тяготенье,
А духа твоего смятенье.
Там в вышине, взойдя к вершине,
Никто и никогда доныне

Не предан был забвенью.
Хранитель муз оберегает от паденья, —
Она сказала, — там, мой друг,
Своё ты примешь назначенье».

***

Светила трижды в небе поменялись,
Но мне казалось, годы я провёл, взбираясь.
И слышал я — цветы шептались:
«Взгляните, не берёт его усталость.

Одежда — в клочья, кровью раны брызжут.
Наверно, его имя в камне впишут».
А я в ответ — так мне являлось:
«Таким мерилом моя жизнь до сей поры не измерялась».

И, чтобы легче пониматься в гору,
Придумал рифму я для ритма скоро:
«Сестёр прекрасное скопленье,
Что у Тельца нашли спасенье:

Келено, Алкиона и Меропа,
Тайгета, Майя и Стеропа,
Электра, что красуетесь высоко,
Благословите путь мой одинокий.

Вы дочери титана — Атлантиды,
И фрейлины великой Артемиды.
Сам Зевс соткал вас во Плеяды,
Оставив Ориона без награды.

Теперь, сколь будет излучать он свет,
Ему наказано идти за вами вслед,
И меч его не тронет вас —
Так неба бог издал указ.

Идя за вами день и ночь,
Отбросил я сомненья прочь.
Я одолею, я смогу.
Вверяю вам свою судьбу».

***

Чем выше путь мой пролежал,
Тем больше в том себя я убеждал,
Что горы, несравнимые с равниной,
От крутости своей рождают исполинов.

Таким и я, наверно, стал,
Земли тяжение поправ.
Такою лёгкой поступь не бывала
С дня того, как кисть моя писать начала.

И вот вершина — я дошёл!
Венцом победным всход мой завершён.
Моя уж нимфа заскучала,
Но, верна слову, ожидала.

Я в небеса глаза вознёс.
Сказал: «Добрался я и вынес всё без слёз».
И тут, от тела осыпаясь,
К ногам одежды пали — изорвались.

Она взлетела, трижды облетев
Меня со всех сторон нагого осмотрев.
Но взор её вселил покой
Сметая робость от стыдливости былой.

«Ревнитель проз и брат-поэт,
Готов ли ты держать ответ
Пред музами и богом славы?» —
Услышал я вопрос державный.

«Ликую я! — ответ мой был. —
Но очи мне твой свет залил.
Не верю в то, что созерцаю
Муз хоровод и Эроса посланье».

Затем мой голос заперт был в гортани, —
Не долетевшею стрелой звучанье,
Когда сам Феб сошёл к вершине,
Сияющий во свете мира.

«Ответь мне, человек пытливый,
Здесь, где только солнце над тобой счастливым,
Какую тень ты простираешь
И скольких в свою сень ты приглашаешь?»

«О, великий! Достоен ли твой раб-поэт
Быть твоими лаврами согрет?
Не знаю я. Но есть мерило,
С которым жизнь с душой меня смирила.

Читаю судьбы я по лицам,
Моя душа зерцалом мнится
Тому, чьи слёзы ведомы зеницам —
Я их же облик принимаю на страницах».

«Кабы не молвил этих слов,
Ты всё равно моих покров
Лишён бы не был. Демируг
Уж сотворил их из заслуг,

Что видел я, тебя блюдя,
К святым вершинам проводя.
Ты Януса двуликий брат,
Двумя ролями был распят,

Одной на прозу брошен взгляд,
Другой поэзией заклят.
Но оба лика — есть начало,
Его тебе судьба предназначала.

Все чувства, что живут в народе,
В твоих виршах ростками всходят.
Я — тот, кто кров даёт поэтам,
От Геликона до Парнаса веду тебя за руку эту».

И тут он руку протянул.
Весь в его взгляде я тонул,
И, как соринка, не дыша,
Коснулся дланью божества.

И он сказал: «Воды испей
Из родников и из ключей
Священных для богинь и дочерей —
От Зевса и Гармонии детей.

И вот возьми — тебе дарю
Орфея лиры златую струну.
Сочтутся числа многих дней
И станет звук её сильней.

Тебе воздастся по труду
И по таланту твоему.
Тебе вернётся всё сторицей
От слов, что впишешь ты в страницы».

***

И вот тот самый луг.
Как здесь я оказался вдруг,
И как вернулся в изначалье
Не слыл на йоту пониманьем.

Неужто тут, средь трав зелёных,
Уснул я, чувств совсем лишённый.
И мне пригрезился Парнас,
Где родники родил Пегас?

Но что это? В толк я не возьму.
Чей это плащ, прикрывший наготу?
Он серебрист, подбой его сияет,
Злата струна его опоясает.

А на перстах какое-то свеченье —
Я вспомнил длани бога ощущенье.
Выходит, было наяву общение?
И с ним я получил предназначение?

Я шёл по лугу, сочиняя на ходу,
Стихи, что Аполлону посвящу
И нимфе — проводнице на Парнас,
Эвтерпе — той, что радовала глаз.

И по завету душу в строки я вложу,
Народа чувства отражу,
Людские страсти покажу,
Пока поэзии служу.