О поэтическом вулканизме

«Везувий зев открыл – дым хлынул клубом – пламя 
Широко развилось, как боевое знамя.
Земля волнуется – с шатнувшихся колонн
Кумиры падают! Народ, гонимый страхом,
Под каменным дождем, под воспаленным прахом,
Толпами, стар и млад, бежит из града вон», –

так Пушкин, вдохновленный картиной Брюллова, описывал гибель Помпеи в 1834 г. Наверное, если б русскому классику все же удалось хоть однажды выехать заграницу, он первым делом посетил бы Италию, не обойдя вниманием и этот величавый могильник цивилизации. Тем более что извержение вулкана так явственно напоминает попытку государственного переворота, вооруженное восстание, народный бунт – о которых он в последние годы размышлял неустанно. Да и в историю с бурной ревностью и вызовом на дуэль он ведь, если прибегнуть к метафоре, ринулся очертя голову, подобно мыслителю Эмпедоклу, бросившемуся в раскаленное жерло Этны...

И как тут не вспомнить другую трагическую фигуру – поэта, родившегося на 10 лет позже, в Бостоне? Стихотворение это, включенное во многие антологии, было написано на заказ, по просьбе бывшего епископального священника, читавшего серию лекций по ораторскому искусству и вокальной философии. Однако оно так и не было им использовано (вероятно, его отпугнула чрезмерная экспрессия стиля):

«Были дни, когда Горе, нагрянув,
Залило меня лавой своей,
Ледовитою лавой своей.
Были взрывы промерзших вулканов,
Было пламя в глубинах морей –
Нарастающий грохот вулканов,
Пробужденье промерзших морей.
Пепел слов угасал постепенно,
Мысли были осенние стылы,
Наша память усталая стыла»

(Э.-А. По «Улялюм», пер. В.Топорова).

Простое и емкое сравнение пережитого горя с извержением воспринимается нами как нечто само собой разумеющееся. При этом, в словах американского романтика мы не ощущаем фальши: ибо тот недюжинный поэтический вулканизм, которым – креативно и эмоционально –  обладал Эдгар По, давно уже сделался притчей во языцех... Впрочем, случалось что поэты интерпретировали данное природное явление и в сугубо эротическом ключе:

«...О девочка моя, Помпея,
дитя царевны и раба!
В плену судьбы своей везучей
о чем ты думала, о ком,
когда так храбро о Везувий
ты опиралась локотком?
Заслушалась его рассказов,
расширила зрачки свои,
чтобы не вынести раскатов
безудержной его любви»

(Б. Ахмадулина «Вулканы»).

Или, уже без тени самолюбования и заметно ироничней:

«Вулкан-красавец – с нею рядом.
Он за руку ее берет,
И под его тяжелым взглядом
Она дышать перестает.

Ее огонь желанья душит.
Рукой служанке давши знак,
Она сама светильник тушит,
И комнату объемлет мрак»

(Н. Олейников «Венера и Вулкан»).

В гавайских народных песнопениях есть история о Пеле, богине вулкана Килауэа, которая влюбилась в простого смертного по имени Лохиау. Жила она на крупнейшем острове архипелага и попросила свою сестру доставить ей возлюбленного на Кауаи (где и находился вулкан). Сестра согласилась при условии, что та не станет жечь своим пламенем священную рощу. Сделка однако была нарушена исчезновением объекта страсти, и Пеле, посчитав, что разлучница забрала юношу себе, подожгла рощу. В отместку сестра занялась с ним любовью на глазах у Пеле, а та - не замедлила с ответом: она убила Лохиау и бросила его тело в кратер. Горюющая сестра принялась откапывать тело, швыряя в воздух камни. Так древние поэты интерпретировали истечение магмы, случившееся в XV в. Оно продолжалось 60 лет, и лава покрыла 430 кв. км территории острова Гавайи. Недавно ученые обнаружили доказательства того, что народная хронология была верной, хотя еще буквально вчера геологи считали, что кальдера сформировалась лишь в 1790 г. в ходе серии мощных вулканических взрывов.

Символический язык поэзии, таким образом, представляется не совсем бесполезным для вдумчивого исследователя. Гибель знаменитой Атлантиды описал в своих диалогах «Критий» и «Тимей» великий философ Платон (который, впрочем, отказывал поэтам в самом праве на существование). В истории был реальный случай, очень напоминающий рассказ об Атлантиде: мощнейшее извержение вулкана Санторин на острове Тира в Эгейском море близ побережья Греции, произошедшее ок. 1600 г. до н.э. То же самое стихийное бедствие вдохновило древнегреческого эпика Гесиода на создание в 700 до н.э. монументальной поэмы "Теогония", где представлена битва великанов и богов на горе Олимп: до сих пор это единственные письменные свидетельства гигантского вулканического явления, и всё больше ученых приходит к выводу, что даже за давностью лет из них можно извлечь важную информацию.

В областях соприкосновения литосферных плит геологические процессы заметны особенно сильно. В свете этого факта, например, хайку японского поэта Мидзухара Сюоси (1892 - 1981), лидера новых традиционалистов, уже не может восприниматься как языковой эксперимент или вольная игра воображения:

«Вдруг из скопища туч
в дождливый сезон
выпадает вулканический пепел…»

(пер. А. Долина).

Сравните это, допустим, с чисто геометрической метафорой Бориса Пастернака:
«Стога с облаками построились в цепь / И гаснут, вулкан на вулкане» («Степь», 1922 г.) – и вы со мной согласитесь. Всю жизнь обитая в равнинном рельефе и будучи избавлен уж по крайней мере от этой угрозы, автор всего лишь расслабленно предается умозрению.

Облик цивилизации меняется с каждым прорывом науки: но и она, вслед за древним эпосом народа, все же тяготеет к некой климатической и рельефной константе. Исландцы не мерзнут в своих домах благодаря геотермальным источникам: в стране вулканов не нужно тратить энергию на нагрев воды, достаточно подключить батареи к природному теплу. Так же работают общественные купальни и открытые бассейны: на дворе лютая стужа, а ты – плещись не хочу. Но и самый заядлый урбанист Рейкьявика гордится тем особым лингвистическим вниманием к деталям, которое он унаследовал от поэзии скальдов и от обеих «Эдд». Оно отразилось, в частности, в слове hraun – это застывшая лава или лавовое поле – и в его производных. Это типичный исландский ландшафт, запечатленный на фотографиях на туристических сайтах и в буклетах. Исландцы различают ровное лавовое поле helluhraun и неровное, непроходимое apalhraun. Кроме того, бывает незатвердевшая горячая лава hraunkvika (от прилагательного kvikur – «быстрый», «оживленный»).

По сути ведь и каждое стихотворение – это как бы застывшая вулканическая порода, еще недавно лизавшая расплавленным языком подножие словоизвергающегося сознания. В свое время я видел Тихоокеанскую сейсмически опасную зону с обеих сторон. Впечатления были настолько яркими, что впоследствии, вспоминая нашу литинститутскую поездку на Камчатку, я по молодости прибегнул, возможно, к излишней декларативности:

«Куя доспехи окаянно,
Циклопы ни в одном глазу,
А мы и в кратере вулкана
Сумели вырастить лозу!»

(«Апология»).

Зато спустя годы, оказавшись на тех же Гавайях, я решил попробовать себя в философской лирике:

«Дыши полинезийским ароматом,
О виртуоз
Свивающихся в обреченный фатум
Метаморфоз!
Присутствие ведет к исчезновенью,
Превратность форм
Шутя берет в базальтовую жменю
И штиль, и шторм;
По прихоти становится ущелье
Зыбучим дном,
И где струились иволговы трели –
Гудит паром...
Зачем же мы Бессмертья имя треплем?
От магмы пьян,
Главу поэмы посыпая пеплом,
Чадит вулкан, –
А ты стоишь над жерлом, величавый
Что твой Сизиф,
Случайную строку застывшей лавой
Вообразив...»

(«Гавайские элегии»).

Сегодня, издали наблюдая огненные реки, текущие по испанскому острову Ла-Пальма, я почему-то твердо убежден, что эта ужасная природная катастрофа непременно породит на Канарах крупного поэта. Присутствие ведет к исчезновенью: но и процесс исчезновения, его поистине апокалиптический размах, есть благодатная почва для литературного творчества. Гибель сжигаемого раскаленными потоками города подобна широкомасштабному аутодафе Средневековья, а также древнему ритуалу погребения у индуистов. С той разницей, что в роли брахмана или инквизитора выступает сама Природа.

Плодородный вулканический пепел преобразует ландшафт, а потоки раскаленной стихотворной речи, затвердевая, обогащают афоризмами и метафорами почву родного языка. Взорвавшись, вулканы Лаки, Кракатау и Тамбора убивали медленно и беспощадно, сметая на своем пути все надежды живых на продление истории. Но разве экспансия чуждой культуры, с ее несметным количеством знаковых имен, не уничтожает тем же способом своеобычность малого племени? Язык ацтеков, гереро, идиш, джунгарский – неужто они и впрямь обречены были на гибель самим Провидением? Или во многом это произвол «певцов империи»: таких как Редьярд Киплинг или Фердинанд Селин, с воодушевлением насаждавших словарь насилия, грамматику превосходства? Что такое вулкан для поэзии и поэзия для вулкана? Равны ли нашествие стихии и краеугольный миф о нем – в своей разрушительной и одновременно созидательной мощи новых слоев бытия? Или неизбежно восторжествует в нас, детях этой планеты, то глубинное, нестираемое представление о Добре и Зле, что заложено испокон, независимо от приращения смыслов?.. Об этом мы будем спорить до упаду – и, конечно же, в итоге не согласимся. Однако любой из нас, если он не конченый урод, охотно подпишется под миролюбивыми строчками немецкого классициста XVII в. Мартина Опица, воззвавшего к разуму в стихотворении «Везувий»:

«Природа адский жар вдохнула в грудь вулканам,
И мы обречены. Мы смяты великаном!
Ужель спасенья нет? И что нам предпринять?
На то один ответ: вулкан войны унять!
А иначе на жизнь мы не имеем права!
Одумайтесь! Хоть раз все рассудите здраво!
Ужель вас не страшит вид этих пепелищ,
Сознание того, что край наш гол и нищ,
Что храмы взорваны, что вечных книг страницы
Должны (о, варварство!) в прах, в пепел превратиться?»

(пер. Л.Гинзбурга)