Одинокий фонарь

   Семен Матвеич шлепал по дождливому переулку и мечтал о пятачке возле рояля, где должен был оказаться еще полчаса назад. Казалось, все работало против свидания: отвратительная погода, ни одного такси, закончившаяся финансовая заначка и рано закрывшийся цветочный магазин. Однако, на джентльменский набор: шампанское и коробку «Птичьего молока» денег все-таки хватило, и теперь он шел пешком к самой прекрасной женщине на свете.
   – Не усложнять, не усложнять! – думал Семен Матвеич о своем неожиданном любовном романе. – Экий черт, влюбился на старости лет, сам себя понять
не могу. Узнали бы знакомые, засмеяли.
   – А судьи кто?! – забывшись, пафосно воскликнул он, обращаясь к сиротливому уличному фонарю, о котором недавно написал стихотворение. Смущенно оглянулся, не слышит ли кто? Улочка была пуста и умела хранить тайны. Фонарь скрипнул от порыва ветра.
   – Какая же она милая, моя Машенька, – продолжал размышлять влюбленный. – Музицирует, поет, как Ангел! А я – старый холостяк, поэтишко, которого и не читает никто...
   Это было отчасти правдой. Тираж изданного сборника умещался в две небольшие коробки и, невостребованный, стоял в шкафу под парой висящих сорочек.
   Проехавшая машина прервала размышления, обрызгав с головы до ног, но Семен Матвеич был почти на месте и не позволил себе расстроиться.
   Подъезд с ободранной краской казался по-домашнему уютным, звонок – мелодичным, а силуэт, появившийся на пороге, завораживал изящными линиями и запахом духов.
   – Закройте дверь, пожалуйста, – произнес нежный голос, и гость был вскоре препровожден к роялю, на котором стояли фрукты и два фужера с вином.
   Женщина присела на пуф возле инструмента, таинственно улыбнулась и сказала:
   – Поэтом можно удивиться.
   Ее руки коснулись клавишей, и Семен Матвеич замер, ошеломленный. Он даже не сразу понял, что хозяйка поет новый романс, написанный ею на его стихи:

   ...Сезонный передел владений сентября.
   Аллея в парке, ночь, неведомые знаки,
   И суета теней в качающемся фраке
   Забытого судьбой слепого фонаря.

   Он славный метроном в отлаженном «тик-так».
   Скрипит его сустав ужо какие сутки?
   Он болен, тощ и стар, навряд ли при рассудке,
   Заносчив и упрям, но без него – никак.

   Пока своей слепой качает головой,
   Его тоскливый свет среди густого мрака
   Летит через дыру поношенного фрака
   И падает в сентябрь оранжевой листвой.

   Текст казался совсем иным, так его преобразила музыка. Женский голос пел о его собственной жизни, в которой пренепременно должна появиться надежда. И вдруг все стало так просто, легко и взаимно, что слезы подступили к глазам:
   – Как же хорошо, – прошептал он. – Как хочется жить.
   Где-то вспыхнул и погас фонарь, скрываясь в бархатной темноте, полагая, что свет этой ночью вряд ли понадобится. Он писал судьбы, но об этом знала
только улочка, которая умела хранить тайны.