Птица

Из клюва птицы вырвалась строка,
хотя казалось – это просто звуки,
бессвязные, исполненные муки,
умчавшиеся ввысь под облака.

Но всё же исступленный птичий крик
не растворился в пропасти осенней,
его услышал я – простой грибник,
и не было подарка драгоценней,

чем этот резкий возглас бытия
в немом лесу, где сумрачно и зябко,
и ни груздя не встретить, ни обабка,
ни даже подхалима валуя.

И тут, как вздох на свет родился слог,
за ним другой, казала муза силу,
то птичий глас преодолел порог
косноязычия, открыв златую жилу.

Но  тотчас ветер старый и больной
навеял слизни-мысли о смиренье,
мол, зря кипит душа в изнеможенье,
всё обратится, дескать, в перегной –

и медь листа, и гриб, и клок травы,
и даже звезды в красоте нетленной,
и лета след – осколки синевы,
и место человека во вселенной.

Но тут случилось: грянул первый снег,
как доказательство безрадостности быта,
не исчерпать небесного лимита –
засеребрились плеши лесосек.

Затем пришла зима, ужель навек?
Настало царство белого сегмента,
но музы глас, как маленький побег
и ждал, и жаждал верного момента,

чтоб раскурочить толщу белизны
зеленым вихрем алчущей стихиры
под сладкозвучье многострунной лиры
в руках всепобеждающей весны.

И вот весна царит в сыром лесу,
где жизнь кипит, меняется, как мода,
и катится подобно колесу
в балованное солнцем время года.

А мир, как поэтический изыск,
уж холод не берет за локоть грубо,
вот мысль и размягчается сугубо,
и музы глас похожим стал на писк.

А взглянешь вверх – и синь сосет глаза,
и ветер смирный ластится, как кошка,
но нет грибов и верного лукошка,
и птицы нет, лишь неба бирюза.

Но в памяти тот сумрачный денек,
и птичий крик, и осени уроки,
и всё ж капризной музы огонек
качается на месте, руки в боки.

Весны же всюду слышен звучный бас,
бурлят вовсю неистовые соки,
вдруг муза оживает: «строки, строки!» –
то птицы перелетной чудный глас!