Шри Ауробиндо. Савитри, 10-1. Ни перемены ни надеж

...Ни перемены ни надежды на нее.
И в этом чёрном сне, жилище Пустоты,
Походом в Никуда в среде Ничто
Они всё двигались без курса и без цели;
Мрак - в ещё худший мрак, пучина — еще глубже,
Простор без цели, акт Небытия
Через пустынность форм, непознаваемость и глушь.
Бесплодный луч страдающего света
Шёл по пятам через отчаяние тьмы
Воспоминанием о славе, хоть он рос,
И всё ж преследовал холодное Ничто,
Пустое, ненасытное, без меры,
Как бледный призрак мёртвой вечности.
Как будто ей сейчас
презумпции существовать и думать,
Майе блистающей, что породила её душу.
Но наибольше - болью искупить
глубокий изначальный грех - воленье быть
И грех последний, главный - гордость духа,
над корчащимся в грязи червяком
как эфемерным порожденьем сна.
Отказ от роли бытия на время,
За тягу быть живым огнём у Бога,
За волю быть божественной, бессмертной.
В этой ужасной тьме, как искупленье
вины за всё с начала самого,
когда созданье Времени ошиблось,
печать сна Несознания сломала,
за изначальный непрощенный бунт,
тот, что Покой и тишину Ничто нарушил,
что были до того, как кажущийся мир
был создан в тщетности придуманных Пространств...
И жизнь поднялась, порождая боль и горе:
Большое Отрицание – как лик Реальности ,
Запрет  напрасного течения Времен:
Когда не будет мира - и творения не будет
Вторженье Времени когда удалено,
Оно останется, без мысли, тел, в покое.
Проклятая в источнике своей
Божественности, Осуждённая навеки
Жить без блаженства,
Её бессмертие явилось  наказаньем,
Виновник бытия – дух - обречён скитаться
Извечно сквозь извечную же Ночь.
Но Майя — все ж вуаль для Абсолюта;
И тайной Истиной явлен могучий мир:
Где мудрость Вечного,  познание себя
Через невежественный Ум и шаги тела.
И Несознание —  сон Сверхсознания.
И Интеллект, что неразборчив, так изобретает
Глубокий парадокс творения;
Духовность втиснута в Материю, она,
Незримая,  энергию дает
И в результате порождает чудо.
Здесь всё  — мистерия обратностей:
Страдание — трагедия и маска
Восторга тайного, иного,
Смерть — вечной жизни инструмент,
Хоть Смерть идёт за нами по дороге Жизни
Свидетелем неясным  от  рожденья тела
Судьей последним тщетных здесь трудов,
Её двусмысленного лика есть разгадка:
Смерть — как ступенька, дверь, как шаг,
Что делает душа между рожденьем и рожденьем,
Как пораженье мрачное, несящее победу,
Хлыст, гонящий нас к состоянию без смерти.
Дух сотворил несознающий мир  — жилище,
Себе, Ночь вечная — тень вечного же Дня.
Ночь - не начало нам и не конец;
Она - тёмная Мать, в чьём лоне мы сокрыты,
В спасении от шока пробужденья к боли мира.
Придя к ней из Света небес,
Живём здесь им  и к Свету же идём.
Здесь, в доме Тьмы, немой и одинокой,
Свет побеждал сейчас даже слабым лучом:
И бледное явление сверлило слепую массу пустоты; Он стал
Почти  мерцаньем взгляда, где живет
Призрак сияющего ослепительного Солнца,
Чей путь попал в зрачок Небытия.
Явилось золотое пламя, сердце Ночи зажгло;
Бездумность сумеречная начала мечтать:
Сознательность рождалась в несознанье,
Ночь думала и чувствовала. Под атакой
Средь полновластной пустоты своих пространств,
Тьма нетерпимая бледнела, отступая,
Лишь несколько следов остались Луч пятнать.
Хоть край пространства уже исчезал, однако
Огромного дракона еще тело
Угрюмо вырисовывалось; и,
Противник медленно входящего Рассвета,
Тайны истерзанной земли своей защита,
Тянул он свои кольца через мёртвый воздух муки,
По склону времени бежал в потемках, изгибаясь.

   Приходит  полусвет богов;
Чудесными от сна встают их формы,
Рассвет балансирует  ночи Бога.
Страсти прорыв, великолепие рождения опять,
Блуждают видения на разноцветных крыльях под вЕками,
Геральды Неба поют, будя это Пространство с его мутным взором.
И, в грезах, божества глядят уж вдаль за видимого край,
И в мыслеформах наделяют формой идеальные миры
Явлением из безграничного момента
Желанья, что однажды поселилось
В бездонном сердце. Преодолена
тяжесть безглазой тьмы,
Страданье ночи умерло: врасплох
Застигнутая радостью слепой
с руками ищущими, как проснувшийся увидел,
что его сны стали и явью, в туман счастья мира
перед рассветом, там, где всё за ним
бежало, радостью, любовью,
она скользила; всё ближе восторг
далекий, глубже предвкушенье,
Вечно полны желанья страсти быть
Достигнуты  и обладаемы, но никогда
не пойманы, они - в экстазе счастья.
Что-то неуловимое на крыльях жемчугов,
и воздух, не страдающий от света,
поля неясные, деревья, пастбища, туманно
сцены неясные в плывущей дымке,
белые стада
в тумане, духи с бесплотным криком,
неясные мелодии касались души и улетали в даль
неуловимую в гармонии, и формы,
скользящие и тонкие, и силы,
наполовину светлые, без цели,
в своем пути не на земле, бродили
Счастливо по неясным идеальным землям,
Иль плыли без  опоры, или их прогулка
следы мечтаний оставляла на траве
сладостной памяти; или же они
к могучему пределу своих мыслей шли,
Ведомые далёким низким пением богов.
По небу проносился шелест
Крыльев пестреющих; летали птицы
подобно бледно-голубой фантазии,
Глубокого волненья голоса
желания, чуть слышное мычанье
Внимание притягивало уха,
Словно коровы бога-Солнца были там,
Сокрытые в тумане, идя к солнцу.
Все мимолётности и образы, скользя,
Были божественными обитателями мира,
тем, что искало взгляда и встречало душу,

Но все непрочно здесь и ненадолго;
здесь ноги смертного не могут отдохнуть,
Дыханье жизни – задержаться, воплотившись.
Танцуя, радость пролетала через хаос,
А - красота без  линии и форм,
суть прятала в оттенков таинствах; при этом
Все те же ноты вечно повторяла радость
Логичность странная здесь образов была
одни и те же мысли проходили мимо,
свое очарование всё извечно обновляло,
пленяя предвкушенья сердца каждый раз,
как музыка, что хочется услышать,
Как повторение одной любимой рифмы.
опять неуловимого касаясь,
К краю миров, божественных незримо.
Подобно следу исчезающих светил
на небо выливались там Цвета,
огни и тающие блики, те что звали
вслед за собою в магию пространств,
И в каждом крике, что стихал в ушах,
Был голос неосуществлённого блаженства.
Благоговение царило в устремлённом сердце,
Дух чистоты, неуловимость бытия
Волшебной красоты и непонятного восторга,
которого минутный и скользящий трепет,
Как ни был бестелесен он для нашей плоти
И краток даже и в своей нетленности,
Казался сладостней  знакомого восторга,
Что небо и земля когда могли бы дать.
Но Небеса вечно юны, земля стара и тверда,
Бездвижностью Чтоб сердце удержать:
Восторг их  созиданья слишком долог,
Их смелые творенья абсолютны;
мукой божественных усилий созданы,
стоят скульптурами на вечности холмах,
Или, изваянные из утёсов Бога,
бессмертье совершенством форм хотят.
Они слишком близки к извечному:
Сосуды смысла бесконечного, они
и мягкий полусвет и неопределённость.

Они только касались золотого края здесь
блаженства, плеч надежды,
Богоподобной, стоп изысканных желаний,
Что улетают. На границе дня и ночи ,
Дрожащей медленно, они сияли
гостями с утренней звезды,
Довольные начала совершенства,
Они смешались в страсти той погони,
Волнуясь, в брызгах радости, настолько
тонкой, чтоб наскучить. В этом мире всё
было намечено как символ, без деталей,
как лица над огнём костра,
как образы в пятне плывущей  краски,
как мимолётные пейзажи, что туман
 рисует серебристый.  Здесь виденье
 назад летело с потревоженного взгляда,
звук убегал от удивленья слуха,
переживанье – радость торопливая всегда.
Радости, пойманные здесь, были полузапретны,
Прикрыты деликатно- робко свадьбами душ,
как грудь богини смутно б колебалось
Навстречу первому желанию,
преображению её чистой души,
Дрожащим раем в бликах волшебства,
Трепетом перед ожиданьем предвкушения,
Но в то же время, там ничто
К блаженству близко не было.

В этом прекрасном царстве
все странно по-небесному
в секудной радости неутомимого восторга,
В настойчивости волшебных изменений.

Идя вдоль исчезающих оград, лугов намеков в спешке,
средь быстро убегающих дорожек, по которым
летели её ноги, Савитри не торопила конца видений:
подобно тем, кто через облака
на гребень гор забрался и внимает
идущий к нему снизу из скрытых глубин
невидимых потоков звук, она все шла, в осаде
Иллюзии мистических пространств, и чуя
очарование бесплотных прикасаний,
внимая сладость словно от  неясных голосов,
как  путники на ищущих ветрах,
криком пленяющим зовущих мелодично.
Как музыка, старинная и вечно новая при этом,
намёки, жившие в струнах её сердца, всколыхнула,
и мысли, не найдя пристанища, прильнули
к ее уму со страстным постоянством к её уму,
Желания безвредные, счастливые лишь жить
Всё время трепетными и всегда неисполнимы,
Пели в груди  небесной лирой.
Всё могло здесь длиться, но отнюдь не быть.
Средь этой красоты, что словно стала зримой
благодаря лишь разуму, одетый в эти лучи чудесного,
казался Сатьяван пред ней очарованья центром,
и вершиной мечтаний жаждущих ее любви
и капитаном её души фантазий.
Даже страшное величье лика Смерти
Унынье мрачное его не в силах затемнить
Неосязаемый блеск тех небес летучих.
Мрачная Тень, безжалостна,  угрюма,
Делала нужной красоту и смех;
В контрасте с серостью его дороже, ярче радость;
Его тёмный контраст, виденье идеального усилив,
Невыразимые для сердца смыслы углубил;
Боль становилась трепетом блаженства,
мимолётность — изменчивой границей бессмертия,
мгновенья одеянием, в котором она была лишь ярче,
её божественность собою выделяя.
Товарищем Луча, Тумана, Пламени, лицом
Полной луны, сверкающим в моменте,
Она казалась мыслью средь потока мылей,
С трудом увиденной мечтательным умом
Меж чистых дум души, вовнутрь смотрящих.
В полуочаровании окрестной грезой счастья,
Идя все так же по земле очарованья,
Своей душой по-прежнему владея.
Над нею дух её в своём могучем трансе
Все видя, сверхзадачей своей жил,
как вечная застывшая звезда, без изменений.

 
(перевод. из "Савитри" 10-1 Шри Ауробиндо Гхоша)