Отдание Пасхи

Прошло сорок дней после Пасхи. Прошло сорок удивительных дней. Карантин подмешал скорбей к нашему торжеству, добавил лечебную горечь. Иногда она казалась невыносимой. Душа чувствовала приближение смерти или страшной боли. Но они помахали издали рукой и пока ушли. Огромная радость приближалась.

Ночная служба прошла с  колокольным звоном, крестным ходом, никто не препятствовал, не проверял нас, как и во все дни самоизоляции. Да дарует Господь вечное спасение руководителям села Коктал!

После пасхального разговения мы дождались восхода солнца. Оно играло! Как и в прошлые годы, когда не было биологической войны, пугающих роликов, репетиций концлагеря, парализующей паники.

В Страстную Пятницу в сельсовете (сейчас это называется «акимат») люди в масках выдали мне справку, что я служу священником в Коктале.
Дорогой наш пасечник Олег Борисович, имея допуски на проезд блокпостов, как сельхозработник, съездил в  Чунджу (80 км от  нас) и привёз документ от акима этого села с просьбой пустить меня в Уйгурский район Алма-Атинской области на 19 и 20 апреля.

И вот около 12 часов дня мы подъехали к блокпосту на реке Или.
Военная палатка, милиция, медики в космических костюмах, уставшие писари, дезинфекторы с баллонами. Справка с подписями акимов Коктала и Чунджи плюс мой российский загранпаспорт не вызвали восторга у проверяющих, и меня отослали в автобус к главному «пропустителю». Пожилой начальник сухо объяснил, что не может
мне разрешить проезд. Просьбы акимов здесь роли не играют. Олег Борисович ринулся в бой и очень эмоционально, хотя и добродушно, стал убеждать начальника блокпоста не задерживать меня. Тот понял, что поток пасечного красноречия он не преодолеет и махнул рукой, сказав: «Пусть аким Чунджи сам отвечает, если будет проверка. Езжайте. Только привезите справку, что вы действительно были там, куда проситесь». Моя чёрная маска скрыла мою светлую улыбку. Мы присели. Поклонились. Сказали: «Ку!» (смотри фильм «Кин-дза-дза»)и поехали, вдыхая весенний воздух свободы.

По дороге включили песни Юрия Визбора. Лучше бы было ехать в тишине, но что-то я увлёкся слушанием моего любимого барда, за душу которого молюсь. На  Пасху ум и  сердце многое воспринимают иначе. Мне вдруг открылась многолетняя боль Юрия Иосифовича о потерянной любви. Не менее пяти его песен пропитано этой болью.
И хотя речь идёт о человеческой любви, но как это похоже на боль потерявших Бога.

«…Одиночество шлялось за мной и в волнистых витринах
Отражалось печальной фигурой в потёртом плаще.
За фигурой по мокрым асфальтам катились машины
Абсолютно пустые, без всяких шофёров вообще.

И в пустынных вагонах метро я летел через годы,
И в безлюдных портах провожал и встречал сам себя,
И водили со мной хороводы одни непогоды,
И все было на этой земле без тебя, без тебя…»

Ведь и Соломон в Песне песней изображал скучание человека о Господе иносказательно, как скучание невесты о женихе.

На посту в Таскарасу нам просто смерили температуру, записали все наши данные, кроме школьных оценок и пожелали доброй дороги. На третьем блокпосте нас даже не остановили.

Здравствуй, богоспасаемая Чунджа!
Вначале мы поехали в пекарню к  добрейшей тёте Розе, где её соработники напекли несколько десятков пасхальных куличей. Уйгурские пекари сердечно поздравили нас с Пасхой, накормили, попросили помолиться о них и благословить производство хлеба.
Потом мы поехали в храм. Я отслужил пасхальный молебен, освятил пасхи, яйца, куличи. Военное время, осенённое благодатью Воскресения Христова, заставило взглянуть на всё и всех иначе. Более искренно, любовно, возвышенно, снисходительно, слёзно…
Из храма мы поехали на обед к нашей дорогой «связной» Маргарите. Там всё было невероятно вкусно и присутствовал некий хмельной медовый напиток, вероятно, тот, который в сказках тёк по усам, но не попадал в рот. С нами такого не произошло.

После тёплой дружеской трапезы мы поехали в посёлок Подгорный на  могилочку священномученика Василия Калмыкова, мощи которого покоятся в Жаркенте. На подгорненском кладбище похоронены и четырнадцать казаков, пострадавших вместе с батюшкой. Похристосовались с умершими и убиенными. Затем съездили к домику
святого, обсудив план создания там музея. Посетили чудесный родник в заповеднике. Попили воды и горного воздуха. Полюбовались еловым лесом с остатками снега.
Далее навестили егеря Сергея и его жену Любу. Там нас приняли так тепло и радостно, как будто кругом нет ужаса и отчуждённости, как будто русские ещё не заражены Западом. Ночевать Олег Борисович предложил на тёплых источниках,
где его друг держит гостиницу. Некогда многолюдные зоны отдыха за Чунджой были все закрыты. Ни одной машины, ни одного человека.
Охранники гостиницы, боясь проверок, помогли спрятать машину.
Тут нас ждал сюрприз. Нам предложили поплавать в  горячей воде, только что набранной охранниками для себя. Поздний вечер Пасхи. Светят звёзды. Мы смотрим на них, плавая на спине по огромному целебному бассейну. На следующее утро я служил литургию, совместив обязанности священника, пономаря и певчего. Было много причастников. Был крестный ход. Потом были другие чудесные дни.

Мы открыли возле Коктала три массива цветных гор, каньоны, подобные Чарынским, два высокогорных джайляу, источник серебряной воды, горячий источник, три минеральных источника разной степени солёности, две скальные нерукотворные скульптуры, огромные поляны дикого лука и чеснока, побывали дважды с ночёвкой у отшельника Владимира, четыре раза переправлялись там через бурную реку на подвесной седушке, служили литургию в Калиновке, молебен в  Таскарасу, посадили огород, дважды собирали весенние степные грибы, сидели у ночных костров, часто служили литургию в  коктальском храме, так как Светлана Сергеевна научилась петь
и освоила устав службы, украшали храм цветами сирени, чингиля, карагана, табулги, тамариска, дикой вишни, тюльпанами, ирисами, розами…

Все эти дни у нас была прекрасная проходимая машина с Михаилом Валерьевичем, готовым на рискованное сумасбродство в поездках.

А  на отдание Пасхи литургия совершилась в  старинном храме Хоргоса, впервые за сто лет. Я сослужил там жаркентскому настоятелю отцу Дмитрию. Много бесед. Много стихов. Много молитв. Много походов.

И вот завтра Вознесение Господне. Я опять трушу и смущаюсь. Что будет дальше? Карантин ослаб, помощники разъехались. Нас осталось только трое — я, Елена Владимировна и Максим. Машины нет. Певчих нет. Служить часто не получится. Или попробовать совершать весь круг богослужений самому, как отшельники Афона?

Часть друзей замолчало. Это горько. Занятий в семинарии, где я преподавал,
нет. Организовать приход и воскресную школу в Коктале я не смог и вряд ли смогу. Алма-Ата ещё закрыта. Но и, если откроется, я боюсь туда ехать. Какая-то рана страха. Какая-то перемена ценностей.

Я очень полюбил Коктал и его окрестности. Но нужен ли я здесь? Пугает безделье, но и дела пугают. Что моё? Писательство? Странничество? Сельское хозяйство? Изучение книг? Уединённая молитва? Фотография? Психбольница? Смерть?

Жизнь после карантина станет другой, как говорят многие. Где в ней моё место? Много сомнений. Огромная неуверенность в себе. Только воспоминание о пасхальных чудесах помогают не впасть в отчаянье. Простите за сумбурный конец рассказа.
Помолитесь обо мне, друзья!

5 июня 2020