Пионеры железнодорожных путей

По уходящей вдаль автостраде проносятся звезды автомобилей, снабженные киловаттами фонарного света, и рев моторов долетает в комнату сквозь монотонный космический шум и включённый за стенкой телевизор. Дорога уходит из города прочь, и живые наблюдают из окон за тем, как огоньки бегут в сторону лесопарка, аэродрома и дач в шесть соток, чтобы там погибнуть. Фонари и витрины зажигаются вовсе не для тех, кто смотрит сверху. Они нужны тем, кто уже суетится внизу, наделяя электричество смыслом, запуская пульс жизни. Сейчас большинство из них спит, но скоро 6:00, подчиняясь непонятной силе они заставят себя встать, одеться и покинуть квартиру. Всю жизнь кто-то каждое утро тренирует их волю, чтобы однажды собрать душевные силы уставших людей в один сосуд и уничтожить планету сверкающим лучом. Сложившись, как в детской считалочке, души школьников и взрослых снимут скальп с каменного черепа Земли в одном уверенном волевом порыве. Но сейчас они этого не знают и, как и ты, любят замирать в последнюю минуту перед будильником, слушая крики ворон и мечтая о героях своих снов.

Удивительно, что страх стал для них таким же родным и знакомым, как первый аккорд будильника. Страх приходит, когда ты достаточно проснулся, чтобы заново создать его. На это мгновенье показывается зловещий силуэт — он всегда был здесь, он рад, когда ты борешься с собой, но всё же отправляешься исполнять ритуалы каждое утро буднего дня. Лба касается холодная рука неизбежности. Но ты ставишь чайник, синий огонёк будит тебя, говоря, что так и должно быть, что твоя воля только твоя. Раннее пробуждение, гнилая листва вдоль тротуара, запах коридоров и столовой, тревоги — всё это нужно для твоего счастья. Разум прячет всё необъяснимое, неудобное. И телевизор в холодном углу - не более, чем белый шум, едва слышный за гулом в голове.

В стены некоторых домов бьёт вой вокзала с угольно-черными поездами, о прибытии и отправлении которых объявляют высоким женским баритоном. Улица. Прохожие как будто пытаются впустить в себя серый пар неба, вдыхая дым и наполняя воздух вокруг себя запахом сгорающего сырого табака. Они хотят, чтобы промозглость и уютный полумрак проникли в их лёгкие, которые уже разучились отвергать этот смертельный уют. Но они все равно отгорожены от осени белой кожей и тёплой кровью. Порежься в такую сырость, и она быстро зайдёт внутрь даже через барьер из налипшей чёрной от сырости одежды. Или начнет разлагать, попав через брешь в сознании, если мир не кажется тебе домом, и ты не можешь создать в нём уют, оградившись магическими талисманами - образами прошлого, остаётся лишь два варианта: стать чистой энергией и лететь подобно шаровой молнии, не оборачиваясь назад, или уснуть под осенними листьями, застряв в петле времени.

Так что есть жизнь? Это ржавые рельсы, идущие от хлебного завода до конца промзоны, пересекая город в самом узком месте. По некоторым веткам особо дождливыми и тёмными вечерами проходят головы тепловозов с пятиконечной бурой звездой, разрывающие ярким круглым фонарём на носу заросли, которые сопровождают почти весь путь. Иногда свет выхватывает безутешных в первых числах сентября школьников с разноцветными бутылками ВД. Они прячутся в котловане, сидя небольшими компаниями за грязными столиками, и тетради под обложками мокнут от мелкого дождя и пролитой выпивки. В их закрытых глазах кружатся звёзды. Идёшь вдоль железной дороги, гул поезда пробивается сквозь музыку в наушниках, протягивая свой пьяный осенний вой, а кожа на руках неприятно стягивается высохшей влагой земли, от которой пахнет мхом и голым, ржавым лесом.