Исторические байки. Часть 60

Исторические байки. Часть 60.

Грешная любовь.

Итальянскому живописцу,
Фра Филиппо Липпи - он был,
Монахом, и учителем же,
Боттичелли - пришла любовь.

Церковь расписывал Филиппо,
В женском монастыре ж тогда,
Монашка ему приглянулась,
Лукреция Бути из всех.

С неё писал он святой образ,
Там Богоматери. И та,
Взаимностью ему ответит,
Тот выкрал ту с монастыря.

Они потом долго ж скитались…
Пока всё ж папа римский сам,
Не предложил Филиппо выбор:
Жениться, иль вновь в монастырь.

И каждый в свой. Сказал Филиппо:
«Не возвращусь я в монастырь,
Так как я теперь очень счастлив,
Чтоб вновь религии служить.

Но не хочу я и жениться,
По свету поскитавшись, как,
В древней истине убедился ж, -
Что - всё проходит. И любовь.

Жениться всё ж ему придётся,
Заставила его всё ж та,
Монашка бывшая там Бути,
Лукреция с монастыря.

Ботинки Линкольна.

Дипломат иностранный как –то,
Увидел, что Авраам Линкольн,
Сам в кабинете начищает,
Себе ботинки щёткой там.

«Господин Линкольн, что, вы сами,
Чистите себе обувь тут?»
«Да. А чьи же тогда ботинки,
Чистите вы?» - Линкольн спросил.

Плевать мне на вас!

Гюстав Флобер писал когда – то,
О Жорж Санд – «Что она,
Большая там была коровой,
Полная чернил». Так писал.
А Марк Твен, книги ж ненавидел,
Джейн Остин, про неё писал:
«Её книги с ума там сводят,
Меня настолько, что уже,
Я не могу совладать даже,
С собой, как начинал читать.
Приходится прекращать сразу ж,
Читать, как я и начинаю там.
Каждый раз, когда я читаю:
«Гордость и предубеждение»,
Мне хочется выкопать сразу ж,
Её труп (Остин) и там вдарить ей,
По черепу, её ж берцовой костью там»
В свою очередь Уильям Фолкнер,
Считал, что Марк Твен просто там:
«Писака. Что того в Европе,
Четверосортным не сочли б»

(Не посчитали бы даже четверосортным»

А Бернард Шоу, классик также,
Нобелевский лауреат,
Предлагал выкопать Шекспира,
Труп –и камнями закидать.

Герберт Уэллс сказал о Шоу:
«Ребёнок тупоумный он,
Орущий в поликлинике». Так,
Те друг о друге «мыслили».

Диета.

Травили журналисты часто,
Хемингуэя с всех сторон…
Даже и те, кто там порою,
Прикидывался другом всё ж.

Однажды он с женой четвёртой,
Мэри, сидели в баре раз,
Вошёл корреспондент журнала,
Американского, вскричав:

«Как я рад тебя видеть!»  К стойке,
Купить бутылку побежал,
Писатель же ему ответил:
«Ты знаешь, я не пью сейчас.

Я на диете». «На какой же,
Диете ты? Как я вошёл,
Держал с выпивкой ты стаканчик!»
«Особая - не пью с дерьмом»

Не святая троица.

Там в своё время в Петербурге,
Были известны людям всем,
Три Бибикова, их там звали:
Гаврила, Дмитрий и Илья.

Один с них был там непомерный,
Гордец, который «возводил,
Чуть ли не от Юпитера, род свой,
Другой был страшным хвастуном.

Третий - был игроком азартным…
Всех – охарактеризовал,
Князь Меншиков раз там однажды,
Известным острословом был:

«Из Бибиковых троих этих -
Там надувается один,
Другой же продувается там,
А третий - надувает всех».

Мнение одного человека.

Илья Эренбург вспомнил как – то:
«На пленуме Союза их,
Писателей – критиковали,
Его там вышедший роман.

«Баря» - роман тот назывался.
«И то не удалось, и сё.
И это слабо, и характер,
 В нём не прописан там совсем»

И образы же схематичны,
Хромает также и язык…»
Сидел в президиуме, слушав,
Я их там целых три часа.

Потом я вышел на трибуну:
«Критиковали здесь меня,
Секретари. Критиковали,
Принципиально. Верно всё.

С ними я полностью согласен.
Но есть другое мнение…
Мнение одного лишь только,
Читателя… Вот то письмо.

Которое вам зачитаю:
«Товарищ Эренбург, вы там,
Нужную книгу очень даже,
Вы написали. Сталин» Всё.

Сошёл я там с этой трибуны,
В зале мёртвая тишина…
На следующий день, те ж люди,
Собрались вместе там опять.

И выдвинули мою книгу,
На Сталинскую премию!?
Которую получил вскоре.
Таково мненье - одного.

История с попугаем.

Решили в одном из театров,
Спектакль там поставить. Тот,
По повести был Стивенсона,
«Остров Сокровищ» в этот раз.

А для приданья персонажу,
Джона Сильвера, режиссёр,
Для достоверности же полной,
Посадить на плечо решил.

Ему – живого попугая,
И чтоб тот вовремя кричал,
Громко: «Пиастры там, пиастры!»
Был найден попугай такой.

Но как не бился режиссёр, другие,
Отказывался попугай,
Там что – то говорить… А время,
Не оставалось там совсем.

И режиссёр на это плюнул,
И решил пусть уж тот молчит.
И наступил там день премьеры,
В зале аншлаг. Спектакль шёл.

И вот в одном из эпизодов,
Вдруг кто –то за кулисами,
Цепь уронил… Звук дребезжащий,
Раздался характерный там.

И попугай тот звук услышав,
С акцентом, громко закричал,
Там: «Тётю Сару к телефону!»
От смеха зал валялся там.

Никакого прогресса.

Зима. 1921 года…
Сидел там Александр Блок,
Возле натопленной печи, там,
В своей квартире. Петроград…

Он, зябнув, медленно, раздельно ж,
Глядя на печь ту, говорил:
«Эсхил хуже Гомера. Данте,
Хуже Эсхила. Гёте же,
Хуже Данте – вот вам на деле,
И весь прогресс…» И, замолчал.