Москва новогодняя - 2011

               
      ***   
Я целовал вчера иконы,
Сегодня страстью жгу, целуя,
И дарят радость мне матроны,
Как в тёмном храме аллилуйя.

А вечер длится новогодний.
Отбросив зимней вьюги иго,
Арбат горит как в преисподней
И я стою как поп расстрига.

И, поборов приличья знаки,
Модам с обложки из журнала,
Меня  как в штыковой атаке
К щиту рекламному прижала.

И, ощущая тяжесть бюста,
Найдя и грудь, и душу дамы,
Я предложил в смятеньях чувства
Как депутат стране программу;

В Большой, но можно в Оперетту,
Или на фильм Антониони.
Она, услышав новость эту,
Зажглась как бриллиант в короне.

Мы побрели. Дворцы и банки
Сменяли грязные пивнушки -
Москва уродливей с изнанки
Царь Колокола и Царь Пушки.

Забыв о вьюге, город ожил,
Фонарь надел из снега шапку.
Шёл быстро маленький прохожий,
Большую елку нес в охапке.

Мамаша грустную малышку
Везла по улице на санках,
Держа под потною подмышкой 
Суровый приговор из банка.

И дух великой перестройки
С великим горбачевским духом,
Как на могиле запах стойкий,
Витал и подчинялся слухам.

Вернусь к знакомому мужчине;
С огромной елкой в этот вечер
Он по божественной причине
Печатью тайной был отмечен:

Миг становился понемножку
Достойным черного сюжета,-
Дорогу перешла нам кошка,
Я пнул ногой её за это.

И нагибаясь к даме ближе,
Ей в перепонку слуховую
Шепнул: «А может как в Париже
Зальем шампанским жизнь ночную».

А снег летел,  летел, кружился,
Москву завьюжив понемножку.
Мужчина с елкой растворился,
А, может, превратился в кошку.

Жизнь далека от суеверья,
Но суеверье близко, с нами…
Мы в бар вошли, в фойе от двери
Шла кошка черная за нами.

И батюшка рукой по рясе
Водил, поглаживая брюшко.
Он, заповедь храня в запасе,
Девчонке говорил на ушко:

«Не пронести мне чашу мимо
Сию. Святое наше дело, -
Сто граммов водочки родимой,
И, чтобы шкалик запотелый.

Пускай напиток окаянный
Во мне сгорит как дровни в топке».
И добавлял фальцетом пьяным:
«Ищу я веру в каждой стопке».

И, с именем библейским – Евы,
Девчонка слушала прилежно
Как ей порочные напевы
Летели в душу, стопок между.

Тут я опомнился. Красотка
Моя исчезла… Кот на стуле
Сидел. Стоял графинчик с водкой
И суп, он скис еще в июле.

Я закричал: «Официанта!»,
Кулак упал в тарелку с силой.
Жаль, трагедийного таланта
Для этой сцены не хватило.

Официант с моей подругой,
Вернее, с головой блондинки
Бежит. А на Арбате вьюга
Заносит узкие тропинки .

И мне головка на подносе
Доступно  говорит на идиш:
«Припудри щечки мне и носик,
Сама безрука я, как видишь».

Но вижу я - с бесстыдством Ева,
Меня окинув долгим взглядом,
Как в тронном зале королева
Пройдя меж стульев, села рядом.

Какое радостное горе,
Какое горестное счастье,
Что все во мне кричит и спорит,
Приняв в содеянном  участье.

Придав величие моменту
Душа, лишенная таланта,
Нашла на теле только ленту,
Украсившую Еву  бантом.

Я встал. Я вышел. Ева рядом.
Снег таял на библейском теле.
Нас забросало снегопадом.
Январь ваял из грез метели.

Своей роскошной ногатою
Девчонка взгляды привлекала.
И Саша Пушкин, в парке стоя,
Присел и спрыгнул с пьедестала.

Шел вождь, сбежав из Мавзолея,
С ним шла без головы блондинка.
В холодной полутьме аллеи
Достойна Рембрандта картинка.

Головка женская в авоське
Болталась. И Ильич головке:
«Ах, дорогая, хватит, брось ка
Мне даже отвечать не ловко.

Я бросил бюргеров, котлеты,
Чтоб Русь поставить на колени,
И пулю получил за это.
Ему в ответ головка: « Ленин,

Стань мальчиком в кудряшках нежным,
Тебя я в лобик поцелую»…   
Но тут над площадью Манежной
Как гром раздалось: « Аллилуйя».   

Возник мужик. В ладонях елка,
Как крест в руках у Никодима
И молнии, но фигли толка,-
Мир создан из огня и дыма.

                КОНЕЦ
 
P.S. Поэма опубликована в альманахе «Истоки»