Душа и плоть - по мотивам одноимённой книги

Сказание первое. Плоть.

1

Случилось бы чудесное везенье,
Посмей огонь страниц коснуться,
Что преисполнены виденьем
И светоча, ярчайшего из всех огней, свеченьем?


Скорей глазницы ангела сомкнутся
В часы последнего суда,
Чем в рясе бес, стяжатель безрассудства
Дотянется до древнего письма.

Случилось так, что волей рока
Обрёл юнец ценнейший экземпляр.
Был дан наказ ещё до срока,
Как помер зодчий, захворав,

Хранить, взвалив на спину,
Добро, дарованное высшей силой,
И несть, покуда хватит пуповины
У молодого его сына.

Почил отец. В последний путь
Его вассалы провожали,
И даже герцог счёл не преминуть
Проститься с зодчим — так его все почитали.

Унёсся гроб, закрылась дверь
В гробницу места родового.
Молчали небеса и твердь,
Когда вся Генуя скорбела у порога.

Юнец темнее мрачной тучи стал,
Его как будто раздвоило: Один страдал;
Другой был тот, кто смысл во всём искал,
За что и долю тяжкую снискал.

Казалось, нож проник до сердца,
Покуда книгу он листал.
И крест извергся с того места,
Где с малых лет он почивал.

Страшась того, он книгу бросил
В огонь камина, сгоряча.
Но языки, спалив холщину,
Не тронули ни одного листа.

Но дым наполнил с очага,
Ворвавшись облаком змеиным,
Весь терем. И без слов крича,
Глаз и лицо явились из горнила.

Подобно льву, оно взирало,
Гневясь и сыпля пеплом поначалу.
Потом сотрясся дом, и хрупкая посуда застучала,
Гремя осколками посреди карнавала.

Схватил он голою рукой
И потащил обратно вон
Ту книгу, что недавно пнул ногой.
И стихло всё. То был не сон.

И снова книга на столе лежала,
Не тронута, слегка лишь почернела
От копоти, что натворил огонь горнила,
Когда внутри она горела.

"О, горе мне!" — юнец подумал,
И повалившись на кровать,
Воздел он руки, но над ложем
Уж не было, кому прощать.

"Оставил ты меня, о Боже!
Неужто, верно мне отец
Назначил вещую дорогу.
Куда ж ведёт она? Ответь.

Но и в молчании нашлось ответа.
«Так значит так, отец: покинуть отчий дом
Ты просишь ради книги этой.
Хранить, потомкам передать все потаённые секреты.

Ну что ж, я не посмею причинить
Тебе страданий, где б ты ни был в мире этом.
Стерплю и постараюсь учинить
Убежище ей по твоему совету».

2

Степями и пологою долиной, лесами, горною грядой
В чужие города дорога дальняя лежала
И слышал он как кто-то не прямой
Вынюхивает след его, подобно змея жалу.

Сберечь бы сокровенное письмо,
Как клятву дал при смертном ложе отцу юнец:
Так мысль его стучала, рубя клеймо,
Прокладывая тропы на лице.

И вот достиг он славного селенья,
Где герцог Габсбургский правил,
А сам великий Леонардо
Свои художества творил.

И было это в час восхода,
Когда лучи коснулись крыш
Марии рождества собора,
Чьи шпили возносились ввысь.

И, наконец, собравшись с духом,
Он постучал в кривую дверь.
Тот дом был зодчему приютом.
Там он лежал, как будто тень.

И вопросил, стесняясь сердцем:
«Ты ль тот, кого ищу?»
А тот подпрыгнул боком к дверце:
«Войди, — он молвил, — только свет впущу».

И только луч скользнул по челу,
Воскликнул старец, удивясь,
Как затряслось срамное тело
И как рука взметнулась, окрестясь.

«Не ты ль тот юноша, не сын ли Витторини,
С кем ветвью дружбы скреплена рука?
Здоров ли, жив ли он до ныне,
Творит, десница ли его крепка?»

«Почил, — сказал юнец с опущенной главою
И вот меня послал, чтоб суть познать.
Покрыта тайной вековою
Книжица, что только твоему уму под стать».

И развернул юнец тряпицу.
Как только переплёт открыл,
Так светом вспыхнули страницы,
Что старика он с ног срубил.

Дивился молодой не пуще доле,
Что завещал ему отец.
Сверкнул очами, сжал кулак до боли.
Неужто здесь придёт конец?!

Конец скитаниям пустынным,
Терзаньям изболевшейся души,
Тяготам и тревогам беспричинным,
Как пламени сгоревшей до конца свечи.

Но вот же чудо — мастер вдруг восстал
Из мёртвых или не откуда:
Никто не скажет, где он там витал
И речь держал, открытую покуда:

«Не верю я очам своим, — он молвил. —
Не может быть! Я сам не свой.
Не должно, чтобы божьей волей
Лишился мира мой покой.

Стран много повидал и много чуда,
Бывал я там, где обрывалась людьми исхожена тропа.
Я был премного безрассуден.
Тому виной млады года.

С тех пор уже травой былинной
Пути мои уж поросли.
И день и ночь я был повинный,
Полон печали и тоски.

Но всё ж в краях тех беспросветных
Я много таинств осознал.
Хвалы не ради, ради света
Я те легенды познавал.

И вот теперь, синьор несчастный,
Готов ли яблоко ты надкусить?
Душой своей могу поклясться,
Боишься знаний ты вкусить.

Но вот скажу тебе, а ты проникни
До самой глубины сердца.
Душа сожмётся в страхе, но потом привыкнет,
А слушать должен ты до самого конца».

3

Он две луны был нем и глух,
Пока апокриф изучал, не ел, не спал
И в нём боролся дух,
И сердца пульс едва стучал.

Трудом немыслимым он книгу одолел,
Припал к распятию святому,
А после, встав с колен,
Направил взгляд к сеньору молодому.

Повествованье мастер начал
С тех пор, как множество семян
Древнейший род во мгле зачал
И появилась для начала младая поросль тут и там.

Потом родилися в горах, лесах и море
Различны видом, но о лапах и когтях
Несовершенны все, к животным тяготея,
По всей земле, во всех её частях.

Строитель, что поставлен им в начало,
Происходил из дальних областей,
Куда и песнь его домчалась бы не скоро,
Будь он талантливей и голосистей менестрель.

Он сел на трон, всех выше восседая,
И видел, как рвала на части дичь,
Себе подобных пожирая.
И вострубил он братьям клич.

Спустя звездоворота год,
Вернулся «Звёздный Странник», землю приминая.
Строитель двинулся вперёд,
Гостей с приветом обнимая.

И уваженье и почёт он принял, голову склоняя,
И он сказал: «Вот эти звери
Своих же кровных пожирают.
Они есть нечисть, сущие есть твари!

Не место им на земном шаре».
На что от братьев был ответ:
«Скитались мы по звёздам, собирая
Семян остатки: там уж жизни нет,

Ничто там больше не живёт, не прорастает.
Там солнце боле не встаёт,
Там тлен и хворь повелевают
И нет того, кто их спасёт.

Пусть остаются, насаждая
Своё потомство тут и сям.
В усладу глаз иль в пищу принимая,
Кому здесь велено посеять нам».

«Да будет так, — ответствовал Строитель. —
Раз велено, то так тому и быть.
Построю им удобную обитель
И накажу, как следует им жить».

4

Круговороты звезд венчались в круге,
Светила путали ветра,
Шумели кроны, травы луга,
Когда на гору вышел, пророня

Слова, искомые до часа.
К его ноге ягнёнок лип.
«О боги! — вскликнул он. — Я Масса.
Не пожалейте жалкий миг,

Но сжальтесь надо мною. Я спасся
От молний, гроз, ливневых туч».
Скривился он, лица гримаса
Выказывала жуткий страх, но луч

Скользнул по небесам от края и до края
И Светоносный опустился с круч,
Тяжёлой поступью шагая, —
Так он велик был и могуч.

Строитель: «Ты не страшись: природа такова.
Сменяя гнев на милость,
Что по закону вечного Творца
В права вступает каждый и сполна.

И вот тебе наказ мой заповедный:
Служи добру, люби, делись,
Роди детей, и будь к соседу незавидный.
Всего я вдоволь дам, но вдруг случись

Отвергнешь мой приказ, разочаруешь,
Так будешь ты судим судом строжайшим.
В чертоги ты мои прибудешь,
Чистилище пройдёшь под камнем глубочайшим».

Сказав о том, вздохнул Великий,
Сошёл во подземелия чертоги
И сном забылся, склеив веки,
Покойно подводя итоги.

Менялись вёсны и лета,
И снились сны, ничто не предвещая,
Неслись чредою многие года,
Но будит его всхлип и голос, что вещая,

Архангел ангелу: «Беда, беда, беда!»
Тогда, несущий светоч пробудился.
«Что привело тебя сюда? —
К архангелу он обратился. —

Неужто не должно тебе стеречь
Людей и живность, что на воле,
Кого наказано беречь?
Неужто ты ослушался приказа самовольно?»

«Нет, господин, — архангел молвил, —
В непослушании замечен не был,
А человеки сущих правил
Отвергли и не ровно время,

Когда лавина крови
Сквозь камня щели просочась,
Достигнет благостных твоих покоев, —
Ответил ангел, омрачась. —

Идут они стена стеною
Друг против друга, ополчась.
Алканье там всему виною.
Безумством правит грешный Масс».

Тут почернел лицом Владыка,
Ступил на твердь, вознёс огонь
«Меня не слушал ты, о горемыка!
Так вот тебе подарок мой».

Земля пылала, ясный день темнел,
Деревья с корнем вырывало,
И даже гордый лес горел,
Покуда звёздное светило в тумане ночи не пропало.

Объят печалью был Правитель,
И скорбь из уст его лилась.
Повержен был с судьбой воитель.
Придётся всё начать с нуля.

Рыдал Строитель не напрасно,
Вдыхая дух в семян сухих.
Он жизнь любил подобострастно
И породил других — живых.

И снова житель возродился
В прекрасном горном том саду.
Сложил колени, поклонился,
Скрестил ладони на главу.

Сказал: «Твоей я воле, Световласый,
Теперь безропотно служу.
Я всё приму, на всё согласный.
Прими к себе свого слугу».

И Господин, сжимая факел,
Чей светоч он вонзил во тьму,
Сразив её, навеки заклял
Не появляться до Суду.


5

А что же юноша прекрасный?
Пришлось ли чтиво ему в лад?
Или старик извёл напрасно
Сто сорок восковых лампад?

Он слушал, сердцем черственея,
Пока из уст доклад звучал,
Десницей мастера, робея,
Страницу за страницей он листал.

И вот закончив эпопею,
Уста сомкнулись. Помолчав,
«Должно отдать чудесному творенью,
Ведь это — есть начало всех начал», —

Промолвил мастер и его язык
Ещё немного шевелился,
Пока совсем в бессилье сник
И он в покои удалился.

Теперь синьор младой один остался.
Пред ним укором том лежал.
«Тебя бы сжечь и больше не скрываться
От слуг церковных, что за мною по пятам

Несут священною рукою краплёный
Кровью крест мужей невольных,
Науками весьма благословлённых
И тем полна корзина от голов срублённых.

Но ведь не взял тебя огонь.
Пытался я, но вдруг явился призрак неземной,
Сорвал распятье и немой
Мой бог ко мне остался».

Синьор привстал, взглянул на глыбу,
Что мастера дворе стояла.
«Нет, рано мне ещё на дыбу».
Сокрытой быть из виду книга умоляла.

Синьор искусствами обучен,
Сжимая молот и тесак,
Ещё терзаниями мучим,
Извлёк из глыбы камнепад.

То был сизифов труд отчасти,
Но с камнем был он неразлучен
И в жар и хлад, и всякое ненастье
Тесак его не знал покоя одночасья.

Закончил он творенье на постое,
Но только мастер, усмотрев
Труды бесславного героя,
Воскликнул, ликом помертвев,

И трижды окрестив знаменьем:
«О, сколь тверда и нежная рука!
Сколь правильны черты произведенья!
Сравнится лишь с тобой дель Арка!

Как дивны клюв и птицы оперенья!»
Синьор взглянул на мастера с почтеньем,
Сказав: «Там светоч заточён, предан забвенью,
До той поры, пока в сердцах людских отвернутся сомненья».

Мастер: «Да будет так. Я только завтра
Восторг свой с графом поделю.
А ты ступай: открыты врата,
Седлай коня и прочь веди. Так я велю.

Не встретимся мы боле до возврата
Туда, где души наши сплетены,
Где легковесной станет и утрата
Телесных мук слабеющей мощи».

6

Оседлан конь и в путь обратный
Направила его крепка узда.
Не жаль сего и на попятный
Уж не вернётся никогда.

И только конь почуял волю,
Стремглав понёс он молодца
Горами, лесом и по полю,
Но той дороге нет счастливого конца.

Конь утомился, ездока носимый,
На сопке — той, что под горой меж скал,
Где ручеёк бежал игриво,
Устроен был там им привал.

Уснул синьор, но вдруг очнулся —
Так конь его призывно ржал.
Рука успела до котомки дотянуться,
Но к горлу уж прижат кинжал.

Колёса рвут дорогу строго,
Прямыми стрелами вычерчивая путь.
Опального везут, он в кандалы закован,
Сапог тяжёлый сдавливает грудь.

Темница подземелия святого,
Где камни плачут от людских страданий,
Престола лжи и нет другого,
Помимо жутких бичеваний.

И тут святой отец шагает.
При нём слуга: всё лико в пятнах
От спёкшейся невинной крови.
На нём туника вся в заплатах.

«Скажи-ка мне по доброй воле, —
Святой вещает, тело преломив, —
Куда ты спрятал книгу своевольно,
Ни слова мне не проронив?

Спаси своей души остатки,
Скажи мне, где создал тайник
И мы тотчас же прекратим нападки,
И волен будешь, "баловник".

«Тебе не видеть этой книги, —
Сказал синьор и сжал губы. —
А тело — что? Тащи вериги.
За нипочём отдам. Бери.

Но душу, что ты взять не в силах
Оставлю при себе. Покой
Я обрету в сакрально белых
Крылах птенца, что взращён мной.

Пройдут года, а, может, веки
И воспарится над луной
Тот птах, что возрождён из пепла,
Укажет гордой головой пути он жизни неземной.

И вся история престола
Покажется пустой мечтой,
И вера в прежнего лжебога
Канет в лета сама собой.

Я видел, как людей крещённых
Обманом забираешь в плен.
И твой монах, что наголо стрижённый,
Твоею ризой подметает тлен —

То след, тобою оставлённый,
От низменных порочных дел.
Исчезнет каторжник — и все довольны.
Так будет ли тому предел?

Скажу я честно, но скорбя:
В сжиганье плоти нет достатка.
Не сыщешь в мире ты огня,
Чтоб душу выжечь без остатка.

Они все явятся и, соберясь
Единой тучною толпою,
Набросятся на вас, остервенясь.
Судимы будете: и ты, и все с тобою.

Не будет никому пощады,
Как не крестись и сколько не молись,
Никто не будет здесь оправдан,
Как только Феникс взмоет ввысь.

Придёт конец темнейшим временам,
Что светом звали вы, стяжатели награды,
За смерть, что уготована всем нам.
Вам путь определён к восьмому кругу ада».

Услышав крамолу из уст синьора,
Клирик лицом побагровел.
«Неси верёвку, право слово», —
Сказал он здесь крамольному слуге.

Не дожидаяся рассвета
И плахи, что стояла во дворе,
Синьор удушен был до срока
Рукой служителя и с папской меткой на персте.

В землю сырую помещён без гроба,
Без камня, душащего плоть,
Закопан был он не глубоко.
Уж не узнать по чьей вине.

И от заката до восхода
Росток всходил на злобу тьме.
Синьор следил из небосвода
Как, впрочем, полагается душе.

И видел он, как Феникс яркий,
Белея в небе, распростёр крыла,
В когтях зажав огонь прекрасный,
Он сеял искры чудотворного огня.

Восход и раньше был прекрасен утром,
Но в это год и день, и час
Он стал нежданным всеми чудом —
Чудеснейшим из всех прикрас.
И этим завершил бы я рассказ,
Но я бы не закончил предсказанье...


Сказание второе. Душа

1

Где Эруэлл, вливаясь в Мерси,
Святой Марии вырос кафедрал,
Учёный муж — хватило ж ему спеси —
Возвысился над всеми и попрал

Он многие фундамента устои.
И от того презрение снискал
Среди подобных, но пристойных,
Достойными правами наделённых самохвал.

Он шёл нетронутой стезёю
И, может, не во всём был прав.
И потому, путём ступая,
Обрёк себя на пропасти провал.

Но тут, читатель мой любезный,
Я отступлю немного вспять,
Чтобы поведать словом честным,
И чтобы легче смог понять,

О чём поётся в этой песне,
И чем хочу тебя пронять.
Тут речь пойдёт о славе, чести,
О том ещё, чему не сможешь внять.

Не очень просто воспринять,
Явленье, что даже по сравненью
Никто не может доказать,
Не умерев хотя бы на мгновенье.

Такое уж бытует мненье
Среди учёных благородных,
Что, если уж посеяно сомненье,
Не быть теории без данных — из исходных.

2

Часов свободных не жалея,
После трудов и срочных дел,
Бессрочный диалог затеяв,
Ведут беседу, слов мудрёных не жалея —

Один их них психологом обучен,
Другой — с наукой философии знаком.
Их разговор весьма научен
Душе и телу весь он посвящён.

И говорит один другому:
«Что есть душа, если не миф?
Хорош он для церковного престола,
Чтоб в лоно веры обратить

Народ, что верит богослову,
Спасая душу до суда,
Пытаясь тело укротить в угоду богу,
Что стоит им немалого труда.

И тяжек труд, что это чаще,
И бесполезен иногда.
Соблазн проник из пасти
Змея и будто вжился навсегда.

Та скверна просочилась в поры
Добралась до крови сердца,
Тем самым закупорив входы,
Откуда вырывается душа.

Душа к сопротивлению готова,
Но сила страсти заключается в породе,
Где прячется она и ищет выход на свободу.
Ведь такова её природа.

3

Давайте же вернёмся к нашему герою,
Который проложил тропу,
Свергая древние устои
И действуя по своему уму.

Покои белые и с белым сводом
И ложе белое, как снег вершин:
На нём лежало тело, погибая сходом
В могилу — его так недуг поразил.

И доктор твёрдою рукой
Записывает в свой архив
Последний акт симфонии девятой,
Себя в том самом убедив,

Что вот сейчас душа покинет тело
И обратит свой взор с верхов,
И станет ждать, пока истлеет
Ею отвергнутый покров.

И неожиданно случилось:
К тому и доктор был не особенно готов.
Искра пронзила руку. Исказилось
Сознание и мир умолк.

И ожидание свершилось.
В померкшем тёмном уголке,
Не то во сне, не то и впрямь случилось
Двух душ свидание наедине.

Сначала марево над телом появилось,
Затем соткался образ из него.
А после, как немного отдалилась,
Воскликнула: «О, счастье! Я лишилась всех оков».


4

Очнулся он на свежих простынях. И тут увидел даму:
Она принадлежала дальним племенам.
Была темна, изящна, черноока, словно пава
И косы сплетены в густую прядь: прекрасными —под стать чертам.

Такой красы давно не примечал
Учёный. Стрела Амура, вылетев из лука
Сразила сердце наповал.
И он на миг лишился дара речи, а к тому и слуха.

Но вот с минуту помолчав,
Сказал: «Ты Лакшми, что послало провиденье,
А я твой Вишну, что и в трёх мирах
Хранишь меня от разного паденья.

Супруг я твой, а ты моя судьба.
Но дама: «Ты, хоть и учёный,
Но мозг твой искрой повреждён пока.
Твои слова от хвори обретённой.

Твой бред не к сердцу мне.
Тебе вот-вот пора
Покинуть наше заведенье
И восвояси навсегда».

Учёного такой ответ поверг в смятенье.
Его отринули без права на возврат.
Он в сердце затаил отмщенье,
Он был презрен и был взбешён, и сам тому не рад.

В бессилии схватил резак,
Вонзил его в больное тело,
Потом ещё — и так и сяк,
Но даже толики от чувства боли

Не ощутил самоувечия мастак.
И изучив предмет дотошно,
Не стал по телу горевать,
Поскольку это перестало быть возможным.

И вот теперь, лишившись чувства боли,
Царь в голове прозрел циничный,
И заработав с силой, прежней боле,
Решил бежать, что было бы практично.

Бежать, покуда цель ясна,
Покуда разум не смутился,
Не обратились в мощи телеса
И мозг в самом себе не растворился.

5

Нигде, как, впрочем, и везде
Душа витала в небе ясном.
Она искала на земле
Вместилище в пустом и праздном

Теле, что исчерпало жизни счёт,
Но к берегу Харона не пристало
И может книги переплёт
Продолжить, пусть и не с начала.

Здесь надо пояснить
Кому душа принадлежала:
То был синьор, кому бы стоило прожить
Жизнь длинную, родить детей, творить,

Отца реликвию хранить,
Как в ложе смертном завещал.
И перед тем, как на века почить,
Ухо в остро держать предупреждал.

Но вот случилось то, что суждено.
Прошли века скитаний бестелесных.
Синьор заметил средь всего
Немую плоть с душою бесполезной.

Душа в том теле, что лежало
На белых чистых простынях,
Была поражена с началом
Непостижимой цели и в боях

Над телом верх не одержала.
Она погибла, хоть ещё жива.
И предстоит борьбы немало,
Дабы прогнать её сперва.

Но тут в процесс вмешалась дева —
Без крова, одинокая душа.
Была она млада, нежна, красива:
Синьору встретилась она.

Витала дева в облаках тоскливо,
И источала свет незримый.
Синьора сжалилась душа,
И стал он говорить неторопливо,

Стараясь словом деву не пугать:
«Ты, верно, не найдёшь пути,
А также и приюта
Среди вселенской суеты,

Хотя пути, куда не глянь, открыты.
Негоже быть тебе одной,
Лети туда, где души скрыты,
И где потоками воды речной

Омыты берега — там есть покой
Для душ прекрасных, чистых и великих.
Тебе подскажет разум твой,
Как к ним примкнуть и стать своей средь многоликих».

Дева встрепенулась: «Ты кто такой?
И как меня ты увидал
В потоке мысли неживой?
Или ты тоже не земной?»

Сеньор: «О, да! Я тоже дух
И также бесприютный.
И речь моя, и взор, и слух
Секрет природы только нам понятный».

Дева: «Так почему же ты один
Летаешь призраком по небу?
Что ж до сих пор ты не доплыл
До берегов, о коих врёшь черным по белу?»

Синьор: «Ты слишком молода, чиста,
Чтобы понять с набега,
Какие есть на свете чудеса.
А до меня не будет тебе дела.

Я слишком стар и для меня
Есть на земле ещё дела.
Но твой челнок уже готов принять тебя.
Ступай и постучись в врата Эдема».

Дева: «Нет. Ещё я не готова.
Мой путь земной не завершён.
Симфонию ещё я не сыграла,
О чём мечтала и к которой вёл мой зов».

Синьор: «Так быть сему. Если случится
Найти покинутую плоть,
И, если есть, к чему стремиться,
Вернёшься ты на жизни путь.

И пусть мечта твоя свершится.
А мне пора, мне стоит торопиться,
Покуда жив ещё сосуд,
А дух в нём еле шевелится».

Синьор взлетел и восвояси удалился.
Он скоро у обители кружился,
Где от ремней и прочих пут
Сжималась плоть, а в ней и дух.

Теперь он знал, что и зачем случится,
И ждал, когда момент настанет вновь,
Чтоб в новый дом переселиться
И порчу потеснить при том.

Он знал, придётся потрудиться.
Хоть и сгнила душа — грешница.
Но телу не так-то просто поступиться
Даже истлевшею крупицей.

Синьор уже уселся с краю
И изловчился, но тут вдруг
Девица, будто бы из рая
Вернулась, и описывая круг,

Влетела, синьору очи застилая.
«Неужто ты позарился на эту плоть?
Она грешна, гнила, отвратна.
Не долго так и потерять

Частицы чести безвозвратно».
«О, дева! — синьор почти взмолился. —
Как ты могла мне помешать
Свершить обряд, к которому стремился?

Тебе на самом деле не понять
Природу душ и смысл творенья.
Вернулась ты затем, чтобы отнять
Мой долг — судьбы предназначенье?»

Дева: «Прости, я просто не нашла причала
И тела тоже не нашла».
Синьор: «Давай-ка, проясним. Ты вовсе не искала.
Да и путём, который указал, ты не пошла».

Дева: «Ну хорошо. Твоя взяла.
Признаюсь, я мечтала
Пройти с тобой до самого конца,
А это — стало бы началом».

Синьор не стал сердится
На юную прекрасную девицу.
И поспешил он удалиться
На время поиска, куда бы ей вселиться.

Тут давеча, когда искал себе замену,
Приметил девичью он плоть:
Её душа ещё не отлетела,
Её бы с лёгкостью она смогла бы побороть.

Синьор: «Вот. Занимай, но тела круг
Сожмёт тебя со всех сторон удавом,
Пока не примет новый дух,
Как непорочное начало.

Потом, когда ты оживёшь,
Найдёшь меня на старом луге,
Что у покоев, где недуг
Страшнее человеческого горя —

Такого, от которого не мрут,
А только бьются головою
От болей, что внутри скребут
Железною когтистою рукою».

Синьор пропал, как словно не был тут,
И появился над главою,
Того, кто был не жив, не труп,
Но только злобою налит до боли.

Синьор проник туда, где грудь
Едва-едва вздымалась.
Ему перегородила путь
Душа, что задыхалась.

Она была черна,
Как уголь у горнила.
Ещё не сожжена дотла,
Набросилась она на чужака.

И битва началась, заставив тело содрогаться.
Прошёл не век, не год, не час:
Секунды. Но ведь могло и показаться —
Так яростно сражалась чернота.

Но всё ж была поражена
И выдворена из пространства.
А тело охладело в миг
И перестало сотрясаться.

6

Синьор и дева шли вдвоём
По берегу реки сонливой
И он рассказывал о том,
Как бог создал людей из глины.

Затем, как Еву сотворил
Из среднего ребра Адама,
И как в Эдеме поселил,
И как прогнал из сада.

За то, что яблоко вкусили
От дерева познаний, искусились
И наготы вдруг устыдились,
И друг от друга утаились.

О том, как родили детей
И расселились по планете
Потомки многих матерей:
Теперь не счесть, конца им нету.

Потом упомянул Завет,
Что Новым называют в мире,
И как зачат был и воспет
Иешуа, кого святым зовут до ныне.

И вот сказал синьор девице:
«Не знают люди правды сущей.
И многим всё простится,
Когда отвергнут небылицы

И яркий светоч в небе увидав,
Не убоятся смерти пуще
Строителя начала всех начал
Приход победный, всемогущий».

«Так что же ищем в граде этом? —
Смиренно слушая, спросила дева.
Синьор: «Едва прошло и пять веков,
Как сотворил я птицу — ту, что скрывает Люцифера.

Но скоро грянет час,
Когда рассудок просветлеет,
Когда народ откроет глаз,
Затем другой и ясным станет

Преступный сговор роковой,
И больше не допустит он закланья,
И топора над головой,
Нависшего над «недугом» познанья».

Круги сужались и резьбой
Они входили в старый двор.
Там Феникс с гордой головой
Стоял нетронутый с времён,

Когда был молодым его создатель
И был великий ум при нём —
Он мастер Бовоне, и он же настоятель,
А также зодчий и ваятель.

Синьор к помосту подступил,
Взошёл на пьедестал неторопливо,
И молот он на камень опустил —
Так крикнет ворон и пугливо

Не озираясь, прочь летит.
И вот реликвия предстала,
Явившись свету, и блестит
От самого конца и до начала,

Как и читать рассказ велит.
Девица ахнула, прижавшись
К плечу синьора сгоряча.
Синьор: «Мужайся! Сейчас ты видишь, что нельзя

Явить ни одному простолюдину,
Вельможе, клирику и господину,
Пока их разум тёмен и пленён
Церковной блажью и во всём другом он видит чертовщину?»

Дева: «О, так была и я и темна,
Но вот теперь я пленена
И светом голубым озарена,
И навсегда его раба».

Синьор: «Нет, не раба.
Тот свет, что видишь ты пока издалека —
Есть весть о приближении Творца,
Конца темнейших из веков и доброго начала.

Снабдил я Феникса крылами.
Придёт черёд и сбросит он оковы,
Что сдерживали пыл его веками
И в ночь взлетит над облаками,

Вкусит сполна он миг свободы,
Вонзив свой факел в тьму,
И сбросит с глаз всего народа
Заразной катаракты пелену.

Но вот теперь настало время
Мне книгу передать в другие руки
И сбросить тяжкое обремененье.
Душа не пострадает от разлуки.

Есть люди честные и многие науки
Познали. Честь им и хвала!
Мудры они и благородны
В них зрелость мысли твёрдость обрела.

Мужи узнают правду и на время
В убежище ту книгу сохранят.
Пройдут столетья и невзгоды
Свой бег по миру укротят.

Тогда и явится Строитель
Во тьме ночной иль на заре,
И новый свет придёт с восходом
Его на трон светлейший, и в ядре

Добра исчезнут злейшие народы
И их правители, коварство и раздоры,
Развеются как дым в просторах небосвода.
Взойдут там новые ростки

И новым духом преумножатся восходы.
Там ярок будет день и ночь светла,
Природа укротит ветра,
Спокойны станут горы и моря,

Ни жар, ни холод, ни сама земля
Врагом не станет для народа —
Венца творения мирского.
Да будет так! И тут, пусть завершится эпопея,
А с ней, пожалуй, изложенье.



Алекс Мартов. Июль 2021 г.