Баллада о свободе

Всё зыбко, только палуба крепка,
а море с небом омывают вёсла.
Работа тяжела для моряка,
а для раба – тем паче. Без вопросов,
без мыслей в голове – одни толчки
бурлящей крови, и кольцо на горле.
Ожог бичом – взрываются зрачки,
и сотни тех, что до меня протёрли
скамью до дыр, зовут меня на дно.
На дно? На небо? В общем, всё равно...

Я вижу всех, что до меня толкли
здесь воду в ступе. Резво и покорно
галеру по просторам волокли,
по глади вод и по свирепым волнам, –
на страх врагам, за мелкие куски
провизии и влаги полглоточка,
свершали сумасшедшие броски,
орудием с куршеи ставя точку.
Греби, табань, и подыхай – не хнычь,
усердием султана возвеличь!

Ничтожный раб... Есть тысяча причин
принять судьбу. Чей раб? Не в этом дело...
Затылок, как яичница, шкворчит,
сосед хрипит на вдохе,  одурело
орёт побитый оспой янычар,
холодный ветер с родины, оттуда
я на свободу рвался и ворчал,
хулил страну, рассчитывал на чудо.
Оно свершилось:  снова на цепи.
Засохни, память, нервы не трепи.

Ещё один ушёл за левый борт,
остался там, свободен, но бессилен.
У нас теперь серьёзный недобор –
картечь изрядно наших покосила
в бою, не нужном ни тебе, ни мне...
Да никому, учитывая ветер
и дальний путь к неласковой стране,
к порту, который может и не встретить
своих не в меру буйных сыновей,
восточных, необузданных кровей.

Задумался... Поймал удар бичом
и, диким гневом мышцы наливая,
вскочил, и янычара за плечо
схватил. Пришла минута роковая
нелепой смерти, но нелепей жизнь,
прикованная к телу страхом смерти.
Сверкнули ятаганы и ножи,
и рожа с кучей оспенных отметин
ощерилась, предчувствуя расправу,
и турки налетели всей оравой...

...А где-то жизнь и первый мокрый снег,
осенний ветер холоден и светел,
прозрачен лес, и на трухлявом пне
привольнее сидеть, чем здесь, под плетью,
не нашим солнцем, гневным к чужакам,
с дырой в спине от взгляда бедолаги,
такого же, как я, наверняка,
мечтающего помереть в овраге,
канаве, яме, только бы не тут.
Чужбина – гибель, родина – уют...

Побег давно готовился, и вот,
воспользовавшись этой суматохой,
отчаянно взметнувшийся народ
освободился. Всё не так уж плохо.
Изрублен и избит, но проживу
ещё чуток и улечу свободно,
освободив галерную братву,
пускай невольно; и поочерёдно
они подходят, говорят: держись.
Померкло всё, но это тоже жизнь...