Почему Беларусь - высококультурная страна?

1. Самые большие сокровища у нас уже перед глазами, но мы оказываемся слепыми.

Наверное, самым большим туристическим открытием 2021 года для меня, как и для всех других, был тот неочевидный факт, что такая невзрачная и невнятная с туристической точки зрения страна, как Беларусь, оказалась самой настоящей сокровищницей разного рода историко-архитектурных памятников с богатейшим культурным наследием. Я и до сих пор в своем осознании этого неоспоримого факта подсознательно борюсь с этой для меня уже данностью, по привычке возвращаясь к прежним устаревшим заблуждениям и стереотипам. Многие удивятся: Беларусь — страна с богатым культурным наследием, полная историко-архитектурных памятников? Полноте! Что за политизированная чушь! Беларусь — это борщ и драники, трактора «Беларусь» и дотации из России в обмен на «дружбу».

А между тем здесь невероятное количество самых прекрасных развалин и хорошо отреставрированных старинных костелов, церквей, замков, дворцов и поместий разного рода в прошлом замечательных узурпаторов и узаконенных разбойников, так любимых потомками тех, чьих предков они узурпировали и эксплуатировали, замечательных памятников, обусловленных богатейшим историческим прошлым со всеми его Речами Посполитыми, Княжествами Литовскими, Советским Союзом, старой и новой историями. Ну, перечислять не буду, кому интересно, тот сам откроет Великий Гугль и найдет всех этих Гедиминов, Радзивилов, Баториев и прочих великих исторических мужей.

Честно, я был поражен, изумлен, недоумлен, что практически за каждым кустом-углом, в каждой небольшой деревеньке или уездном городишке вроде Ружан или Пружан, есть свои исторические развалины с греческими колоннами, портиками и аттиками, в каждой бедной деревне и полуразвалившемся колхозе свой прекрасно реновированный костел в готическом или классическом стиле, свое отстроенное поместье с прикупленной китайской мебелью в «том стиле», какого-нибудь местного феодала и помещика. Это было просто какое-то второе открытие Америки, торжественное обращение некультурного язычника-варвара, евшего с ножа, в тонкого, с оттопыренным в сторону засаленным мизинцем почти почитателя всех этих поддельных гобеленов и щедро налепленной на фасады польской штукатуркой на каком замке Пусловских в Коссово или поддельной мебели в родительском доме героя-авантюриста Тадеуша Костюшко.

А серьезно, это действительно невидимый рай для тонких ценителей всего того исторического хлама, который человечество накопило за тысячелетия своего сомнительного по своей космической значимости существования на этой земле, и который оно бережно тащит на своем уставшем горбу, сочиняя при этом тонны беззастенчивых сказок и небылиц в свою же честь.

2. Всегда приятно возвращаться туда, где ты уже был. И еще приятнее ехать дальше туда, где ты будешь впервые. Первое дополняет второе, давая мощнейший выброс адреналина и серотонина, обусловленный ностальгией и поэтической тоской по себе более молодому в прошлом и бурной радостью и фантазией о себе новом в будущем.

В Бресте я уже был раз миллион. И Брест был моим любимым городом с его южной почти расхристанностью и почти свободой, насколько эти два термина могут быть применены к несвободным и закрытым белорусам. Но не в этот раз.

В этот раз я решил Брест любить с немного меньшей страстью и полюбить еще что-нибудь новое. Проехавшись по нему взад и поперек, снова поохав на замечательный вокзал и поэтические улочки вроде ул. Левандовского, полные старинных домиков в польском стиле, я двинул дальше в славный уездный город Пинск, что на реке Пине.

О Пинске я слышал неоднократно, и неоднократно там же не был.

Прибыв на автовокзал, невыспавшийся и злой, в толчее потных брестчан и пинчан, да еще не озаботившись съемом жилья заблаговременно, которое, как выяснилось, после десяти напрасных звонков по объявлениям, найти было не так просто, я, было, подумал, что это, как минимум, будет интересное приключение, а ночевать мне придутся на вокзале.

Но одиннадцатый звонок «выстрелил», голос на том конце пространства показался родным и знакомым, или, по крайней мере, достаточно любезным для арендодателя жилплощади и я уже через три минуты, забыв про усталость и недосып, летел если не на крыльях любви, то хотя бы на обновленных крыльях любопытства и радости от новых открытий.

Пинск поначалу меня не вдохновил. Старые улочки с дышащими на ладан деревенскими домами, вздыбленные от старости тротуары, которые никогда не ремонтировались, угрюмые лица местных обитателей, неспособных улыбнуться мне, красивому и легкому, хотя слегка и подуставшему незнакомцу, летевшему на крыльях новых открытий в их захолустье. Одним словом, деревня!

Но во мне теплилась надежда, что раз место в начале не понравилось, значит по законам человеческой психологии и законам космоса в конце должно произойти что-то обратное.

Квартирка, в которой мне предстояло жить следующие два дня и две ночи, была такой же скромной, как и моя плата за нее. Горячей воды в этой пещере тоже не оказалось. В дальнейшем пришлось вспомнить мою скромную молодость и греть воду на плите, поливая себя из кружки, согнувшись под трубой полотенцесушителя так, чтобы не мешать ему гордо оттопыриваться на полванны.

Кровать в пещере, как выяснилось, тоже не была ложем Афродиты, устланном лепестками роз и пахла, скорее, местными бомжами, да к тому же по ночам там создавался эффект чьего-то присутствия от звуков из квартиры этажом выше, что мне поначалу пришлось пару раз вскакивать и включать свет, дабы убедиться, что никого, кроме огромного пука в углу, потиравшего свои волосатые лапки, чтобы напиться моей крови, как только я выключу свет, там больше не было.

На следующий день я взял в аренду велосипед и помчался навстречу новым приключениям. Была суббота, над домами всходило еще по летнему яркое солнце, я был выспавшийся и все еще молодой и на меня бросали томные взгляды местные матроны и случайные домохозяйки, вышедшие утром за молоком в соседний магазин.

По навигатору я доехал до набережной, спустился к главной пешеходной улице, остановился на березовый фреш в местной траттории… Пинск определенно произвел на меня положительное впечатление. В центре город казался уютным с грамотными архитектурными решениями, люди дружелюбными и не заносчивыми.

Но по выезду из какого-то парка со мной случилось веховое, как для провинциального города Пинска, и весьма неприятное происшествие.

Рассекая неторопливо по местным уютным тенистым тропинкам и наслаждаясь солнцем, расплескавшимся теплым золотом по лужайкам и белым березам, я краем глаза заметил что-то, кого-то, котенка, с которым явно было что-то не так. Присмотревшись, я увидел, что обе задние лапы животного были до мяса разодраны неведомым жестоким провидением, и животное явно ужасно страдало.

Ординарно сжалившись, мне не пришло на ум ничего более оригинального, чем прикупить в соседнем магазине пару сосисок, но котенок от трапезы отказался, явно мучаясь и не думая о еде.

Рассмотрев мурзика внимательнее, я понял, что все серьезнее, чем я предполагал вначале. Мясо с содранной шкурой было покрыто опарышами, задняя часть туловища не работала, взгляд животного с поволокой страдания и близкой смерти.

Пошарив немного в интернете, я набрал номер местной волонтерской службы, но кроме «Мы не можем, нас мало, даже не знаю, что вам сказать» ничего не услышал. Я тогда написал всем знакомым, кто мог бы помочь, описал ситуацию, сделал еще один, как мне показалось, бессмысленный звонок, другой, третий — ну, а вдруг?! — выругался вслух, огляделся вокруг…
На скамейках сидели местные алкашики, по тропинкам тенистого парка прогуливались бабушки с внуками, а под деревом, в десяти метрах от них, счастливых и довольных, лежало несчастное существо с вывороченными задними лапами и медленно помирало.

Я сделал еще попытку и обратился к местному населению. Но местное население в тот час думало о том, где опохмелиться и как понезаметнее сделать вид, что ничего не заметило.
Скажу, что все же помощь подоспела. Как я узнал позже, на место приехали из местной благотворительной организации и отвезли котенка в местную ветеринарку, что была практически за углом.

Весь вечер мое сердце ликовало, я так искренне радовался, что в этот раз оказался неправ, ошибся относительно людского равнодушия и бесчеловечности двуногих. Утром встал свежим, и еще более счастливым, набрал номер ветеринарки, чтобы справиться о котейке.
Но — равнодушное «Котенок ночью умер», и моя радость и надежда, что не все с этим человечеством так плохо, как я себе рисовал, были вмиг растоптаны, превращены в пыль и улетели к неведомым звездам, где им и полагалось быть, а не на это земле, юдоли страдания и равнодушия…

Вечером следующего дня, уже покидая славный и жестокий город Пинск, мы заехали в то самое благотворительное общество, пообщались с волонтерами, оставили щедрую сумму для собак и кошек. И очень пожелали, чтобы поменьше было вокруг двуногой жестокости и равнодушия…


3. Славный город Бобруйск

При слове «Бобруйск» собрание болезненно застонало. Все соглашались ехать в Бобруйск хоть сейчас. Бобруйск считался прекрасным, высококультурным местом"
(Ильф и Петров, «Золотой теленок», глава II «Тридцать сыновей лейтенанта Шмидта»)

Я тоже захотел приобщиться к высококультурному месту Бобруйск наподобие классиков и вспомнил уже поздно, когда купил билет, что, оказывается, я к нему уже приобщился, я там уже был один раз проездом. Но, было уже поздно — в кармане уже лежат билет, а все мои мысли текли в направлении Бобруйска и вокруг него.

Но город полный неги и обещания счастья, согласно классикам, оказался коварной ловушкой, полной препятствий на моем пути единения и братания с культурными бобруйчанами.
Во-первых, прибыв на вокзал, я обнаружил, что вернуться назад не так просто: прямого сообщения с моим местом убытия нет, а добраться до Минска можно только проходящим рейсом, что не гарантировало мне места в удобной маршрутке.

Я тогда, по совету бывалых, обзвонил других перевозчиков, забронировал место на других «авиалиниях», потом забронировал «перелет» до Минска и тут же его выкупил.
Эта операция заняла некоторое время и заставила меня немного попотеть, что придавало путешествию в Бобруйск некоторых пикантности и авантюризма.

Во-вторых, я в очередной раз убедился, что водители наших маршруток — внебрачные дети князей и графьев, бежавших из Бобруйска еще в революцию, вынужденные зарабатывать себе на хлеб пошлым извозом и перенявшие от своих благородных предков все их высокое чувство собственного достоинства. Они так неохотно цедили слова сквозь зубы, на мои вежливые вопросы, с таким апломбом и неохотой поворачивали в мою сторону свои заплывшие жиром шеи и лениво вращали глазами в глазницах, что создавалось невольное впечатление, что если они не наследные местные магараджи, то, как минимум, тайные агенты.

В-третьих, бобруйчане меня искренне невзлюбили. Во всяком случае, какая-то их часть, человек десять, которые оказались в том же магазине, куда и я зашел прикупить товаров на вечер, дабы не умереть с голоду до утра.

Все дело оказалось в том, что, не сориентировавшись толком что, где и как, я попросил бутылочку своего любимого пива, что было прямиком за спиной нелюбезной продавщицы, а та, в свою очередь взяла ее и пробила на кассе, не говоря ни слова.

Поскольку мне надо было еще прикупить, как минимум, одну треть этого магазинчика я пустился в кругосветное плавание, набирая в корзину то одного, то другого, делая так круг за кругом, мимо растущей очереди у кассы, которая — догадайтесь — ждала меня.
Пока меня не позвала какая-то бобруйчанка: «Мужчина, вас еще долго ждать?!»

Интуицией почуяв, что это не любовный призыв местной гражданки, сраженной в самое сердце моей импозантностью и красотой, я оторвал свой проницательный взгляд от банки с огурцами и направил его в сторону крика, когда заметил, пар так двадцать недовольных глаз и таких же хищнических ртов, адресованных в мою сторону…

Народ взирал на меня, и явно не без интереса.

— Вы еще долго там выбирать будете, вас люди ждут! — раздался уже другой, явно не брачный зов, от другого подвыпившего бобруйчанина с бутылкой водки.
— Ой, извините, граждане… Я не видел, что меня ждет достопочтенная публика — начал было я приносить свои глубокие извинения, соображая, что это все ради меня, когда мужчина с бутылкой снова завопил, как олень в период гона — а вы что, не видите, что все вас ждут, ёпть?!

Одним словом, сии достопочтенные граждане высококультурного города Бобруйска, так по-партизански, как и приличествует настоящим белорусам, стояли и ждали, пока я нарезал круги вокруг стендов с едой, кипя от ненависти и ожидания и не осмеливаясь произнести и слово, словно они были на допросе у гестаповцев.

Поспешно расплатившись и под недовольные взгляды, почти выбежав из этого вертепа, я понял, что классик преувеличил культурность города Бобруйска, во всяком случае в некоторых его местах.

У магазина дети мило разговаривали с бродячей кошкой, причем исключительно матом, по ступенькам подымались местные матроны в вечерней беседе, тоже щедро посыпая свою речь крепкими выраженьицами, как мы в детстве посыпали горбушку черного хлеба солью или сахаром, и я понял, что Бобруйск — это белорусский Челябинск. Так суров и контастен он со всей остальной Беларусью.

Но зато в гостинице мне пошли навстречу и номер без занавесок и с разбитой раковиной почти культурно заменили на другой, в котором была и отменная ванная комната, и балкон, и вид с него.

Вечером мне в номер доставили ужин из отменнейшей мясной нарезки домашнего производства, о которой я не забуду даже на смертном одре, так был прекрасен и уникален вкус ее. И доставившая официантка, такая же мрачная и неулыбчивая, как и почти все белорусы, даже улыбнулась мне, когда положил кусочек мяса в рот и, причмокивая, выдохнул: «У-у, нежная, как дэвушка!»

Следующий день я провел исследуя вполне банальные улочки провинциального и мало чем примечательного Бобруйска, из которых не навевали провинциальную скуку разве что огромная не по размеру и наполненная воздухом центральная площадь города, на которой, благодаря ее размерам и «воздушности» возникало именно здесь плохо управляемое чувство улететь в космос с планеты Земля и огромное число непуганых кошек, разбросанным по подоконникам, ступенькам и лужайкам, что придавало городу некий, анималистический колорит.

Церкви, Бобруйская крепость в виде полнейших развалин и даже фигура Шуры Балаганова, одного из детей лейтенанта Шмидта, установленная в центре местным водоканалом в честь своего 85-летия, такого важного, можно сказать, всереспубликанского знакового события, меня больше не занимали.

На следующее утро я сказал Бобруйску, высококультурному провинциальному городку «Адье» и скрылся в клубах пыли и выхлопных газов в направлении не менее высококультурного города-столицы Минска.