В редакции районной газеты

Редактор Шаповаленко на утренней планерке объявил:
- В редакции ЧП.
Мы замерли.
Мы – это заведующий отделом партийной жизни Олег Миронов, корреспондент сельскохозяйственного отдела Василий Епифанов, ответственный секретарь Надежда Плясова, фотокорреспондент Алексей Бушуев и автор этих строк, заведующий отделом писем, Николай Горбунов.
Редактор посмотрел на нас как на заговорщиков. Как на людей весьма сомнительного происхождения. Как на нерадивых подчиненных.
- Я должен…
Он потрогал лацкан своего пиджака.
- Я обязан…
Шаповаленко пододвинул к себе усложненный телефон с белыми клавишами. Налил из массивного графина стакан воды. Выпил. Для солидности помолчал. Резко выпрямился. Заговорил уверенно и внятно:
- Только что мне позвонил инструктор из отдела пропаганды обкома партии Аверьянов, который устроил мне хороший нагоняй за публикации в нашей районной газете, посвященные празднованию 23 февраля.
В кабинете воцарилась гробовая тишина, которую никто из сидящих не хотел нарушать. Как во время траурной церемонии.
Я рассказываю эту историю не случайно. Это действительно было первое настоящее происшествие в редакции газеты «Заря коммунизма» за два года моего пребывания в Судьбадаровском районе, куда я попал сразу же после институтской скамьи.
Впрочем, сделаю паузу и остановлюсь на материалах, который наделали такой большой переполох.
Главные возмутители спокойствия, если вещи называть своими имена, был персонально я и мой лучший друг Олег Миронов. Как – то так сложилось, что праздничный номер газеты мы с ним выпускали вдвоем. Ответсек Надежда Плясова грипповала, Василий Епифанов был на совещании животноводов. Шаповалов женил сына в Тюмени.
Накануне Олег вернулся из Завьялово. Привез материал о трагически погибшем моряке – первогодке Тихоокеанского флота, попавшем служить на эсминце. Корабль проходил плановый ремонт. Во время сварочных работ в одном из отсеков вспыхнул пожар. Ценой жизни, сельскому пареньку удалось ликвидировать очаг возгорания. Вчерашний десятиклассник совершил подвиг.
Эти подробности я узнал из эмоционального рассказа Олега.
- Напиши, дружище, хороший очерк! – сказал я Олегу.
- Я его уже написал, - ответил он.
- Машинистке Татьяне отдал его печатать.
До недавнего времени Олег трудился на моем месте, и читательские письма шли к нему в отдел пачками, в огромном количестве. Газета с его материалами всегда была нарасхват. У друга имелся прирожденный талант юмориста.
Мы с Олегом друзья. Об этом в редакции знают все. В том числе и Шаповаленко. У которого все окружающие – соперники и враги.
Что меня сближало с Мироновым? Мы были ровесниками. Когда – то вместе учились: я на очном отделении, - Олег на заочном.
Олег постоянно во время сессии останавливался в моей комнате в студенческом общежитии, в которой с его появлением с утра до вечера воцарялись балагурство, озорство, шутки, смех.
Появления Олега Миронова мы всегда с нетерпением ждали, как можно ждать появления самого родного и близкого человека.
В какой – то хорошей книге я вычитал мысль, что иногда совершенно чужие люди на почве общих интересов становятся не разлей вода, а вот с братьями и сестрами - «родней по паспорту» - почему – то с годами отношения становятся все натянутее и прохладнее.
Теперь Олег, будучи коммунистом, работает в отделе партийной жизни. Прежняя легкость исчезла из его корреспонденций. В них преобладают коммунистические догмы, рассчитанные на специфического читателя, свято верящего в неизбежный приход светлого будущего. Во многом этому способствовало и название нашей газеты «Заря коммунизма».
Я писал в основном критические статьи. Реагировал на письма сельских тружеников. Участвовал во всевозможных рейдах и проверках. Район маленький, все друг и у друга на виду. И каждому хочется справедливости.
Как не странно, меня моя работа радовала. Я на собственном опыте убеждался, что печатное слово, несмотря на тотальное господство телевидения, способно возбуждать нешуточные страсти.
Подборка писем солдата срочной службы, которую я опубликовал в праздничном номере газеты, послужила поводом «разбору полету» на утренней планерке. Никаких секретов в письмах не было. Сельский паренек написал, что в Афганистане идет война.
Наш редактор Шаповаленко очень осторожный человек. Заискивающий перед всеми вышестоящими начальниками и не дающий не малейшего послабления своим подчиненным.
У Шаповаленко нет журналистского образования. Он типичный представитель партийной номенклатуры, которого мобилизовали на укрепление редакторских кадров. Об этом знают немногие, но в редакции почти все, поэтому нам смешно слышать из уст Петра Захаровича заявления типа: «Как журналист, я считаю…»
На планерке Шаповаленко разразился длиннющим монологом, который сводился к тому, что учитывая ответственность исторического момента и выполнения решения последнего съезда КПСС, мы должны созидать, творить. А не писать материалы, которые рождают сомнения и неуверенность у читателей в завтрашнем дне. Это в первую очередь касается Миронова и Горбунова.
Что же дальше? Планерка закончилась. Мы потянулись в курилку, излюбленное место наших редакционных дискуссий.
Я не курю. Вообще. Всем рассказываю, что это заслуга моей покойной бабушки по отцу Мавры Якимовны, ставшей заядлой курильщицей в годы войны. Она сильно переживала из – за троих сыновей, воевавших на фронте, которые хоть и с ранениями, вернулись живыми домой.
Бабушка Мавра , к сожалению, не рассталась с вредной привычкой и заря в окне в младенческом возрасте всегда была в клубах синего дыма. Так что у меня с детских лет на подсознательном уровне возникло своеобразное табу: - Никогда самому не курить!
Самое любопытное, что когда другие курят, я не испытываю никакого дискомфорта.
Нет тяги сигарета и у моего старшего брата Ивана, с которым, как и со мной, занималась бабушка. А вот младший брат Сергей курит беспрерывно. Когда он родился, бабушки уже не было, она умерла.
В курилку я хожу постоянно, так как люблю послушать своих коллег по перу, которые в отличии от меня, работают в газете давно и знают людей в Судьбодаровском районе как свои пять пальцев.
Я появляюсь на лестничной площадке самый первый. Следом за мной подходит Епифанов, достает неизменный «Беломорканал» и зажигалку. Разминает папиросу, щелкает зажигалкой, прикуривает от желтого пламени. Жадно затягивается.
У Василия Михайловича язвенная болезнь. Несмотря на запреты врачей, он продолжает курить.
- Что, Николай, скажешь по поводу услышанного? – спрашивает меня Епифанов.
- Все перемелется, мука будет! – отвечаю я Василию Михайловичу.
Я начатого разговора не поддерживаю. Известно, что слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Я к Епифанову отношусь настороженно.
Незадолго до моего приезда в Судьбадаровку Епифанова чуть – чуть не назначили редактором газеты. Он три месяца исполнял обязанности.
Зная его безмерное добродушие, журналисты стали относиться к своей работе спустя рукава. Миронов уехал сдавать последнюю сессию. Бушуев ушел в очередной запой.
На страницах газеты прочно заняла свои позиции «тетя Тася». Так журналисты между собой называют тассовские материалы. Тут у Василия Михайловича от переживаний открылась старая язвенная болезнь и его увезли в районную больницу.
После выхода из больницы Епифанова вызвали в райком партии и за развал работы в редакции влепили строгача. Заодно понизили в должности.
Появляется Миронов. Закуривает и тут же начинает рассказывать свежий анекдот.
- Решил мужик с понедельника начать новую жизнь. Побрился, нацепил галстук, надел костюм. Выходит из дома. Неожиданно сверху на него сваливается кирпич и мужик оказывается на том свете.
Попадает к Всевышнему на прием.
- Всевышний, - говорит мужик.
- За что ты на меня прогневался? Я же с понедельника решил начать жить по новому.
- А я тебя не узнал! – отвечает мужику Всевышний.
Мы дружно хохочем. На дворе еще стоит брежневская эпоха. Анекдоты – неизменные спутники всех бесед и разговоров. Олег их знает бесчисленное количество.
Тяжело поднимается по деревянным ступенькам лестницы Бушуев. Он в очередной «завязке» и выглядит сегодня с утра сосредоточенным и хмурым. Появившись в курилке, Бушуев обращается ко мне:
- Тебя редактор срочно вызывает.
Я немного встревожился. Только что сдал материал на двести строк. Называется: «Как братьев наших меньших…». Что ему надо спрашивается? Кроме неприятностей, я от Шаповаленко больше ничего не жду.
Я не понял характера Петра Захаровича. Как я считаю, яблоком раздора послужило мое первое выступление на редакционной планерке, на которой я как человек новый, не побоялся во всеуслышание сказать, что оценка редакторских материалов явно завышена, так как они написаны настолько убого и примитивно, что ну никак, ни при каком раскладе не тянут на повышенный гонорар. Моя справедливая оценка стала громом среди ясного неба.
Захожу в кабинет. Редактор сидит за столом и читает передовицу газеты «Правда». В руке держит два карандаша – синий и красный. На меня – ноль внимания. Есть у Шаповаленко такое качество – не замечать окружающих. Это он насмотрелся фильмов про Сталина и старается во всем подражать великому вождю.
Проходит минута, вторая, третья…Редактор молчит, я молчу. Мне даже интересно стало: - Кто кого перемолчит?
Наконец Шаповаленко поднял голову и говорит:
- Мельчаков заболел. Сердце прихватило.
- Знаю, - говорю, - он мне вчера жаловался, валидол спрашивал.
Мельчаков отставник, военный пенсионер. Участник войны. Был майором звуковой разведки.
Борису Ефимовичу уже под семьдесят, но выглядит он моложе своих лет. Всегда подтянут, чисто выбрит. Любит пообщаться с людьми. Вот он у нас и подрабатывает в редакции.
Редактор встает из – за стола, поскрипывая кожей ботинок, прошелся по кабинету.
- Я тут посоветовался с ответственным секретарем, она назвала вашу фамилию. Временно исполнять обязанности корректора.
- Хорошо, - говорю, - я пошел.
Я не люблю сидеть в редакции. Мне больше нравится ездить в командировки, бывать в хозяйствах, встречаться с сельчанами, набираться свежих впечатлений. Выражаясь высокопарным слогом, чувствовать дыхание жизни.
А тут сиди за столом в кабинете, как привязанный и вычитывай один и тот же текст десятки раз, торопи линотиписток, ругайся с ними…
Такое развитие событий меня окончательно выбивает из колеи.
Постучавшись, я как ветер, врываюсь в кабинет ответственного секретаря и застаю за столом…плачущую Надежду Плясову. Честно признаться, я в первые минуты немного растерялся. Появилось желание захлопнуть дверь кабинета и убраться восвояси, но что – то заставило меня не делать этого.
Я взял графин, налил воду и громко произнес:
- Надежда Констатиновна, ради бога, успокойтесь!
Увидев меня перед собой, Плясова попыталась взять в себя в руки, но горе было ее так велико, что она разрыдалась еще сильнее.
- Не хочу жить на свете! Сил моих больше нет!
Я знаю, как приводить женщин в чувство. Их надо хорошенько встряхнуть и как можно строже прикрикнуть. Что я и сделал.
Выпив полстакана воды и вытерев слезы с лица, Плясова наконец – то обрела дар речи.
- Николай Иванович! У меня к тебе большущая просьба. Никому не рассказывай о только что увиденной сцене.
- Не беспокойтесь, Надежда Константиновна, - говорю я, - дальше этих стен разговор не пойдет.
Надежда Плясова родилась и воспитывалась в семье сельских учителей. Она – единственный ребенок. А когда в семье один ребенок, он в силу сложившихся обстоятельств становится эгоистом.
Природа наградила Плясову неплохой фигурой и довольно привлекательной внешностью. Отец и мать видели в дочери свое достойное продолжение. И после окончания школы без всяких колебаний и сомнений она поступила в педагогический институт на факультет русского языка и литературы.
- Училась я на одни пятерки, - рассказывала мне как – то Плясова. – Девчонки на свидание собираются, а я боюсь в читалку опоздать. Хоть парни ко мне тоже клеились, но я тогда была дуреха, мечтала о принце на белом коне.
Я заметил, что женщины о своих просчетах и ошибках вспоминают гораздо охотнее и чаще, чем мужчины. Плясова не стала исключением, поэтому я так хорошо знаю всю историю ее души, которую она мне поведала чуть ли не в первый день моего появления в редакции.
Давно это было, два года назад… Тогда Надежда Константиновна была в фаворе. Ходили слухи, что у ней роман с самим Шаповаленко, хотя Плясова была уже замужем.
- Что произошло? – спрашиваю у Плясовой.
- Из квартиры меня гонят, Николай Иванович, - говорит мне Плясова.
- Когда все ушли из кабинета, редактор мне заявил чуть не приказном порядке: освобождай немедленно жилплощадь. И завтра чтобы ключи лежали у меня на столе. Я такого подвоха от Петра Захаровича не ожидала.
Я помню, как год назад Плясова, радостная и счастливая, примчалась на работу с огромным тортом и с порога крикнула:
- Я теперь настоящая хозяйка!
Накануне в районном Дворце Культуры ей как молодому специалисту вручили ключи от квартиры, которая находилась на балансе «Сельхозхимия».
Когда восторги улеглись, опытный Миронов поинтересовался у Плясовой, получила ли она вместе с ключами ордер на жилье?
- Ордера у меня нет, - сказала Плясова. – Мне в дирекции «Сельхозхимия» сказали, что жилье ведомственное и ордер на него не выдают.
- Плясовой подарили кота в мешке, - сказал мне после фуршета Олег.- Она еще с этой квартирой настрадается.
Через шесть месяцев Плясову вызвали в дирекцию «Сельхозхимия» и предложили освободить занимаемую жилплощадь, мол, нам своих специалистов селить негде, а Вы – сбоку припека.
Плясова кинулась за помощью к Шаповаленко, но он ей сразу сказал , что директор «Сельхозхимии» Хомутов отныне и навсегда его смертельный враг, так как по указанию первого секретаря Вершинина вынужден был раскритиковать на бюро райкома партии бездеятельность Геннадия Павловича.
Плясова недолго думая, вернувшись из кабинета редакции, села и написала письмо о самоуправстве районных чиновников в редакцию газеты «Красная Звезда». Письмо свое она написала от имени отца, участника Великой Отечественной войны. Ответ из «Красной Звезды» пришел незамедлительно и лег на стол первого секретаря Вершинина. Вершинин позвонил Шаповаленко.
- Что мне делать? – снова и снова спрашивает меня Плясова.
За время работы в редакции я заметно очерствел ко всем жалобам и просьбам. Тем более, у меня у самого нет ни какого жилья: я снимаю комнату у бабки – пенсионерки.
Если становиться на букву Закона, то Плясова занимает не принадлежащую ей квартиру и должна ее освободить. Я это прекрасно понимаю, но чтобы лишний раз не травмировать Надежду Константиновну, говорю ей ничего не значащие слова. Пока горе не коснется лично нас, мы всегда умываем руки.
Я забираю у Плесовой первую полосу и иду в свой кабинет.
Никто не знает, когда построено здание нашей редакции, но если судить по темным сосновым бревнам второго этажа – произошло это давно. Как рассказывают сторожилы, купец Загребнев вселился в свой новый дом перед самой революцией, которая, как ураган, вышвырнула его вместе с семье из привычной колеи сначала в Омск, потом за границу – в Харбин.
Новая власть сразу же приспособила брошенное здание для своих нужд и последним учреждением, квартировавшим в в нем, была районная потребительская кооперация, возглавляемая лучшим другом Вершинина Хромовым Ильей Степановичем.
Этот тендем уже существует без малого около двадцати лет, с момента прихода Вершинина к власти, который везде и всюду поставил лично преданных ему людей. Если судить по недавно состоявшемуся переезду в райпо в новенькие каменные хоромы, построенные в живописной березовой роще, дружба между первым секретарем партии и председателем райпотребкооперации вышла на новый качественный уровень.
У меня в редакции самый лучший кабинет. Чистый, просторный, светлый. Окнами он смотрит на восток,когда я распахиваю и иду к своему письменному столу, то настроение мое заметно начинает улучшаться.
Впереди рабочий день. Один из многих. Очередная ступень моего творческого роста.
А пока я поудобнее усаживаюсь на казенном стуле и приступаю к чтению оттиска будущего номера районной газеты, которая завтра поступит к читателям.