Первое утро после войны

Жизнь, что так пахнет смертью, давит себя в задатках. На кровавых руках судьбы умерло не одно дитя. Там, в груди, что болит так болезненно, сжато, что хоронит в утробе себя? Тишина, что грудная клетка хранит, тишина после смерти отечества — молчанье, которого хватит на крик — предсмертный всего человечества. В воздухе пахнет пеплом, несбыточным больше снегом, упавшим на землю небом, брошенным в травы ружьём. Природе никто ни по чём. Трава забирает весь яд; с тишиною восходит подряд старый погибший закат. Никто из нас не виноват — не виноват никто: не один зеленистый ряд пропустит природа в ружьё. Цветы лучше пуль, но люди не любят мир. Им драки нужны и войны. Им лишь бы пуля в груди, им лишь бы людские неволи, им лишь бы закрытые клетки, им лишь бы кровавое поле, им лишь бы кровавые реки, им лишь бы предсмертные стоны, и в мире, свободном от войн, почётным становится воин.
 
Так вышло: ружьё оказалось в руках. Мы бились насмерть за жизнь. Мы рвали другим ноги, чтоб самим устоять на ногах. Мы брали чужую жизнь, чтоб самим удавалось жить. Мы стояли в реках из крови, чтоб обратно когда-то снова наш далёкий-далёкий потомок по пояс стоял в них. Мы убиваем чужих, хотя сами кому-то чужды, мы проиграем войну, чтоб ещё один раз повторить.
 
Война снова кончилась, чтобы ещё раз начаться. Последние залпы ружья прогремели где-то на юге. Я хочу жить; я хочу на земле остаться. Я хочу жить, я хочу приходиться другом, учиться, гулять, влюбляться, я хочу рисовать картины, я хочу распевать песни, я хочу танцевать босиком, я хочу удивляться миру, я хочу, чтобы люди вместе боролись с всемирным злом.
 
А рассвет скоро кончится; жаль, я уже не увижу дождь на улице, ходит который по крышам, напевая классический джаз. Я иду по кровавым следам, я вижу в крови нас. Я вижу в пустых глазах проснувшийся рано рассвет. Я рядом ложусь, потирая от слёз глаза. Я не готов признать, что утро пришло туда,
 
Где нас навсегда нет.