5. Думай, господин артист, думай

С каким упоением господа артисты произносили реплики своих героев — не передать словами.
Народный артист, играющий двух персонажей — Николая Первого и его брата Константина, — был непререкаемо царственен.
Заслуженный артист, он же граф Чернышёв, вёл свою партию осторожно. Примеривался. Граф был человеком с потайным дном. Решающую роль в казни пятерых декабристов сыграл именно он.
Матвея же несло, как молодого жеребца, впервые, после изнурительного ожидания, дорвавшегося до беговой дорожки.
Только что принятая в труппу молодая актриса непрестанно пунцовела, еле слышно подавая реплики.
Господа артисты сердито поглядывали на неё, изредка обращая взоры к Режиссёру: дескать, нельзя ли призвать девочку к порядку. Всё-таки выпускница престижного театрального вуза, а смотрится институткой, неожиданно попавшей на дворцовый бал. На что постановщик успокоительно кивал: всему своё время, читалось в его взгляде.
Остальные участники старались в меру своих сил и возможностей.
— Я рад, что с распределением не ошибся, — по завершению читки, облегчённо улыбаясь, произнёс Режиссёр. — Все свободны.
Довольные собой артисты разошлись.
***
Однако восторг от застольного чтения у Матвея улетучился на следующий день. Режиссёр останавливал его на каждой фразе произносимого текста. В результате пришлось отпустить всех исполнителей, поскольку стало понятно: до них очередь не дойдёт. Та же история повторилась и на следующий день.
Так прошла неделя.
Матвей понимал, что дело не в том, как он произносит текст. Он просто не ощущал, не понимал своего героя. А откуда было взяться этому пониманию? Материал о жизни и смерти Лунина, который заботливо предоставила Заведующая литературной частью, он запомнил с первого прочтения. С чем с чем, а с памятью было всё отлично. Текст роли буквально отскакивал от зубов. А что толку?
В театре стали поговаривать, что надо искать замену молодому исполнителю. Но Режиссёр пока об этом слышать не хотел. Перед тем как отпустить его с последней репетиции, он спросил в сердцах:
— Давай вспомним ещё раз, каким Михаила Лунина изобразил автор?
— Я помню…— неуверенно начал Матвей, — прежде всего он дворянин, офицер…— и замолк.
— Продолжай, шевели мозгами. Текст шпаришь – от зубов отскакивает, а самостоятельно двух слов связать не можешь. Выкладывай, не стесняйся.
— Слушаюсь! — разозлился сам на себя Спиридонов. — Он бретёр и дуэлянт, циник и фаталист. Вспомните, как Лунин вёл себя на дуэли?
— Прекрасно помню. Раз у тебя в загашнике воображения угнездилась именно эта сцена, давай её проговорим. Не весь диалог, конечно. Основные места. И учти, главное событие в ней — не дуэль. Главное — вывод, к которому Лунин пришёл в камере смертника. Я буду читать за персонаж, который в пьесе обозначен Первым мундиром. Ты за Лунина. Начнём с этого места. Этот абзац пропусти… стоп… отсюда мы и начнём. Кстати, текст у столичного автора непривычный для нашего провинциального уха. Отдельные реплики можешь сам заменять близкими по смыслу словами. Это же посоветую всем исполнителям.
***
— Мы стрелялись за политику. Уже тогда между нами были противоречия, — с выпадом заявил Первый мундир.
— «Противоречия», — ядовито заметил Лунин. — Это ты потом придумал. Лично мне нравилось стреляться, потому что я молод, мне нравится испытывать судьбу. Я верю в то, что Создатель занимается моей персоной, что не даст мне умереть, пока не совершу нечто предназначенное только мне. Мы все «во время оно» были фаталистами, нам весело было глядеть в наведённое дуло пистолета.
— Стоп, — Режиссёр поднял руку. — Для чего, по-твоему, Лунин затеял дуэль?
— Как говаривал славный мушкетёр Портос: «Я дерусь, потому что… дерусь» Вот и всё!
— Отлично! — воскликнул Режиссёр. — Лунин дерётся, потому что, к примеру, светит солнце или портится погода. Или от того, что он влюбился, или разлюбил...
— Позвольте, я продолжу? — загорелся Матвей.
— Валяй.
— Давай, наконец, разменяемся парой пуль, — деловито проговорил Лунин.
— Ваши условия? — холодно спросил Первый мундир.
— Мои условия, — обыденным тоном произнёс Лунин, — обычные. Стреляемся с шести шагов.
— Стоп! — снова воскликнул Режиссёр. — Не сверкай так азартно глазами. Зритель должен видеть, что перед ним красуется циник и фаталист. Поэтому, будь любезен, испепеляй противника взглядом прожжённого дуэлянта. Каковым Лунин являлся на самом деле. Гляди в упор… вот-вот… незрячим взглядом убийцы. Не расслабляйся, не спускай с него глаз, чёрт возьми, верно же начал. Теперь я вступаю…
— Ты... ты... мерзавец, — прошипел Первый мундир.
— Не торопись ему отвечать, — остановил Матвея Режиссёр. — В этом эпизоде у автора стоит полдневная жара. Нет шинели? Вспомни об этюдах на беспредметное действие. Сделай вид, что сбрасываешь её. Так… сорви воображаемую травинку и, лениво покусывая её, прими небрежную позу.
— Дальше я сам, — прервал постановщика Спиридонов.
— Не возражаю.
— Скажи правду, — прищурился Лунин, — ты ведь был уверен, что я сей секунд произнесу: хватит, какая пальба между нами, это — просто шутка. Не так ли?
Он поднял пистолет и выстрелил в воздух.
— В это мгновение, — азартно потёр руки Режиссёр, — Первый мундир с криком облегчения протянет к тебе руки. Он готов броситься на шею… пронесло, чёрт побери, думает он!
— Что с вами, сударь? — равнодушно произнёс Лунин. — Извольте к барьеру. Мне захотелось выстрелить в воздух, но вам я делать этого не советую. Хорошенько цельтесь, иначе следующим выстрелом я вас убью.
— Я понял, — Первый мундир яростно вскинул пистолет и… буквально оцепенел от кинжального взгляда противника.
— Что вы медлите, сударь? — с ленцой зевнул Лунин. — Эка вас от страха перекосило. Целитесь с шести шагов и боитесь промахнуться. Ручка-то дрожмя дрожит. Вы меня утомили. Стреляйте, Бога ради.
— Не переминайся с ноги на ногу, Матвей, — мягко промолвил Режиссёр. — Наступает кульминационный момент. Твой соперник стреляет. Промах! Ты же, не глядя, палишь в воздух.
— К барьеру, сударь, — угрожающе произнёс Лунин. — Я не шутить приехал. И постарайтесь в этот раз попасть. В следующий раз в воздух мне стрелять утомительно...
— Погодите, — внезапно поднял руку Матвей…
— В чём дело?! — заорал режиссёр.
— Дело в том, — испуганно заторопился Спиридонов, — что мой визави не может сейчас выстрелить. В то время пистолеты были однозарядными.
— Ну и что? — с трудом сдерживая гнев, промолвил Режиссёр.
— Пистолет просто необходимо перезарядить. В зале наверняка найдётся знающий зритель. К примеру, известный писатель Станислав Федотов. Исторические романы сочиняет. У него всё везде по полочкам разложено. Не подкопаешься. Будет неловко.
— Что за Федотов такой выискался?
— Писатель, — зачастил Матвей, — в Томске живёт. Правда, до Томска с нашим спектаклем ещё доехать надо. Но есть авторитет поближе. Георгий Граубин, к примеру.
— Спиридонов, — простонал постановщик, — Бог с ним, с твоим Федотовым и с Граубиным в придачу. Ты же получил красный диплом в своём театральном училище. Театр — штука условная. Это даже первокурснику известно. Ты представляешь, как зависнет, какой нудной станет сцена дуэли, если мы последуем твоему совету. Начнём доставать порох, засыпать его, взводить курок. Зритель просто уснёт. И попробуй ещё раз что-нибудь подобное выкинуть — сниму с роли. К барьеру, знаток дуэльного кодекса! Я стреляю!
— Чёрт возьми, — отчаянно воскликнул Первый мундир, — я всего лишь пробил твою шляпу.
— Ты всего лишь пробил мою шляпу, — снисходительно усмехнулся Лунин. — Что же, я готов раскрыть свои объятья для нашего примирения. Ну, ну… только не надо так поспешно кидаться ко мне. И это после стольких издевательств с моей стороны! Ты — трус, которого всю жизнь именовали храбрецом. Трус, на которого государь император возлагал большие надежды. Ты всего-навсего любитель анекдотов, картежник, бабник. А сидишь на должности, где нужны деятельность, энергия, храбрость, чистота нравов!
— Мерзавец... мерзавец! — с бессильной яростью прохрипел Первый мундир.
— Ошибаешься. Не ярость, а благодарность в тебе должна быть. Ведь своим назначением на должность министра внутренних дел ты обязан мне. И тому, что в России был тысяча восемьсот двадцать пятый год, когда почти всё, хоть сколько-нибудь талантливое, хоть сколько-нибудь мыслящее было истреблено. Вот тогда-то всплыло то смрадное, что осталось. Но я не держу на тебя зла. Я сам в пояс кланяюсь и говорю: «Прости»...
— Стоп, на сегодня достаточно, — устало промолвил Режиссёр.
— Как же так? — недоумённо спросил Матвей. — Первый мундир придумал для декабристов иезуитские методы допросов, призвал на их головы кары, на которые не рискнул пойти монарх российский, зная, что Лунин согласился убить его.
— К этому вопросу, Спиридонов, мы вернёмся позже. Ты сегодня сделал большой шаг в работе над образом Михаила Лунина. У тебя завтра выходной. Перечитывай пьесу и думай, думай. Я знал, что не ошибся в тебе. Ещё вот что. Лунин был доверенным лицом Александра Первого. Царь, якобы, любил его за «необычайную правдивость». За неё Лунин и поплатился. В тюрьме и на каторге он провёл двадцать лет. Но не сидел там сиднем. Работал. Его письма на волю превратились в манифесты о свободе. Они расходились по всей Руси. Лунин, по собственному выражению, «дразнил медведя». Именно поэтому в его камеру и вошли убийцы. Впрочем, — он протянул Матвею пьесу, — я хочу, чтобы ты дома внимательно взглянул на этот текст и хорошенько подумал. В этом небольшом кусочке, как мне кажется, ключ к созданию образа Лунина. Прочти сейчас, не спеша. Прочти, ничего не изображая.
«Как странно, ты не можешь понять «прости», — начал читать Матвей, — за то, что я двадцать лет назад был молод, жесток и гадок... за то, что после тюрьмы моей понял это… — У актёра перехватило горло, он с усилием сглотнул и еле слышно продолжил: — Я в пояс кланяюсь судьбе, а тебе говорю: прости. Но не услышать «прости» сытому животному. А без «прости»... как умирать?»
— Вот, что в этой сцене главное. — Режиссёр отобрал у него пьесу. — Иди домой. И думай, господин артист, думай…