остров

Глеб Светлый



                повесть


      
                Остров

               

        Чтой-то типа предисловия



Да и ваще, зачем ходить вокруг да около? Мол, педерасты — это какой-то там гормональный сбой. Мол, они не виноваты; мол, в утробе матери они уже были голубые, как яйца у дрозда!


Ну, зачем ходить вокруг да около!? ЛГБТ, там, радужные флаги! Гей парады! Педофилы, там, изнемогают... И один из трибунов голландской партии педофилов вещает, мол: «Ну, ежели у вас чешется — ведь невозможно же, чтобы не почесать; иначе же, вы же, в ад попадёте!..» - о игривый ум, игривый ум! О озорник и проказник!


Как ведь он, ловко, нас всех поддел-то — тупых провинциалов! Как он Демосфеновским умом опрокинул Геркулеса на лопатки! И вот, значится, чешут!


Но зачем всё время ходить вокруг да около?! Не лучше ли сразу перейти к сути проекта! Мол: «Ну, родился, - мол, - я маньяком-убийцей! Ну, что ж тут поделаешь? - мол, - ещё в утробе матери: произошёл сдвиг по фазе — из-за шизофрении отца... там, из-за проклятия предков и прочей лабуды... - мол, - не виноват же я ни в чём, - мол, - гормональный сбой там...


Мать в раннем возрасте принимала наркотики... отец, значит, родился с этим родовым проклятием по мужской линии... и вот, у меня шизофрения. Ну, раздвоение личности! Ну, виноват ли я хоть в чём-то? В чём же я виноватый? Ведь раздвоение личности — эт-т-т-т-то болезнь — лечится в психиатрической клинике... в которую я естественно не хочу.


Ну, потому что! Не знаю как у вас, а у нас из психбольницы: мало кто выходит. Психов там каким-то образом изничтожают. Колют видать такими уколами, что даже ежели псих, очень даже захочет — но он не выживет.


Ведь как оно заведено в человеческом обществе? Ежели 
человека одеть в соответствующую одёжку и поместить в соответствующее общество и стены — то ты, как-то: автоматически просто — сразу - становишься уже не человеком. Будь то: армия, тюрьма, психбольница и прочие подобные заведения. И с тобой уже — то есть доктору-психиатру — можно делать всё что угодно; ставить то есть любые опыты. Всё одно врач-патологоанатом напишет то, что они решат. Ты для доктора просто являешься подопытной мышью.


Нет, если самый последний сумасшедший, встретится с этим же самым психиатром — вне соответствующих стен и соответствующей одёжки: то тогда они вежливо раскланяются, наговорят друг-другу: любезностей, кучу
разных комплиментов и улыбаясь разойдутся.


Дак вот, и ответьте тогда на этот вопрос: так стоит ли сумасшедшему попадать в психбольницу — если с ним там уже не будут вежливо раскланиваться и говорить любезности?


Иными словами: внешность наша, красота; мощь, как говорится, мускулов стальных — всё это одна мутотень: 
ежели вы находитесь ни в тех, в каких надо, стенах; и одеты не в ту - в какую надо - в тех стенах — одёжку!


Ну, то есть смысл понятен? Будь ты, там, хоть: Эйнштейн, хоть Ньютон, хоть боюсь даже сказать: Владимир Ильич Ленин, или даже Сталин! Но если ты оказываешься ни в тех стенах и ни в той одёжке: то никакой уже тебя ни ум не спасёт, никакая гениальность
и никакое величие и осанка.


Пойми, урод, (кем ты сразу же там становишься) что только полметра кирпичной кладки отделяют тебя от мира, где все с тобой здороваются и кланяются, и даже улыбаются... а здесь, за стенкою, тот же Сталин Иосиф Виссарионович получает пару ударов сапогом по морде и от него остаётся одно дерьмо. То есть он уже не ОТЕЦ ВСЕХ! НАРОДОВ, а так... ветошка вонючая у параши.


В чём оказывается заключено величие! Попади тот же Ленин в психушку: как бы он доказал, что он гениальнейший вождь пролетариата? Чем бы он доказал: ежели он, ни в тех (в каких надо) стенах и ни в той одёжке! На любые его гениальнейшие высказывания была бы только садистическая ухмылка врача, который держит его цыплячье горлышко в своей руке.


Так вот оно, где зарыта основа мироздания — в каких ты находишься стенах и что на тебе одето... а совсем ни в том основа: какой ты умный, какой гениальный и талантливый. Будь ты первая в мире красавица, или мужской эталон... но нужно быть в первую очередь — в тех стенах — в каких это принято стенах... или хотя бы, на крайняк, (на худой конец), в той одёжке: в какой ты пока всё ещё человек.


Но стоит, например, в психушке доктору, снять с себя белый халат: и он уже никто. Никто, ничто и звать его никак. О как! То есть ничем уже он, не отличается от сумасшедшего! Не даром же в дурдоме бытует такой афоризм (метчайшее так сказать высказывание) — мол: «Кто первый, в психушке, одел белый халат — тот и доктор!»


А вы говорите: ум, талант, гениальность... Всё это лирика и большая оторванность от жизни. Одёжка и местоположение — вот она — основа мироздания!»


Ну, теперь я надеюсь, все понимают почему маньяк-убийца не хочет «лечиться» в психиатрической лечебнице. А в связи с тем, что в обществе потребления
правят деньги... То есть белый человек сейчас не тот — кто белый, а тот у кого есть деньги; и негр, иными словами, сейчас запросто может стать белым, что собственно они сейчас и делают по всему миру. То есть чёрное стало белым.


И продают сейчас уже не чёрных детей, а белых — педофилам. И если то есть мы сказали: А! и Жо... ЛГБТ... то надо говорить и Я. Если мы пошли на поводу у желаний, у инстинктов: где любой спрос рождает предложение; то что уж тут целок-то из себя строить?! Если мы светское государство и совсем даже не религиозное.


Если у наших бедных детишек никакого «Закона Божьего» нет, ежели они изучают одни безбожные науки: в которых ясно сказано, что всё произошло из атомов и молекул; ну, размножились там, как-то... ну, там, естественный отбор... То сё...


То хватит строить из себя целок! ЛГБТ там... Гей парады... Говорить уже надо просто и ясно. Человек — это вершина эволюции! (как собственно и сказано в биологии). Человек — это центр Вселенной! А центру Вселенной, вы уж извините меня конечно, недотроги, но дозволено всё. То есть всё - со всеми остановками!


И ежели какая дура, или дурак попадутся вечерком, там, или ночью, какому-нибудь центру Вселенной — то на кого уж тут обижаться?! Ну, на кого уж тут обижаться? И кричать: «Спасите! Помогите!» Коли всё дозволено. Коли все мы произошли из-за смеси там разной: атомов и молекул. Ну, там, бульон в первозданном океане — атомов и молекул — с аминокислотами разными, нуклеотидами  и прочей барденью.


Ну и чего тогда верещать-то в подворотне, или за гаражами — коли всё дозволено?! У вас одно мнение, у маньяка-убийцы мнение совсем другое. И почему он, собственно, должен к вашему мнению прислушиваться, а не вы к его? На все ваши аргументы и факты: у него есть свои. Чем ваше мнение лучше его?


Если он уже действительно: родился больным шизоидом с раздвоением личности, как тот же педераст в утробе матери. Но почему педерасту можно, в современном мире, всё!? (Ну, это по последним открытиям учёных, там... по новым веяньям в культуре
Голливуда, там, Европы... сливки, как говорится, либеральной демократии... папа Римский, там, бьёт педерастам челом и кается пред ними...) а маньяку-убийце нельзя ничего?! По какому такому праву?!


По какому праву либеральные демократы, или просто либерасты, как их давно уже называют: за одних больных людей: рвут, как говорится в высоком слоге, свой анус! А за других, таких же больных людей: ни слова, ни полслова! Не, ну, обидно чесно слово!


А у него раздвоение личности и что теперь? Днём он входит: в свою любовницу, в жену, на работу — ну, то есть ведёт вполне даже приличный образ жизни. Детишек своих любит, там.


А ночью, вот, как чёрт в нём просыпается (хотя ни в аминокислотах, ни в нуклеотидах про это не написано... так, аллегория какая-то). Т.е. чёрт, как: аллегория, иносказание, там... Браво! Бис! Бис! (Не путать с бес!) То есть, ну, надо было как-то выразить: про что-то тёмное, подымающееся из нутра и приятно так щекотящее кишочки и сердчишко! Ну, в предвкушении адреналинчика...


Вот и лепили там разные: аллегории, иносказания — типа: чёрта, беса и сатаны. Ну, древний, русский язык... как-то надо было выразить отвлечённые мысли, там, идеи: ну, вот и напридумывали всяческую лабуду.


А ночью, ну, тянет его на чтой-то такое адреналиновое.
Выразить, так сказать, своё отношеньице к этому миру. Как наши всеми любимые современные экспрессионисты: описять, то есть, все полотна — в прямом смысле этого слова — и продавать их, как великие шедевры мировой, художественной культуры.


В его интерпретациях это выглядит так: всадить нож кому-нибудь в бочину, или в горло и насиловать, насиловать, насиловать!.. Адреналин и кайф: пробуждали его от дневной спячки и гнали по венам кровь.


Да и нормально так всё было. Понятно, что никакая тупая полиция — в жизни не найдёт хитроумного маньяка; который днём один — ночью другой, который продумал все пути отхода - на десять ходов вперёд. Пока сам маньяк, лет так через двадцать-тридцать своей кровавой деятельности, не придёт сдаваться: никакая тупая полиция его не задержит.


Ну, потому что им только бомжей на вокзалах гонять, да избивать до смерти тех же опустившихся от алкоголя бичей: живущих на помойке. Более ни на что: никакая полиция не способна. Дело-т ни в этом.


Но обидно как-то! Почему одним больным — с гормональным сдвигом — педерастам, - можно всё... И папа-римский бьёт им челом и просит у них прощения: за преследования их ранее и за беспокойства... А другим больным вообще ничего?!


Шизофрения — это болезнь. Так? Так. Раздвоение личности. Так? Так. Ну и почему одних больных можно жалеть там и холить, и дозволять им, там, некоторые шалости... как например педофилам: дозволено же усыновлять детей на законодательном уровне и насиловать этих детей сколько угодно. А другим нельзя:
ни с ножичком ходить, ни пырнуть там им: одного, другого... Это что за дискриминация?


И в одном случае, малый ребёнок, просто убивается духовно. Потому что: кто может вырасти из вечно насилуемого малыша — двумя мужиками? Вот кто может вырасти? Кто-нибудь, когда-нибудь ставил себя на место этого ребёнка — из тех кто принимал все эти законы за права ЛГБТ?


Из этого ребёнка может вырасти только сумасшедший человек - со всеми сдвинутыми понятиями о добре и зле. Который сам будет такой же жуткий извращенец. Если в чистую воду — без конца и края гадить — из неё не может получиться: удобоваримая, питьевая вода. Из неё будет только вонять и исходить гадость и мерзость.


И будет неудивительно, если годам к двадцати, этот сумасшедший человек уничтожит садистически: сначала двух своих стибанутых отцов, а потом будет, так же садистически, изничтожать весь окружающий его мир монстров.


Так вот, почему одним больным педофилам: возможно уничтожать людей духовно, что намного хуже чем физически. А другим — кто хочет просто резать людей на улице — этого делать нельзя? Вот почему??? Почему сказав буквы: АБВГ, мы отказываемся от: ЭЮЯ. Ведь это же алфавит, это закон.


Нельзя начав жить без Бога: продолжать оставаться людьми. Во Вселенной нет такого закона. Или ты с Богом и тогда ты человек. Или ты без Бога: и тогда ты кто угодно, но только не человек. Третьего во Вселенной не дано. Нет третьего варианта.


И посему как-то так странно наблюдать, как практически во всём мире победившие: ЛГБТ, гомосексуалисты, ювенальная юстиция: забирающая детей у родителей и передающая их на вечное изнасилование педофилам — завоевавшие весь мир Содом и Гоморра — изображают из себя приличных людей. Что, типа того, что все они тоже люди.


Но это неудобоваримо, господа. Ежели вы ушли от Бога, значит, вы уже в принципе — не люди. И почему вы до сих пор строите из себя целок и запрещаете резать людей на улице? Рассказывать в популярных передачах истории: как я стал маньяком. Что у меня было-де — трудное детство и я не могу: не насиловать и убивать одновременно! Ну, не могу и всё тут!


И посему, относитесь, как-то ко мне, господа, с пониманием. Желательно чтобы церковь попросила у меня прощение за вечное, какое-то притеснение. Да и вообще требую выдать мне, в связи с новыми веяньями:
усиленный паёк, пенсию (как особо потерпевшему), ну и протчее. Про усиленный паёк я объясню: бо энергии у меня много уходит: покрой днём жену, любовницу, ночью разыщи жертву (найди её ещё попробуй!) - нюансов много скажу я вам: поймай там, повали... Энергии много уходит.


Поэтому требую выдать мне усиленный паёк! Да и талоны на усиленное питание! Да. Либеральная демократия — это не шутка. Это значит, с пониманием надо как-то к людям, с пониманием. Нежнее, Георгий, ещё нежней.


                1


Яхта «Лариска», бороздя мировой океан, гдей-то в районе островов Общества, попала — ближе к вечеру - в густой туман — из которого, собственно, не вышла уже никогда. Ну, ежели исходить из показаний: радаров, пеленгаторов и прочей лабудени - нашей цивилизации.


В связи с тем, что во время входа в этот густой туман, никого: ни на капитанском мостике, ни в ходовой рубке — даже близко не было... Все сидели в это время в кают-компании и весело бухали... и поэтому вход в этот густой туман, как-то вообще никем не был замечен.


Яхта дрейфовала вдоль рифов куда-то к экватору... слева была бездна Тихого океана, справа красивейшие рифы: в которые ребятушки днём погружались с аквалангами, д и без; и наслаждались этими райскими видами: разноцветных рыбок, губок, д и главное-то кораллов. Вот же где красотища-то! Вот же где рай земной! Да?!


Ну и казалось бы, ребятушки, ну и чего же ещё-то вам надо?! Живёте как в раю, наслаждаетесь красотами  коралловых рифов. Вечное лето здесь, круглый год! Ну, чего же ещё-то — казалось бы?


Но у русских почему-то так было принято. Ну, понятно, мол: что красота, что рай земной, там, вечное лето и т.д. Ну, это как-то понятно, это мол, как-то и так всё есть... (почему понятно??? Почему и так всё есть? (прим. автора)).


Но мол, чтобы стало ещё веселее!.. Вот это просто кайф! Вот это русское, непритязательное мышление умиляет до тошноты. Почему оказавшись среди райских красот (той же собственной красивейшей страны России) — среди таких пейзажей, среди которых только сядь и внимай, впитывай ты эту красоту: всеми порами, пей её глазами и дыханием: и год, и два, и три.


Закаты, рассветы, день, ночь, - на этой сакральной земле, среди волшебных и сказочных красот и пейзажей. Ведь от одного только созерцания этой красы: можно погружаться в нирвану и становиться небожителем.


Но почему-то у русских это не принято. У них почему-то принято оказавшись: среди девственно чистого леса, среди кристально-чистых родников и озёр родной страны, - начать употреблять молоко от бешеной коровки: от которой они сами в скором времени становились бешеными. Ну, то есть, далее было уже совсем, то есть, ни до каких красот. Живыми бы, как говорится, остаться.


Главный из пенителей морей, кэп яхты Спартак Гекторович Заза, в это время как раз произносил какой-то заздравный тост; а помощник его Липа: вместо того, чтобы поставить яхту на якоря — после дневного дрейфа - а потом уже идти отдыхать от своей трудной вахты; просто отпил как-то из бутылки половину — уже бывши, до этого, более как навеселе — и никому ничего не говоря, ушёл в свою каюту и отрубился.


У него вообще был такой моментик, фишка так сказать, конёк м-м-м-м-мать, - «удаляться по английски» - никому то есть ничего не докладая. А яхта так и продолжала дрейфовать среди бездонных просторов Тихого океана.


Конечно, совсем даже не факт, что если бы Липа не покинул ходовую рубку — то она бы не вошла никогда в тот злосчастный туман. Ну, если бы он даже и поставил «Лариску» на якоря, что её туман бы не накрыл. Хотя, кто знает, кто знает? Порою самые невероятные идеи и не выглядят совсем дурацкими. Вернее выглядят, но тем не менее, каким-то чудом, спасают. Как-то так.


Яхта несколько раз теранулась о рифы килем (чего кстати никто не заметил) ещё до входа в туман... Ну, а потом... а потом стало совсем хорошо.


- Господа, - восторженно как-то произносил в это время речь капитан Заза, - господа, я старый пенитель морей, старый морской волк, старая морская акула...
- Спартак Гекторович, ну вы как-то преувеличиваете... - молвила здесь нараспев Варвара Леонидовна - немолодая дама, которая участвовала конечно в общем застолье, но в одном из объёмных её стаканов всегда была налита минералка, а в другом сок манго, - ваши виски посеребрила конечно седина, но от этого мужчина ещё больше нравится женщинам.


- Да я не о том, Варвара Леонидовна. Я о морской моей жизни. Избороздив, так сказать, все моря и океаны нашей планеты, вспенив кристально-чистые волны в самых отдалённых уголках родной земли, голубой нашей планеты...
- Послушайте, кэп, это скучно, - надула губки Светочка — юная дама; как про себя её кто-то называл: мадам три Э — экзальтированная, экстравагантная, эксцентричная. - Поставили бы музыку что ли... ведь в конце-концов, один только рокот вашего баритонального дисканта — кого угодно приведёт в уныние.


- Сударыня, одну токмо минуточку; одну минуточку, сударыня. Будет вам и музыка, и пение сирен, и какава с мармеладом, - так успокоительно баритонировал — переходя в бас и мурлыкая при этом - Кэп.
- О боже, - Светочка закусила намалёванную в алый цвет губу.


- Вот смотрите, мадам Бухалова, - (такое фамилиё было у Светочки) — Разве никогда у вас не было такой ситуэйшин?.. когда вы бежите куда-то, бежите... вся в планах, вся в надеждах, вся, там, в эмоциях; жизнь бурлит в вас, кипит, бьёт ключом — как гейзер какой-то: минеральной и полезной воды!..


И вот, осталось вам только сесть, там: на автобус, на трамвай, я не знаю... на паром ли какой, ну, чтобы уж, как говорится: доехать и завершить ещё какое-то ваше — одно из великих дел.


И вот, вы добегаете, значится, добегаете до этой остановки... Ну, вся то есть такая бурлящая!.. И всё. И всё на этом. Ни автобуса, ни трамвая, ни парома. Ни-че-го. То есть абсолютно ничего.


Метёт метель ли, заметает ли вас мокрая листва с дождём...
- Скажите, кэп, вы поэт?.. - перебила его вдругорядь Светочка.
- Ну, ни без этого конечно... - даже немного смутился капитан.
- Ну, дак идите и пишите стихи! - запорхала своими ноздрями мадам Бухалова.


- Светлана, - строго сказала ей дама тяжёлого поведения
Симона Минздравовна Симонян, - ведите себя прилично.
И смерила её уничтожающим взглядом.


Гекторович был под кайфом и не собирался даже ни на кого обижаться. Он и так-то не обижался ни на кого и никогда. Не родился ещё на свет такой человек, который вывел бы его из себя.


- И вот, метёт ли метель, засыпает ли вас мокрая листва — вместе с моросящим дождём... - продолжал, всё более и более вдохновляясь, капитан, - но вы стоите на этой остановке и всё. И никакой движухи, никакой жизни, - глухо, как в танке. Все виды транспорта как-будто вымерли все и жизнь остановилась: навеки, навсегда.


Так, смотришь на заметённые снегом ветви дерев, на жмущихся друг к другу снегирей...
- Боже, - воскликнула здесь - не в силах более сдерживаться — мадам Бухалова. - Кончится ли это когда-нибудь, или нет?! Вы когда-нибудь видели вообще, чтобы снегири жались друг к другу?


Капитан тут немного опешил и задумался:
- Нет, этого я конечно не видел... но как-то же эти птицы размножаются?.. Ни взглядом же!
- Жуть какая-то, - цедила Светочка.
- Госпожа Бухалова, - это было снова Симона Симонян. - Поскромнее будьте.


- Дак вот, смотрите значит, на воробышков нахохлившихся на ветвях, смотрите на падающий и заметающий всё снег... и начинаете уже думать так: «Куда я бегу? Зачем я бегу? Для чего я бегу? Миллионы лет до меня всё было так: падал медленно, мерно, невесомо снег... сидели на кустах нахохлившиеся птички, дул какой-то такой же вот — безразличный к жизням этих маленьких птичек: ледяной и пронизывающий, всё насквозь, ветер и выдувал тепло из эти маленьких и пернатых, и пушистых комочков жизни.


Когда замёрзнет  эта маленькая птичка? Сейчас ли она заледенеет? Немного позже ли? Какая разница для ледяного и пронизывающего до костей ветра? И было так всегда и будет так всегда. А я... А что собственно я? Куда я бегу? Зачем я бегу? Почему я бегу?


Не так ли и я, заледенею когда-нибудь от этого пронизывающего и безжалостного ветра и хлопнусь, как голубь: клювом в асфальт.


И что от всего от этого толку? Какой вообще от всего этого толк? Не было ли так с вами когда-нибудь, сударыня? - так обратился он к Светочке.


Та хмыкнула и пожала плечиком:
- Клювом об асфальт... это моветон.
- Яхта моя «Лариска» - это та же самая остановка: на которую вы пришли; а автобуса нет, трамвая нет. Ничего нет! И вот, стоишь так на палубе: смотришь туда — в дымку горизонта... мерно покачивается палуба, одна волна накатывает за другой... они шумят, они плещутся о борт... и навевают что-то... и было так всегда, и будет так всегда... И в этой ли лазури, и в этой дымке ль, иль в этих бликах солнечных зайчиков, играющих на яхте, раствориться...


Куда бежишь, человек? Зачем бежишь? Для чего бежишь? Такие вот, всё вопросы возникают, - умилялся здесь Спартак, или, скорее всего, водяра это в нём умилялась. - Не является ли всё это суетой-сует? Ну, вся жизнь-то наша!.. Вся жизнь только суета-сует и ничего боле.


- Кто куда сует? - молвил ещё один немолодой мужчина, 
господин Блюм, он всегда почему-то был пьянее всех.
- Да нет, Карст Крабович, - успокаивал его Кэп, - это высказывание такое — суета-сует: тщета, суета, прах — которую, как пыль сдует с ног и всё.


- Вы уж извините меня, Спартак Гекторович, - это была Варвара Леонидовна, - но я позволю себе с вами не согласиться. Да и вообще, кто это придумал? Суета-сует... По-моему — это был человек величайшего о себе мнения. Коий бросил так взгляд долу — видит: там, бабы у речки бельё выколачивают, тут пастух гонит стадо коров, далее ребятишки бегут без штанов — сопли утирают.


Ну, он так взял да и брякнул — от величайшего к себе самолюбования: «Суета, - де, - сует». А то, что женщины эти обстирывают свою семью и не все из них даже здоровые. То есть они буквально подвиг совершают — работая в наклонку. Подвиг ради Любви.


То, что пастух этот единственный кормилец в семье: и хошь не хошь, а надо идти, вставать в такую рань, чтобы кормить свою многочисленную и болезную семью — вы думаете это не подвиг? Просто ходить на работу: в дождь ли, в снег ли, в жару ли, в холод... выслушивать тупые придирки и крики от начальства. Страдать всеми фибрами души: от какого-то не совсем здорового окружения, на этой работе:


кто-то обязательно тебя подсиживает, кто-то на тебя стучит, кто-то просто ненавидит — за то, что ты есть... то есть страдать, но идти на эту работу — не взирая ни на что: чтобы кормить детей, чтобы платить за жильё, чтобы существовала твоя семья — это не подвиг? Страдать ради Любви, страдать во имя Любви! Я считаю что это величайший подвиг во имя Любви.


Попробуйте оспорьте моё мнение.


- Но послушайте, мадам Югра, Варвара Леонидовна, ну, это во-первых Библия — и это оттудова высказывание.
- И это мне ни о чём не говорит. Что, по вашему раньше дураки что ли не жили? - парировала она.
- А во вторых, ну, всё одно это: тщета, пыль, преходящее. Все мы умрём. «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым!» - и если бы Серёженька Есенин не сказал так, то я бы так сказал обязательно.


- Мне кажется, - молвила госпожа Югра, - что всё, что касается Любви — всё это вечно. И всё это не проходит никогда. По-моему даже как-то так, что всё, что мы Любили — здесь на земле — мы забираем с собой в Царствие Небесное. Мы и там продолжаем жить со своей Любовью, а всё остальное отваливается от нас, как шелуха.


Ну, вот, например, если вы Любили здесь на земле Русскую природу — то и там вы будете жить среди красот Родной природы. Или если вы Любили какого-то человека и это была Любовь обоюдная — то и там вы будете жить вместе — в Царствии Небесном. И здесь даже не важно, какая Любовь: матери ли к сыну, сына ли к матери, или же сёстры Любят друг-друга... а всё остальное отпадает, как шелуха. Да, да, я именно так думаю.


- Да нет, - так сказала Симона Минздравовна, - «Суета-сует» - это абсолютно пустые хлопоты. Бегать и суетиться из-за разных там мелочей: достать ли какую-то там косметику, или джинсы — невзирая ни на что. Быть то есть рабом моды, или там: рабом рекламы. Увидела что-нибудь: и мне это хочется, и я такую жу хочу. То есть: зависть, алчность. Вот эта вся дребедень и названа суетой-сует.


Там, всё отдать: за «Дольче Габану», или всё отдать за автомобиль, за иномарку: влезают в какие-то немыслимые кредиты и долги. А ведь могли бы прожить и без всего — без этого. Вот это помрачение рассудка и названо: «Суетой — сует» - ведь это же натуральное сумасшествие, когда хочется ещё чего-то — чего у тебя нет — хотя прекрасно обошёлся бы и без этого.


- Но это тоже всё непросто. Ведь за другого человека жизнь не проживёшь. Дай Бог за себя-то её прожить. А осуждать, так вот огульно. Это всё одно, что осуждать гусеницу: за то, что она гусеница и живёт только, чтобы жрать и гадить: и губит, мол, всё окружающее пространство, а не порхает как бабочка. Мол, ай-я-яй, как же так, что за свинство!


А то, что каждое существо на нашей планете должно пройти, какие-то этапы развития, какие-то ступени, какие-то периоды... а потом уже запорхать красивейшей бабочкой — об этом почему-то все забывают. Не надо ли, здесь, вести себя поскромнее. Вспомнить где-то и свою молодость. Вспомнить, что и вы не родились такой вот мудрой сразу, а всё это приобреталось годами и десятилетиями: вся эта мудрость, опыт, знания.


То есть, быть как-то: мягче, тоньше и деликатней. Я к этому только призываю.


- Всё это конечно чудесно, сударыня. То что вы говорите, - продавливала своё госпожа Симонян, - но кто-то должен на этом свете говорить: что такое хорошо и что такое плохо. Кто-то должен нести в этот мир Божественную истину. Кто-то должен светить маяком: заплутавшим и заблудившимся путникам, которые ещё и больны на голову.


Для этого вот и существуют, все вот эти высказывания святых и мудрых людей, - типа: «Суета-сует», «Не суди и не судим будешь», «Что посеешь — то и пожнёшь» и т.д. и т.д. до бесконечности.


- И всё таки надо как-то мягче с людьми, нежнее что ли, с пониманием...
- Ну, не всегда получается говорить нежно. Тем более, когда говоришь: что есть хорошо, а что есть худо — это просто всегда против шерсти, - ну, тяжёлого поведения была дама Симона Симонян.


- Но сударыни, уважаемые дамы и госпожи, - заплетыкивал своим языком Спартак, - я совсем, собственно, не про это и говорю-то... А про то, что: «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым...», - долбил и толмил кэп свою единственную тему. - Я про это и что понимаешь ты всё это, только созерцая какие-то извечные движенья жизни, извечную природу, вечный, так сказать, маятник...


- Извечные движенья жизни, - сие был господин Блюм, - это вы про фрикции?
- Карст Крабович, вы совсем уже охамели! - Симона Минздравовна была в своём репертуаре.
- Прошу пардону, но что я сказал неестественного? Нежизненного, так сказать!..
- Вы ещё и продолжаете своё хамство возводить в степень.


- Вот слушаю я вас, Спартак Гекторович и не понимаю, как вы живёте? - это была вновь Варвара Леонидовна. - Я уж молчу о том, что среди нас присутствуют молодые люди: Светочка и Стасик, и у Станислава и так, не всё в порядке с наркотиками. И он подумает: «Вот, вот, а ведь пральна я делаю, что травлю себя наркотой: раз всё тщета, всё дым, всё суета. Не надо ли, в связи с этим, устроить пир во время чумы? Развеяться, та сазать, на прощанье!»


То есть и на них вы действуете неблаготворно, но как вы вообще сами-то живёте? С такими-то наклонностями: не тошно ли вам жить?! Ведь жизнь здесь полностью обессмысливается.
- Но что я вам хочу сказать на это, Вар-вар... Варвара Леонидовна. Ещё ведь древние греки глаголили: «Ин вино виритас!» - а нам, что остаётся делать, когда истина в вине!


- Вот и я про что, - согласилась она. - Вот и я о том, что так оно: одно к одному и идёт. Одно к одному. Зачем жить? Не лучше ли в наркотиках угробить жизнь свою!
- Истину глаголите, дети мои! - это был вновь господин Блюм и вновь ни к селу - ни к городу.


Спартак здесь уже не выдержал и засадил в себя добрых пол стакана коньяка «пять звёздочек».


- А то, что жизнь наша вечна и что все мы идём к Богу нашему — Любви: об этом вы не слыхали? - спросила госпожа Югра, - и что сатана всё делает, чтобы мы через разные, там, кайфы: ушли от Любви навсегда — в ад. Об этом вы тоже никогда не знали?


- Н-н-н-ну, вы скажете тоже, Варвара Леонидовна, - мотал головой Спартак. - Сия гипотеза недоказуема и что об этом говорить? Сазать-то хоть что можно, а толку что от этого? - молвил он и влил в себя ещё пол стакана коньяка — бо слишком уж долго он ждал завершения своего тоста.


- То есть по вашему, тысячи лет, до вас, жили одни идиоты. И вот, наконец-то! В конце-то концов! Вопреки, как говорится, всему! Во Вселенной, всё таки, произошёл переворот и родился господин Заза. И говорит так: «Ну и дураки же вы все!.. Челом там били непонятно зачем. Деньги последние тратили на строительство храмов, церквей и т.д.


«Жить надо в кайф, жить надо в кайф, жить надо в кайф!..» - как ктой-то там поёт. Вы об этом, господин капитан?
- Да, а что? - взбодрился как конь Кэп, - да я об этом, - и локоток его соскользнул, так, со стола и он кайфанул от этого. О как же он кайфанул... - вы хотите сказать, что умные люди устраивали Варфоломеевские ночи, бесконечные войны, революцию семнадцатого года?


Уж самая, так сказать, умная страна — Германия — у которых всё по уму, всё, как говорится, по полочкам, всё: чики-пыки, тики-так, тип-топ... и то, вдруг, всей страной начинают кричать: «Зик хайль» - и выбрасывать руку в фашистском приветствии!
- Выбрасывать руку, или выкидывать руку? - задумался здесь Карст Крабович. - Дилемма, господа.


- И вы хотите сказать, что до меня здесь жили какие-то умные люди?! То они друг-друга для потехи убивают, то им, вишь ты, кожа не та. Ну, не того цвета. То глаза, мля, не того разреза. То, вдруг, решает какой-то народ, что они де богом избранные! и в связи с этим заметьте! В связи с этим! Начинают уничтожать все другие народы: от мало до велика.


И вы хотите сказать, что до меня здесь жили не идиоты?


                2


- Я хочу сказать про вашу совесть, - молвила Варвара Леонидовна. - Как вы с ней живёте? Как вы с нею разговариваете с утра?
- С кем? - икнул кэп. - С совестью? Но что я хочу сказать вам на это, Вар-вар... Варвара Леонидовна: «Любишь кататься — люби и саночки возить», за всё в этой жизни надо платить. А как же!? Поработай, как говорится, потрудись: получишь и денежку. А как же? Такой закон жизни!


- Это вы про что?
- Ну, как про что: про алкогольное отравление — с утреца. Невозможно так жить, чтобы был один кайф. Наступает и отходняк, наступает и отходняк. Закон природы.
- Я вас спрашиваю про совесть. Что говорит вам с утра ваша совесть?
- Ну, алкогольное отравление, это ясно — мысли тяжкие...


- Иными словами, вы отрицаете наличие, у себя, совести? - допытывалась госпожа Югра.
- Не, ну, там, конечно же и совесть мучает: «Зачем пьёшь, да почему? Мол, де, печень уже и так вся отвалилась...» - ну и т.д. Но я сейчас не в настроении об этом говорить.
- А я представьте в настроении; я только что вошла во вкус.


- Вы что же, сударыня, полагаете, что говоря нам про совесть, вы открываете какую-то Америку? - воспроговорил ещё один мужчина, который как и все дамы пил только минеральную воду, или сок. Звали его Варфоломей Калистратович Сципион. - Что вы хотите этим сказать?


- Только то, что совесть и есть наша связь с Богом и с бессмертной нашей душой.
- С бессмертной душо-о-о-ой?.. - протянул господин Сципион. - Слова-то какие. А хоть одно доказательство есть у вас — ваших слов? Или лишь бы языком махать, как метлой.
- Господа, - встряла Симона Симонян, - я женщина слабонервная, но на руку сильная. И я бы попросила всех: вести себя прилично.


- А вы чем объясните совесть, когда даже маньяки идут сдаваться в полицию — не из-за того, что их загоняют в угол, а из-за того, что их загрызла совесть. Волцем серым вцепилась и не отпускает, - Варвара Леонидовна, госпожа Югра: была на подъёме. - Совесть рвёт на части их, как стая волков. Чем вы это объясните?


- Да, мало ли чем? - спокойно так рассуждал Варфоломей. - Мало ли на земле сумасшедших?! Сначала не пойми зачем: людей режут, потом не пойми зачем — идут сдаваться.
- А то, что это несколько странное сумасшествие — вам никогда не приходило в голову? - стояла на своём мадам Югра. - Действующее так, как-то, очень уж однообразно: по одной только накатанной дорожке.


Ведь стыдно никогда не бывает за хорошие поступки, за светлые деяния. Стыдно бывает только за мерзости и гадости: привнесённые человеком в этот мир. И значит, это никак не сумасшествие: действующее так однообразно. Сумасшествия всё ж таки очень разнообразны: большая, то есть, у них амплитуда колебаний — в разные стороны.


А тут, испокон веков: одно и тоже, одно и тоже — как нетленный закон природы: за добрые и хорошие поступки, тебе никогда не бывает стыдно и совесть тебя не мучит; а вот уж за негатив, который ты выдавал в кристально-чистый мир: стыд и совесть будут тебя выжигать и жечь, как в геенне огненной. В эту собственно геенну: нас и приводит — наша совесть. Ну и чем вы это объясните, господин Сципион?


- Не знаю, чудес много на земле... далеко не все они поддаются вразумительному объяснению, - это Калистратович.
- Ну вот, для этого объяснения и приходил к нам Христос, - мадам Югра была в ударе, - чтобы сказать нам всем, что душа с рожденья Христианка. И это закон природы. И не надо идти против рожна (то есть кола, оглобли), что, мол, тяжко переть супротив рожна - со своей Светлой душой, которая хочет только Любви, только нежности и доброты...


Идти против души, которая, твоя родимая: хочет только спасать и спасать - других людей, природу, животных — это всё одно, что переть против рожна, против оглобли. То есть колом-то тебе хресь: по телу-то твоему белому и нежному... а ты так, захлёбываясь кровью... встаёшь так, и ничо... качаясь и малёхо только отлежавшись: вновь прёшь против рожна.


Тебе оглоблей-то хрясь - уже по черепушке, а ты через сколько-то часов придя в себя и немного отудобев: с выбитыми жубами, с раздробленной черепушкой... паки и паки: пошли в кабак собаки; паки и паки прёшь против Любви, против совести, против доброты. Как вы, господа пьющие, кажинный день после пьянки — во время отходняка.


Вот вам всем и задаётся этот вопрос в Библии, в Новом завете, в деяниях Апостолов о Павле: «Савл, Савл, тяжко идти против рожна?» В вашем случае: «Спартак, Спартак... Варфоломей, Варфоломей... Карст, Карст... Станислав, Станислав, тяжко идти против рожна?


Помолчали все, обдумывая вышесказанное.


- И всё таки, это всё недоказуемо! - брякнул вдруг Стасик, молодой человек с зелёными волосами: то есть именно на чёрных и кучерявых его волосах — была сия поляна из свежей зелени.
Он не пил, но время от времени, выходя так из наркотического забытия, присасывался к своей дымящейся стеклянной трубочке... И кто вообще из мужского населения яхты был более невменяемым: сказать было трудно.


Светик смотрела на единственного принца - на их посудине и как-будто даже о чём-то сожалела. Ещё одна  дама находящаяся в кают-компании Инесса Северовна Тайга — дама средних лет — была так же неравнодушна к Стасику... Ну, такая уж судьба всех русских женщин: найти именно какого-нибудь урода появившегося на горизонте — в их поле зрения - и влюбиться в него по уши. Что, мол, по другому и быть не может.


- Это вы, Станислав Виттович, о чём? - спросила его мадам Югра.
- Обо всём!.. - кайфовал Стасик, присасываясь вдругорядь к своей трубочке и уплывая, на каких-то опийных парах, всё дальше и дальше.
- А конкретнее, господин Кряж, - настаивала она. Стасик даже пожалел, что открыл свой ротик и что его отвлекают: от звенящих колокольчиками сновидений...


- Вам никогда не бросалось ли в голову: некоторое, так сказать, несоответствие?.. Зум, зум... зум-зум...
- Несоответствие чего? Вы про что? - не давала ему погружаться в кайф Варвара Леонидовна.
- Несоответствие, - вновь вышел, с сожалением, в трёхмерное пространство Стасик. - Например, обычная, среднестатистическая. Российская семья.


Ну, там, папа: в драном трико, в майке-алкоголичке и сам алкоголик, - выходит так с утреца на кухню, с похмела... и вот, глотает присосавшись к носику чайника — содержимое его. Уж что там кипятили вчерась... сколько ли раз, там, кипятили... Но у него «горят трубы» - выражаясь милейшими российскими перлами: и ему, как говорится, не до этого. В голове его одни маты, руки его трясутся, да и вообще весь он трясётся.


На кухню выходит его благоверная - вся в фингалах: кто
там кого, из них, вчера убивал — сказать трудно. Тем более, что сами они этого не помнят. Благоверная, какая-нибудь Зойка, или Нинка: трясущимися руками ищет в пепельнице окурочек побольше. По радио надрывается Александр Серов: «Я люблю тебя до слёз, каждый вздох как в первый раз...» - как глаголил, когда-то Игорь Крутой: «Высокая, мля, поэзия».


Зум-зум... зум, зум, зум... «Лепестками белых роз, я наше ложе застелю...»


Здесь Стасик вновь потянул в себя из стеклянной трубочки — ну, он видел то — о чём говорил.


- Другая картина: садо-мазо — супруг уже не может возбуждаться без садизма над своею слабой и беззащитной женою. И вот, он измывается над ней, измывается и издевается... а она всё унижается, унижается и унижается: причём оба получают от этого наслаждение.
Слабо играет, чуть слышно, приёмник: «Любовь похожая на сон, сердец хрустальных перезвон...» - наяривает певица.


- Вот она! - воскликнул здесь господин Блюм, - пляска святого Витта.
А Стасик по обыкновению:
- Зум-зум, зум-зум-зум... Или интернат для идиотов, - ну, для детей алкоголиков, которые в ужасе своём остались жить... И вот, живут, благодаря только государству... Но вот, у одного из идиотов задымилися, значит, половые чувства на идиотку... Ну, выросла капуста. И он, завалив, значится, под кустами идиотку:
насилует её, с текущими слюнями...
Из динамика интерната: установленного в парке, доносится песнь: «Ты-ы-ы-ы-ы моя мелодия, я твой пре-е-е-еданый Орфе-е-е-е-ей...» - баритонирует Муслим Магомаев.


Или в сумасшедшем доме, когда лечащая врач решила,
что назначенные ею лекарства, всё ж таки, успокоили насильника и убийцу: подвергнулась нападению, со стороны больного, совершенно, то есть, для себя — даже неожиданно.
И вот, он насилует её и душит, значит, одновременно, как с десяток прошлых своих жертв и она в предсмертном ужасе слышит свой зазвонивший телефон с песней: «Да святится имя твоё-ё-о-о-о-о, да святится имя твоё-ё-о-о-о-о-о...» - Валерий Ободзинский, как говорится, подключил всю свою гениальность.


Или в балете с чудесной музыкой «Щелкунчика» и «Спящей красавицы» - кавалеры, танцовщики: шпилят не дам — в дамском коллективе, которые естественно, соответственно, поелику так полагается: влюблены в них все по уши, как кошки — ну, как и в балетах, которые они представляют... а шпилят друг-друга.


- Вам не стыдно, Стасик, говорить это?! - Симона Симонян в своём репертуаре.
- Мне должно быть стыдно?... Это ещё и мне должно быть стыдно? Я высказываю своё мнение... а что я высказал, что-то не жизненное, или противоестественное, или фантастическое?
И потом, я вам не Стасик, а Станислав Виттович, или господин Кряж.


- Станислава Виттовича нужно ещё заслужить.
- Ну, тогда: господин Кряж, я же вас не называю, Симка.
- Вы совсем уже наглость потеряли?! - молвила привставая Симона Минздравовна, но тут между ними возник Светик:
- Господа, я предлагаю всем успокоиться, - сдерживала она еле-еле, двумя своими ручонками, дебелую и мощную даму Симонян.
- Скажи ей спасибо, щенок! Щас бы полетел у меня вверх тармашки — с яхты.


- Бью вам челом, белая госпожа, - юморительно воскликнул Стасик.
- Я же говорю вам: это и есть «пляска святого Витта», - настаивал Карст Крабович. - Кстати в средние века, довольно таки распространённая болезнь.
- Я ничего не понимаю, господин Кряж, - вступила Варвара Леонидовна. - О чём это вы?
- Ну, как это о чём?.. Зум-зум, зум, зум, зум... - потянул он в себя из стеклянной трубочки, - о несоответствии...
- О несоответствии чего?! - пыталась понять его госпожа Югра.


- Ну и чего же тут непонятного-то? - Стасик был очень недоволен, что влез в этот разговор и ему мешали кайфовать. - Несоответствие всего. Всего, что угодно. И несоответствие высокой поэзии, как выразился, мля, Игорь Крутой и жизни. И несоответствие искусства и человеческого поведения. Несоответствие: всего, всегда и вся.


Например, тех же книг и жизни. Одно дело: рыцари в романах мчащиеся через горы к любимой с развевающимся плюмажем (или попросту с пёрьями) и совершенно, то есть, другое дело: Дон Кихот Ламанчский — с бритвенным тазиком на голове. Одно дело — есть фантазии, а другое дело: мерзкая и пошлая жизнь.


- Ну, это ладно... Ну и всё таки, вы к чему хоть, это всё наговорили?.. Я не пойму... Я говорила про нашу совесть, которая исходит: от нашей бессмертной души, от Бога. Тут вы говорите о несоответствии. О каком несоответствии?
- Обо всём! Обо всём!.. О полном несоответствии, каких-либо идей и жизни.
- И всё-таки применимо к нашему разговору о совести. Где здесь несоответствие?


Госпожа Тайга видя эти муки Стасика вступилась за него:
- Ну, неужели непонятно, мадам Югра? Когда Станислав Виттович говорит нам о несоответствии: он говорит вам обо всём. Ну вот, например, вы сударыня, - обратилась она к Симоне Минздравовне, - решили, значится, научить нас, всех здесь, что такое хорошо и что такое плохо... Хорошим, так сказать, манерам. То есть, типа того, что вы святая. А сами чуть что: лезете в драку, как пьяницы возле кабака.


- Ну, спасибо, - молвила здесь госпожа Симонян.
- Пожалуйста. А вы Варвара Леонидовна, вы что же безгрешная? Вы заполнены грехами, как все мы — по маковку и даже глубже, но постоянно толкуете нам о чём-то возвышенном, о каких-то светлых идеалах: как-будто мы все - не пойми кто, а вы, вот такая вся: неземная, возвышенная, эфемерная и ангелоподобная.


- О Господи, деточка, да у меня даже в голове ничего подобного не было. Я, ей богу, не считаю себя выше кого-то из вас. Уж поверьте мне на слово. Я говорю о истине. О вечных законах мироздания. И только о них.


- И всё равно: все святые, которые жили на земле и тоже несли нам всем истину, и космические законы: они называли себя — в итоге всей своей жизни — последними грешниками и больше никем. Потому что, как бы они не молились, как бы они не крестились и как бы не били челом об пол: но ни гордыня от них никуда не уходила, - что они, мол, лучше других; ни злоба — к тем кто «бухает» и колется — пока они молятся.


И что, по вашему, это соответствие? Говорить одно, о возвышенном... А самим оставаться грешниками. Как были то есть — так и остались.
- Ох слава богу, ну, сейчас я хоть немного вас поняла, - отпила мадам Югра свой сок манго. - Я правда дико сомневаюсь, что господин Кряж именно это имел в виду...


Он имел в виду только то «Несоответствие», когда действительно есть большая разница: между рыцарским шлемом с плюмажем (т.е. пёрьями выдранными из попы у страуса) у Айвенго там, или Ричарда Львиное сердце и их высокодуховные поступки... и бритвенным тазиком на голове сумасшедшего Дон Кихота, который совершал одни лишь сумасшедшие действия, а вокруг него расстилалась пустыня...


Бескрайняя и безгранная пустыня: пошлости, мерзости и скотства... И кто был в этом всеобщем каком-то сумасшествии: более сумасшедшим??? Дон Кихот, или же все остальные, окружающие его люди — сказать было трудно. Ну, просто у одного это сумасшествие было с видениями и галлюцинациями, а другие просто бредили так: параноидально от рождения и жизни-то другой не знали и не ведали (хоть и без галлюцинаций),   
- кроме как: вечного поиска денег и удовлетворения всех других — низменных инстинктов.


И естественно, что у читателей: деяний Дон Кихота, закрадывались даже здесь, ненароком как-то, сомнения:   
«А были ли, - мол, - в этой всеобщей какой-то пустыне: скотства, мерзости и пошлости, когда-то и благороднейшие-то рыцари, которые выдирали из попы птицы перья и вставляли себе в голову?! Были ли эти героические рыцари, когда-то в нашем сумасшедшем мире?


Или же ими двигала та же паранойя, что и у всех — это:
жажда наживы, гордыня (что я мол, лучше других — невзирая ни на что!), злоба и инстинкты размножения, -
как у тех же пингвинов, которые даже из миролюбивейших птиц, превращались — на период размножения — в обезумевших самцов.


Задать, например, такой вопрос: «А смогли ли бы эти рыцари принимать участие в турнирах — если бы у них не было яиц?»
А если бы не смогли... ежели: зачем им без яиц и принимать-то участие в рыцарских турнирах? То тогда само собой возникает вопрос: «А чем тогда эти рыцари отличаются от деревенских петухов: с теми же пёрьями,
с тем же боевым и отчаянным настроем, с той же сумасшедшей жаждой размножения?!»


Ответ получается до непростительности прост: «Когда у тех и у других куриные мозги! То чем же они отличаются: друг от друга? Да ничем!»


И здесь господин Кряж делает оригинальнейший, вдруг,
вывод (оригинальнейший, как ему кажется: хотя к этому же выводу приходят все бомжи на помойке! Вернее так: сначала, то есть, они приходят к этому выводу, а потом уже оказываются на помойке!), что раз вокруг правит одно только скотство — кто сильней тот и прав, низменные инстинкты, сумасшествие и прочая мерзота: то не стоит ли просто погрузиться в наркосон (т.е. в то же самое сумасшествие, что и у всех), чтобы, мол, всего этого не видеть!..


«И здесь, - мол, - целых два плюсика в этом моём сумасшествии!.. - так думает он. - Это целое моё оправдание, что я, - мол, - не такой, как все! и не желаю жить в их мире скотства! И даже не взирая на всю мою потерю человеческого облика и превращения меня самого в скота и монстра: Я всё ж таки становлюсь лучше всех! То есть чем больше я скот - тем меньше я это осознаю! И всё время я лучше других: потому что не желаю видеть этого скотства!»


Такой вот заколдованный круг у всех: наркоманов и алкоголиков.


                3


- Протест! - вскинул, вдруг, голову Спартак Гекторович, хотя все думали, что он давно уже погрузился в наркосон — после стакана коньяка, которым он догонялся и добавлялся... так вот он: мерно покачивался вместе со своей родною яхтой «Лариской», - я заявляю протест, ваша честь!


- Ну, протест, протест, дальше что?! - спросила наконец после затянувшейся паузы госпожа Югра.
- А вы не торопитесь, - смаковал господин Блюм и даже поднял палец кверху, - торопиться тут не надо!
- Заявляю протест! - покивал головой капитан Заза.
- Ну, это мы уже слышали, - занервничала Симона Минздравовна, - дальше-то что?


- Если бы я не пил: в этом мире. Ежели б я не пил в этом сумасшедшем мире — то я бы давно уже сошёл с ума и был клиентом сумасшедшего дома! Вам бы лучше было от этого, ваша честь? Хотя для вас может быть даже и лучше. Но для меня точно — нет!


Потому что я испытываю такие стрессы, такие перегрузки в этом мире, что только наркосон; только кайф: может снять с меня все эти мои проблемы.


- Бедненький вы наш, капитан, - запричитала Варвара Леонидовна и даже всплеснула ручками, - мы даже и не думали, что вы такой нежный. А молиться вы не пробовали?
- Молиться? - покивал своим мыслям капитан. - Пробовал. Не помогает.


- Значит, так вот, вы верите в Господа Бога нашего. Всем вообще-то помогает. И конечно же не сразу, ни за один день. Вы вот, в это своё: скотское, пьяное состояние, - сколько десятилетий входили? Вопрос на засыпку?.. А выйти из этого сумасшествия хотите за один день?


- Да почему же  скотского-то, Варвара Леонидовна? - возмутился даже Кэп. - Почему же скотского? Я что, кому-то мешаю жить? Избиваю свою бедную жену? Или граблю кого-то на улице?
- Да вы одним только своим поведением: вечно пьяного капитана — вселяете в молодых людей — в тех же: Светлану и Станислава — уверенность, что в этом сумасшедшем состоянии — жить можно. Что вот, мол, я же живу! Мне, мол, к полтиннику: сердце ни к чёрту, печень ни к чёрту... и до полтоса я, мол, навряд ли доживу... но успею ещё, в вас всех, вселить уверенность, что так жить можно!


Пьянство — это добровольное сумасшествие, но я, чтобы не сойти с ума, борюсь с сумасшествием: с помощью сумасшествия. Вам не кажется это диким, господин капитан? Лечить одно сумасшествие: с помощью другого сумасшествия?


- Господа, господа, прошу пардону! - сие был кэп, - но я себя вообще-то сумасшедшим не считаю. Вот если бы я не пил: я бы сошёл с ума — это точно.
- То есть вы не считаете, что пьянство — это добровольное сумасшествие?!
- Да нет, конечно. Нет, ну, есть конечно везде, какие-то уроды. И в том числе и в пьянстве... Но я, например, себя таковым не считаю.


- То есть, вся медицина считает. Все дурдома считают.
Все психиатры считают, что алкоголь не очень-то отличается от других сильнодействующих наркотиков и
приводит к той же самой абстиненции (к галлюцинациям наяву), к невменяемому состоянию, к раздвоению личности, к полной деградации мозга, - а вы вот, один такой: не считаете. И ещё и рекламируете это сумасшествие молодым людям — хотя больше всего на свете — боитесь сойти с ума.


- Ну, вы уж извините, но не считаю я себя сумасшедшим, как бы вам этого не хотелось. Ну и да... Всегда и всё держу под контролем: иначе бы судовладелец никак бы не доверил мне судно, да и вы не отправились бы со мной в круиз: вдоль островов Общества.
- А как ваша печень? Сердце?!
- Ну, вы уж взялись за внутренние органы. Да, безусловно, возрастные изменения присутствуют. Ну,
это у всех, так сказать!


- Расширенная печень — от постоянного употребления яда — у всех присутствует? Да, как вас допустили вообще до управления яхтой? Какая такая комиссия? Не
побоялись, что в самый ответственный момент плавания: вас парализует, как других пьяниц, или ещё какая дрянь из-за алкоголя приключится.


- Вот доверяет мне компания, а что делать? Вы уж извините, что не оправдал ваших надежд.
- И продолжаете, и продолжаете рекламировать своё это невменяемое состояние: зная, что некоторые люди гибнут: от однократного употребления алкоголя. 600 тысяч человек гибнут в год, от алкоголя, только в России. Это же ужасающие цифры! Вы сами: семимильными шагами идёте в ту же пропасть, что и уже погибшие. И продолжаете рекламировать перед молодыми людьми алкоголизм?! Вы это тоже не считаете сумасшествием со своей стороны?


- Да, жизнь сложна и не всегда весела, господа, - повесил голову Спартак. - Но, что делать, что делать, что делать?
- Да бросать пить, господин капитан, - вступилась уже не выдержав Симона Минздравовна, - придём из круиза: сами же ложитесь в клинику! И там, с помощью
«элениума» и других успокоительных: выйдете из абстинентного синдрома и с Божьей помощью будете: оздоравливаться, оздоравливаться, оздоравливаться!


Неужели вы не хотите жить, господин капитан? И смотреть на голубые дымки горизонта, васильковые волны под нами, - как вы же выражаетесь!
- Нет, ну, жить я конечно хочу... - налил себе стакан  коньяку капитан. - Но жить без кайфа немыслимо! А на хрена тогда вообще жить?! Не пить, не курить, с дамами не р-р-р-р, р-р-р-р-разговаривать! Да, на хрена такая жизнь нужна-то?


- Иными словами, чтобы жить хорошо: вы выбираете сдохнуть? - это госпожа Югра.
- Да почему же сдохнуть-то? Поживём ещё, - кэп заглотил залпом стакан и понюхав креветку, положил её на место.
- Судя по всему — недолго вам осталось, - Варвара Леонидовна говорила, как бы сама с собой. - Вы выбрали не Бога, а дьявола. Раз даже зная, что алкоголизм убивает шестьсот тысяч человек в год и это только в России; зная, что алкоголь убивает вас  самих: вы продолжаете и пить, и рекламировать пьянство. Вы выбираете: смерть, ад и полностью отворачиваетесь от Бога.


- Ну, существование бога, пока ещё не доказано никем! - взбодрился как-то кэп. - А жить надо в кайф! «Жить надо в кайф!» - пропел он далее.
- А вы были в отключке, когда мы здесь про совесть разговаривали? - спросила мадам Югра. - Теперь к вам, госпожа Тайга. С господами наркоманами-то всё ясно. Они выбирают кайф и вечные страдания — после кайфа. Потому, что по утверждению сатаны: «За всё в этой жизни надо платить».


Мы выбираем: жизнь и Благодать от Бога, и вечную отраду — за которую никогда не надо платить и которая везде: в каждой капельке воды, которая капает с вешней сосульки и булькает при этом; которая дождевая течёт по щеке любимой... которая в облаках: торжественно плывущих по небу, которая в ветре: играющем косами берёз, или волосами любимой... или гудящему в проводах, или завывающему и свистящему о край твоего капюшона...


Отрада везде и всюду: в родничках ли журчащих на Воробьёвых горах, да и вообще по всей России... в прибое волны ли: будь-то хоть на море - во время шторма, или на самой что ни на есть мелкой речушке. Руки в воду окуни — Отрада, лицо омой — Благодать... Листа лицом коснулся — отрада, птичечка засвистала, зачирикала: пинь, пинь-тиу!.. Благодать...


Вот же она, жизнь-то настоящая, когда ты молишься и живёшь без наркотиков. Отрадой становится вся жизнь и Благодать идёт отовсюду. Не наркотический удар по мозгу и ты уже ничего: не видишь, не слышишь и не понимаешь.


А вечный кайф — если говорить наркотическим языком — но за который никогда и никому не надо платить. Просто живёшь — и одна только Отрада. Живёшь — и одна только Благодать. И для всего, для этого, надо только: не бухать, не употреблять наркотики (к которым относится и курение). И быть с Богом. То есть молиться Богу. Потому, что если вы не с Богом: тогда вы, автоматически просто, с сатаной. Автоматом это происходит.


Потому, что третьего в мироздании не дано. Или с Богом, или в сумасшествие.


Теперь с вами, госпожа Тайга: с вашим пониманием несоответствия, - молятся, мол, святые и тут же сами начинают грешить: осуждая кого-то, или серчая на неунывающих джентльменов кайфухи.


Живём мы, Инесса Северовна, с вами, не в райских кущах, а в пограничном мире: условием существования, в котором, является эт-т-т-т-то тело, - здесь Варвара Леонидовна пренебрежительно показала на своё тело. - Условием существования этого тела является: восемь смертных грехов в нём — это как-будто бы при рождении, в каждого, вкачивают поллитру водки: в каждый день жития здесь, - такой вот дают эффект, в совокупности - эти восемь смертных грехов.


Ну, к примеру — чревоугодие: наелся ты вкуснейших мясных продуктов: ветчинки со слезою, тушёнки с холодцом, пельмешков со смятанкой, - ну чё?.. ну, не выдержала душа поэта, и вот: обожрался от души.


Ну, ночью соответственно замерзают ноги — это у мужчин. Ну, вы понимаете, мадам Тайга, что когда мужчина спит на спине: то при подъёме подъёмного крана — одеяло сползает с ног кудай-то в область живота — палаточный, так сказать, эффект... (ну, это конечно для юмора: хотя, какой уж тут юмор?)


Встаёт так бедный мужчина среди ночи и вместо того, чтобы спокойно направить струю в овал унитаза, он просто, как из душа Шарко поливает, кря, все стены в туалете. Потому как ему и ни сесть на унитаз невозможно, не наклонить своего ставшего стальным непоседу — невероятно и немыслимо! Памятник-то ведь, он ведь потому и называется стоячий — потому что стоит!


Д и днём уже, мимо него, не просто женщины ходят. О-о-о-о-о-о, это уже не просто сотрудницы по работе: зачуханные и забитые, как и он сам: проблемами на работе, дома, в семье, вечной нехваткой денег — везде и всюду. О-о-о-о-о-о — это уже не просто замученное быдло: пахнущее, в лучшем случае «Красной Москвой».


Это демоницы! Суккубы! Вавилонские блудницы! Это одни лишь изнывающие вагины! Как они скашивают глаза, как трепещут... как специально показывают белки глаз, как дрожат их ресницы, как они смотрят исподлобья... Сумасшествие всё больше и больше охватывает мужчину (кстати женщину точно так же и со всеми остановками...)


Как она ярко накрасила свои губы... как она кривит свой рот, как змеятся её губы... Ведь это Вавилонская блудница, это ведьма, это демоница, - намекает на... намекает на... намекает на...


А перед ним, просто стоит какая-нибудь задолбанная жизнью и замученная Марья Иванна и пытается внушить тупому сотруднику: его ошибки. Вот как работает сумасшествие. Во поел, кря, пельмешков. Во блин: ветчина со слезою, вот тебе и тушёночка со студнем...


И ладно если мужчина уже опытный и понимает, что Марь Иванна: ни ведьма на метле, ни суккуб, ни Вавилонская блудница... а обычная Российская, замученная проблемами дама (и губы она накрасила, чтобы хоть как-то украсить своё бледное пятно... и припудрила свою Луну, которая сквозь тучи мрачные желтела...) и не полезет ей под юбку, - мол: «Я то знаю, что никакое не производство тебя волнует, а изнывающая вагина».


А если мужчина неопытный — то так и полезет в доильную аппаратуру: так вот действует сумасшествие, так вот действуют вкусняшки, так вот действуют пельмешки: с уксусиком и перчиком душистым! И пока по фэйсу не получит от Марь Иванны: так и будет только думать, что у неё — одно только на уме.


Но даже если мужчина и опытный и знает, что дамам вообще даже не до него. И когда даме до него: она это сама не раз и не два, даже, покажет... но даже и у опытного мужчины сумасшествие-то никуда же от него не деётся. Ведь это же условие существования здесь, на земле, тела. Его тела.


И вот, все эти миражи и галлюцинации просто задолбают: принуждая и вынуждая мужчину к мастурбации. В том же самом туалете: он то есть туда, как говорится, по делу!.. (ну, по маленькому) А тама, а тута: и Вавилонская блудница, и ведьмы с языками, и демоница с накрашенными губами. О-о-о-о-о-о...


- Я вот, всё слушаю и слушаю, - это был как всегда господин Блюм, - и просто поражаюсь вашей скрупулёзной осведомлённостью в мужских туалетных вопросах. То есть во всех вопросах, что ниже пояса.


- О Господи, Карст Крабович, а кто же вас таких таинственных рожает и кто же вас ростит?! И вот, даже те, кто не поддаётся и всем этим туалетным видениям, и не поддаётся сумасшествию мастурбации... но такая, всё одно, злоба охватит мужчину — в связи, со всей вот с этой, неудовлетворённостью — что он не будет просто знать на ком, эту свою злобу, сорвать. На кого все свои злобные проклятия выплеснуть — в связи вот, со всей этой туалетной (блудной) неудовлетворённостью (от недосягаемости секса).


И пошли-поехали: все вот эти крики на работе, истерики, психозы. Буквально на ровном месте: когда жизнь готовы отдать и свою — от гипертонического криза и убить другого — от сердечного приступа: за опечатку в тексте, за не туда поставленные тарелки, за плохо промытые полы — на которые никто и никогда не посмотрит, где там, какая замытая грязь?.. Жизнь отдают визжа и вереща во всё горло: из-за тупости подчинённых, из-за их неповоротливости, нерасторопности, неосведомлённости, лени (которая вроде бы просвечивает), опозданий на работу и т.д и т.п.


Визжат, орут, верещат, - доводя себя до инсульта от гипертонического криза, подчинённых до инфаркта — от той же гипертонии. То есть просто убивают себя и других из-за таких мелочей: на которые другой бы человек не охваченный сумасшествием и не посмотрел бы никогда, и не обратил бы даже и внимания.


А если бы и обратил, то мягко бы поправил подчинённого, - показал бы, где ещё надо промыть, сам бы улыбнувшись исправил ошибку... и всё!!! И всё!!!


Вот такая вот, неудовлетворённость, вот такое вот сумасшествие: злоба, блуд, чревоугодие. Точнее наоборот: сначала чревоугодие, потом блуд, а уж после злоба. Вот вам и ветчинка — со слезою, вот вам: полакомился, кря, пельмешками; вот вам: усладил вкусовые сосочки - студнем из тушёночки...


Но это далеко не всё действие поллитры водки, которая вкачивается нашим телом в мозг кажинный день. Это далеко не всё одурение и сумасшествие — в котором мы живём. Это только три смертных греха. А есть ещё и алчность — это когда мало того, что есть. Вот мало и всё тут!


И даже если, к примеру, у тебя есть, где сбрасывать стальное давление уда — после вкусняшек; то есть, на ком это давление сбрасывать. То всё одно: сколько можно по одному и тому же месту-то гладить? Сколько можно — в одно и тоже место сувать? Надоедает!..


И вот, всё одно, сумасшествие тянет на других дам. И всё одно вкусняшечки приводят к блуду — потому, что мало того, что есть. То есть женщина: любящая своего мужа и обожающая кормить его вкусняшечками — ну, от Любви, конечно же, своей... чтобы показать, как сильно она его Любит. Просто-напросто направляет его, вкусненьким, на других дам. Потому, что алчность. Потому, что мало того, что есть.


Или такая идёт совокупность дряни: алчность, зависть, злоба. То есть мало того, что дышишь, мало того, что здоровый!!! Мало того, что вокруг тебя сказочная российская природа. Выдь только на неё родимую — в открытый, как говорится, космос; поброди по паркам и садам, по скверам и по берегу реки... Вдохновляйся, умиляйся, восторгайся!


А творчество, музыка, книги, - которые тебя ждут дома.
Да, это же рай — уже здесь на земле! Здесь уже на земле — рай!..


Но мало и всё тут! Или бухать начинают, как наши драгоценнейшие мужчины... или завидовать, что у соседки: то-сё, пятое-десятое и муж — всем мужьям — муж! Не то что у меня: свинья и скотобаза. И даже дура (иначе не скажешь) не подозревает, что соседка, про неё, думает тоже самое.


Но зависть: снедает, снедает, снедает — к тряпкам, к смартфонам, к машинам, к поездкам (то есть для ублажения, всё это, тела; для украшения тлена...)


и начинаются проклятия. И начинаются: иглы под матрац, грязные трусы, земля с кладбища под крыльцо, под коврик и даже не перечислить все мерзости и гадости к которым приводят: алчность, зависть, злоба.


То есть заместо того, чтобы радоваться жизни, радоваться здоровью, радоваться природе, прогулкам, творчеству: мы выбираем сумасшествие. Мы выбираем сумасшествие и сами, на свою голову, нагнетаем: порчу, болезни, сглазы, смерть.


Или так действует алчность, как бы с другой стороны: ведь чтобы управлять семейным бюджетом — нельзя быть транжирой, - транжирить то есть деньги. Иными словами, гдей-то прижимать бюджет, зажимать, в чём-то себе отказывать; в чём-то другим урезывать. Ну, иначе действительно не выжить: ни с каким, причём, капиталом — ежели не будешь разумно тратить деньги.


Но курочка здесь, как и во всех других смертных грехах, клюёть по зёрнышку. По зёрнышку то есть — она клюёт. Устраивая то там, то здесь: эдакие перевёртыши. То есть, в связи с тем, что без разумной траты денег: в этом мире не проживёшь и будешь жить в сортире; то значит, то следовательно — деньги это главное в нашей жизни. Обачки так! Если наше тело надо: поить, кормить, одевать и обувать — то значит, это самое главное в жизни!


Классный да перевёртыш?! Начали с разумной экономии: кончили, что деньги - это икона (как во всём мире: в Европе, Америке — короче везде, - деньги это бог! Когда у людей (вроде бы умнейших) не хватает даже фантазии — подумать несколько в другую сторону) и что всю жизнь надо посвятить добыче денег!
Это заместо прогулок по парку: вы помните ещё?!


Или: в этом магазине по столько-то, в этом по столько-то... и естественно, надо быть дураком, чтобы выбрать, где подороже. И вот, казалось бы, где-то может сие и разумно, но когда курочка клюёт и клюёт — без конца и без края: то люди уже начинают и говорить только об этом, и думают только об одном. Начинается сумасшествие, где уже поговорить о чём-то другом, кроме как, где и что, и сколько стоит — это уже моветон.


Когда кроме цен на продукты и на шмотки, и поговорить-то уже людям не о чем: то есть, как накормить это тело и одеть его же. И если ты с этими людьми заговоришь о природе, или творчестве — то они покрутят у виска и больше ничего.


И вот, вместо того, чтобы радоваться, что ты сегодня проснулся и светит солнце, или льёт дождь и значит, день будет посвящён творчеству! Радоваться, что ты здоров, что скоро выйдешь в открытый космос, то есть      на прогулку и будешь впитывать в себя русскую природу: и наслаждаться, и умиляться, и вдохновляться!


А дома, как всегда, будет ждать море творчества, море музыки и балета!.. то есть просто: жить в раю!..


Заместо всего этого человек сходит с ума и посвящает свою жизнь, какой-то мышиной и крысиной возне. Вместо рая, то есть, вот так.


Вот, как действуют на нас: восемь смертных грехов — через это вот тело, в котором мы, хочешь-не хочешь, обретаемся: и его, мол, надо: поить, кормить, мыть, ублажать и т.д. Здесь конечно мы, за неимением времени, далеко не все грехи затронули. Но дуреют от них люди так же, как от поллитры водки: вкачивается, что в наше тело — с разным интервалом, но поллитра в сутки эт-т-т-т-то точно.


И единственное, что может прервать этот бесконечный поток дури — это молитва и ангелы от Бога.


- Подождите, подождите, мадам Югра, - господин Блюм недавно заглотил пол стакана Бренди и был от этого в приподнятом настроении духа, - ежели, то есть, мы и так имеем поллитру водки в день: не прикасаясь, то есть даже, к спиртному! То, во-первых, почему я это не чувствую никогда?!
- Да нет, Карст Крабович, - успокаивала его, как могла, Симона Симонян, - вы не поняли. Это дури в нас столько закачивается в день, что соответствует поллитре водки.


- А зачем же мы тогда пьём? - кайфовал господин Блюм.
- Ну, я-то откуда знаю: зачем же вы ещё и пьёте? Видимо, чтобы одуреть окончательно, - ну, уж как могла, так и успокаивала его Симона Минздравовна.


- Вот так, уважаемая Инесса Северовна, такой вот пограничный мир мы имеем — между раем и адом. В таком вот мире мы живём. И в каждом человеке присутствует: и рай, и ад.


Происходит битва Высших миров: со всеми низшими мирами ада. Человек каждый день, каждый час, каждую минуту: выбирает — с кем он?! Со Светом, или с тьмой; с кайфом, или с Благодатью; с совестью, или с блудом; с хаосом, или с порядочностью; с матом, или с интеллигентностью.


                4


И вот, когда вы говорите: святые молятся и грешат, молятся и грешат, каются и грешат, уповают на Бога и грешат... но такое условие существования в этом мире; такое условие существования в этом теле - нашей души. И кто от этого может быть свободен?


Может быть только тот, кто уже умер... и то даже: только тот, кто и после смерти продолжает молиться Иисусу Христу. А пока ты не умер, как ты можешь жить без ада?! Ежели ад в тебе! Ежели тело, как бездонная, выгрябная яма: требует жрачки — д, ещё и хочется чтобы обязательно было что-нибудь вкусненькое, а это уже горлобесие! Уже ад.


Выбор разнообразнейших вкусняшек, которые обязательно вредны, - ни к чему хорошему не приводит. Например, те же вегетарианцы не понимают, что с тех же арбузов, или яблочков: короче со всех вкусных фруктов, можно поправиться так же — от фруктозы (набрать то есть вес), как и от мучного. 


И если вы пока не поправляетесь: от того же манго, или ананасов — то это только потому, что вы дети; или что вы ещё молоды. А будете чуток в солидном возрасте и вес попрёт: и от орешков, и от мандарин, и от бананов.


Спасение для вегетарианцев одно (уже в солидном возрасте) — это крупы: греча, кукуруза — пропассеровать с лучком (чуть поджарить и дать попариться) и вот, посыпать эту вскусняшку сверху: помидорчиком, или огурчиком, перчиком жгучим. И всё это довольно таки вкусно и можно — чередуя каши — питаться так бесконечно. Не зря же мамалыга: имеет такое название.


Ну, ещё фасоль варить, как супчик, для разнообразия. Но опять же, мы употребляем такое слово, как: вкусно (не забываем про горлобесие). Но когда из двух зол — между сладким и продуктами животного происхождения — выбирать что-то  среднее... ну вот, чтой-то такое вот, вырисовывается.


Да, ещё не забываем такой Дамоклов меч, надо всеми, как мучное. Ну, а если мы ещё и продукты животного происхождения употребляем в пищу! Балуемся то есть, мясными вкусняшками и т.д. Ну, эт-т-т-т-т тогда одна беда. Читай выше. Тогда все ведьмы и суккубы, и инкубы: попрут в тебя, как из ящика Пандоры.


Ад присутствует в каждом из нас постоянно и входит в нас не только через вкусняшки: через ротовое отверстие.  Во сне нас постоянно кодируют на разные мерзости, - гипнотизируют. Снятся какие-то блудные, извращенческие сны. Снятся просто, какие-то адовые неописуемые мерзости.


И когда человек очухивается - весь в поту — то он долго не может понять, где он находится? в каком, то есть, мире и на каком свете? Человек сливается с миром снов: вплоть до превращения в сомнамбулу, в лунатика. И естественно, такое воздействие оказывается на психику — для того, чтобы превратить его в сумасшедшего. Чтобы он не различал уже: где сон, где реальность?..


Сводит с ума, так же, постоянное присутствие тёмной личности — в каждом человеке. Тёмного субъекта, который требует только негатива. Мысленное общение с которым происходит у каждого, до такой степени постоянно, что человек уже просто привыкает и не замечает тёмной личности в себе.


Но чем более человек перетягивается на тёмную сторону, тем более этот субъект начинает бубнить в нём, а в последствии: уже просто орёт на него — оскорбляя и понося его разными словами — чем ближе человек становится к сумасшествию.


«Схвати женщину за вымя, или за причинное место»; «Вылей на него кипяток»; «Ударь её!», «Оскорби!», «Наори!»; мат — эти постоянные реплики, или мысленные порывы — это то, что исходит от тёмного субъекта не прекращаясь (без передышки и перерыва на обед) на протяжении всей жизни — в голове каждого человека и без конца и без края.


И сдержаться после такого вот безмерного нападения на мозг: от этой, какой-то чёрной курочки — бесконечно долбящей мозг, кстати, не так-то просто. Человек каждый день вступает в битву: с этим чёрным субъектом — в нём самом. Который требует только: негатива, только одной дряни, только мерзости.


И если ещё и не молиться человеку: то чёрный субъект доведёт его до сумасшествия. Сумасшествия безгранны — и в какое-нибудь чёрная личность затащит человека. Потому, что чёрная личность намного порядков: умнее самого человека.  И если не молиться: то рано, или поздно — всё закончится сумасшествием.


Вот вкратце, Инесса Северовна, что такое жизнь на планете Земля. А вы говорите: как можно молиться и грешить! Молиться и грешить — одновременно! Да, невозможно потому что! по другому!


- Ну, так зачем они тогда называются святыми? - возмутилась мадам Тайга, - ну, не называйтесь тогда святыми!
- Да нет, ну... так принято просто... через какого человека идёт на нашу землю Божия Отрада, Благодать... и люди от кого излечиваются — ну, принято просто называть святыми. А так-то понятно, что святые только на небе — это те, кто избавился, наконец, от этого тела, - тянущего только в ад.


- Послушайте, мадам Югра! - вспылила, вдруг, Светочка, - а вам самой не противно?!
- Что простите? - изумилась Варвара Леонидовна.
- Ну, поучать здесь всех нас: без конца и без края! Вам самой не противно?


Варвара Леонидовна пожала плечами:
- Да нет, я понимаю, что ни за кого... ни за какого другого человека: жизнь не проживёшь. Дай бог свой-то крест: донести, дотащить, добрести, доплутать и рухнуть.
- Что же вы тогда всех поучаете?!
- Это так, лёгкие заметки на жизнь. Тем более, что эти заметки не от меня совсем исходят. Человек на такие мысли, живи он хоть сто лет, хоть двести, - даже близко не способен. Самый древний - пожилой человек — сам по себе — способен на одни только мерзости.


Как самые древние чеченские, седобородые старцы: носятся по кругу — вызывая бога войны. Вот на что-то только такое: способны люди преклонного возраста. Только на мерзость.


А что-то Светлое: «Прости врага, возлюби ближнего, как самого себя»; «Относись к другому, так, как ты бы хотел, чтобы относились к тебе»; «Без смиренья нет спасенья, без скромности нет спасения (я бы добавила)» - всё это исходило 2 тысячи лет назад от Бога, а впоследствии от святых и только от них. Мы можем только повторять за ними и стараться так поступать.


А чтобы доходить, в связи с возрастом, до этих мыслей самим?! Это нет. Это противоречит нашей больной природе, нашему сумасшествию! Нашему всему! У нас самих и мыслей бы таких даже не было — если бы не святое писание.
- Ну и вам самой не противно — тем более за кем-то! всё это повторять.


- А почему, собственно, мадам Бухалова, мне должно быть противно? - удивилась Варвара Леонидовна. - Я мучиться совсем даже не хочу. Ну, не желаю я ползать в муках. Может быть вы сторонница мучений? Поклонница мазохизма? Ну, это другое дело.


- Причём здесь мучения? Ну, должно быть просто какое-то своё мнение. Какие-то свои настроения, порывы...


Когда старые и замшелые пни, начинают чегой-то там: шкрипеть, посвистывать и пришепётывать на ветру: не лежь туда, не ходи шюда, не плюй в колодец, не ходи по болоту... Эдакий  старый пень и капитан Очевидность — в одном лице. Ну, это как-то: послушаешь, послушаешь... плюнешь и отойдёшь. Отойдёшь: дальше жить, летать и прыгать! И порхать — если захотеть!


Я, например, вообще хочу парить над землёй в своих мечтаньях... И чтоб никто мне был не указ. Левой рученькой поведу — озеро, правой рученькой поведу — лебеди.


Вы слышали что-нибудь про виртуальные миры? - мадам Югра скривила губы. - Ведь их, вроде бы нет, но они существуют... и можно довольно таки забавно, как-то пожить и порезвиться в них.


Точно так же и в моих мечтах — их вроде бы и нет, для всех для вас, но они существуют. Я живу в них. Днём, я только и делаю, что жду ночи... А ночью я погружаюсь
в свои мечты... где я: сегодня королева одной страны, завтра другой, а послезавтра я королева всей планеты.


Я живу там, как хочу и делаю, что пожелаю. И причём здесь все ваши: потёртые до состояния пыли, замшелые и потускневшие истины? Когда я живу в своём мире и издаю свои собственные законы и свои собственные декреты.


- Т.е. кого хочу — казню, кого хочу — милую? - спросила её Симона Минздравовна.
- Да, именно так.
- Вам, Светочка...
- И я вам не Светочка.
- Как к вам обращаться? - была на всё готова Симона Симонян.
- Светлана Ерепеевна.
- А ваше величество? Или, ваше звездейшество, вам надо говорить?


- Я вас давно уже казнила в своём мире и вас для меня не существует.
- О как!.. А за что?
- За то, что вы, даже вот сейчас, мните себя — выше меня. А вас, для меня, просто нет.
- Я просто хотела сказать вам, Светлана Ерепеевна, что вам здесь говорят про: Большую, Огромную и Светлую Любовь... Как обрести Её... Как дойти до Неё?..


Не знаю, по моему — это самое главное для любого существа в космосе. А вы, просто, юная мечтательница. Неужели вы не мечтаете о Любви?
- Я сама создаю свои миры и в моих мирах есть всё! И уж, конечно, там есть Любовь.
- Зум, зум, зум, зум, зум... - забубнил, вдруг, очнувшийся Стасик, - зум-зум, зум, зум, зум... - гундосил он в основном, когда кайф приваливал к нему.


- Ежели я захочу, я нарисую себе любого жениха и буду идти с ним: и лесом, и долом, и дойду с ним до замка, который я тоже сама нарисую. И буду я в этом замке: вечной королевой, а он вечным королём.


                5


Надобно здесь сказать, что Светочка действительно неплохо рисовала: ну, так, любительски — карандашом... но больше всё таки: она входила в эти рисунки в своих мечтах.


То есть, пока она рисовала замок: он уже полностью оживал в её голове и начинал жить своей: необыкновенной жизнью. Она уже знала, например, где находится, в этом замке, её комната. Где в этой комнате: стоит трельяж, шкаф и лежат книги.


Когда она подходила к окну и смотрела, вот, на то дерево, которое она тоже рисовала: быстро так, набросками... и это был дуб — огромный и старый дуб... и когда она смотрела на это доисторическое древо, то вспоминала его...


да, его, который блестя латами и шелестя кольчугой: умчался в сырую ночь... Куда он умчался? По какому ущелью слышался сейчас стук его копыт? Какие еловые ветви лизали его зерцало и кольчугу?.. какая Луна отражалась в его шлеме? Он ехал и ехал...


и она, не докончив первый рисунок, бросалась быстрее ко второму листу... руки дрожали, внутри всё дрожало и тряслось... где-то в животе резвились: на ромашках и васильках бабочки, когда она быстро набрасывала карандашом контуры коня... прямо, как скала, прогнувшегося даже несколько назад — рыцаря...


И вот... И вот... Он уже начинал оживать: под её трясущимися руками. И конь действительно его пофыркивал: от росы ли?.. которую он, нет-нет, да и вдыхал; от цветочной ли пыльцы...


Ельничек благоухающий — в горах — рос довольно таки густо. И ёлки своими лапами, ласкались и к коню, и к рыцарю. Тишь стояла просто необычайная и фырканье коня разносилось в глухой тайге далеко. Ни птичечки не тинькали и не щебетали, ни ветер не шумел в лапнике: навевая дрёму, навевая сон - вечный сон.


И рыцарь, он порою, казалось... что он спит — так закрыты были его глаза, так кивала его голова долу и борода шелестела по зерцалу. Но голова, вдруг, его вздымалась и он взглядывал порою: куда конь завёз его, в этот час дня, или ночи?.. Но после, голова его вновь клонилась долу и он видел сон... но во сне он совсем даже не созерцал: ни долину — меж высоких гор, ни пахнущие ароматной свежестью ёлки.


Во сне он видел её... только её... Он подходил к ней сзади, к окну: возле которого она стояла. И он любовался любым движеньем её губ, любым движеньем её глаз, бровей ли, выражением лица... и всё это было действительно: неподражаемо, нереально, ирреально, волшебно, сказочно, эфемерно, немыслимо...


Вот она глянула... Б-б-б-б-боже, провалиться... Какой смелый и отчаянный взгляд у всех этих пигалиц. И они, не то что там претендуют, называться равным полом, как гдей-то там за кордоном. Они являются главным полом, они являются сильным полом. И почему-то только российские женщины знают это, а не претендуют.


Они прямо рождаются с тем, что это они движут миром, двигают горы... Ни вера с горчичное зерно, а именно они — своею красотой. И именно они осеменяют мужчину на творческие роды. На рождение их творческих детей.


И они, как-то с рождения знают это — русские женщины и только они. И в любых спорах они лезут в самую гущу спора и высказывают своё — порой единственно правильное — мнение. И в любой драке, они всегда лезут разнимать дерущихся и очень часто удачно.


И поэтому они — мягко и томно — всегда повелевают этим миром, мужчинами. Без суеты, без спешки, взгляд с поволокой, - расслабленность абсолютная.


И можно ими только любоваться, как плывёт эта лебёдушка, как никогда не может управиться с водопадом лезущих везде и всюду волос, и как мизинцем откидывает их с лица.


А как говорит, о б-б-б-б-б-боже, что за голос!.. Здесь курлыкание журавушек, здесь трубный глас их по весне... здесь журчанье ручейка и прибой, и плеск волны... О чём она говорит?.. Сие не важно. Это к делу-т, совершенно даже не относится — о чём она говорит... какая тема... Когда слышишь её голос: просто так плывёшь как-то... плывёшь... летишь, как на картине Марка Шагала «Над городом»... и больше ничего... и больше ничего... и больше ничего и не надо. И этот голос, как плеск волны — можно слушать бесконечно.


Так рыцарь стоял и любовался, и любовался, и слушал... и улетал с её голосом куда-то в даль, в даль... в такую даль, что и не в сказке сказать, д и не пером описать... где пели все птицы мира... И ароматы, от неё исходящие: уносили рыцаря в тот край, где существуют все ароматы Божиих миров...


А потом он уехал. Но кто он был? Этот рыцарь, этот витязь, этот былинный богатырь...


Какую муть всё ж таки сочинил Сервантес и все ему подобные писатели, которые человеческое тело, мужчину: коему в этой жизни только бабочек ловить (ну, или писать стихи о Любви...) — взяли — и поместили в латы былинного витязя, былинного рыцаря, богатыря.


Как могли обычного мужчину — с его бесчисленными болезнями: поносами, запорами, простатитом, с шизофренией в добавок и паранойей (это у Дон Кихота) — поместить в былинные латы?


Они вообще в курсе — все эти писатели, что такое былинный витязь? Или они думают, что это: аллегория, иносказание, лёгкая метафора, - когда явившийся непонятно откуда рыцарь в блестящих латах: крушит атакующие полки противника и разметывает всю эту нечисть поветру. 


А потом уже: собравшися с духом — глядишь — и наши полки ломанули! В атаку! Как говорится: и болезные опосля двинули!


Это всё равно, что принимать за аллегорию, иносказание, и лёгкую метафору, - когда на Куликовом поле татарские полки лавою пошли в атаку - на обычных наших, русских мужчин, - сметая всё на своём пути. И вдруг, на эту татарскую лаву, с неба, упал луч и куда он передвигался — этот луч — там татарские бошки отлетали прямо сами собой. Прямо сами-собой отлетали у татар ихни бошки, - ну, кто попадал под действие этого луча.


И в конце-концов, от этой жути, которую видели все, лава эта татарская ломанула в обрат — от того ужаса коий обуял их всех. И от этого ужаса: лава давила уже своих же татар насмерть. Такая то есть жуть там была татарская. Мамай от этой жути, тако ж, вспрыгнул на свово коня и ну чесать впереди планеты всей — тока его и видели, - эт-т-т-т-того бывшего хана Золотой орды.


Ну, тут конечно и наши засадные полки подоспели... наши полки, то есть, мужчин, которым только бабочек с сачком ловить... и ну, то есть, крушить тех — кто ещё не разбежался, или тех кто сошёл с ума.


Это что, тоже: аллегория, иносказания и лёгкая метафора? фантазия, так сказать, и воспевание рутинных трудовых будней, - обычных наших, болезных мужчин. Или это что-то другое?.. Причём здесь: луч с неба и отлетающие головы разъярённых татар?


Россия и не раз была спасена от татар: вот этой самой татарской жутью. Бату-хана никто, например, не мог остановить с его ордой, когда он двигался к Великому  Новгороду. Но когда в Тверских лясах на орду напали ящеры: из которых одни изрыгали пламя, другие просто давили и кромсали степняков — то непобедимые ордынцы дрогнули и долго ещё бежали и разбегались по таёжным лесам от этой жути — от таких
сёл, как Змеёво, Выползово. Это от самого-то богатого города древней Руси — Новограда — где бы уж они позабавились, уж, где бы они оторвались.


Тамерлан развернул своих непобедимых воинов от Руси — от одного токмо жуткого сна, - с него даже этого хватило. Так может и не всё так просто, когда скачет так
Илья Муромец — чрез сонмище поганых (кто там был? Запутаться ведь можно. Чи хазары? Чи печенеги, или половцы?) левой-т ручкой эдак поведёт: улица (ну, убиенной этой нечисти), правой поведёт — переулочек.


Но когда берут доблестные писатели: обычных болезных, одевают их в латы — непонятно зачем: то всегда вот, получается такой вот: моветон, пассаж... неудобоваримая, так сказать, ситуация: стыд и позор.


Рыцарь, который поехал от неё: он был... он был... он был... Ну, вот тот... который блестящий!.. и когда он проносится чрез бесчисленную орду поганых, или тёмных полчищ: закованных в латы и очень даже грозных и непобедимых рыцарей... то даже не так он поводит своим мечом сияющим, как только смотрит - на всю эту нечисть... и она (эта нечистота) под его взглядом, так и рушится, и разлетается, и развеивается... Тут он глянул: улица, там пролетел — переулочек...


Вот кто был этот рыцарь... то есть, это был тот рыцарь — который настоящий рыцарь... Подлинный рыцарь. Который надо рыцарь. И когда он ехал: травушка-то под его конём, под копытами-т коня — не подминалася, а наоборот, то есть — росла ещё гуще; и цветы-цветочечки, цветочки: выпрямлялися и выправляли, то есть, стези-т его коню — казали то есть ему дороженьку.


Так вот и ехал он отпустив поводья и полностью доверившись свому коню, а тот шёл по цветочечкам, по лепесточечкам, по василёчечкам, - не сотрясая росы с красоточек. И кланялись ему все цветы — той чудной долинушки — в горах-то тех высокыих и казали ему путь-дороженьку.


И дело-т было совсем даже к вечеру, д и смеркалось уже даже шибко, когда выехал егоный комонь: к избушечке — посередь той глухой тайги.
- Уж ты гой еси, дородный-т, добрый молодец, - приветствует его ветхая старушечка, - далече ль путь держишь? Не хошь ли на постой? Коня-т разнуздать — да дать ему отдушины...


Вот слезат, значит, витязь с коня-т свово соскакиват: на ноженьки д на свои, на белые, да на резвыя! На носочки-то свои — да на шелковые, да на сапожки-то красные, сафьяные... заходит в избу. А в избе-то, хоть и ветхай да убогонькой: как снаружи, так и снутри — стол ломится от яств: яблочки мочёные, рябчики печёные, почечки верчёные, д и всего-то не перечислить.


- Хорошо живёшь, бабуся.
- Да ты садись к столу-то, в ногах правды нет. Вот, угощайся: трюфеля сами собой в печку бегут — в рот просятся!
Вот садится он за стол, значится, закусывает:
- Откуда такое роскошество, бабуля?
- Я ж говорю: само-собой всё в печь бежит, летит и просится.


Закусил, значится, рыцарь: изрядно так, выпил зелена вина не малыи и уж готовится, вроде как, ко сну, а бабуля тут его и воспрошает:
- Куда едешь-то? Далече ли?
- Ищу я суженую свою. Уж много лет прошло, как я её покинул. И вот, с тех пор ищу: хоть поясок, хоть туесок, берёзы ль сок, - оставленные ею...
- А это-т ты удачно зашёл, - прошамкала тут старушечка, - ну, ложись спать-почивать, - ночь-то совсем уж тёмная настала, филины ухают... утро-т вечера мудренее.


Лёг, значится, рыцарь на лежанку — возле стеночки-т бревенчатой:
- Ну, спасибо тебе, бабуля, накормила ты меня, д напоила, спать уложила... - но дальше уже всё плыло, плыло перед рыцарем и провалился ён в сон такой глубокий, что ни в сказке сказать, д не пером описать.


                6


И снится, значится, ему Симона Минздравовна, которая и говорит:
- Я и сама была, в вашем возрасте, фантазёрка. И много чего себе придумывала.
- Я не фантазирую, - так отвечала ей (снящаяся ему) Светочка. - У меня это всё происходит на самом деле. Чтобы я не нарисовала — то и оживает. И я в этом живу, и я с этим живу: и это не фигура речи и не фигуральное выражение.


То о чём я говорю: пишу ли, рисую, думаю, - оживает и живёт вечно.
- Ну, что же, стоит только надеяться, чтобы вы думали только о хорошем, - так молвила Варвара Леонидовна.
- Это уже моё дело, госпожа Югра.
- Ну, как сказать... Когда все наши, господа мужчины, притягивают на нашу яхту негативчик: своею нарко и алкозависимостью... да ещё и вы зачнёте: оживлять здесь свои, как вы выражаетесь: казни... то долго, на плаву, наша яхта уж точно не продержится.


Подобное к подобному: вы слышали про такое выражение? Когда негатив начинает перевешивать позитив — то обязательно будет происходить какая-нибудь дрянь.
- А вам, что за забота? Вы что, тут долго жить собираетесь? - Светочка была прям вся из себя. - Ещё не нажились вы здесь?


- Я-то нажилась, - мадам Югра была, как всегда, спокойна. - А вы слышали о таком чуде света, как угрызения совести? Необъяснимое чудо света, здесь в том, что совесть грызёт только за негативные поступки и только за них; и никогда не терзает за позитив.


Это тем чудней, что это встаёт, как недостающий просто пазл в Христианское учение о всеблагом Боге, о Боге Любви и о дьяволе в аду, который пребывает там только потому, что идёт против своей совести. Именно там его: терзает и выжигает совесть — за то, что он идёт против неё.


И вот, когда этот недостающий пазл встаёт на своё место... когда мы обнаруживаем в себе совесть: над которой мы раньше смеялись и которой мы в себе, уж никак не подозревали. Когда мы начинаем чахнуть и болеть, и страдать: от вытоптанной ранее клумбы... вытоптанной нами, так, для забавы; от сорванных так же цветов — там, где их никак нельзя было рвать... Где их надо было уж всяко пожалеть — посередь города, где токмо: стекло и бетон, и смог...


Когда мы начинаем страдать от любой мерзости сделанной нами: людям — тоже так... для забавы, для развлечения, мимоходом, походя... Когда то есть этот пазл - нашей совести, встаёт, как-то на своё место: то начинается, вдруг, и видеться абсолютно вся картина мира. И вся картина мира становится: ясна, понятна и доступна — сразу как-то...


Почему и в сказках во всех: не делай плохо никакому существу! Не стреляй в утку, ни бей зайца, помогай печке... Не делай плохих дел.


А почему собственно не делай плохих дел? - вопрошаете и вы в том числе, Светлана Ерепеевна. Почему, собственно, нельзя делать ничего плохого? По какому такому праву?! Кто это первый написал и придумал!?


Ну, ладно, у него было-т своё мнение, у меня — своё. Как хочу — так и живу! Что хочу — то и творю!


Но совесть, совесть, совесть... Совесть, рано или поздно, приходит. И тогда, всё становится на свои места. Всё, вдруг, становится ясно. И вся картина мира: становится видна. Где весь негатив, что привнёс в этот мир: нельзя было совершать — потому что — это аморально.


И аморально — это не просто слово — это значит, против Бога. Значит против Любви. И вот, тогда держись только — от видений своей: паскудности, гадости и мерзости. Ведь поступать аморально — это всё-равно, что идти голым против рожна, против оглобли.


Ну, что ж: потерпи, потерпи... Сколько только вытерпишь — избивать самого себя: колом, оглоблею?.. Сколько выдержишь? Не зря же ангел спрашивал у Савла (в «Деяниях Апостолов»): «Савл, Савл, тяжело идти против рожна?» - то есть против Бога, против Любви, против своей совести.


- Зачем вы мне всё это говорите? - ноздри у Светочки дрожали, как крылья у птицы.
- Я говорю: что такое хорошо и что такое плохо. Кто-то должен это говорить.
- И вы решили взять на себя эту миссию?


- Да, и примите это к сведению: потому, что рано, или поздно, но совесть придёт и к вам. И здоровья не будет, и молодость непонятно куда улетит, и когда вы будете катиться старым и пожухлым листом: по ледяной, ноябрьской аллее — вместе со снегом и совесть придёт к вам. И вы услышите: «Савл, Савл, тяжело идти против рожна?..»


То есть против Любви не моги: нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах.
- Вы хотите сказать, что я бессовестная?
- Бессовестных нет. Есть люди, у которых: совесть пробуждённая, а есть, у которых: она ещё не пробудилась. Ну, по разным совершено обстоятельствам. Но то, что у каждого она пробудится — это закон Вселенной... и лучше раньше, чтобы не оказаться в аду.


- И вот, опять эти бесконечные поучения, - Светочка была вне себя, - как вам самой только не противно, не тошно — от этих поучений?
- Как ты разговариваешь со старшими? - не вынесла Симона Симонян.
- Не ты, а вы! - не знала уже на кого наброситься Светочка.
- Не доросла ещё. Научись сначала со старшими разговаривать, - это госпожа Симонян.


- Вы, что же все: роботы что ли? Туда не ходи, это не делай, из этого не пей. Как вас закодировали... какую матрицу вам вставили, какое клише вам вляпали на лоб,
клеймо, штамп, - так вы и живёте, - Светочка вся здесь трепетала, как лист осиновый. - Как вам самим от этого не тошно, что вы роботы? Просто роботы.


Мужчины и те выглядят, по сравнению с вами, более свободными личностями, - свободолюбивыми птицами:
чем вы все, - старые и глупые куры-наседки! И кудахчут, и кудахчут — одно и тоже! Мужчины хотя бы протестуют против общепринятых норм. Они хотя бы личности! Пусть перекати-поле, пусть не ровен их полёт, но они орлы!


А вы рабы, как куры в курятнике, своих устоев: сидите и кудахчете! Рабство — это ваша стихия. А мужчины: они не рабы, они революционеры!
- Счастливы ли они? Спросите их, - молвила госпожа Югра.
- Вы счастливы? - спросила Светочка мужчин.


Спартак Гекторович, который уже давненько прислушивался так, к собственным ощущениям: ему казалось, что яхта чересчур уж раскачалась — стоя на двух якорях... Что мол, на двух якорях, у яхты, нет такой болтанки. Что, мол, этого не может быть. Что, мол, значит, почему-то старпом Липа, а полностью Данила Карбофосович Липа, на якоря яхту не поставил:
и надо в общем идти, и вставить ему по первое число — потому что давно уже темно и Южный Крест, поелику, освещает дорожку для «Лариски».


Вот ужо и стаканы зачали кататься по столу: от накатывающих валов... и кишочки так, как-то все: то уходили, кудай-то в таз; то давили кверху на желудок,
как бывает при среднем шторме (кстати дамы вообще никак не реагировали на эту качку — видать за две недели пообвыклись что ли...) И вот, ужо капитан Заза приподнял своё седалище, чтобы идти в рубку и разобраться, как тут его и спросили. Вернее спросили всех мужчин, но господин капитан, как-то воспринял это больше всего к себе.


- Как вам сказать, мадам Бухалова? По разному бывает, - ответил он как-то так.
- Ну, если бы, вот, жизнь вам начать сначала, - продолжала Светочка, - прожили бы вы её так же? Или же не пили бы ни в коем случае?
- Я уже говорил вам, господа, что если бы я не пил — то, от своей жизни, я давно бы уже был клиентом дурдома.


- Вот вам и весь ответ, на все ваши претензии. Претенциозные вы дамы. А вы и дальше ведите свою рабскую жизнь! - торжественно заключила Светочка.
- Вы ещё слишком молоды, Светлана Ерепеевна, если полагаете, что находясь на службе у сатаны: вы парите орлом свободным — над остальными: вечными рабами.
- Я ни у кого на службе не состою и состоять никогда не буду!


- Это вам, так, только кажется, только кажется. Тот — кто не ищет защиты у Бога — тот автоматически, автоматически понимаете? подпадает в сферу влияния сатаны. Я уже говорила здесь, что третьего, в нашем мире, не дано... Где вы все, в это время находились?


Если человек не с Богом, если он не ищет защиты у Бога — то он с сатаной. А сделать из тебя раба своего: нечистой силе — эт-т-т-то, как два пальца об асфальт. Причём раба настоящего.


Это никак вы нас, живущих уже на земле: в нирване, в раю, в радости и счастьи: называете по прихоти своей -  рабами. Это знаете, как собака лает — ветер носит. Мало ли, как можно языком трепать. Мы счастливы и живём уже в раю — только потому, что с Божией помощью, мы избавились от низменных страстей — сатанинских.


Верней, конечно, не полностью избавились, но мы стоим на той дороге: на которой мы, от этих мерзких страстей, полностью избавимся. И мы, от одного от этого только, счастливы и Благодать на нас. Потому, как любая из этих жутких, низменных страстей: ведёт к сумасшествию и к болезням жутким.


Вот уж, где рабство: так рабство. Человек рвётся изо всех сил бросить: пить, курить, блудить, - страдая от этого жуткими болезнями... но как собака: паки и паки, вновь и вновь — возвращается к своей блевотине и пожирает её.


Вы спрашивайте этих господ: нарко и алконафтов не сейчас, когда они под кайфом и кайфуют; а когда, в скором времени, у них наступит абстиненция, или попросту — отходняк. Когда без очередной порции яда, они будут ползти по аду, как тамошнее дерьмо. Когда в них проснётся совесть и будет говорить им: в какое же дерьмо, гуано, куриный помёт — они превратили свою жизнь...


Вот тогда у них это надо спрашивать: счастливы ли они? Отходняк, абстиненция, - длится, как минимум — дней десять — и этого ада не выдерживает никакая психика. Человек, если он не лечится успокоительными, сильно успокоительными средствами: становится уже просто — безвозвратно сумасшедшим.


И вот, теперь, постарайтесь сравнить наш вечный кайф и Благодать от Бога: от каждой капельки, от каждого облачка, от каждого цветочка... И за это никогда и никто: не будет требовать с тебя никакой оплаты. И жуткое рабство: алко и наркозависимых людей, которые и рады бы выбраться из ада своих наркотиков, но это такие цепи, такие кандалы, такие колодки, - что сам по себе, больной человек, просто не может прекратить уничтожать себя.


Вот уж, где рабство — так рабство — от которого действительно никуда не сбежать. Хуже любого негритянского рабства на плантациях: там хоть бедному негру можно было куда-то сбежать. Негр был: здоров и крепок, и силён. А тут человек болен и физически и духовно, и является абсолютным рабом бесов.


Конечно, вы ещё слишком молоды, сударыня, и вы не видите разницу между: больными, страждущими, страдающими, сумасшедшими людьми... и нами: кто не пьёт и молится Богу, которые с раннего утра и до поздней ночи: просто наслаждаются природой, наслаждаются жизнью.


Возможно вы и не видите разницы между нами, но поверьте — эта разница огромна: как небо и земля, как
Альпийские луга и городская помойка, как райские острова и городская канализация... как реченька Чусовая и выгребные ямы.


И кайф и тот, у нас, абсолютно разный: у них — это, если очень даже повезёт (потому как с кайфом у них тоже напряжёнка (они связались с отцом лжи, где всё обман)) абсолютно тупой и бессмысленный, сумасшедший кайф... который они даже близко не помнят... и на следующий день только тошно.


У нас - Благодать, где мы идём только: от радости к радости, от одного куста сирени к другому, от одной волны до другой, от одного творчества к другому. Мы никогда не тупеем в этой Благодати, не теряем человеческого достоинства, не становимся сумасшедшими.


Никогда нам, ничем не надо платить: за эти наслаждения жизнью. И вот, уж, что действительно, что мы не рабы! Потому, что мы ушли от рабства, которое даёт: наркотики (это алчность, когда мало того, что есть), гордыня, злоба и т.д. Вот уж, где рабство, как из рога изобилия — с тем же блудом.


И человек обретает свободу только тогда, когда уходит от всех этих страстей.


- Ладно замнём для ясности: про наркоманов. А у меня какое рабство вы узрели? - возмущению Светочки не было предела.
- Ну, как же? Гордыня и злоба — это ещё какое рабство. Когда ты уверен, что лучше других; и вот, даже близко не можешь от этого избавиться. Злоба прёт такая: на всех тупых созданий — окружающих тебя, что готова убить просто — всех встречных и поперечных.


Ну, ты не можешь переносить тупости других существ: потому, что лучше их! Гордыня оправдывает тебя постоянно: ну, что ты же умнее, там: кошки, собаки, идиотов разных, там — в человеческом обличии, которыми, рано или поздно, становятся все люди: окружающие тебя.


Ну, что нет скажешь? Один дебил, другой имбецил, третий олигофрен. Но дело-то здесь в том, что там, где нет Любви — там начинается сумасшествие. И человек вместо того, чтобы радоваться жизни — целыми днями: злится, злится; осуждает всех (и естественно, что сразу же становится лучше их — кого он осудил!), проклинает на чём свет стоит.


И жизнь сумасшедшего человека, превращается в один только ад, где все: хромые, кривые, косые, уроды; короче говоря: все — одна карикатура! И нет из этого ада: ни выхода, ни прохода, ни тропки даже узенькой, ни стёжки, ни дорожки. Человек становится рабом, вот этих двух страстей: и нет ему спасения из рабства.


- То есть, вы хотите сказать, что мне, видя идиота, надо внушать себе, что это не идиот, а принц на белом коне?
- Да нет, ну, почему принц... - Варвара Леонидовна отпила свой сок манго, - жалеть его надо. Помочь - если нужно. Сострадание должно здесь быть.
- Даже если он меня душит? - Светочка была вне себя.
- Почему душит? Причём здесь душит?
- Вас что, никогда не душили идиоты, мадам Югра?


- Да нет, в моей жизни чего только не было. Но из этого абсолютно не следует, что следовательно: надо возненавидеть всё человечество и стать сумасшедшей.
- Нет уж, вы извольте отвечать. Почему у розы и у той есть шипы!? Почему лягушечке, маленькой такой — с ноготок — в Южной Америке, - можно накапливать яд и травить тех гадов, которые покушаются на её жизнь!


Почему даже эвкалипту можно накапливать яд в листьях, чтобы милые коалы не сожрали его окончательно! А мне ничего нельзя!


Почему мне надо жалеть идиота, истекающего слюнями, который меня душит?! Почему даже растениям можно себя защищать, а мне нельзя!?
- Я хоть слово сказала по поводу того, что нельзя себя защищать? Защищайтесь как хотите. Ходите с электро-шокером — пожалуйста!


- А, то есть защиту своего организма, вы допускаете?! А защиту психики, в частности у меня, от той же Симоны Минздравовны, которая убивает меня духовно — всячески унижая — вы допускаете?
- О господи, - госпожа Югра переглянулась с Симоной Симонян, - ну, выйдите в свою каюту, - коли вас так напрягает госпожа Симонян. Читайте книжки в своей каюте, слушайте музыку. Зачем, казалось бы, создавать из мухи слона?


- А почему это я должна уходить? Я что из касты неприкасаемых? Или питаюсь на помойке?
- Дак вот в этом-то и вся проблема. В том, что вы рабыня злобы и гордыни. Без смиренья — нет спасенья.
А в вас скромности ни на грош.
- А в вас, то есть, море скромности: когда я должна уйти, а вы здесь останетесь — скромные такие!


- То, что старших надо уважать, - это уже вступила мадам Симонян, - это моральный кодекс любого нормального человека. И то, что вы предлагаете: нам уйти, а вам остаться — это аморально. Следовательно вы — просто аморальный человек.
- И вы предлагаете, мадам Югра, терпеть мне: вот эти унижения, от этой госпожи — без конца и без края?!


- Ну, вы здесь не правы, Светочка. Вы именно не можете — совсем - оказывать сопротивление своей гордыне и злобе, - и являетесь рабыней своих страстей, - это госпожа Югра.
- А вы все?! - вспылила Светочка.
- Мы с Симоной Минздравовной молимся Господу Богу нашему и как можем оказываем сопротивление: гордыне и злобе — с Божьей помощью конечно.


                7


В это время яхта вдругорядь теранулась днищем о риф. И в этот раз, капитан Заза, почуял это своим днищем, и встав, вышел из кают-кампании.


Выйдя по трапу на палубу: первое, что он сделал — это закурил, а потом уже оглядел окрест. Туман, всё ж таки, был такой густущий, что он не видел даже рубки на своём судне.


Первое правила Спартака Гекторовича, как капитана, было — никогда не паниковать, чтобы не случилось. Второе правило было таково — вести себя спокойно при любых обстоятельствах. Поэтому он с минуту гдей-то: жадно затягивался сигарой и с тоскою смотрел на не горящие: габариты, проблесковые маячки и прочие прожектора яхты.


Судно находилось во мгле, как увидел когда-то Россию — знаменитый фантаст — Герберт Уэлс. Наконец Кэп двинул вверх и немолодо, и пьяно. Поднявшись по трапу толкнул дверь в тёмную рубку. Судя по движению яхты: он знал, что ею кто-то управляет... но почему в полной тьме?


За штурвалом судна кто-то стоял. Кто-то огромный, могучий. И кэп сразу  же понял, что это не помощник его Липа. Включив свет, какой только был, на всей яхте:
он глянул на того, кто возвышался от него слева. Это был дюжий рыцарь — просто великан — в блестящих латах и с окладистою, густою бородой.


Но тем не менее: второе, что он сделал — это отдал оба якоря в море синее, или если быть точным — в синий океан. А потом только глянул пристально на рыцаря: как никак, но это он был хозяин на этой посудине и других хозяев ваще-та не предвиделось.


- Вы кто? - спросил он у рыцаря.
Но тот продолжал рулить штурвалом: вглядываясь в туман. Кэп с тоскою вспомнил, что пистолет у него находится в каюте. «Пойти что ли за ним? - подумал он. Но вторая мысль была, как всегда. - Никогда не паниковать».
- Я поставил яхту на якоря. И вы, сударь, зря крутите штурвал.


Рыцарь отлипнул от штурвала и глянул на капитана, а тот с тоской опять вспомнил о пистолете. Уж больно пронизывающим был взгляд этого гиганта.
- Мы чудом не врезались в скалу. Я в последний момент стал крутить штурвал влево и перед самой скалой: судно начало сдавать влево и чуток только теранулось бортом о неё, - говорил этот гигант нижайшим басом — от которого подрагивали стаканы стоявшие на столике.


Кэп, как-то не очень вдумываясь в то — о чём говорил витязь, вновь глянул окрест. Прожектора с трудом освещали клубящийся туман за бортом.
- Как вы в этом тумане, да ночью, вообще что-то увидели? - как-то сам с собой размышлял он.
- Я почувствовал эту надвигающуюся чёрную скалу.
- Да. А как вы вообще оказались здесь? - кэп вновь глянул на витязя.


Тот как-то обдумывал то, что спросил Спартак, но так и не нашёлся, что ему ответить.
- Как мне к вам обращаться? - спросил наконец Кэп.
- Рыцарь Полной Луны.
- Рыцарь Полной Луны, - эхом повторил Спартак. - А как вы здесь оказались?
Но этот вопрос, опять же остался без ответа. Было понятно, что рыцарь сам не знает ответа на этот вопрос.


- Лады, нам здесь до завтра, больше делать нечего. Пойдём в кают-кампанию.


Когда они вышли на палубу, рыцарь остановился.
- Я останусь здесь, - пробасил он.
- Но почему, - недоумевал кэп.
- Дело в том, что там... там... находится та... которую я ищу уже много десятилетий. И я не могу, вот так...
- Но вы же не будете стоять, здесь на палубе, всю ночь. Я покажу вам вашу каюту: вы там ляжете, поспите...
- Нет, - отрезал рыцарь, - я буду охранять её сон.


- Её сон. От кого? И кто она?
- Вы даже ещё не представляете, куда вы попали. Здесь есть от кого охранять.
- Но кто она?
- Зачем вам это знать? Любая женщина: пред которой только преклоняться.


Кэп пожал плечами, выбросил сигару за борт и стал спускаться по трапу. «Однако...» - так думал он спускаясь.


Но первое, что он услышал подходя к кают-кампании — было:
- Человеку нужна тайна, - судя по голосу философствовал Варфоломей Калистратович Сципион. - Вы даже не представляете, до чего же мне было противно, когда читая в журнале «Техника молодёжи» - ну, журнал был такой в СССР — очередную статью о какой-нибудь тайне... Ну, там, к примеру, о пещере: в которой до сих пор живёт шаман — умерший триста лет назад и преследующий спелеологов.


И вот, он заманивает искателей приключений, в такие лабиринты пещеры: из которых не выбраться никогда. Вот, собственно, почему ходить там надо большими группами и лучше в связке, и не терять друг-друга из виду; особенно тех — кто идёт позади всех. Именно замыкающий сначала чувствует на себе этот тяжёлый взгляд, а потом, оглянувшись: видит и шамана, который машет ему рукой — заманивая в лабиринты пещеры.


И здесь надо не поддаться этому гипнотическому взгляду: иначе за замыкающим пойдут остальные и может сгинуть вся группа.


И вот, прочитываю, значит, эту статью и кайф по всему телу, и сладострастие, значится, для души — от тайны.


Но далее: в СССР, в этом самом журнале «Техника молодёжи» - печатались обычно «Комментарии специалистов». И вот, какое-нибудь член-корреспондент — будь он трижды проклят! Или доктор, каких-нибудь, педерастических наук: пишет, значится, свои комментарии — мол: «...а чё?.. Да мало ли, там, всяких газов под землёй? Ну, нанюхались ребятушки, значится, 
и отравленный мозг — соответственно — выдаёт галлюцинации!»


Хотелось оченна даже спросить: «А ты был там, гад? Ты делал эти газовые замеры, сволочь? Ты исследовал эту пещеру?!» А-а-а-а-а нет?! Так почему же ты тогда пишешь, сволочь, эти комментарии? Почему ты гадишь в душу? Почему ты обрываешь лебединую песнь журавушки?


Или там с Несси: есть, то есть, фотографии, есть летописи в монастыре, - что какое-то чудовище нападает в озере на плавающих людей — чудовище в виде ящера. Есть свидетельства очевидцев. Всё есть! А доказательств нет! Вот, как так?!


Естественно после журнальной статьи о Несси идут комментарии специалистов: пишет нам ещё один член-корреспондент доисторических наук Птюхин! что все эти, мол, байки придумывают местные жители для привлечения туристов в их края — для развития, так сказать, туризма. А для этого, т.е., уж они рады и постараться, и самодельную голову ящера в воду запустят, - лишь бы, мол, у них: значки с Несси, брелочки, фотки, статуэтки покупали и бизнес процветал. О как!


Ты был, падла, на этом озере? Ты беседовал с людьми? 
Ты изучал этот вопрос? На все вопросы — абсолютное нет! Что же ты, гад, тогда нагадил в душу? Что же ты, сволочь, испортил воздух в помещении? Что же ты, мерзкое создание, травишь-то нас всех? Что же ты травишь наши души?!


Потому, что человек не может жить без тайны... человеку нужна тайна... Иначе теряется полностью смысл в жизни, вкус жизни, запахи её!.. Теряется всё! И здесь, например, мне, как совсем даже не специалисту по озеру Лох-Несс — бросается сразу в обозрение следующее:

летопись пишет монах, монастырь так же далёк от житейских утех, как небо от земли. И врать этот монах, в принципе, не может. Это всё-равно, что врать Богу. Что для верующего человека немыслимо.


Но никакому члену-корреспонденту — это в жизни не понять, как завзятому: материалисту, атеисту, нигилисту. Тем более, что писалась эта летопись: лет пятьсот назад, когда ни о каком туризме — близко даже не слышали. То, что в те годы писалось в любом монастыре — была правда истинная — потому, как врать Богу немыслимо.


Или, к примеру, круги на пшенице и прочие геометрические фигуры. Местные жители видели светящиеся шары перед этим, как они зависали над полем, барражировали и т.д.


В комментариях специалистов, пишет уже: академик РАН (т.е. пошли сиречь на повышение!), что, мол, находятся такие вот придурки, шутники, так сказать: которые с помощью доски, устраивают все эти круги на полях. Причём эти придурки, в Англии, действительно находятся: бьют челом, каются; говорят, мол, бес попутал. Хотели, мол, пошутковать.


И только много лет спустя: узнаю (потому что круги-то и геометрические фигуры на пшенице, на траве и на снегу — не перестают появляться (из-за двух, или трёх придурков) и люди всё-таки изучают это таинственное явление), что человеку никогда не сделать такой круг, который делает светящийся шар.


Человек при всём своём уме: колосочек пшеницы может только сломать — только тогда он положит его на землю. А в таинственных явлениях: колосок ложится не ломаясь, что по земным меркам не может быть никогда и ни при каких условиях. Но это будет много десятилетий позже - об этом я узнаю — что это всё-таки тайна, которую разгадать не для человеческого ума.


А тогда было: тошно, пошло, противно, - ползать с доской по полю, чтобы задурить окружающим головы — это мерзость какая-то.


И почему все комментарии специалистов были: докторов наук, членов-корреспондентов, академиков РАН, - как-будто им больше заняться было нечем — этим учёным мужам, как-будто это была лебединая песнь: всей их учёной жизни, как-будто они лет тридцать, или сорок трудились мозгом в науке - именно для того, чтобы сказать всему миру: «Тайн нет, глупышки. Никаких тайн на свете нет!


Всё на свете просто и ясно объясняется! Надо, мол, просто хоть немного подключить свою логику! Кому выгодно? Кто заинтересован? Обычные физические законы. Есть только наука, которая всё рассмотрит в лупу — и больше ничего!»


И в связи с тем, что выдавали они, эти свои гадкие комментарии специалиста: хорошо не изучив вопроса, не будучи даже совершенно в теме и писали всё это: так, от балды... не замечая даже явных, необъяснимых явлений. То следовал соответственно такой вот вывод, что вся их жизнь была посвящена, как раз вот этому комментарию! Заиметь, то есть, научную, высокую степень, чтобы бряцать потом ею, как яйцами...


- Варфоломей Калистратович! - не сдержалась Симона Симонян, - я ведь еду-еду — не свищу, а наеду - не спущу!
- ...и гасить пыл юных и впечатлительных сердец - что мол: оставь надежду всяк входящий! Здесь нет: ни сказок, ни чудес в этом мире! В этом мире только удавиться из-за пошлости его, скотства и мерзости... а про чудеса забудь навеки.


Мне вот, всё больше и больше, сейчас кажется, что эти специалисты, со всеми их научными степенями: рождались на этот свет, жили и получали эти степени не для каких-то научных открытий, а именно для того (давали им везде бесы: зелёный свет, фору, красную дорожку, иммунитет), чтобы они, в конце-концов, писали вот эти комментарии специалиста.


Что, мол, забудьте навсегда: о тайнах и загадках Вселенной. Есть только миг: между прошлым и будущим, - в который вы должны всадить в себя бутылку водяры, или пару кубов герыча и сдохнуть. Ну, раз мы живём: один только миг! То не лучше ли этот миг: прожить под кайфом! Не лучше ли пировать во время чумы, чем посыпать голову пеплом?!


И мне вот, всё больше и больше, в последнее время, кажется, что эти люди и жизнь всю прожили: для этих вот, мерзких комментариев. Чтобы одним таким махом шариковой ручки: убить сразу сотни и тысячи молодых людей, а то и не молодых. Ну, вы меня понимаете, господа?


Потому, что если нет тайны на свете, если нет чуда, если нет сказки... то... что же тогда остаётся? Свинарник, или птицефабрика: где одних уже забивают на мясо — в жути и ужасе... других ещё выращивают и они повизгивают, и попискивают, и подпрыгивают: в радости и идиотизме своём детском!


Третьи ещё размножаются и чувствуют себя сильными мира сего: типа, они мол, на коне!.. раз могут кого-то иметь!.. Типа, они мол, здесь главные — раз присутствует в них: фрикция и эякуляция!
- Браво! - воскликнул здесь господин Блюм и потом ещё, - Бис!


- Но придут хозяева. Да, придут хозяева и рассортируют всех: куда надо. Детишек сгребут в одно место, взрослых в другое, третьих на убой. А вы, мол, все: кудахтайте и кудахтахтайте сколько хотите, сколько только можете. Можете даже верещать и на визг переходить, но к сути-т дела это не имеет никакого отношения.


Конец один и что тянуть? Не лучше ль пить и веселиться?! Есть только миг: между пошлым, иль будущим! Иль сразу можно удавиться!


Здесь не выдержала Варвара Леонидовна:
- Когда человек не верует в Бога, в помощь Божию... в жизнь вечную... тогда, да, остаётся только повеситься. Тогда любой смысл жизни, как-то размывается и теряется.


- Да, но не забывайте, госпожа Югра, что Бога-то в СССР не было. В церквах размещали: кинотеатры, склады и прочую мерзость. И поэтому, эти самые комментарии специалиста, гасили даже последние искорки и огоньки, этих: загадок, тайн и чудес.


Если с тайнами, эти надежды — на что-то чудесное — ещё оставались — то «комментарии» гасили даже и их.


Или Конан Дойл — писатель наш любимый: о какие загадки, о какие тайны, о какой интригующий сюжет!.. Чёрная, огромная собака, на торфяных болотах. Она преследует того: кто, вдруг, решил по этим болотам прогуляться. О кайф! когда это читаешь первый раз и растягиваешь удовольствие... не торопишься, так сказать.


Вот, бежит она по торфяникам — эта дьявольская и чёрная собака, слышится её жуткий и дробный топот в тумане. О-о-о-о-о-о... и потом, потом: возле умерших от ужаса людей — находят огромные следы собачьих лап... вот же где кайфуха!


И кто-то, вдруг, решает это дело расследовать. И вот, он едет туда, к тем торфяникам: и поселяется там, в древнем и старинном замке. Ну? А? Это же чудо!

И вдруг, какой-то дурак, ну, то что моральный урод — так это точно: мажет фосфором огромного своего чёрного дога и даёт ему понюхать перчатку очередной жертвы... б-б-б-боже, какая пошлость, какая мерзость, какая гадость...


То есть столетия! местные обитатели, с ужасом рассказывали друг-другу — эти жуткие предания о чёрной собаке на болотах, а тут оказывается: ларчик-то,
как пошло открывался!!! Просто, какой-то идиот, решил 
таким вот образом: прибарахлиться, срубить, как говорится баблосы,  разбогатеть и учитывая предания старины: припёрся туда с чёрным догом... б-б-б-б-боже, какая пошлость!


Оказывается всё, до оскотинивания просто: мани-мани -
хрен в кармане, - единственный движитель всей жизни! Ну, господа, тогда действительно остаётся — только повеситься.


И только через много-много лет, я узнаю, что да, действительно — любой торфяник — это геопатогенная зона (больная земля), а значит — это аномальная зона в которой творится всякая аномальщина. Т.е. видят и НЛО, и существ разных, и в том числе: и огромных, чёрных собак... но таких, от которых действительно становится жутко: до потери сознания... а не таких, о которых нагородил Конан Дойл: поставив тем самым крест своею пошлостью на аномальных зонах — в которых действительно творится такое, что никакая наука никогда не изучит.


Д и любой другой детектив. О дайте, дайте нам только сумасшедшего маньяка — покровавей! Жертвочек его, как можно побольше. И чтобы разделывался он с жертвами: как можно ужаснее, более садистически, как т.е. конченный сумасшедший.


И то есть, читаем, читаем, читаем: кто же этот изверг?! Кто же этот изверг - рода человеческого!? Кто же это до такой степени сумасшедший, что так искромсал Елиизавету Бокобатьковну и Софью Мармеладовну, и...


Полиция с ног сбилась: роют, ищут, но всё тщетно. Да потому, что у настоящего маньяка: нет логики! Какая у него логика, если он сумасшедший?! И как ты его вычислишь: ежели ему это не выгодно, ежели ни квартиру, ни наследственность — он не получит.


Ежели получает он от убийств сладострастия: о которых ничего в учебниках по криминалистике не пишется. Получает он от зверств своих — адреналин — бесы, то есть, его радуют: таким вот, наркотиком. Он адреналиновый наркоман. Да и вообще: общается он с бесами.


И вот, возникает тайна — так называемый «глухарь». Кто он? Что он? Откуда? Даже бывает, что и: какого пола? Ничего не известно. Это тайна. Это кайф! Бывает так, что маньяк: всего-то один, но боится его весь город, или целый район.


А потому, что: кто он? Где он? Никто не знает и не узнает никогда. Нет, полиция конечно ловит, как всегда, абсолютно невинных граждан: измывается над ними — пока они не признаются во всех убийствах. Но это всё, на что наша доблестная полиция, способна: закрыть течь корабля своим задом — пока не произойдёт следующее убийство у серийного маньяка.


И вот, пока читаешь этот детектив, пока погружаешься в усладу этой тайны, пока получаешь все эти наслаждения от ужасов, которые вытворяет этот маньяк, до тех пор: жизнь бьёт ключом!..


Но как только узнаёшь, что маньяк — это серенький и невзрачненький мужичонка — да ещё и работающий бухгалтером — почти бюстгальтером... Который любит и жену свою, и многочисленных детишек. Ну, т.е., просто — отличный семьянин! Который и не пьёт, и не курит, и не куролесит (т.е. не ищет по лесам, всяких там, кур!)


Только вот, такое вот, заимел значит, мужичонка себе хобби. Ну, спасать наш мир: от разнообразной, там, скверны. Стал т.е. ожившей рукой господа и карал одиноких дам: идущих, гдей-то по пригороду, в ночи. Потому что по его начальному, значит, разумению, мол: нормальная же женщина, не пойдёт же одна, в ночи, куда-нибудь...


Ну, а потом уже, когда пришли другие, значится, мысли — было уже поздно. Ну, втянулся как-то уже... впрягся, так сказать, в оглобли. Адреналиновый наркоман — это не шутка. Да и голос...


Голоса — из ада — стали уже требовать от него крови, стали уже просто кричать на него: ну, сумасшествие во всей своей красе.


Короче, чем более потом узнаёшь, об этом кровавом насильнике и убийце: тем только пакостней как-то делается. Покрывало тайны, таинственный покров, как-то спадает и остаётся одна только: пошлость, мерзость и гадость. Там типа: импотент он был и вот, искал лекарство от импотенции.


Да и мирный, благонравный, законопослушный народ — вокруг него — ведёт себя, мягко говоря: не мирно, не благонравно и не законопослушна. Полиция уж не знает, как этого зачуханного: всею своею жизнью — маньяка — спасать от разъярённой толпы. То есть усиленные наряды полиции, ведут усиленную охрану подсудимого. Т.е. ещё подозреваемого, т.е. ещё под вопросом большим — он ли этот изверг рода человеческого?..


Но народ уже готов, с женщинами во главе, разорвать этого бухгальтера на части: причём это не аллегория, не иносказание и даже не метафора, так сказать. И если бы не усиленные наряды полиции, то зачуханного бухгалтера: действительно бы разорвали на части — в своём яростном и благородном порыве — граждане.


Что собственно доказывает только одно, что он, этот бухгалтер: не какой-то там, изверг рода человеческого... а тут все такие! Все, такие же как он, сумасшедшие: маньяки и убийцы — ежели готовы разорвать человека ещё даже не обвинённого в убийстве.


А если даже и обвинённого, и осуждённого: вас что, кто-то уполномочивал палачом работать у государства??? Вам что, при Иоанне-4 Грозном, выдали красную рубаху и назначили жалованье в три копейки!?


Или вы живёте в государстве, где смертная казнь отменена? Но что толку, что толку, что толку? Идёт суд и яростные женщины продолжают вопить, как бы они разделались с этим гадом: и молоток судьи не помогает.


Не горюй шибко, бедный маньячило. Ты же видишь?! Ну, тут все такие! Просто, тебе вот не повезло. Твоё сумасшествие, довело тебя до скамьи подсудимых (до цугундера), а их сумасшествие входит в рамки, вернее не выходит за рамки: уголовного, то есть, кодекса Российской Федерации. УКРэФ не наказывает народ: за проклятия изрыгаемые и за желания — это вам не инквизиция.


Люди стали цивилизованными, кря. И то, что бухгалтер
стал сумасшедшим, как раз из-за чьих-то, когда-то проклятий — эт-т-т-то опять же к инквизиции, а современная наука и светское государство...


Короче пошлость одна, мерзость и гадость, - когда спадает тайна. Что вы, мир что ли переделали? Что вы, проклинать что ли друг-друга перестали: порождая этим самым новых сумасшедших маньяков? Да нет, конечно. Всё осталось как было. Тайна только исчезла и
больше ничего. Ничто больше не будит воображения: писателей, поэтов и художников. Пус-то-та-а-а-а...


Пошло, гадостно и мерзко на душе. И все ждут новой тайны, нового маньяка, нового убийцу, - чтобы вдохновиться на новые произведения искусства.


Без тайны жить невозможно, без тайны нет жизни, жизнь останавливается.


                8


- Вы что это хотите этим сказать? - Симона Минздравовна еле дождалась перерыва этого пародонтоза.
- Я сказал — то, что я сказал.
- Во-первых, в зал суда и возле суда, собирается контингент соответствующий; как говорится: подобное к подобному — негатив к негативу, мухи к дерьму.


- Это вы сродственников что ли в соответствующий контингент записали? - даже удивился Варфоломей Калистратович. - Это же родственники везде прорываются: разорвать на части убийцу! То есть, иными словами — это все мы! Это любые из нас: кого коснулось происходящее.


А вы думали, что это есть такие некоторые дамы: городские сумасшедшие — так называемые, старухи Шапокляк, клакеры (клака?)
- Иными словами, вы предлагаете: резать людей на улице, - заключила госпожа Симонян
- Ну, а как ещё породить тайну? - ответил вопросом на вопрос Калистратыч.


- То есть, вы представляете, господа, к чему господин Сципион, вёл такую свою длинную речь? - Симона Симонян переглянулась мельком с госпожой Югрой, как бы черпая от неё поддержку. - К такому оказывается
простому выводу, что оказывается: можно и как он выражается: даже нужно — резать людей на улице.


- Да ладно строить-то из себя не знамо кого... Древнеримских весталок, которые, кстати, в первых рядах — в амфитеатре — любовались, как люди убивают друг-друга.


- Вообще-то древний Рим рухнул давным-давно: из-за того, что христианство не могло допустить бойню и веру во Христа. Не можно молиться Богу и мамоне, - с ним общалась только мадам Симонян.


- Весь мир... Скажем так: весь цивилизованный мир, давно уже пришёл на законодательном уровне... Заметьте, дамы: на законодательном — к однополым бракам — раз! К изъятию ювенальной юстицией детей — абсолютно из любой семьи — два. К усыновлению однополыми семьями этих изъятых детишек — три.


Это, мол, как-будто содомиты — сумасшедшие из Содома и Гоморры — люди слабые на передок (как женщины, так и мужчины) — могут усыновлять и удочерять детей — от большой любви к ним. Мол, как-будто такое возможно!


То есть, всем известно, всему миру известно, что однополые пары: покупают детей для вечного изнасилования, но здесь ювенальная юстиция бессильна: и не в силах ничем помочь - бедным детям. Тут мы уже касаемся незыблемого четвёртого закона: торговли детьми. Там, где правят деньги, а самое главное ЛГБТ — ювеналке лучше не соваться. Как говорят в нашей полиции: «Глаз натянут на попу».


Вот, как живёт весь цивилизованный мир, глубокоуважаемые вагоноуважатые. Глубокоуважатые вагоноуважаемые.


И вы мне изволите заявлять, что в этом мире нельзя резать людей на улице? Это преступление, близко даже не сопоставимо — с вечно-изнасилуемым малым ребёнком — на законодательном уровне, дамы, заметьте! На законодательном!


Да, забыл вам ещё про пятое сказать: кляпание монстров во всём мире, не ведающих: ни семьи, ни пола своего, ни мамы, ни папы, ни добра, ни зла, - чем занимаются школы во всём мире: клепают монстров живущих только для удовлетворения своих половых потребностей, любых своих желаний и извращений.


И вы мне, уважаемые дамы, говорите, что: грех резать людей на улице?! Ну, знаете... Ну, знаете... Я ведь и обидеться могу. Да всему миру надо сгореть до пепла! Как сгорели предшественники нашего мира — Содом и Гоморра. Потому как земля: просто не в силах выносить на себе такую гадость. С одной стороны: вечно изнасилованные дети - из которых могут вырасти только сумасшедшие люди.


С другой стороны: школы предуготавливают каких-то жутких монстров: садомазохистов, маньяков-убийц... с первого класса досконально изучающих подробности всех сексуальных извращений, какие только есть в мире.


Отменяются семьи, отменяются названия: мама и папа, - в паспорте пишут — ОНО — в графе пол. Всё в этом мире нацелено только на удовлетворение своих нижайших потребностей, которые ниже пояса. Всё в этом мире движется: только к извращениям! И вы мне хотите сказать, что резать этих людей на улице — грех?


Да тот, кто будет резать этих извращенцев: будет по любому и по любасу — выполнять волю господа бога нашего!


Помолчали.


- Как-то в ваших устах: «господа бога нашего...» - звучит как-то не обнадёживающе, как-то холодно звучит, - поёжилась даже как-то мадам Югра.
- Уж как есть, так и звучит.
- Браво, хрящ! - вспылил здесь было господин Блюм и почувствовав, что это явный повод выпить: влил в себя пол стакаша коньяку.


- А вы знаете, господин Сципион, чтобы изменить мир надо начать с себя, - это Симона Минздравовна подала свой голос. - Иисус Христос сказал, что мир вокруг нас такой — какими мы сами являемся. «Изменитесь вы сами и мир изменится вокруг вас» - так Он сказал.


Ну, вот, сидите вы, например, в тюрьме, так? Среди подонков. Это потому, что вы такой хороший, а вас окружают одни подонки?.. Или потому, что ты сам подонок и поэтому тебя окружают подонки?..
- Нет, ну, тут по разному бывает... - начал было Варфоломей.


- По разному не бывает, - оборвала его госпожа Симонян, - подобное к подобному — основной закон космоса. Но если ты доживёшь до свободы, если когда-то ты окажешься на свободе... Да, беги ты от этих корефанов, как от бубонной чумы, как от чёрной оспы, как от холеры и от тифа.


Даже ежели ждут тебя эти корефаны возле тюряги и ведут сразу же в ресторан. Но ты, пока первую рюмку водки не выпил: выйди в туалетик, как говорится, носик
припудрить! И беги ты от этих корефанов — дуй не стой! Беги ты от этих корешей на любой вокзал и любую электричку. И наделай как можно больше пересадок — по электричкам... и выйди на каком-нибудь глухом и заброшенном полустаночке.


И вот, постучись в двери, постучись в окна. Это может покажется невероятным, но мир не без добрых людей. Рано, или поздно тебя всё-равно, где-нибудь впустят и обогреют, и накормят, и спать уложат. Потому, что мир не без добрых людей. А там, глядишь и на работу какую-нибудь простенькую устроят.


И ежели ты будешь тихим и скромным: тише воды т.е. и ниже травы... чтоб не слышал тебя никто и никогда, и не видел. То мир вокруг тебя, вдруг! изменится просто кардинально. Уже не подонки тебя будут окружать, которые на тебя в карты играют... а такие же, как и ты: тихие и мирные люди, которые будут Любить тебя, обожать и боготворить.


То есть слова Христа, здесь работают: на сто процентов.


Или, если ты: наркоман и алкоголик, и живёшь в аду не только во время абстиненции... а просто: живёшь в аду. С теми же корефанами, торговцами наркотой и шанками... в каком-то вечном, сумасшедшем бреду: где ты близко даже не помнишь: с кем ты общаешься, где бываешь, кого режешь?.. кого душишь?..


Так, чтой-то во время отходняка всплывает... что ты вроде кого-то насилуешь... или избиваешь... да и руки все: в чьей-то крови и казанки (костяшки кулаков) все позбитые. Т.е. явно, какая-то драка была. Но с кем?.. Когда?.. Где?.. и почему??? Вопросы на которые нет ответов.


И когда за тобой придут: сопроводить под белы рученьки?.. Это просто ад. Ад безвылазный и беспросветный. Постоянные поиски наркотика, или бухла... меняются люди, меняются лица... кто-то смотрит на тебя с презрением, другие с омерзением...


но тебе вообще не до этого: ты всё готов отдать за наркотик — от жуткого тремора разрывающего тебя на части, от жутких галлюцинаций преследующих тебя... чтобы хоть на минуту вырваться из ада... И ищешь, ищешь, ищешь яд... яду... чтобы отравиться, но не можешь найти...
- Вы, мадам Симонян, однако, так рассказываете, как-будто вы сами, так сказать, бухали, - это Карст Крабович сделал такое предположение.


- Да нет, просто Глеб Светлый (если, господа, вы конечно слышали про такого) — мой любимый поэт и писатель.
Но попробуйте только вылечиться от этой зависимости, смените своё местожительство. Везде, всё таки, висят эти объявления для людей попавших в трудную жизненную ситуацию.


Уедьте же куда глаза глядят: смените жуткий контингент. И вы, вдруг, узреете совершенно другой  мир вокруг вас. Совершенно других людей, которые вообще-то жили всегда на планете земля, но ты их почему-то... хотя понято, конечно, почему: не видел.


Но даже и как-то понятно ещё, что люди вокруг вас сменились... и это уже не те тёмные личности: кого трясёт абстиненция и у которых никогда для тебя нет денег, - что сваливало тебя раньше ещё в больший, ещё в нижний ад.


Но даже и весь мир, вокруг тебя, меняется кардинально: на сто восемьдесят градусов. Ты, вдруг, начинаешь видеть, что небо голубое, что облака белые... что бабочки как-то порхают, разноцветные: с цветка на цветок. То есть что-то такое элементарное и обыденное... это как по утру просто глаза открыть...


Но ты-то этого не видел: ни пять лет, ни десять, которые ты пил, или кололся... а миллионолетия... сотни миллионов лет. Сменялись, то есть, целые геологические эпохи!.. Раздробился, то есть, на части: единый материк Пангея. Исчез вечно плещущий у ног: единый океан Тетис...


ну, потому что время, в аду - в котором ты пребывал долгое количество лет — замедляется до такой степени, что за время даже одного отходняка: ты можешь пережить сто миллионов лет. Сто миллионов лет ужаса. А можешь окунуться и в бесконечность ада, где вообще отсутствует любое время.


И вот, когда ты не видел ромашечки и василёчки: такое количество лет — то радость к ним у тебя будет такая, что люди не бывшие и не жившие никогда в наркотическом аду — не совсем даже тебя будут понимать. Но тебе-то, что  с того? Жизнь, обычная жизнь!.. с её ветерочком, с качанием берёзок и кос берёзовых — оказывается и есть рай.


Вот же оказывается, где рай — так понимает, вдруг, любой кто оставил далеко позади алко и наркозависимость. Рай — это просто жить... Дышать, внимать и мыслить... По утру, так, выглянуть в окошечко, а там одуванчики желтеют на травушке изумрудной.


И значит вновь Иисус Христос прав, когда говорил: «Изменись сам и мир изменится вокруг тебя».


                9


Помолчали.


- Ну, я никогда не бухал, не кололся, не нюхал бензин, не глотал колёса и т.д. - это Варфоломей Калистратович. - А зря-а-а-а-а-а!.. - вставил господин Блюм свои три копейки.
- Но я как-то не в восторге: ни от ромашек и васильков, ни от того, что небо синее. Весь мир катится в ад! К чёрту на рога! Наступает конец света! А я буду восторгаться, как трепещут крылышки у бабочки?! Да это надо быть последним идиотом! - возмущению господина Сципона не было предела.


- И вы усугубляете, этим самым, ситуацию во всём мире. Усугубляете на порядок, а то и боьше, - мадам Симонян была непереклонна. - Вы: своим отчаянием, кликушеством и злобою к ЛГБТ, - подбрасываете просто сухие сучья в мировой пожар Апокалипсиса.


А если бы вы радовались жизни, радовались природе, цветочкам и птичкам — то вы бы тушили мировой пожар. Вы бы реку тогда целую лили на пожар Апокалипсиса. Да потому что: подобное к подобному! Подобное к подобному. И эти слова надо как-то понимать. Это не протсо слова — это космическая мудрость.


Господин Сципион переваривал.


- Что это изменит, что это изменит... Что это изменит? Мысли мои, меня одного?.. Как мои единственные мысли, смогут потушить пожар Апокалипсиса!? Это ж всё-равно, как река Яркенд, в пустыню Такла-Макан, течёт с гор... Течёт в раскалённую пустыню и впитывается песком, барханами... Так и следа даже от неё не остаётся: всё задувает Самум. Эта река, что: напоит пустыню?


- Ну, погодите, погодите, Варфоломей Калистратович. А
про меня и про госпожу Югру — вы уже забыли?.. И вот, вы уже не один!!! Не так скажете?! Вы уже не один!!!


А целая страна Россия, где вся эта мерзость не прошла! Ни ЛГБТ здесь не прошёл у нас, ни гей-парады, маму и папу не отменили, ювенальная юстиция - не прошла; долго предуготовлялась, но не прошла! Семью мы сохранили в России на конституционном уровне.


То есть, мы уже имеем страну — самую большую в мире — где вся эта мерзота не прошла. А вы говорите: весь мир, Апокалипсис...


- Но вам не кажется, мадам Симонян, что этим самым: страна Россия, работает только на продление мук всего мира?! - господин Сципион был всё ж таки настырным малым. - Так бы сгорели все — да и всё! И дело-то с концом! А так - нет — Россия продляет муки.


Так уже получается, что детей во всём мире: будут насиловать бесконечно! Кто в этом виноват? В изнасиловании детей?! Да вы и виноваты — с госпожой Югрой!


- Мы с госпожой Югрой: радуемся жизни, радуемся солнцу, радуемся лазоревому небу. Вместе с нами радуется и вся страна Россия. Не ставить же на себе крест: из-за одной паршивой и заразной овцы — всему стаду.


За границей тоже есть выбор: почему им, например, не принять Российское гражданство, где нет всего этого Содома. В самом крайнем, пиковом случае: везде, во всём мире, есть православные церкви. Идите в православную церковь, молитесь там, спрашивайте совета — как дальше жить?..
- А дети ваши, которые не могут не ходить в школу: где из них будут готовить монстров-извращенцев, - не унимался Варфоломей.


- Нет, ну, значит не отдавайте детей учиться в эти школы. Пусть они учатся, например, в православной гимназии. Там, уже на месте: нужно смотреть, как и что. Принимать, т.е., меры: по мере их поступления, по мере поступления проблем, а не бежать впереди паровоза.


Соображать, т.е., надо по ходу пьесы: заранее-т не нагнетая, не накаляя, не увеличивая из мухи слона. Я всё это к тому, что всегда на земле есть выбор, где бы вы не находились. Всегда у человека есть выбор: идти в муки ада и детей своих вести за собою, или идти в Православную церковь и радоваться жизни.


- Как у вас всё просто получается, госпожа Симонян, дальше просто некуда.
- Всё, что от Бога — это всё просто и ясно: чего там голову-то ломать? Подобное к подобному!.. Если в глазах твоих Свет — то ты Светлое только и видишь вокруг себя... и Любовь... А если в глазах твоих тьма: то везде ты видишь только одно: уродство, болезнь и отчаяние.


- Это легко только говорить, мадам... легко только говорить, - угомонить, утихомирить и урезонить Варфоломея было не так-то просто. - Вот, ежели бы вы, к примеру, родились в племени  людоедов... как вы думаете: часто бы вас посещали такие вот мысли, которые вы сейчас выдаёте? Или мыслили бы вы тогда совсем уже другими категориями?.. другими понятиями.


Например, мечтали бы об отрезанной голове, которую принесёт вам возлюбленный. Отпиленная голова врага, у них там — канает — заместо цветов. Свиданка,
то есть, у них там — так происходит.
- Господи, да сейчас и племён-то таких нет.


- Да нет, абсолютно дикие племена до сих пор есть в той же Амазонии, в Новой Гвинее: и в них, то есть, допустимы соответственно любые сумасшествия. Но дело ни в этом.


Я вам про принцип говорю, про основу. Принцип: «Бытие определяет сознание». Вы понимаете меня?
- Что ж тут не понять?.. Но всегда и везде присутствует у человека свобода выбора: в каких бы глухих уголках земли он не находился.


Везде есть Православная церковь. А не Православная, значит, мусульмане: мусульманская мечеть, которые навряд ли будут когда-нибудь у гомосексуалистов просить прощения (как папа Римский бьёт челом педерастам).


Где нет мусульман: там буддисты... Ты выйди токмо из джунглей, когда-нибудь; отойди от зверей - ну, прикрымши конечно тряпицей срамное место и обязательно встретишь: или мечеть, или Буддийский храм.


- Вы принципа не понимаете, основу! Что такое: «Битие
определяет сознание». Человек болен уже в утробе матери. Там, из-за алкоголизма родителей-ли, или у него шизофрения наследственная, или прочие какие травмы — не важно. И вот, вы, в его больную и сумасшедшую головку: с рождения, заметьте - больную — с рождения! пытаетесь донести какие-то свои высокие идеи?


Получится ли это у вас? Как вы думаете?!


Он дебил, или идиот от рождения — сие не важно. Ваши действия! Как вы его поведёте в светлое будущее?


Но госпожа Симонян, дело в том, что тоже была не промах и спокойно так, вела с ним дальнейшую беседу:


- Во-первых — эти высокие идеи не мои, а Божественные. Всё, о чём я говорю — это извечные и незыблемые законы Космоса. И это просто значит - по великому закону Любви, которая является самой сильной силой во Вселенной - что за тех больных людей, которые не могут постичь Великую силу Любви... Великую силу Бога... которые больны до того, что не могут постичь ничего Божественного... что за них просто надо молиться. Кто не может молиться за себя, за того надо молиться нам.


- Как у вас всё это ладно получается. Прям кирпичик к кирпичику.
- А всё, что от Бога, - всё это просто и ясно.
- Но дело-то в том, что родившись, гдей-то в двадцатых годах — двадцатого века, или даже в десятых годах того же века; и прожив всю свою жизнь в самой свободной стране мира СССР, - вы бы даже близко не глаголили: так, как сейчас.


Вы были бы махровый просто: материалист, нигилист, антихрист и коммунист. Так же родившись, в те же времена, в Германии: вы бы кричали вместе со всеми: «Хайль Гитлер!» и что: «Жиды всю жизнь заели!», а не вели бы богоугодные беседы, как сейчас и даже близко бы не верили в Бога.


Вот что обозначает: бытие определяет сознание. Что же тут неясно?
- Да вы только спокойней себя ведите, господин Сципион, не перевозбуждайтесь вы так, Варфоломей Калистратович. Ну, во-первых: не такой уж там был полный вакуум. И в Германии были открыты Христианские церкви. И в России, сам Сталин, приказал открыть все Православные церкви — во время войны.


И народ шёл туда, и не мало народу молилось, и уверовало в Бога — особенно во время войны. И во время наступления фашистов на столицу: её в сорок первом году облетали с иконой на самолёте... и только после этого: наши войска пошли в наступление.


Иными словами: выбор был всегда в Германии, был выбор и в СССР.


Но я вас понимаю: о чём вы хотите сказать. Когда ты учишься в безбожной школе — безбожным наукам — как дважды два доказывающим, что бога нет. Когда твои родители смеются от всего, что касается церкви. Когда в начале тебе нужно стать октябрёнком: с алой звёздочкой и красивейшим и кучерявейшим Лениным!


Потом ты стремишься стать пионером, чтобы кусочек красного знамени засиял на твоей груди! И кажется, что красивей и нет ничего в мире: чем этот красный галстук — бьющийся у сердца — разгоняющий тьму во всём мире!


Потом мечтаешь стать комсомольцем и носить значок с красным знаменем и золотым Лениным, и творить уже дела величайшие, - под стать Павке Корчагину!.. которые комсомольцы: строили - погибая — узкоколейку, чтобы спасти город от холода...


«Сделать нам, друзья, предстоит: больше чем сделано! Кто же это там говорит: «Молодо — зелено»», «У нас молодых - впереди года! И дней золотых — много для труда!», «Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь красивую прожить! Надо что-то, главное, ребята, в этой жизни совершить!», «И снег, и ветер, и звёзд ночной полёт... Меня, моё сердце: в тревожную даль зовёт».


Естественно, что по сравнению с этим: отдать свою жизнь за людей, за страну!.. и какие-то дремучие старушки: бегающие в церковь и крестящиеся, когда гром гремит — выглядели не фонтан. (Тем более уж мы-то с вами знаем, что это электричество, а не Никола- угодник на колеснице едет!) Ну, смотрели так на них, как на атавизм: с лёгкой улыбкой Джоконды, соболезновали древним пережиткам — мол: ну, есть ещё у нас, такое вот — дремучее население; доисторические и допотопные существа. И т.д., и т.п.


Но живы-то остались: эти жизнерадостные пионеры и яростные стройотряды комсомольцев с гитарами... Не сдохли т.е. до конца: от алкоголизма, блуда, наркоты и прочих страстей адовых — только ведь потому, что оказалось... что действуют ещё православные церкви в нашей стране. Несмотря на все уничтожения: действуют и всё тут.


И только поэтому — безбожному сердцу — разрываемому страстями и еле живому от этих страстей: от алкоголизма, блуда, наркоты и прочего сумасшествия — есть куда пойти. Есть куда пойти и припасть губами к кресту... есть где помолиться, есть где покаяться.


И это оказалось возможным, только благодаря: тем вот самым — дремучим старушкам, которые всегда бегали в церковь... И ты: бывший пионер и фантазёр, и отважный комсомолец — ежели твоё сердце до конца ещё не разорвали низменные страсти — можешь ещё пойти в церковь и Спасаться там, с помощью Божьей.


А если твоё сердце разорвали до конца: страсти сумасшедшие... и ты уже мёртв — то всё-равно молись. В любом, самом нижнем аду, молись: и Спасение придёт к тебе — в виде ангела Света, в виде Иисуса Христа.


Молись всегда и соединяйся в молитве с Богом. Это и есть — единственное Спасение.


Так что, да: бытие определяет сознание. И ещё как определяет. Человек, под воздействием окружающей среды — за год — из добрейшего и нежнейшего мальчика: может стать полностью сумасшедшим и начать кричать не то что: «Хайль Гитлер!», но и ботать по фене.


Когда человек попадает в сумасшедшую среду — в тюрьме ли, в Армии ли это происходит — не важно; он как-то, сам того не замечая, начинает становиться сумасшедшим. Если конечно он не молится.


Молитва: вот, единственное спасение от сумасшествия. Молитва и вера в Бога. Но чтобы дойти до Бога — это не так-то просто. Это не просто — да. Дойти до Бога. Но когда человек дошёл до Бога: бытие уже не определяет его сознание. Бог определяет его сознание. Да. Тогда только Бог определяет уже: определяет его сознание.


И поэтому: Спасение тех, кто ещё не пришёл к Богу, в руках молящихся. В руках тех — кто верует в Бога и молится за них. Как за тех же дикарей молятся, чтобы они вышли из джунглей. Так и за собратьев своих сумасшедших нужно молиться, чтобы они пришли к Богу. Не только за православных христиан молиться, как это практикуется в церквах, а за всех сумасшедших нужно молиться: бытие у которых — пока — определяет сознание.


Мы, с Варварой Леонидовной, молимся абсолютно за всех людей и за сумасшедших в первую очередь: потому что они больные. И если вы будете молиться вместе с нами, Варфоломей Калистратович, то наша молитва усилится...


И тот человек, про которого вы говорите: бытие у него определяет сознание... каким-то чудом, вдруг, начнёт задумываться о том — о чём он раньше близко даже не думал.


Например, о тех же пингвинчиках. Я вот, сейчас: про Императорских Пингвинов. Может ли живое существо — без вмешательства извне — приспособиться к жизни в Антарктиде? Да вы что?.. дарвинисты, материалисты и прочие исты, - про болезни и смерть что ли забыли?


Ведь никакой живой организм, - перенеси его из Африки в Антарктиду, или даже к нам в Россию... не то что зиму! Никакой живой организм: осень-то не переживёт! Нашли слово — приспособился организм — и закрыли им все срамные места. Да не приспособится никакой организм и никогда к зиме — ежели его не приспособить извне.


Нашли слова — в процессе эволюции... В каком процессе эволюции? Наступила осень, холод — всё! Ночь птица провела на холоде: вот вам крупозное воспаление лёгких и через несколько дней — летальный исход. (Не в смысле: летальный исход на юг!.. а в смысле летальный кирдык).


Какой процесс эволюции? Какой естественный отбор? 
При попадании организмов в неблагоприятную среду обитания: организмы дохнут все, как мухи и больше ничего. Будь то слоны, будь носороги, или любые птицы. Не покрываются они шерстью, не вырабатывают тёплый, там, подпушек и специальные перья... а просто дохнут.


А тут, мало того, что они не вымерли все поголовно; что они выработали какие-то чудесные (иначе не скажешь) 
приспособления к окружающей среде: чего стоят только все защитные силы их организма от холода — чудесные перья; опреснение морской, солёной воды в клюве и т.д.


Так они ещё и умудряются яйца насиживать: в самую лютую стужу и метель — зимой в Антарктиде. Умудрились: самок отпускать кормиться рыбой — на три месяца — в то время, как самцы: спрятав яйцо между лапок и брюшком — курсируют, значится, всю полярную зиму таким вот макаром и высиживают так птенцов.


И это всё сделал слепой естественный отбор? На лютом холоде: в минус сорок и пятьдесят градусов — на ураганном ветру? Да любой ваш естественный отбор, господа учёные, привёл бы только к превращению в ледышку — за час — любое существо.


Но если над существом поработать извне, если приспособить его к окружающей среде - не только защитные силы организма, но и поведенческие навыки: на уровне инстинктов. При очень умном и продуманном вмешательстве ИЗВНЕ — да, такое возможно. Кем то более Высшим — чем мы. Кем-то: Кто может работать с генетическими кодами организма... но не в минус работать, не в негатив, - как вся наша наука... а только в позитив.


Например: для поедание криля, планктона на мелководье — куда не доплывут киты — нужны были какие-то существа... иначе криль в невероятных объёмах будет разлагаться на берегах Антарктиды и нести заразу по всему миру.


И вот, такое существо: для спасения всего мира от заразы, которую бы нёс разлагающийся летом планктон - СОЗДАЁТСЯ! Это и есть пингвин. Которому нужно, например: среди зимы, в одних лишь льдах Антарктиды — покормить вылупившегося из яйца птенчика. Это после трёх месяцев насиживания... после трёх месяцев голода!!!


Чем же кормить вылупившегося среди зимы птенчика, -
голодному родителю? Опять скажем: естественный отбор? Некоторые птицы приспособились... и прочий собачий бред?


Но происходит ЧУДО! У голодного папы: начинает из желудка вырабатываться молочко!!! И он, пряча птенца - между своими лапками и брюшком - кормит его из клювика птичьим молочком - от папы. И молочко это, довольно таки питательное: птенец растёт упитанный и пушистый.


И это может произойти: если только КТО-ТО, очень УМНЫЙ и ПОЗИТИВНЫЙ — над этим поработает. Все вот эти чудеса!


При любом же другом естественном отборе — хоть как ты там приспосабливайся — моментальное обледенение и смерть.


И вот, когда начинаешь серьёзно так задумываться — обо всём мире, который нас окружает — то начинаешь понимать, что это всё КТО-ТО создал, КТО-ТО сделал — все эти чудеса окружающие нас.


Никакие бы, к примеру, наши: ёлки и сосны, и берёзки, - не пережили бы даже одной зимы, - не будь у берёзы метилового спирта и у ёлок с соснами своей незамерзайки! Никакие бы ляги не встретили нас по весне весёлым кваканием — ежли бы не великое чудо сделанное КЕМ-ТО, - что замёрзшая до состояния льдинки лягушка, весною оттаивает и хочет: ква-а-а-а-а, размножаться!!!


Мы все почему-то к этому привыкли и не считаем чудом; да и наука: говорит, молвит и глаголет, что мол, ну, само — оно — как-то... так вот... образовалось... О!!! 
В процессе эволюции победили лягушки, сумевшие замерзать и отмерзать, или оттаивать — в течении года. Более бредового утверждения — трудно даже представить.


- Да, там у некоторых лягушек выработался организмом вещество — в... при присутствии которого: клетки организма не разрывались льдом... - это господин Сципион.
- Вы сами верите в то, что говорите? Зачем тупым клеткам: что-то там, у себя вырабатывать? Причём какие-то такие высочайшие технологии: до которых ещё не дошла даже, наша вся наука.


Иначе давно бы уже замораживали неизлечимо больных миллионеров — по принципу лягушки. Мол, в будущем, когда медицина разовьётся, мы их разморозим и вылечим! Ну, за денюжку естественно, за денюшку.


Или это КТО-ТО более ВЫСШИЙ и более УМНЫЙ чем мы, все — вместе взятые — сделал? Ну, потому, что нужна вот лягушечка: во всех русских прудах и водоёмах — для ловли тех же комаров, к примеру. Да и наверняка — не только для этого. И поэтому КТО-ТО -
это всё и сделал, и изобрёл, и придумал!


                10


- А вам никогда не приходило такое в голову, мадам Симонян, кто же тогда придумал и задумал этого самого, как вы выражаетесь, КОГО-ТО?! Ведь судя по вашей логике: должен тогда быть и КТО-ТО, который создал КОГО-ТО?! Всё одно ведь, где-то природа должна была начаться с клеточки, - господин Сципион был упрямый малый.


- Да, эта логика имеет право быть, но только в нашем мире. Это логика нашего мира. Что для того, чтобы быть — надо родиться. Мир, где для всего: есть начало и конец. Но мир наш пограничный, несовершенный... родившийся не от радости великой. Когда было уже не до жиру: быть бы живу.


В совершенных же мирах, в главных мирах, в основных: времени вообще нет никакого. В тех мирах, в совершенных: нет ни начала, ни конца — они были всегда и будут всегда. Так и говорят: вечный Бог и Его миры Любви: вечной радости, вечного счастья, вечного покоя...


И поэтому, ответ на ваш вопрос, только такой: те, КТО создали нас — они были всегда.


Помолчали.


- Но из ничего, не может быть ничего, - ерепенился Варфоломей Калистратович тем не менее. - Не может сразу быть великое: без ступенчатого развития. Без пошаговых методов: проб и ошибок. Ступенечка: закрепление материала, ступенечка: закрепление материала. Ну, не может быть сразу же величайшее — из ничего!


- Если вы, господин Сципион, намекаете на наш мир, что, мол, в нашем мире — если действовать: пошагово, последовательно, ступенчато — по одной т.е. ступенечке, потихоньку идти — не перепрыгивая — то с возрастом: можно дойти до утверждения (годам так к ста): «Возлюби ближнего  своего, как самого себя»; «Прости врага своего»; «Не суди и не судим будешь» и т.д. - то вы глубоко ошибаетесь.


Хоть тысячу лет живи здесь — человек — он никогда к этим мыслям: близко даже не подойдёт. Дикарём и одержимым он возрастает — человек на планете земля — и одержимым он умирает. И если ему, к тому моменту — сто лет — то умирает он, значит, столетним одержимым бесами.


Единственное, что вселяет в человека: ну, хоть какую-то мудрость — это воздействие на него Светлых миров. Это мудрость и Любовь - из Светлых миров. И только благодаря этой мудрости: человек здесь (хоть ненадолго
- благодаря молитве) перестаёт быть одержимым бесами.


Что может сказать человек про Светлые миры?.. Про Высочайшие миры... Первым творцом во всей Вселенной был Бог и Он нарисовал такую картину... ну, это как, например: «Сикстинскую мадонну», или «Джоконду», или «Девочку с персиками», или «Лопухину», или «Девочку на шаре», где живёт и существует во Вселенной — только Любовь.


А всё, что кроме Любви — проходит, как бредовый и кошмарный сон.


И вот, представь: такая картина — на всю Вселенную — под названием: «Любовь...»
И всё дальнейшее, что будет не в унисон этой картине — будет одна только мерзость.


Это, как-будто взять и на картине: «Сикстинская мадонна» - наляпать, чёрной краской, какую-нибудь мазню. Или, как на картине «Девочка на шаре» - нагадить нецензурную брань.


Вы понимаете, что произведение готово, что какое-то вмешательство извне: будет лишним, негодным и пакостным.


Можно разве только подражать этому стилю. Написать, например, ещё одну картину, как Марк Шагал: «Над городом», или «Утро в сосновом бору», или пейзажи: просторы родной России...


Но создать что-то ещё — кроме Любви — это будет, как у сатаны: всё ни в лад, ни впопад, поцелуй кошкин зад. И другим плохо и себе плохо, и всем только плохо.


- Вот вы говорите: создать полотно на всю Вселенную...
Но согласитесь, что на это надо... для этого нужно: незнамо какое развитие, - долбил своё Варфоломей, - чтобы создать полотно такой силы и значимости!
- Вы всё время переводите стрелки на земное, трёхмерное измерение. Где, кстати, сколько не развивайся — всё одно придёшь в минус.


Сколько не грызи гранит науки: всё-равно на поверку -
один только негатив. Куда то есть не кинь — всюду клин.


Нет, там совершенно другие, возвышенные измерения. Измерение мечты... измерение творчества... Так же, как у нас здесь: человек или рождается с этим даром гениального творца, или этого дара просто — нет. И никакие ступени развития - не помогут. Можете вы себе представить: измерение вечного творчества, измерение сладостной мечты?..


Все молчали.


- И в этих непостижимых для нас измерениях: явился Бог и написал картину - вечной Любви. И все, кто с тех пор, идёт против Любви — это всё равно, что идти: против рожна, против оглобли, всё одно что писять против ветра.


И мы только иногда, в минуты высочайшего творческого подъёма: можем соприкасаться с этими Высшими мирами. По моему, даже, именно тогда и мозг наш задействуется: на все эти пресловутые 100%.


Что можем мы сказать о тех измерениях — в эти минуты?! Что это миры: вечного счастья, вечной радости... что может ещё принести нам Высшее творчество — кроме счастья?!


Настоящее, высокое творчество: оживает в Высших, Божественных мирах... и в них уже, в тех мирах высоких, творческий человек: может встречаться со своими созданными им героями и общаться с ними... и видеть даже те миры, которые он создавал своим творчеством...


Т.е. там действительно человек понимает — душа его, - что она создана: по образу и подобию Бога... и когда творческий человек не отходит от общего полотна Божьего — от Любви... то он действительно, как Бог, тоже начинает создавать свои Светлые миры... и это есть чудо, и это есть Благодать, и это есть Отрада.


И зря вы так, господин Сципион, противитесь вхождению в вас Любви и Благодати... Зря вы паки и паки: лезете в муки... Пищите да лезете.


- Вы меня, однако, мадам Симонян, нисколько не убедили в том, что что-то Великое: такое, как Бог... могло родиться из ничего... Ведь почему-то же Он — Бог — выбрал Любовь?.. Значит, был у Него какой-то до этого опыт: выбрать именно не разрушение, а Любовь. Значит, был какой-то опыт — сын ошибок трудных... И значит: было какое-то развитие. А не так, что был Он всегда — потому что был!..


- Вы слышал такое высказывание, что: «Ежели я замолчу, то камни возопиют!» - мадам Симонян сделала МХАТовскую паузу. - Не то, что никто во Вселенной, не может существовать без Любви... но даже камни: на никем и никогда не виданной планете, - не могут существовать без Любви.


Любое зло, любой негатив, - самоуничтожается. Чтобы, ну, хоть что-то существовало во Вселенной — нужна Любовь... Любовь жизненно необходима: для любого камня.


Может быть: те камни, которые лежат на никем и никогда невиданной планете — они ждут — да именно
так: ждут своего часа. Что когда-то, на них опустится взор, той самой Незнакомки... той дамы... той Богини... о которой, о которой, о которой: и пишут все поэты, и писатели — во все времена.


И эта дама, ступит на них, своею ножкой, - и они будут опорой для её стопы... И потом, и потом, и потом — эта дама напишет картину... пейзаж этой: самой дикой и отдалённой планеты в Космосе... и на этой самой картине — будут, как фон — фигурировать и эти самые камни, на которые ступала нога Богини...


Вы понимаете на что надеются эти самые камни: на никем и никогда невиданной планете? И когда Иоанн Креститель говорил, что: «Ежели я замолчу: то камни возопиют!» - он имел в виду именно это, что: ничто во Вселенной не может существовать без Любви. Ничто! И даже камни.


Там, где нет Любви, изничтожается всё: до микрон, до атомов, до молекул! Пыли даже не остаётся в ядерной катастрофе! Ядра атомов распадаются! И если без Любви не может быть ничего... ежели Любовь жизненно просто необходима: всему живому и неживому... то, как же Её может не быть? Как же Её может не быть во Вселенной?


- Вы что же хотите сказать, что если бы бога не было: то его нужно было придумать? - задался таким вопросом Варфоломей.
- Я сказала то, что сказала, что единственный скрепляющий материал в Космосе — это Любовь. Иначе ничего бы просто не было — без Любви. И тот, кто идёт к Любви, кто хотя бы пытается идти к Любви — тот живёт, тот существует. А тот, кто не идёт к Любви: тот саморазрушается, как памятник в покинутом людьми городе. И там, только стынь и ужас, где саморазрушается этот памятник.


Поэтому-то мы и молимся с Варварой Леонидовной — о тех больных людях — у которых, как вы говорите: бытие определяет сознание... чтобы они перестали саморазрушаться, как памятник: в заброшенном городе Кадыкчан...


И вот, эти больные люди, начнут понемногу задумываться: и о пингвинчиках, и о лягушечках, и о бабочках, - что из гусениц, через метаморфозу, превращаются в чудесных бабочек... и вот, летят над облаками...


Вернее даже не о них задумываться, а о том, что само по себе: не могло это произойти. Не может слепой случай, даже в миллиардных долях: привести из вечно-жрущей и губящей всё гусеницы — к абсолютно другому, - в принципе к другому! в основе своей - к другому существу: питающемуся нектаром и парящему в облаках! Если только Кто-то извне, этому не поспособствует, не воспоспешествует.


И вот, глядишь, сначала начнёт задумываться этот человек: откуда, например, у него совесть?.. И зачем она ему?.. А здесь уже и до веры в бога недалеко.


                11


Кто-то тронул рыцаря Полной Луны за плечо и он открыл глаза.
- Чутко спишь, добрый молодец, - это была та самая старуха: жуткого вида. - Там, за тобой пришли.


Рыцарь резко сел на своей лежанке и сжал рукоять меча. Ну, потому, что был он необычный мужчина, которому только бабочек ловить, или элегии о Любви сочинять... а был он рыцарь — тот самый — до мозга костей. Былинный рыцарь, а не китайская подделка. Кремень, а не фуфло доморощенное. Скала гранитная, а не внучок растущий на бабушкиных пирожках.


- Эх бабуля, - пробасил он, - какой же сон мне сейчас снился... какие дамы. И главное, что там была она... она... она...
- Ну, ты иди, однако, ждут тебя... - гундосила она.
- Да ты не суетись... всё хорошо, баушка... готовь мне пока лёгкий завтрак на дорогу, - попытался успокоить её рыцарь.


А потом, толкнув дверь, вышел из избы. Пред ним в лунном свете, стояла рать рыцарей на конях. И на головах у них были: типа вёдра — с рогами.
- Где мой конь? - спросил рыцарь голосом слышным на всю долину.
Молчание было ему ответом.


- Ну, тогда не обижайтесь, - он одной рукой выдрал дверь баушкиной избы и пошёл на войско: прикрываясь дверью от стрел, а в другой руце его заблистал меч-кладенец.
Тучи стрел полетели в него, но он спокойно дошёл до ближайшего всадника, скинул его с коня и взапрыгнув на седло стал крошить всё это войско - мечом своим — осерчав поелику на них — за коня свово.


И вот, день бьются, два бьются. Войско чёрных рыцарей не то, что поредело (хотя поредело оно основательно), но как-то стало духом совсем падать. Ну, не брало ничего рыцаря Полной Луны: ни стрелы их, ни копья, ни мечи.


Поелику дубы они были: хоша и огромные, но гнилостные с нутра. Труха т.е. внутрях-то у них была. Там, где правит: злоба, гордыня, зависть — там не может быть силы. Там, где нет Любви и дружбы: там не может быть настоящего единения. Так, временные союзники, в ненависти своей к рыцарю.


А это не сила — нет. Это такой: ход конём по голове... Экстравагантно, неожиданно, шокирующий эдакий пассаж, - но не более того. Не более того.


А за рыцарем Полной Луны была Любовь, дружба, силы Света, Георгий Победоносец, Архангел Михаил, - и вот, потому он так правой-т ручкой поведёт, десницей-то своею белою — улица... Левой руцей поведёт — шуей-то своей, рученкой — переулочек.
И ни какие вёдры на головах не помогают от меча кладенца.


Порубал он так, короче говоря, больше половины войска-то того поганого. А остальные супротивники разбежалися: по пням да кореньям попрятались. Благо для них, что в тайге таких мест немалыи.


Вот заходит, значится, наш рыцарь, в обрат, в избушку-то. Бабуля прямо вся испереживалася:
- Как же я щас буду без дверей-то жить, добрый молодец?
- Да не журись, бабуся, завесь пока проём каким покрывалом. Меня же: напои, д накорми, да спать уложи, - а на утро-то я те смастерю, какую-никакую, дверцу-то.


- Где ж я тебе наберу покрывал — в тайге-то глухой? Тут ни лавок, ни шопов, ни супермаркетов нетути. Д ещё корми и пои тебя кажинный день... Откуль взять-то средств для существования?
- Ну, бабуль, сама же подвизалася — никто ж не неволил. Назвалась груздем — полезай в кузов. Взялся за гуж — дак не говори, что не дюж.


- Да ладно-т, чего-нибудь по сусекам пошкребу, по амбарам помету...  На наше-то безденежье, разве одна полба.
И вот, бабуся, чегой-то там: помороковала, поколдовала в тёмном углу - над кадкою. Взялася, откуда не возьмись, скатерть самобранка. И целый стол яств.


И чем, значится, больше пил зелена вина наш рыцарь, чем более он вкушал яств заморских, - те более он только слабел. А в конце-то концов, показалося ему, поблазнилось, померещилось, что не бабуля сидит супротив него беззубая, а Светлана Ерепеевна Бухалова.


И он даже встал так на ослабевшие свои ноги-то: и упал перед ней на колени.


Там же каждое мгновение её лица — это ж чудо природы... это ж венец творения... это идеал красоты... Ресницы ли опустит... поднимет ли их... Губы ли скривит и зазмеятся они на её лице... исподлобья ли посмотрит... голову ли откинет и глянет томным взором... Ну, всё же!.. всё — вершина совершенства!..


Что уж говорить про голос её, который успокаивает и пленит, и уносит с собою на недосягаемую высоту — в миры высшие... где только вдыхать её ароматы и слушать её голос... И совершенно даже здесь  не важно, что она говорит...


Что она говорит?.. Ну, так, пустяки какие-то, как обычно... что-то о птичках, что-то о зверушках, или о цветочках... но это же совсем, совсем даже и не важно, что она говорит... Лишь бы слушать её голос, лишь бы видеть её лицо, умиляться её жестам, любым движениям головы, лица...


И больше витязю ничего не надо было от жизни. Ни-че-го... То есть абсолютно. Таким вот малым он пробавлялся, так мало ему было надо — может показаться кому-то... Но ему этого хватало, ему было достаточно... Ему всего этого было сверх нормы.


И когда он рухнул плашмя: пред бабулей, к её ногам... та восприняла это, как должное.


А рыцарь Полной Луны вновь увидел кают-кампанию яхты «Лариска». Качка причём уже была довольно таки приличная. Всё в кают-кампании: моталось, качалось и брякотело — те же подвесные перила. Посуда прям-таки ездила по столу: туда-сюда, но никому даже и в голову не приходило спрятать её в шкаф.


- Я расскажу вам, господа, эту историю — если вы не против, - ораторствовал господин Блюм. - Я был тогда молод, да молод, господа... Я знаю, что молодые люди думают о пожилых, что они всегда были такими развалинами и идиотами... О нет, молодые господа!.. Нет!


Я сам был тоже молод, если знаю и говорю: то, что вы думаете о нас, что мол, мы: «Всегда были такими древними развалинами. Такими чеканутыми созданиями: со вставными протезами вместо зубов и трясущимися руками. Говоря по медицински: с тремором и маразмом».


- Вы повторяетесь, господин Блюм, - поморщилась Светочка.
- Зум-зум, зум, зум, - сие был Стасик.
- Вы полагаете? - удивился Карст Крабович, но продолжал. - Итак я был молод и катал с гор, гдей-то в Австрийских Альпах... - он покивал сам себе головой, - да, именно там.


Есть, господа, такие дикие спуски... Ну, это когда надоедает катать по накатанному... устаёшь от дилетантов: лезущих везде и всюду тебе под лыжи... Когда устаёшь от глупых вопросов: «Что? - да, - как?»


Начинаешь искать такие спуски, где желательно вообще
не ступала нога человека. Такие спуски есть — в стороне от горнолыжных трасс, но если выйти пораньше: то можно уйти и подальше от людей.


Сказать, что эти спуски экстремальные — это ничего не сказать. Каждую долю секунды: на тебя может выскочить ёлка, или разверзнуться пропасть. Адреналин, в общем, ещё тот. Но я был раб адреналина. Я был адреналиновый наркоман.


Возвертаться назад, на базу, приходилось обычно ночью. Ну, дни уж больно короткие зимой. А из красоты, из этой, из кристальной чистоты Альпийской свежести, - вырваться не так-то просто. Красота горной тайги: очаровывает.


Лес засыпан снегом так, что если отстегнуть лыжи и сойти с них: то провалишься в эту пушистость не нащупав даже земли - по самое днище. Ёлки склонённые под тяжестью снега: кланяются и тебе, и твоим помыслам - слиться с этой кристальной чистотой альпийских гор.


- Вы повторяетесь, Карст Крабович... - скривилась Светочка.
- Вы полагаете? - удивился он. - Извините меня за это поэтическое отступление. Я в молодости был и поэт. Да, ни без этого... А вы думаете, что я всю жизнь был пнём трухлявым: мхом поросшим, да ещё и вечно пьяным?


- Нет, я понимаю, что «повторенье — мать ученья», но не до такой же степени, - Светочка была просто вне себя.
- Звиняйте дядьку. Итак я был молод и был поэт. И кстати, любовниц у меня хоть и было - по пять, по шесть: одномоментно, единовременно — ну, то есть в один истерический периуд — момент тасазать... но я же 
не ходил вот эдак по улице!..


- Господин Блюм, видите себя прилично, или я за себя не ручаюсь... - это была естественно Симона Симонян.
- Итак я продолжу, господа. Был я тогда  молод и возвертался из своих диких спусков: обычно к полуночи, а то и за полночь. Потому что, как вы понимаете, господа, искать девственно чистые места  для спусков приходилось всё дальше и дальше.


А ведь одно дело спуститься, слететь то есть с горы — по снежной пушистости... и совсем другое дело подняться. По абсолютно незнакомому бездорожью, по совершенно дикой местности, где не ступала нога человека... а только ёлки всегда росли — миллионолетия... до меня... и вот, сейчас, иду я.


Луна была мне в помощь: освещавшая и хорошо освещавшая местность. Компас, который всегда был на груди, чтобы не разбился на руке — на таких скоростях... Но той ночью, как-то всё не задалось... Вернее не задалось ещё днём...


Мела метель и ни солнца, и ни луны естественно не было, но мог ли кто меня сдержать: пред адреналиновой зависимостью?.. Перед моим наркотиком, всё остальное — дым.


Вдобавок я пролетел, в каких-то миллиметрах от скалы и расшиб свой компас. Но для меня, для молодого, - которому всё было по колено! Мир весь: был мне по колено! Всё это, как-то не очень напрягало.


Нахватав в себя - немалую дозу адреналина — я возвращался ночью под кайфом. Я, как говорится, даже не шёл по целине, а просто балдел: от скрипа снега под лыжами, от шороха и шелеста снежинок — лавиною бегущих по самим лыжинам...


И хоть я и не знал, куда мне идти в незнакомой местности, но всё-равно примерный-то путь — знал... Мне надо было просто подняться, как обычно, до своей лыжни, а уж по ней-то, я бы - дошёл до родной базы, где ждал меня: жаркий камин в гостиной, добродушие хозяев — с вкусным ужином и горячими напитками: типа кофе и шоколада.


После безжалостного мороза — отогреть заледенелые косточки — это отдельная история и отдельный кайф. Я бы даже сказал — вершина блаженства.


Итак я шёл, как всегда: замёрзший и усталый, но радостный и счастливый, - от летящего во мне адреналина — да ещё и предвкушающий тёплую встречу у камина с моей подругой. Метель ни на минуту — тем самым днём — не переставала мести... и мне даже не ума было, что она может замести лыжню.


И не очень-то я, кстати, представлял себе, что такое позёмка, которая в течении получаса может завьюжить любую — даже самую глубокую лыжню.


Я был уверен, что поднимаясь в гору: я должен был однозначно выйти на неё (на лыжню). Я даже не думал о том, что мог просто идти без компаса: не в ту, совсем, даже и сторону, - потому что есть такое существо, как леший, который может заплутать тебя в трёх соснах — не то, что в абсолютно незнакомой и девственной тайге.


Короче был я: молод, горделив и самоуверен... и даже не знал, что есть в мире такие существа... которые шли сейчас по моему следу.


Когда я полностью выбился из сил и когда отчаяние овладело мной — я точно не помню. Пошарив себя по карманам — в поисках зажигалки — я не нашёл её, - такая вот была моя самоуверенность в обычной жизни. А костерок бы сейчас очень и очень даже пригодился; потому как за бортом моей куртки, было градусов: пятнадцать, двадцать — со знаком минус.


И наломав бы сейчас сухих сучьев — под любой ёлкой и больших сухар, я бы очень даже мог пережить эту тёмную ночь в глухой тайге. Но самоуверенность, самоуверенность, самоуверенность... Но самовлюблённость, но самолюбование, - без чего безусловно нет никакой юной жизни.


Так вот, собственно, эти птенчики и кончают жизнь свою. Так вот и я её кончал — жизнь, то есть, свою. Чем больше я уставал идти в брод: по непролазным и непроходимым сугробам, чем больше я замерзал в этой ледяной пустыне — тем больше, отчаяние моё и ужас  сжимающий сердце, - сменялись полной апатией и безразличием ко всему окружающему.


В конце-концов я дошёл до того, что рухнув в очередной раз - в пушистый снег я обмочился в штаны... но это событие нисколько меня даже не шокировало... Я подумал даже так: «О горяченькая водичка... Ноги хоть немного согреются...»


Наступало время других миров... и оно наступило.


Её я увидел вскоре: лёжа в сугробе и жуя снег. Человеку для замерзания нужно совсем немного... это самому сильному и здоровому человеку. Часов десять на таком морозе — и всё.


И если нет костра, то начинается замерзание. Чтобы не замерзать надо двигаться, а двигаться сил более нет. Начинаются галлюцинации...


«Зачем ты дёргаешься? Зачем ты шебуршишь лапками, как насекомое?» - так спросила она. И более величественной дамы трудно было даже представить. Она была - одно Величие!.. Она была идеал красоты. Красоты своеобразной: ледяной, где нет никакой асимметрии.


«Ты кто?» - разверз я ледяные губы... Зачем я это сделал?
- Ты кто? - тут же спросил Стасик: находящийся в наркотическом сне... в наркотическом бреду.


Господин Блюм скосил на него глаза, но пока ничего не сказал.
«Я королева красоты, - так ответила она мне. - Не ваши мочалки, не ваши лахудры, не ваши шалавы — выбираемые озабоченными кобелями, которые думают только об одном — всю свою никчемную жизнь. А Я».


Красота её действительно  была идеальной.
- Ты Снежная королева? - спросил вдруг Стасик и тут всем стало понятно, что он не шуткует, а именно переживает то, что переживал тогда — четверть века назад — Карст Крабович в Альпийских горах.


- Да, именно так  я спросил её, - поддакнул господин Блюм. - «Я та, что красотой своею затмила мир весь. Я идеал всей красоты, - так ответствовала мне Снежная королева. - И если ваши королевы красоты — это буквально пять минут перерыва между испражнениями... Причём такими испражнениями, что не продохнуть просто рядом. Особенно во время запора — это ж никакой вонючий скунс с ними не сравнится.


Нашли тоже: королев красоты. Это надо быть, каким-то последним извращенцем, чтобы ещё возжелать этих человеческих дев. Совать то есть своё мерзейшество: в это самое смердейшество, в смрадное Гэ.


Более смрадное существо, просто трудно найти даже на свете. Кстати столбняк и прочие жуткие заболевания: происходят ежели земля на которую ранее сходили эти девы попадёт в ранку. Сама по себе земля, никакой болезни не вызовет, но фекалии в ней: подобны жуткой смерти.


А знаете ли вы, что такое пародонтоз? Это когда рот у девы протухает, отмирает всю жизнь — задолго до трупного смрада после смерти. На вас когда-нибудь дышала такая дева? Это ж, как общаться со всеми миазмами городской свалки — одновременно.


Да даже если и не пародонтоз у неё. Но остатки пищи между зубов — естественно протухшие остатки: ставят знак равенства между её пастью и пастью комодского варана. Который, как известно: кусает огромного быка и отбегает, а потом просто идёт по следу и ждёт, гадость эдакая, ждёт мерзота помойная, ждёт его мерзейшество, 
- когда сепсис от гнилостного укуса перейдёт в заражение крови. Три-четыре дня и любой бык подыхает от этого помойного укуса.


Тоже самое происходит, когда тебя укусит любая девочка, или женщина. И если бы не ваша медицина с пенициллином, то вы бы так же умирали, как те быки — после укуса комодского варана — от заражения крови.


И вот, этих существ вы называете: королевами красоты?! Да это надо быть последним извращенцем, каким-то сумасшедшим — обожающим миазмы, - чтобы такое о них говорить. Хотя блуд — это конечно же сумасшествие» - глубокомысленно закончила она.


«И только моя красота — это идеал. А высоко в горах, где лежат вечные льды и вечные снега — моя красота — переливающаяся всеми цветами радуги — вечна!.. А
мои ароматы морозной свежести: долго не могут никем забыться.


И даже эти вонючки — ваши королевы красоты — вывешивают своё бельё на мороз, чтобы хоть немного наполнить свои норы: истиной свежестью, истинной чистотой».
- Но они Любят нас... - так произнёс, вдруг, Стасик, - шокировав этим самым господина Блюма.
- Что он курит? - так спросил он.
- Смеси разные... - ответила за Станислава госпожа Тайга. - Сам, что-то там смешивает... экспериментирует... - она неловко улыбнулась перед всеми, но она Любила его.


- Да, именно так я и ответил ей: «Но они Любят нас...»
Снежной королеве были чужды эмоции и она не усмехнулась на это. «Любовь... а что такое любовь?.. - так задумчиво протянула она. - Я предлагаю тебе: вечную красоту, вечную чистоту, вечное бессмертие...


А ты мне одно только: размножение, блуд и порождение
новых вонючек. То есть там, где миазмы порождают миазмы — ты и хочешь дальше жить?»
- Нет, Любовь — это не размножение. Любовь — это жалость, Любовь — это Спасение... Любовь отогреет тебя в стужу, приютит и вылечит от всех болезней. Любовь — это сострадание, Любовь — это понимание... прощение... - стоит ли говорить здесь, что всё это плёл Стасик в наркотическом сне, в наркотическом бреду.


И все присутствующие, как-то понемногу, конечно, но стали к этому привыкать: что за Снежную королеву говорил господин Блюм, а за него самого — четверть века назад — в его молодости — господин Кряж.
- Да, - покивал здесь головой Карст Крабович. - «Но кончаются эти жалости и лечения всё равно: размножением, бытом, описянным ободком унитаза, ковырянием в носу, тухлыми ветрами из ЖКТ, истериками на ровном месте: из-за пятидесяти не туда потраченных рублей;


буквально ведь — так орут друг на друга — бывшие влюблённые, что готовы и сами сдохнуть: от инфаркта, или инсульта и убить своего возлюбленного -
своею яростью и повышением его артериального давления — за эти пятьдесят рублей. Вот, то есть и вся цена — всей вашей любви! Там, год-другой и готовы за пятьдесят рублей уже: убить друг-друга! (Это 25 копеек по ценам СССР — семидесятых годов). Вот и вся цена вашей любви!» - так сказала мне она.


И здесь я точно не помню, что я ей отвечал... она меня, надо признать, добила этими убийственными аргументами.


Но Стасик вдруг заговорил:
- О-о-о-о-о-о-о... Любовь, она многогранна... Она совсем не сводится к отношениям двух птенчиков... Любовь к Родине: где ты Любишь каждый закуток, каждую улочку; Любовь к родной природе, где каждый поворот речушки для тебя — отрада; Любовь к детям своим...


А Любовь к творчеству: впитывать в себя творчество других людей и отдавать своё — это ли не Благодать, это ли не Отрада... Любить животных, Любить людей, - спасать их без конца и без края — это ли не вечная Отрада, вечная Благодать, вечная нирвана!..


Да и птенчики, в этой всеобщей и всепоглощающей Любви — ну, поистерят, там, пару раз (ну, ни без этого), но потом устыдятся своего поведения и больше этого не делают — просто убегают любых конфликтов.


Только обстановка начинает накаляться: они уже и бежать... т.е. шасть — и нет их. А возлюбленный тоже: немного сам с собой поистерит — да одумается... Что это он вытворяет? Совсем что ли с ума сошёл?! И вот, снова: тишь да гладь — Божья Благодать.


А там пахнёт ли от любимой пародонтозом?! А ты, сразу же, с яблочком, или же с печенинкой, с печенюшкою: «Скушай ненаглядная», или «Скушай милый, ты же знаешь, что тебе иногда нужно яблочко!» - и тогда заместо миазмов от любимого: уже благоухает яблочком, или персиком — смотря, что ты ему предложишь.


Пародонтоз не излечивается, но спастись от него — довольно таки просто — заранее запасаясь и нося с собой для любимого: яблочки, или конфетки.


Чтобы унитаз не описивал любимый: точнее ободок его... Ну, понятно, что справиться с мужской гордостью — с этим душем Шарко в штанах — не так-то просто... и поэтому надо просто всегда: ободок на унитазе держать  поднятым. Ну, да, мужчины имеют обыкновение: задумываться о Космических проблемах — не очень помня о том, что у них в штанах, когда идут пи-пи. Но ёршиком-то, да «Белизной» - протереть за любимым — это ж одна отрада.


Ветер ли шумный и вонючий издаст любимая — так это вообще смех один — радостно от того, что у любимой уже не заболит животик; и смех от того, что это просто смешно... смеются оба — да и всё.


А сколько юмора с разными ковыряниями в носу, что мол, главное в жизни — это не сорвать резьбу! Чтобы зевнуть всласть — надо лапкой закрыть пасть! И т.д. и т.п. Тюбик с зубной пастой не закрывает любимый? Да потому, что мыслит он — только Вселенскими масштабами! Да и завернуть тюбик за любимым — это ж одна нирвана — это кто в теме.


Так вот и живут влюблённые птенчики на планете Земля и по двадцать, и по сорок лет — вместе. Живут да и радуются в Любви. Ты дай им волю: они бы бесконечно в этой Любви — здесь на Земле — и дальше жили... Просто никто им эту волю не даёт...


                12


- Э, э, э, э! Э! Э! - только и мог выговорить на это господин Блюм. - Это что за отсебятина?! Я слов-то таких даже не знаю! У меня мыслей-то таких никогда не было! - хоть он и говорил всё это Стасику, но тот находился в наркотическом бреду и ему было вообще всё по барабану — тем более то — о чём говорил ему Карст Крабович.


- Это мои мысли, господин Блюм, - так молвила Варвара Леонидовна. - Не перевозбуждайтесь вы так уж.
- Но как он озвучивает ваши мысли? - поразился господин Блюм.
- А как он, до этого, озвучивал ваши воспоминания? - здесь Карст пожал плечами и ничего не ответил. - Вы лучше скажите за Снежную королеву, что бы она ответила Станиславу Виттовичу, т.е. мне.


Здесь господин Блюм попробовал вновь настроиться на свои воспоминания.
- Она бы сказала так: «Живите же в вашей вечной вони и воняйте друг-другу под нос. А я буду жить в своей кристальной красоте и чистоте. В своих ароматах альпийской свежести».


- Но жить без Любви... возможно ли? - ожил вдруг господин Кряж. - Жить без жалости, без сострадания, без спасения друг-друга... Жить без счастья...
- «Счастье — быть идеалом красоты, - Карст Крабович находился полностью в образе Снежной королевы — насколько он её помнил. - Счастье знать, что ты самая совершенная на планете. Или, что ты самый совершенный на планете — если ты пойдёшь со мной - в вечную страну льда.


Не замечать этих букашек и вонючек под ногами — вот же, где оно — счастье! И замораживать этих птенчиков своим дыханием морозной свежести, чтобы они навеки-вечные: вонять переставали, а вечно находились во льду и не протухли никогда.


Счастье быть выше других. Счастье быть лучше других! Вот же где счастье! Лучше во всех мельчайших деталях! И чтобы все тебя боялись, уважали и прятались, когда ты выходишь на улицу! Вот же, где счастье!»


- Это знаете, как возненавидеть всё человечество, - так подумала госпожа Югра и молвил Станислав, - прочитав Сервантеса: «Дон Кихот» - проникнувшись этой книгой... и останется только всю оставшуюся жизнь презирать всё человечество. В котором (если судить конечно же по книге) если  и есть, что-то возвышенное — то только у сумасшедших.


А то, что вся эта книга — это карикатура на людей — сие никому и в голову не приходило. Какой же бедный был этот Сервантес, когда видел в людях: один только негатив. Какая же жизнь его была несчастная, когда он был окружён одними уродами. Это как осколок от зеркала зла: попал ему в глаз и он стал видеть только гадкое — заместо прекрасного.


И сам Дон Кихот, сошедший с ума от того, что он лучше других — то есть от гордыни своей великой — требовал от всего остального человечества — от всего остального быдла — признать все его сумасшедшие фантазии действительностью и поклониться им!


А кто не поклонится его сумасшедшему бреду: на тех он набрасывался с оружием, чтобы убить и только чудо, каждый раз, спасало людей.


Кто первый увидел в этом буйном сумасшедшем: нечто несусветное? Идеал рыцарской доблести и чистоты! Ктой-то даже узрел, что эта книга: единственное оправдание человечества пред Богом: мол, все наши чудесные помыслы, так-то вот — на планете Земля — разбивались о пошлость бытия... и мы, мол, из-за этого и не совершили здесь ничего Великого.


Где они, в сумасшедшем бреду Дон Кихота, узрели чудесные помыслы?.. Ну, повезло людям: не прошил он никого своим копиём, не порубал мечом — хотя оченна к этому стремился... где здесь идеал рыцарской доблести и чистоты?


Вы помогайте нищим — подаянием, больным — лекарствами, животинке — едой; выходите на работу: не копать проклятую яму, не рубить капусту (не заколачивать бабло), а строить храм!.. И вот, жизнь ваша будет не пустая и не зряшная — чем больше вы будете сливаться с Любовию, с Благодатию Божией. Чем более, то есть, вы будете соответствовать Богу — тем более в вас и Благодать, и Отрада пойдёт от Бога.


И такие дурацкие идеи — и буйного сумасшедшего и пошлость всеобщего, окружающего нас бытия — не будет как-то напрягать совсем. Чем больше будем мы Любить людей — тем более и Любви, и значит радости будет в нас.


То есть изменитесь сами — и мир изменится вокруг вас. 
Мир окружающий вас таков — какими вы сами являетесь.


Хотите чтобы вас окружала Любовь?! Перестаньте писять против ветра. Уходите от восьми смертных грехов, - от этих опасных трясин, которые в нас — в нашем сердце, в нашем мозгу... Помогайте животине, лечите птичек, спасайте людей и только Любовь будет окружать вас. Ведь, что посеешь — то и пожнёшь. Что посеешь — то и пожнёшь.


После всего этого сумасшествия гордыни — Снежная королева — не говорила тебе, какая будет жатва? Что возвернёт ей карма — по основному закону космоса — по закону бумеранга. Она то есть в мир: безразличие, презрение, надменность, страх и ужас, всех и вся, пред нею... а ей в ответ: бананы, апельсины, манго и цветы?


Что она говорила тебе о поре жатвы, о поре сбора урожая, - которая придёт вслед за всеми её идеями? Итак, она в мир: страх и ужас!.. а ей в ответ?


- Нет, она об этом ничего не говорила, - оживился в конце-т концов Карст Крабович. - Но с тех самых пор я уже пью беспробудно. Ну, потому что — сами понимаете — жить в этой всеобщей пошлости окружающей нас... ну, немыслимо что ли — с трезвыми глазами. Смотреть то есть на всё на это.


Здесь наш бедный Станислав стал очухиваться что ли... И за себя пришлось говорить, то есть, самой Варваре Леонидовне:
- Иными словами убедила она вас: презирать всех людишек — и вы с тех пор их презираете.
- Да, именно так, - согласился господин Блюм.


- И всё таки хотелось бы о жатве. Пусть Снежная королева и не сказала вам о ней. Но вы то сами, что думаете о сборе урожая? То есть о жатве? То есть вы в мир сеете презрение, а значит: ненависть, злобу; а значит: превосходство над другими, свою исключительность, гордыню; а вам в ответ: плюшки, баранки, печеньки и море цветов? Так что ли?


- Нет, ну, госпожа Югра, во-первых всё мучное очень вредно для фигуры...
- Да, вам пожалуй самое время, сейчас, думать об этом, - вставила свои пять копеек госпожа Симонян.
- А во-вторых я не переношу ваших цветов абсолютно. У меня на них аллергия.
- А по делу хотелось бы... вы в мир: ненависть и презрение, а взамен хотите получить... - как-то даже уже и жестами пыталась сподвигнуть его к ответу Варвара Леонидовна.


- Естественно, что в ответ я хочу получить: одни радости и кайфы! - честно признался Карст Крабович.
- Но... - намекала далее госпожа Югра.
- Что: но?..
- Но в связи с индийским термином «Карма», в связи с Вселенским законом бумеранга, в связи со словами Христа: «Что посеешь — то и пожнёшь...» - она плавными пассами, как-то пыталась вывести его из состояния гроги.
- Что? - поставил её в тупик господин Блюм.


- Ничего, - вздохнула Варвара Леонидовна. - Вам с бодуна, с похмела, во время абстиненции — очень комфортно?
- Ну, не очень, конечно, но за всё в этой жизни надо платить.
- И поэтому вы готовы страдать алкоголизмом до смерти и даже после смерти. И ни в коем случае не хотите лечиться?


- Ну почему: «страдать...» - я наслаждаюсь алкоголизмом! - усмехнулся здесь господин Блюм и налили себе коньяку.
- А с бодуна? Во время абстиненции?
- Ну, бывают конечно некомфортные моменты... но без этого никак. Никакого то есть кайфа.
- «Некомфортные моменты» - вы так называете — ад?


Карст Крабович задумчиво покивал головой и вылакал пол стакана коньяку.
- И вы хотите вечно жить в аду?
- Что сейчас говорить об этом, милые дамы: мир прекрасен и чудесен!.. Вы слышите, как звенят колокольчики? Это же кайф едет!.. Давайте же наслаждаться мгновеньями жизни.
- А потом, когда кончится пойло и придёт отходняк?


- Об этом лучше не думать... Об этом не надо думать, - господин Блюм плыл под кайфом и продолжать серьёзную беседу с ним было бесполезно.


- Однако, Варвара Леонидовна, - это была Светочка, - вы из-за ваших: постоянных и больных амбиций — так и не дали нам дослушать рассказ господина Блюма до конца...
- Нет, нет, господа, на сегодня всё. Симпозиум закрыт! -
это был Кэп, - сегодня для всех объявляется отбой.


И не то, что пассажиры яхты «Лариска» были уж больно: дисциплинированы, послушны, покладисты. О ноу и тыз нот! Но времени действительно было уже далеко за полночь и глаза некоторых из них: стали уже слипаться и веки тяжелеть.


- Вы не забудете завтра досказать нам свою историю? Спросила Варвара Леонидовна.
- Всегда к вашим услугам, госпожа Югра.
Засим раскланялись.


                13


Светлана войдя в свою каюту: умылась на ночь, смыла свою боевую раскраску, почистила свои чудесные, жемчужные зубки — вместе с зубной нитью - и просто плюхнулась в своё ложе — в чём безусловно помогла ей
ещё и качка.


На то, что яхта: то проваливалась в какую-то яму вместе со всеми ея потрошками, то вздымалась кудай-то к небесам — она давно уже никак не реагировала — пообвыклась что ли. В данном, конкретном случае — это ей даже помогло быстро отъехать...


Она шла по развалинам какой-то древней крепости, когда увидела его — Станислава.
- Это ты? - спросила она у него.
- А что толку, - ответствовал как-то так он.
- Где это ты?
- Это очень древняя крепость — юных амбиций. Когда так много, на всё: притязаний, претензий, спесивости... а на поверку, как сама видишь, у самих-то у нас: одни развалины.


То есть, иными словами: а что мы сами, можем предложить этому древнему миру, кроме своей: спеси, претензий и притязаний? Что мы сами можем внести сюда: нового, доброго, светлого... чтобы изменить мир к лучшему, чтобы добавить сюда кислороду... воздуха чтобы дать: свежего, чистого — таёжного воздуха...


Что мы сами можем дать — кроме своей вони? Что?


- Ну, не знаю... - Светлана даже была какая-то потерянная... какая-та она была даже потерямшаяся — потеряшка то есть — от такого разговора с ним. - Ну, я,
например, занимаюсь творчеством. Рисую я.
- И кому от твоего творчества делается теплее? Воздух свежий таёжный: идёт от твоего творчества, поит людей кислородом? Или только одно самолюбование: себя самой, в своём творчестве?


- Нет, ну, я создаю замки, я создаю рыцарей, людей... они оживают, живут вместе со мной...
- Ну, это всё твои фантазии. Я тебе про реал. Кому в реале: от твоего творчества делается теплей? Кому в реальности от твоих действий идёт кислород? Кому от твоего творчества, идёт воздух в этот мир, который и без твоей надменности и спеси — задыхается; а ты его, своими амбициями, удушаешь ещё больше.


- Я в своих мирах живу и никого не трогаю. А ты что: помощником прокурора заделался? - обиделась она.
- Я про Варвару Леонидовну... а может быть права она? Чтобы мы здесь нового не мудрили, не мороковали, не выдумывали... но если нет в наших действиях, в наших плодах, в нашей отдаче: Любви, жалости, спасения других, - то всё это — одна токмо зараза и инфекция — помогающая изничтожить окружающие нас миры.


Вот смотри, ты говоришь: я, мол, здесь не причём, я никого не трогаю, живу, мол, как заблагорассудится. Но ты здесь уже родилась — значит, ты уже причём. Значит, ты уже на весах: и тебе надо только выбрать — на чаше добра ты, или на чаше зла.


Ты не можешь быть не на весах: если ты уже осознала себя в этом мире. Если ты не делаешь добрых дел, то это не значит, что ты живёшь какой-то своей: отдельной, индивидуальной, невиданной жизнью (как ты со своим творчеством); это просто значит, что ты — весь свой талант, весь свой заложенный в тебя гений: кладёшь на чашу весов зла. И воздуха в мире становится меньше.


- Вообще-то мои рыцари ради меня — ради моей красоты: совершают неимоверные, невозможные, Вселенские подвиги... Они горы сворачивают!.. Они разбивают полчища нечистой силы, армии чёрных рыцарей, бездны ада — они мечом-кладенцом разрушают! И всё это, чтобы только глянуть на меня — одним только глазком...


- А по моему, лучше сыпануть еды какой-никакой: кошечке, бездомной собачке... голодным птичкам зимой, чтобы не замёрзли... По моему пользы от этого будет больше, чем от всего твоего творчества, - в котором прослеживается — одно только твоё самолюбование.


Из-за моей, мол, неземной красоты: совершаются Вселенские подвиги, - рыцарями, которых Я же и создала. Там, где самолюбование и больные амбиции — там не может быть красивого замка. Там и есть, вот эти самые доисторические развалины — такие же древние как мир. Хоть мы и думаем, что мы такие здесь новые и гениальные... Это значит, что мы свой талант, свой гений привнесли на чашу весов — зла. И больше ничего.


Понимаешь теперь: почему в нашем с тобой положении лучше сыпанут куда-нибудь около дома: косточек, хлебушка, рыбьих голов, - чтобы бездомные животные это всё схрумкали — нежели мы, вот эти все отходы, просто закупорим в пакет, завяжем и выбросим, и всё это будет протухать и гнить — сначала у дома, а потом на свалке — приумножая этим самым ад — ещё больше.


Но мы сделали доброе дело, мы пожалели животных и на чаше весов Добра — прибыло.


Да и как ещё говорят, что весы-то — в других мирах — они не такие, как на земле. То есть даже небольшое доброе дело — оно перевесит множество поганых и мерзких дел. Ну, потому, как любое злое и гадкое дело — оно, как бы плывёт по течению... оно как бы так, мол, и надо-т, надо-ть было сделать.


То есть, тебе зло и ты в ответ зло. Мол, клык за клык, глаз за глаз, в смрад за смрад — это плыть по наименьшему сопротивлению. Ну, то есть, всё это естественно и как бы само-собой разумеющееся. Ну, как бы, так мол и должно только быть. Мол, это естество, природа; мол, это самая жизнь такая!


Но когда ты, вдруг, перестаёшь плыть по течению — этой самой реки жизни — вместе с одноклеточными, с паразитами и с прочими низшими инстинктами: размножения, охраны своей территории, зависти, злобы, алчности, гордыни и т.д. и с тому подобными остановками; когда ты, вдруг, тормозишь и не отвечаешь на зло — злом.


То есть не лелеешь месть, не выращиваешь месть, не холишь её, - а просто уходишь от зла — куда подальше, чтобы другой раз с ним не столкнуться. Как от чумы, как от проказы, как от инфекции любой... Когда ты уходишь от зла, то ты становишься островом, - на котором можно и отдохнуть, и отлежаться, и спастись. Островом на этой самой пресловутой реке жизни.


А это согласись несколько разные категории взвешивания, несколько несопоставимые даже понятия, - река и остров. И на одном острове можно спастись, а в реке — в этой — точно утопнешь; ну, то есть, время твоей жизни в реке — в зависимости от характера самой реки.


И как ты их взвесишь на весах? Сколько надо реки, чтобы уравновесилась она с островом? Поэтому-то и получается, что одно доброе дело — перевешивает миллион обыденных, привычных и злых дел.


То есть ты, например, представляешь (в связи с этим), что вышло у Гамлета в «Гамлете»? Он мол, там, всё: «Иль плыть и дальше по этой мерзкой, гадкой и пошлой жизни?.. иль надо оказать сопротивленье?!» И вот, вместо действительно Сопротивления, вместо того, чтобы стать островом Спасенья - в реке своей жизни. Вместо того, чтобы Простить и Спастись. Он взлелеевает, взращивает, холит и нежит — месть в своём сердце, - пока в конце-концов не становится сумасшедшим.


То есть, как плыл всегда по реке страстей, по реке жизненных страстей — так и дальше продолжил плыть. 
И никакого, как раз, Сопротивленья.


Иль в алчности своей: да много ль человеку надо? Вот уж воистину: не знает человек доживёт ли он до вечера, или переживёт ли ночь? Абсолютно неадекватные водители за рулём: отравленные наркотиками ли, или просто больные... какие-то совершенно непредсказуемые поломки транспорта, несчастные случаи на производстве ли, по дороге домой...


А бесчисленные болезни? Причём такие о которых: знать не знаешь, ведать не ведаешь: типа тромбов, или инвазий в кровеносной системе... когда этот тромб оторвётся? Когда перекроет лёгочную артерию? Не знает никто, ни один человек. Он просто умирает: внезапно на полуслове — искренне верящий в правоту своих бредней и своих галлюцинаций, - когда мало, мало, мало...


На общественном транспорте ехать? Мало. Нужна своя машина. Путешествовать по лесам и долам родной природы? Мало. Нужна своя дача. Купить всю эту зелень и мелень в любом магазе и ягоды любые на рынке? Мало. У себя, мол, на даче это будет вкуснее; и из-за этого стать рабом и негром на фазенде и посвятить этому всё время своей жизни.


Здоровье у тебя отменное, или не совсем отменное, но всё-равно: вместо того, чтобы радоваться здоровью и прогулкам, и дням подаренным тебе!.. оказывается и здесь - мало радоваться жизни — и надо травить себя разнообразнейшими наркотиками. Вот уж действительно: сумасшествие — это наш конёк.


- Это ты сейчас про себя? - уточнила Светочка.
- Ну, а про кого же ещё? Мало и всё тут. Брось ты этот бесконечный бег - белки в колесе, весь этот быт — в котором ты потонул и маковки не видать. Оставь ты все эти машины, дачи-мачи, - если и будешь ходить на свои шесть соток — то только любоваться природою, только для эстетического наслаждения — как на прогулку.


И вот, в реке этого бесконечного быта — появится островок — за который можно ухватиться и выползти, и Спастись.


Я уж не говорю про алкоголь, курение и про все другие наркотики — про всё, про это, добровольное сумасшествие. Как можно не ценить своё здоровье? Как
можно: «Что имеем не храним — потерямши плачем». Как можно: потерямши плачем?..


Ты знаешь, как я страдаю во время: абстиненции, отходняка? Как-будто я переживаю не минуту жизни, а год, или два — ада. И порою мои муки переходят в бесконечность ада. В бесконечность мучений...


По-моему, ежели я когда-нибудь брошу эти наркотики — оставлю позади — это бесконечное и добровольное сумасшествие — то это будет такой остров... такой остров посреди океана и посреди болота... что всем островам — остров!.. Остров с маяком!.. Во как!


Или гордыня... чем ты отличаешься от самца гамадрила, павиана, бабуина, или шимпанзе, - когда осматриваешь так, оглядываешь местность и понимаешь — ну, всем существом своим — что кто ещё может сравниться с твоей сталью мускулов стальных, сталью гениталий своих, ну и прочей сталью? Ну, кто может сравниться?


Да никто! А ежели кто и попытается сравниться — того, мол, просто р-р-р-р-разорву на части!


Чем ты, Светочка, отличаешься от бабуина, когда находясь среди созданий Божиих, где каждый человек — это сотворение Божие — душа которого создана самим Богом!.. Чем ты отличаешься от бабуина, когда заявляешь окружающим тебя людям, что ты: одна такая! Что никто не сравнится с тобой! Что по уровню гениальности: ты превосходишь все генитальности!


- Эт-т-т-то с бабуином ты меня... потому, что я баба?


Станислав с тоскою смотрел на древнейшие развалины и ничего не отвечал.
- Я вообще-то дева... Ну, девушка...
- Относиться к другому человеку — так, как ты бы хотел, чтобы к тебе относились. Увидеть в другом человеке своего брата, или сестру. Больного брата, больную сестру — в этом сумасшедшем мире. Пожалеть и его, и её... Вот остров в океане — среди самолюбия, эгоизма, спесивости, высокомерия, надменности...


А говорить, что есть, мол, Я — и ничего кроме Меня. Что ничего кроме меня и быть-то не может! Находясь просто в океане - из всего этого - вокруг тебя... И всё это, находясь среди людей, живя среди них... Пользуясь всеми удобствами, уютом, благами цивилизации — только благодаря всем остальным людям окружающим тебя.


И без людей, любой человек — это просто: никто, ничто и звать его никак — если забросить его, к примеру, на необитаемый остров. В одиночку он там сойдёт с ума — в течении двух-трёх месяцев (это конечно, ежели остров будет на экваторе: с бананами и кокосами) то есть станет просто-напросто безвозвратно сумасшедшим.


И вот, это всё надо как-то понимать: что ты есть капелька в родничке, или в море... и только вместе с другими капельками — в скреплении с ними, в слиянии с ними — и образуется, вот этот, родничок спасающий от жажды; и создаётся море уносящее алые паруса - в дальние дали.


А одна капелька — сама, то есть, по себе — она мгновенно просто высохнет на солнце — и нет её — как и не было.


Ну, ты можешь представить себе ветку, которую оторвало ураганным ветром от дерева и которая живёт сама по себе и дальше зеленеет, и плодоносит и бед никаких не знает. Правда-т жизни заключается в том, что ветвь эта - без корней, без ствола, без соков жизни: увядает, засыхает и погибает.


В случае с человеком — он, как ветвь в одиночестве: просто становится сумасшедшим и больше ничего.


И вот, теперь, представь, как выглядит со стороны человек, который является капелькой той в родничке, которая только в слиянии с другим каплями: образует родничок!.. когда он заявляет, или думает — неважно... что я, мол, самый умный, самый гениальный, самый генитальный — не похож ли он здесь, уже, на сумасшедшего? На ту самую, отломанную ветвь... И не является ли он здесь уже сумасшедшим?


- Слушай, Стас, ты прям чешешь, как Варвара Леонидовна. Та своими проповедями весь мозг проела, теперь ты начинаешь. Заразился что ли от неё?
- Ты по делу ответь, - скривился Станислав, - что языком-то трепать?


- По делу, по делу... - пропела Светлана, - то от тебя кроме: «Зум, зум, зум...» - ничего не слышно... то ответь ему по делу — и всё тут! - она разочарованно поводила белками своих глаз по сторонам. - Одинаковые-то мы, конечно, одинаковые — да не одинаковые.


От идиотов до великих композиторов и действительно других гениев — размах большой. Мы отличаемся друг от друга, как небо и земля. Один пишет гениальную музыку, а другой ищет кого изнасиловать и придушить при этом. Или просто ничего не соображающий идиот и имбецил... где же здесь, что мы, как две капли воды — похожи друг на друга?


- Ну, вот это, ты сейчас поплыла, как все по пресловутой реке жизни — по наименьшему сопротивлению. По течению: пошлости, мерзости и гадости. И если ты думаешь, что ты одна такая?! Так нет же совсем! тут все такие. Это всеобщее течение, так сказать, естественности. Ну, то есть то, что на поверхности; где и думать не надо.


То что ты видишь — то и поёшь. То, что тебе, вдруг, захотелось, так сказать, приспичило, - то ты и выдаёшь.


Но чтобы стать островом - в этих струях - надобно хоть немного подумать. Поставить себя на место того человека: которого ты презираешь и ненавидишь. Ведь это согласись, что будет по совести и по честному.


И если представить, хотя бы на минуту: ту жизнь, которую прожил этот человек. То есть представить себя на его месте: родиться от злоупотреблявшего алкоголем отца, от не совсем (мягко выражаясь) психически нормальной мамы. То есть быть психически больным — уже в утробе матери... И таким вот больным произвестись на свет... Хотела б ты сама прожить жизнь — эт-т-т-т-того больного человека?


- Ну, конечно же нет. Ещё дебилом мне не хватало быть. 
Хватит с меня своих косорезов.
- Ну, а он, как ты думаешь, виноват в том, что он вот такой психически больной?
- Ты хочешь сказать, что нет виновных? Что никто и ни в чём не виноватый?


- Да и это остров. И это уже не по общему течению: «здравомыслия», справедливости, логики, самозащиты, - где психбольного надо додавить, раздавить и уничтожить.


Когда ты ставишь себя на место больного, когда ты не осуждаешь его, не уничтожаешь, жалеешь, - то это уже остров, это уже доброе дело.
- Ты хочешь сказать, чтобы я жалела маньяка, который меня убивает?


- Да причём здесь это? Для этого есть полиция, сумасшедший дом, лечение. Дело ни в этом. С ним и без тебя разберутся. Дело в твоём отношении к окружающим. Чтобы ты никого не казнила, не проклинала, не осуждала... а только жалела и старалась понять, что вот, мол: не повезло человеку, как его жизнь-то обломала.


Мне вот повезло: почему я так вот и думаю... А этому человеку — нет. Жалко его. Что лишён он этих радостей, этого счастья, что у меня. Что не может он радоваться жизни, - так как я...
- Это ты на себя сейчас намекаешь?


- Да и на себя тоже. И на себя в том числе, - Станислав покивал головой. - Почему я такой уродился? Отчего я такой? И живу вроде, как и все. Учусь, работаю, книжки читаю. Но порою меня, как какие-то крючья цепляют и тянут за собой... так тянет меня отравиться какой-нибудь очередной гадостью, балдануть, кайфануть, - поймать кайф в общем.


И не важно от чего, от какой отравы. Может быть это от 
того, что отец мой — с юности тоже — страдал алкоголизмом. Д и я родился уже психически ненормальным. По крайней мере в физическом теле я страдаю многими неизлечимыми болезнями, - т.е. я никогда не был молодым и здоровым. Да и психика ни к чёрту.


Я вот сейчас думаю: почему я стал наркоманом... да потому, что я вырос в безбожной семье. Именно в безбожной семье — без Бога. А без Бога-то, что тогда остаётся? По логике-то вещей, если без дураков... Ведь без Бога не проканывает: ни совесть, ни мораль, ни страх пред законом. Да ничего не имеет смысла быть. И остаётся только: кайфануть и сдохнуть. Разве нет?


- А ты что веришь в Бога?


- О Господи, а что же я тебе про острова-то тогда рассказываю? Для чего говорю: не плыть по течению — тогда Спасёшься.
Светлана пожала плечами:
- Да мало ли... от чего ты хочешь спасаться.
- Ой Светочка, ну ты даёшь. А ты что не веришь в Бога?
- Почему я должна в него верить? С чего вдруг?


- Ну, да это так... это так... - кивал мелко-мелко головой Станислав, - пока жаренный петух не начал клевать, - как-то даже и не до этого... Как-то даже и не мыслится в эту сторону. Пока, как говорится, черти яйца не защемили, или что там у тебя... То как-то в это сторону и не чешешься даже совсем и не думаешь.
- Ты хочешь сказать, что тебе чегой-та там защемили черти?


                14


- Защемили это не то слово, - взгляд Станислава сделался стеклянным — он смотрел вглубь себя. - Когда 
нечистая сила, тьма, ад — понимают, что ты уже их, что ты попался на их крючок, что ты запутался в их сетях и попал в ловушку — с тобой уже не церемонятся. То есть не церемонятся абсолютно. Не церемонятся от слова: совсем.


Ежели до этого, они тебя водят по бесконечному лесу: НЕдоказуемости; водят за нос: есть, мол, бог, или нет бога — всё, мол, эт-т-т-т-то недоказуемо. Водят в бесконечном лесу: пустых и дурацких фраз, которые, тем не менее, оч-ч-ч-чень даже запоминаются — там, типа: «Живём один раз!», «Жить надо в кайф!», «Кто не курит и не пьёт — тот здоровеньким помрёт», «Есть только миг — между прошлым и будущим» - и прочей бесконечной бредятиной


и мерзостью, которая имеет обыкновение запоминаться на УРА! Не задумывалась никогда: почему? Почему мы запоминаем всякую мерзость — на УРА? - вопрос был риторический, да Светочка и не собиралась отвечать.


- Это такие церемонии из ада: торжественный, так сказать, обряд! порядок действий! Традиции, которыми тебя всё дальше и дальше заманивают в ад: «В этом мире прав — у кого больше прав», «Побеждает сильнейший», «Естественный отбор», «Люди — это такие же животные» - не исчислить и не объять никогда: этого леса фраз, которые по капельке!..


по капелюсеньке! но ведут тебя, как телка на верёвочке: к вседозволенности, к полной отвязности и свободе, которая ещё и рисуется в одних только радужных тонах — вечного наслаждения.


О какими радужными красками рисуется тот же блуд! Как-будто это такой венец творенья, что стоит, мол, только добраться, там, до чьих-то гениталий — то вот он: здесь и настанет — вечный рай! вечное блаженство!
вечная услада!


Я думаю, что все: кто в конце-концов добирался до этого «вечного блаженства» - испытывал такую разочаровуху, такой облом, такую тошнотворность, что и не в сказке сказать и не пером описать... а ведь только что! Ну, только что! Он готов был жизнь за это отдать! И поубивать всю округу — за это — кто только мешал этому свершиться. Готов был сдвинуть и моря и горы!


Не боялся даже идти в «дом Терпимости» и подцепить там и сифилис, и трипер, и спид!.. (интересное, кстати, название - «дом Терпимости», - кто там и что, и от кого терпит? Наверное всё-таки дамы, которые терпят рядом с собой этих больных людей).


И вдруг, полный упадок всего. И сил и мыслей, и идей. Пошло, мерзко, гадко.


Так в общем-то и со всеми остальными адовыми заманухами: очень даже красивый и разноцветный, и сияющий  фантик! Разворачиваешь конфету, а там — дерьмо.


То же самое и с наркотиками: буря эмоций, масса впечатлений (это по началу — пока не втянулся), а на следующий день: холодно, мерзко, жутко, - как в заброшенном людьми городе: свистит гдей-то в капюшоне ветер... скрипит и мотается в своей бесполезности дверь... долбит от сквозняков форточка — сто лет, как никому ненужная... и никого, и никогда, и никто не придёт на помощь... лишь страх и ужас, холод и темень.


На обратной стороне Луны — обманом является всё.


И чем больше ты этот наркотик употребляешь, - тем только ужасней становятся отходняки. Тем только в большую страну ужаса ты попадаешь.


В конце-концов с тобой перестают церемониться. Чего уж там, то есть, скрывать-то, что есть — ад. Чего уж скрывать-то? Чего уж церемониться, - когда ты в аду. На тебя уже орут: обзывая самыми последними словами, тебя унижают, как только возможно унизить.


Ну, раз ты уже попал к ним в ад, раз ты уже среди них: чего уж тут церемониться?.. Чего уж тут лепить горбатого? Маски сброшены. Ты видишь существ, которых мириады (или это только кажется что их столько), которые пьют твою боль, которые наслаждаются твоим ужасом, которые ржут от твоей жути... (вот уж это не кажется)


Ты видишь существ для которых твои: боль и ужас, твой страх, омерзение и жуть — являются питанием. Они пожирают все твои выделения ужаса — это для них еда и питьё. Это очень жуткие твари: жуткие и смрадные.


Они работают прокурорами. Вернее они прокуроры, общественные обвинители — по сути своей. Они могут до бесконечности показывать тебе одну и ту же картину, где ты совершаешь когда-то, какой бы то ни было негатив; картину, где ты: хам, скот и быдло... где ты садист, бандит и насильник... и вот, когда ты начинаешь орать уже — не вынося больше своей: низости, мерзости... не вынося своего: ничтожества, падения в бездну, пакостного существования...


Когда ты орёшь уже: не в силах видеть мерзости своего существования: здесь они подступают ближе и пьют — весь этот страх, ужас и жуть. Они пожирают мой ужас. Для них это кайф.


Вообще у них не исчислить всех казней, которые они (эти прокуроры) устраивают во время абстиненции — во время отходняка — когда долбит кумар. Всё что ты боишься, всё от чего у тебя омерзение и тошнотворность — то они и суют тебе в голову. В твою больную голову.


Задача у них только одна: сделать из тебя полностью сумасшедшего идиота. Чтобы твой мозг взорвался... Взорвался от всех ужасов, которые в тебе, одновременно, присутствуют — и покрылся уже вечной тьмой.


Здесь и голоса орущие на тебя, как на последнее дерьмо — под их сапогами... и ты действительно являешься этим дерьмом: под их сапогами. И когда ты всовываешь трясущиеся пальцы в свои уши, чтобы хоть на секунду заткнуть эти крики, эту брань, этот мат... все эти унижения... то понимаешь, что эти крики идут не извне... это рычание, эта ярость, эта свирепая злоба — децибелами — идёт не извне...


Они в твоей голове... Вся эта ярость обращённая к тебе:
она находится в твоей черепной коробке! Внутри тебя! В мозгу! Потому, что как бы сильно ты не втискивал трясущиеся пальцы: в свои барабанные перепонки, - децибелы не уменьшались ни на йоту. И от этого становилось ещё жутчее, ещё страшнее, ещё ужасней.


В этом неописуемом, в этом жутком, в этом предсумасшедшем состоянии... страшней которого уже точно ничего нет; и даже никакой другой ужас и сравниться-то не может (ну, мозг человека перед взрывом, перед окончательным сумасшествием, - когда разум покрывается только тьмой).


В этом неописуемом, в этом жутком, в этом предсумасшедшем состоянии, - человека может спасти только молитва. Только молитва к Богу. Иначе: крыша едет, фляга течёт, планка падает окончательно: и ты или выбросишься в окно, или будешь уже гадить под себя и пускать слюни на подбородок, - издавая при этом жуткие и душераздирающие крики — всю оставшуюся жизнь. Всю оставшуюся жизнь.


Иными словами: только молитва и Спасает. Такая вот история.


- И как же после всех этих ужасов: ты снова можешь употреблять эти наркотики?! - Светочка была в крайнем недоумении.
- Эт-т-т-т-то, Света, уже другой вопрос. Да мы сейчас не об этом с тобой и разговариваем. Ну, да... как я тебе уже и говорил: приходят снова они... и под разговорчики типа: «С холкой зародився — с холкой и помрэш», «Горбатого могила исправит», «Зарекалась курочка: дерьмо не клевать» - в меня снова всаживают эти крючья и тащат обратно в ад.


- Но почему, почему же ты снова туда идёшь? Почему же ты снова туда возвращаешься? - буквально взмолилась Светочка.
- Я не знаю. Наверное потому, что я окончательный наркоман. Наверное потому, что на мне: крест надо ставить. Потому, что нет мне спасения.


- Но почему? Почему? Почему?!
- Как писал Пушкин: «Есть упоение в бою» - высшее, так сказать, наслаждение, восторг... какой-то кайф от того, что я падаю. Это видимо: потому, что клеймо — наркоман...


Хотя наверное — нет. Клеймо ставят вот эти прокуроры — в аду. И они... И они... Да, именно они и затаскивают меня обратно в ад, чтобы поставить на меня это клеймо.
Это они заводят все вот эти песенки: «Живём один раз... и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно: за без кайфа прожитые годы!»,


«Есть только миг — между прошлым и будущим — именно он называется жизнь!», «Погодка-то какая — ещё бы и кайфануть!.. Сама погода шепчет: «Займи, но выпей!»»


Мол, в этот-то раз не будет же, как в прошлый!.. Это они заманивают: скукой и тоской без кайфа! Надеждой на что-то новое и сказочное — на этот раз — в новой конфетке из ада! Мол, ну, на этот-то раз: не будет же так жутко, как в прошлый раз! Да и вообще: мужик я, или не мужик! В конце-то концов!


И много-много-много ещё чего... чего я даже и не осознаю: какие-то новые ветры, новые земли, новые приключения... То есть, эти прокуроры, они знают: как обдурить, чем заманить, как опростоволосить, как обмишурить, облапошить, - в тысячный раз — глупого цыплёнка — на одном и том же... на одном и том же... на одном и том же.


Но кончается же всё одинаково, всё одинаково, всё одинаково. Только ад!!! А-а-а-а-а-ад! И ничего кроме ада!!! Ничего кроме ада, боли, страданий, ужаса и жути.
Ничего кроме сумасшествия.


Это знаешь, как какого-то лопуха нашли и каждый раз его убеждают: лупася его в спину, что, мол: «Ну, ладно, повернись... Ну, всё... ну, пошутили и хватит...» - ты поворачиваешься, а они снова бьют в спину — ещё больней — так, что уже кости трещат и трескаются.


И потом снова убеждают лопуха, мол: «Ну, ладно, ну, повернись. Ну, не будем больше бить! Ну, вот те честное слово! Ну, зуб даём! Ну, всё завязали — на всю жизнь! Ну, повернись! Ну повернись! Ну, наклонись вот так — чуток! Ну, наклонись!.. Ну...» - и бьют ещё больней...


А потом снова уговаривают и клянутся, и бьют себя в грудь!.. И клянутся именем родной мамы! И так всё это до бесконечности!
- И ты снова поворачиваешься и наклоняешься? - Светлана была в шоке.


- Да, поворачиваюсь и наклоняюсь... Но мы сейчас не об этом. Мы сейчас совсем не об этом. А о том, что в самом жутком и нижнем аду, где оказывается отравленный человек — там спасти его может: только молитва. Только молитва. Потому, что если там человек не молится — то он уже окончательно становится сумасшедшим — только гадящим под себя и орущим. Но он молится и спасается. Молится и спасается.


И теперь ты мне объясни, как это происходит — если, как ты говоришь — бога нет.


- Нет, ну, я здесь не понимаю, как ты спасаешься.
- Я в аду начинаю молиться и луч падает с неба. И по нему сходит Иисус Христос. Прямо ко мне сходит Иисус Христос. И все эти твари, которые пьют и едят мой ужас, они разбегаются — с жутким визгом и завыванием.


Иисус Христос наклоняется надо мной и его глаза... Его глаза пронзают меня: добротой, жалостью, милосердием... От него исходит  такая Любовь... такая Любовь... что хочется только рыдать... рыдать и рыдать... От всего... абсолютно от всего...


От того, что все мы такие глупые, неуклюжие, непутёвые... От того, что: что бы мы ни делали — всё это у нас не получается, не складывается, разваливается. И всё ни в лад, ни впопад, поцелуй кошкин зад.


И что всю жизнь мы только и делаем, что бьёмся, как рыба об лёд... как рыба об лёд... и только и отбиваем себе мозг — от этого. И больше ничего, и больше ничего, и больше ничего. И вот, так вот и рыдаешь, и рыдаешь...


И как-то успокаиваешься, успокаиваешься и засыпаешь... Засыпаешь впервые за трое, или четверо суток — бесконечного ада.


И огромные, полные Любви, глаза Иисуса Христа: провожают тебя в этот покой. И мозг не взрывается, и мозг спасается, и я не становлюсь законченным идиотом.


Вот объясни, вот это всё, Света, как всё это происходит?
- Как я могу это объяснить? Да ты что?
- Нет, ну, ты говоришь, что Бога нет. А это тогда что? Всё вот это!.. Это ведь не перепутавший, как католик, все ориентиры — Данте — где от Бога идёт только наказание и зло, - и нет, мол, этому злу: ни начала, ни конца.


Это ведь ни какие-то перепуганные средневековые схоласты — бездоказательные демагоги — священники с больным воображением; это не завывающий: голый и в цепях Василий Блаженный. Это я сам. Я Станислав: и ты можешь меня пощупать. Только, что Бог у меня не карающий, и наказывающий, и казнящий... а только Спасающий, только помогающий и Любящий — и больше ничего.


Вот, как ты это всё объяснишь, Светлана? Как?
- Ну, как я могу это объяснить, Стас, чё ты шибко умную что ли нашёл?
- Нет, ну, Свет, ну, дак тогда и не говори, что бога нет, что ада нет. А слушай старших, более опытных, - которые что-то там пережили и понимают в этой жизни.


И ни смейся, и не вставляй палки в колёса, когда говорят об этом.
Света покивала головой:
- Я постараюсь. Характер у меня паршивый, что уж говорить... И что, каждый раз приходит Иисус Христос?


                15


- Да нет, каждый раз бывает по разному. То какие-то таблетки  появляются успокоительные (типа элениума) — снотворные... Причём я потом даже не могу вспомнить: откуда взялись эти таблетки? Т.е. никто мне их безусловно не выписывал. Никто не мог мне их: ни дать, ни посоветовать... потому хотя бы, что я один отлёживался в какой-то вонючей норе — у какой-то сумасшедшей старухи...


Ну, ни с кем не общался это точно, никому не сетовал: о моих жутких бессоницах, о том, что не могу, мол, уснуть... что мне очень плохо... что я в аду. Но, вдруг, у меня оказываются эти таблетки и я пью их, как знаток, и успокаиваюсь, и засыпаю.


Или люди какие-то появляются, которые так же меня: спасают, куда-то тащат, лечат, отпаивают и т.д.


Дело ни в этом.


Главное — это молиться Господу Богу и тогда помощь обязательно придёт. Потому что Господь Бог наш — это только Свет и только Любовь. А Любовь Она всегда тащит, лечит и Спасает.
- Может быть это тогда, в первый раз, была просто галлюцинация?


- Ты знаешь, Света, а мне ведь от этого не легче. Хоть как это назови. Хочешь назвать это видение других миров — галлюцинацией? Называй галлюцинацией. Но поверь, что от этого: ни капли легче не делается.


Эти миры существуют на сто процентов — и ох не советую я это никому: проверять с помощью наркотиков. Через наркотики попадать в эти миры ада. Или через что другое...


Над тем, что эти твари из ада — галлюцинации — оне токмо посмеются и поржут. Потому, что муки душевные и физические, которые они причиняют там — от твоих объяснений, что это, мол, галлюцинации... муки и страдания от этого ничуть не станут легче.


Ничуть тот ужас — в котором ты находишься там — не облегчится от того, что ты назовёшь это галлюцинацией. Просто поверь мне и я не советую это проверять. Я не советую даже проверять: есть ад, или нет — никому.


Ад есть.


И то, что после молитвы эти: прокуроры, бесы, или демоны (как хочешь их назови) разбегаются визжа и вереща, как свиньи — это тоже такой космический, Вселенский закон мироздания. То, что после молитвы приходят силы Света, а с ними вместе покой... глоток воды в иссушившей тебя пустыне, дуновение свежего воздуха — в абсолютном смраде, луч Света в тьме и ужасе — после молитвы — это тоже закон Вселенной. Незыблемый и вечный закон мироздания: подобное к подобному.


Ты можешь говорить, что угодно: что ты, мол, во всё в это не веришь, что это всё галлюцинации и т.д. Но поверь, что эти галлюцинации незыблемы и основательны, как самые непреложные факты, как самые монументальные истины, - высеченные из мрамора и гранита.


Ежели ты идёшь по дороге кайфа, по дороге услад своего физического тела, по дороге блуда и т.д. то рано или поздно, но ты от этих действий попадаешь в галлюцинации ада, которые (когда ты в них попадаешь) совсем даже тебе, там, не кажутся никакими галлюцинациями.


Там существуют твари, которые не то что сознательные... Эти твари, эти адовые существа: они умней тебя. Они существуют вне твоей головы и являются на твоё отравленное и разбитое тело, как падальщики на пиршество.


От них ты можешь много узнать такого, - чего ранее никогда не видел и не слышал. Например, много пошлостей и мерзостей в стихотворной форме. Именно в стихотворной, что более всего поражает и убеждает тебя в том, что эти существа живут отдельно от тебя: со своими пошлыми и гадкими знаниями.


Я, например, в жизни своей не писал стихов, а мне там лупили матерные частушки до бесконечности: и в склад, и в лад, и впопад.
- Матерные частушки? - открыла широко глаза Светочка.


- Да... ну, это одна из видов казней, которых там до сотни — за раз... и каждая казнь разрывает и терзает твоё сердце, душу...


Бесконечно играет адовая гармонь в твоём мозгу (от которой не скрыться, не спрятаться, не заткнуть уши), а пошлые и голые бабы, вместе с бесами, отплясывают перед тобой триппака: тряся доильной аппаратурой и совершая, при этом, самые грязные и гадкие жесты, и движения...


при этом поют, вот эти самые частушки, которые и складные и ладные, и никогда мною не слышанные... потому что, как я уже говорил, всякая гадость и пошлость, как это ни странно, запоминается человеком на УРА! А здесь именно было то, что ни одна из частушечек ранее никогда мною слышана не была. И это доказывало присутствие других существ в моей голове.


Существ, которых — да — нельзя ни объять, не пощупать, - но от которых, тем не менее, ты можешь сойти с ума. И которые во много раз: гаже и мерзостней, и умнее меня. И это пугало ещё больше! Это была ещё одна их казнь. Осознание, что это КТО-ТО... что это НЕЧТО.


Что вот, как раз, они-то! и есть хозяева жизни; хозяева этой, нашей жизни; и это они здесь главные, они основные, они цари!


А ты это так: дрянь одна, ничтожество, грязная ветошка у них под ногами, - чьим ужасом они пришли сюда пообедать. И от этого было ещё жутчее, ещё ужаснее.


Кстати, если кто-нибудь подумает, что бабы с голыми дойками и прочими прелестями: танцующие и поющие частушки - это довольно таки весело... то в связи с этим попытаюсь напомнить, что самая жуткая казнь в Китае считалась, когда человека помещали в громкий и шумный «оркестр», где всё гремело и завывало: через несколько часов таково грохота и завывания: человек становился безвозвратно сумасшедшим и жил после того (если ему оставляли жизнь) распоследним идиотом гадящим под себя.


Поэтому с минуту, или две: может быть и можно было поумиляться на это скачущее вымя, но не более того, не более того... Хотя я сомневаюсь, что в том моём состоянии я мог на что-то умиляться.


И такой же существует незыблемый и непреложный закон мироздания, что когда ты в ужасе в этом, в сумасшествии в этом: начинаешь молиться... Ну, хоть что-то призывать для Спасения своей головы — от окончательной идиотии... Чтобы, ну, хоть кто-то спас тебя от этого ужаса...


то есть начинаешь блеять, как та овечка провалившаяся в овраг: оказавшийся выгребной ямой. Вспомнив, вдруг, о том, что кто-то и когда-то молился, в ужасе своём, Богу... начинаешь молиться Богу!..


И вот, луч Света ниспадает во мрак этой выгребной ямы и по этому лучу сходит к тебе Иисус Христос. Спаситель наш. И это незыблемый закон Космоса, непреложный закон Вселенной, - подобное к подобному.


Кстати, в связи с этим, я вспомнил: как умер один воинствующий безбожник, атеист, нигилист и материалист, - в одном флаконе... Потом его, правда, оживила современная медицина — по доктору Моуди — и он, после этого, вдруг, стал резко религиозным человеком и целыми днями молился.


И подступившим к нему бывшим знакомым — удивившимся такой в нём перемене — пытался объяснить, как шпилили его и шпарили - во все отверстия — бесы, - в какой-то смрадной и отстойной камере — в аду. Как ты выражаешься: галлюцинации — потому, что их же не может быть!


Но шпилили они его и парили — во все дыры — вполне даже ощутимо. Особое удовольствие получали эти твари — от его унижений. И они измывались над ним и унижали его — без конца и без края. И не было этим унижениям и страданиям: ни конца — ни края.


И вот, лёжа там, на грязном полу, в той самой камере — в аду — где об него вытирали ноги и испражнялись на него, - он что-то там шептал распухшими от избиений и изнасилований губами. Да, он шептал слово: «Почему...» - подразумевая: почему нет конца издевательствам, почему ад бесконечен?..


И здесь в голове его пронеслось слово: «Молись». Потому, что воистину: каким бы человек не был гадом и скотом, но Господь никогда не оставляет своё детище. Он, не зная ни одной молитвы, стал вспоминать то, что видел и слышал в фильмах...


И вот, распухшими, кровавыми губами: стал шептать что-то типа: «Господи Спаси... Господи Спаси... И помилуй мя, Господи...» - и что-то вот такое... и луч Света упал с небеси — в эту вонючую камеру. И опалённые небесным огнём — адовые твари - завизжали и завыли так оглушительно: «Перестань молиться, гад!» - и в ужасе исчезали, улепётывали, испарялись.


И вот, по этому лучу: сошёл к нему Иисус Христос и подал ему руку: «Постарайся встать, сын мой!» - сказал  Он ему. И вот, схватившись: трясущейся, грязной и кровавой рукой, за Его Божественную руку, он прошептал: «Я так мерзок, Господи... Я так мерзок, Господи...» - но тут, как плотина прорвалась во время паводка, - так хлынули из всех его внутренностей слёзы...


Как-будто душа его: вмерзавшая в лёд, не одно десятилетие: на горе Монблан — в Альпах, или на Кавказе — на горе Казбек, - стала, вдруг, оттаивать. И это действительно так и было. Он рыдал безостановочно повторяя: «Я так мерзок, Господи».


И Господь Бог наш, Иисус Христос, сказал ему: «Иди и расскажи об этом другим людям. Расскажи, что без Бога жить нельзя». И он ожил здесь на земле.


Такие вот, галлюцинации, Светлана.


Станислав откинул голову на растрескавшиеся, от времени, каменные блоки и стал смотреть в серое, беспросветное небо.
- Да, от того, что это галлюцинации, - от этого действительно не легче, - она придвинулась к нему ближе — тоже сидючи на обломках этих серых, растрескавшихся камней. - Но сколько же ты пережил... Сколько же ты пережил... Боже мой... Как же ты ещё живой-то после этого?


Станислав вскинул брови:
- Сам не знаю, - он был очень бледен лицом, - скорей всего из-за того, чтобы я тоже рассказал, об этом, всем другим людям. Что я вот, собственно и пытаюсь иногда делать... Но опять срываюсь и срываюсь в этот ад. В этот наркотический ад.


Светлана, вдруг, стала целовать всё его лицо, руки... нежно обнимая:
- Я вылечу тебя, я вылечу тебя, - нежно зашептала она. -
У меня есть один знакомый нарколог — он лечит гипнозом. Он вылечит тебя. Он поможет тебе.


                16


Когда на следующий день Светлана вспоминала об этом их слиянии... то отмечала... что это было, как-то спонтанно... дико... но так, как-будто бы они: об этом только и мечтали — всю свою жизнь.


Она очнулась на следующий день в своей каюте и отёрла пот со лба. Подушка была мокрая от пота.
- Приснится же такое, - молвила она и тут же отметила, что, что-то кардинально изменилось в этом мире.


Ах да, яхту перестало мотать по волнам, как проклятую: швырять к небесам как ореховую шкорлупку, как теннисный мячик, как щепку... Яхта стояла, как вкопанная и в иллюминатор светило солнце.
Бывают же счастливые деньки! Кто сказал, что нет счастья на земле?!


Светочка глянула в иллюминатор и увидела до самого горизонта, какие-то белые, как молоко, воды. Да и небо было не синее, а тоже какое-то белое и вместо солнца -  оно само и светилось. Само небо...


Света в отличном настроении: приняла душ, умылась и вышла к завтраку.
- Кто сказал, что нет счастья на земле?! - именно с этими словами она вошла в кают-кампанию.
- Но кто вам сказал, что мы на земле? - молвил здесь Варфоломей Калистратович.
- Да, господа, я тоже выходила на палубу, - это Варвара Леонидовна снизошла своим волшебным, несколько низковатым голосом, - ну, чтобы освежиться утренним бризом... И вы знаете: белые воды... Одни белые воды — до самого горизонта.


- Якоря пришлось поднять: они не цепляли дно, - Кэп говорил, как всегда о своём, - то есть, мы снялись с мели и теперь под нами океанские глубины.
- Океанские глубины?.. - усмехнулся господин Сципион. - Вы не хотите занырнуть, господин капитан, в эти воды, - в это молоко, что под нами? Куда вы нас завезли, Спартак Гекторович?


- Я завёз? - удивился Спартак.
- А кто же ещё нас сюда завёз? Вы и ваш благоверный, и несравненный помощник — Липа. Где, кстати, он? - это Варфоломей всё наседал.
- Даниил Карбофосович чинит мотор, он в моторном отделении. Ночное волнение: не прошло даром... Нет искры, господа, - молвил кэп.


- Вот именно, что Карбофосович. Он пока не истребит,  нас всех здесь, как насекомых — не успокоится, - разорялся Калистратович. - Вы идите, капитан, и проверьте ваш компас, или как он там у вас называется?
И я просто уверен, что он не покажет вам: ни севера, ни юга.


Капитан у которого руки от абстиненции трепетали, как крылья у колибри, был однако спокоен и руки свои держал в карманах капитанской куртки, чтобы не шокировать окружающих. Думал он конечно, больше всего, о стакане водки, чтобы его перестало, вот так вот, булындать... но запасы «горючки» на яхте уже заканчивались и с этим надо было завязывать, - как бы худо, то есть, ни было.

И в это самое время в кают-кампанию вошёл господин Блюм.
- Что за хрень, господа, - именно как-то так начал он, - что за хрень? Я сейчас открываю бутылку водки, а там -
вода. Я открываю коньяк, а там — яблочный сок!
- Где ваше: здравствуйте? - молвила Симона Симонян. - Вы совсем уже позабыли правила хорошего тона?


- Какой тон?.. Какой здесь тон: если кто-то подменил мои бутылки! - разорялся Карст.
- «Мои путильки» - вы что, Достоевского вспомнили? - это всё Симона Минздравовна наседала.
- Да как вы смеете? Какой ещё Достоевский? Кто украл моё спиртное? - переходил уж в визг господин Блюм: ну, у него была абстиненция и трясло его, как осиновый листик.


- Вы здесь, господин Блюм, не извольте кричать, - перестала шутковать мадам Симонян, - здесь вам не кабак, как вы может быть привыкли.
Кэп поняв, что назревает конфликт, что господин Блюм поехал крышей, спросил так:
- Кольеретка была целая?
- Как-к-к-к-кая кол-л-л-лиретка? - аж голова затряслась у Карста.
- Этикетка на горлышке бутылки — кольеретка.


- Да всё там было... Ну, подменили — ясен член!
- Кто подменил? Здесь что фальшивомонетчики едут? - пытался как-то его образумить Кэп. - Да и пробка наверняка была не скручена до вас. С хрустом вы её отвинчивали?
- Ну, с хрустом, с хрустом... но что толку? Что толку? Когда кто-то подменил! - входил в неистовство Карст.


Здесь Кэп подошёл к бару и вынув оттуда две последние бутылки «Бренди»: откупорил их обе и отпил.
- Да, действительно: виноградный сок, - так молвил он.
- Я говорил! Я говорил! Ну, я же говорил! - продолжал заводиться Карст.


- О Боже, господа, так радуйтесь! - так наивно произнесла госпожа Югра. - Теперь вы перестанете наконец травить свой организм и останетесь живы!
- Кто тебя спрашивает, старая дура! Кто тебя спрашивает! - набросился на неё Карст. - Это ты заменила бутылки! Это ты заменила бутылки, ведьма старая! - визжал он занося над ней кулаки.


Госпожа Симонян вовремя схватила его за шкварник и не смотря на то, что господин Блюм был не слабый и коренастый мужчина, - прижала его одной рукой к полу.
Тут же она села на его грудь и закрутив у горла футболку: стала его удушать — борца, так сказать, за справедливость.


Ну, Симона Минздравовна была мощная и дебелая дама, и шутить любила, но недолго. Секунд через пять, Карст: покраснел, посинел и захрапел предсмертным хрипом:
- Отпусти... отпусти...
Госпожа Симонян чуть ослабила хватку: дав ему глоток воздуха:
- Проси прощения, подонок, - так молвила она.
- У кого? Что? - не понимал Карст.
- У Варвары Леонидовны, подонок, - снова накручивая на кулак его футболку цедила Симонян.


- О Господи, оставьте его Симона Минздравовна, - так запричитала госпожа Югра. - Оставьте! Он же больной человек! - она даже сделала движение, чтобы оградить бедного господина Блюма.
Но с госпожой Симонян такие номера не проходили:
- Проси прощения, подонок, - вновь сдавила она его горло: перекрыв кислород бедному больному.


- Простите, Варвара Леонидовна, - предсмертно прохрипел господин Блюм: забыв даже пресловутую мужскую гордыню.
И только тут Симона Симонян дала ему воздуху. Она победоносно встала и обведя взором всю кают-кампанию молвила:
- И чтобы я, ни от кого больше, ничего подобного не слышала: если не хотите оказаться на месте господина Блюма. Я ясно выражаюсь? Это в первую очередь вас касается, господин Сципион. Вы меня поняли?


Господин Сципион пожал плечами.
- Ежели не хотите вымаливать прощение лёжа на полу. Понятно вам? - так вот наседала она на него.
- Ну, Симона Минздравовна, ну, перестаньте вы, - умоляла её госпожа Югра, - ну я вас очень прошу.


В это время господин Блюм кое-как поднялся и хватая ртом воздух, как-то боком, боком, как курёнок, - буквально мочканул из кают-кампании — выбежал то-есть.
- Да, хорошо день начинается, - сказала Инесса Северовна - госпожа Тайга.
- Ему надо проветриться. Побыть, так сказать, одному, - заключила Симона Симонян. - Тот кто оскорбляет женщину, а тем более поднимает на неё руку — тот является подонком, - добавила потом.


Здесь и капитан двинулся было к выходу.
- Куда вы, господин капитан? - обратилась к нему — любящая его — Варвара Леонидовна.
Капитана трясло всё больше и больше: стала уже трястись и голова — причём это уже визуально просматривалось и действовало на его больное воображение всё отвратительней.
- Мне надо... - подскочил аж, от её голоса, Кэп, - мне надо проверить, Даниила Карбофосовича, - и юркнул в двери.


- Абстиненция, господа, - покачала головой госпожа Симонян. - Это абстиненция.
- Но однако же, господа, - заговорила Инесса Северовна, - я что-то слышала про эти Белые воды. Есть даже такое слово в русском лексиконе, как Беловодье.
- Да, я тоже слышала, - заметила Варвара Леонидовна, - что это параллельный нам мир. И что живут там святые.
Да святые. И когда они молятся: то молитвы, как красивейшие узоры, как чудесные картины — возносятся к Богу.


- Да, но вы одного не учли, госпожа Югра, что мы не святые, - это безусловно был Варфоломей Калистратович, - и что здесь из нас будет восходить, или исходить — совсем не узоры и гениальнейшие произведения... и навряд ли вообще, что-то будет восходить.
- Хватит бубнить, господин Сципион, - это была Симона Минздравовна, - вы только и делаете, что бубните.


- Я что, не могу высказать своё мнение?
- Мнение можете. Но хватит негатива — в конце-то концов.


В это время в кают-кампанию вошёл Станислав. Две дамы сразу же зарделись — это был госпожа Тайга и мадам Бухалова. Причём мадам Бухалова не могла даже от стыда глаза поднять — вспоминая дикие и страстные сцены с ним — в своём сне...


Станислав был сильно бледен и его качало так, что он натыкался на все предметы: несмотря на то, что качки никакой не было.
- А вот и Станислав Виттович, - обрадовалась госпожа Югра. - Станислав Виттович, Станислав Виттович, вы можете сказать нам что-нибудь позитивное? А то вот, господин Сципион, всё время нас негативом одним кормит.


Станислав остановился и долго непонимающе смотрел вокруг себя. Потом, вдруг, резко сел и стал проводить трясущейся рукой по своему бледному лицу.
- Мне снился сон, господа, - так воспроговорил он наконец и здесь его блуждающий взор упал на Светочку... та зарделась ещё больше: опустив голову... а он, как-будто что-то вспоминал. Вспоминал и сам себе кивал головой.


- И мы внимательно внимаем, Станислав Виттович, - нарушила наконец затянувшуюся паузу Варвара Леонидовна.
- Внимаете чему? - не понял он.
- Ну, вы же сами начали: мне снился сон...
- Ах да... - он опять провёл по лицу дрожащей рукой. - Простите, господа, я сейчас несколько неадекватен... Я ещё не пришёл в себя.


Варфоломей Калистратович развёл тут руками, а мадам Югра спросила — ведь она обожала его, как любимого сына:
- Но после чего же, вы, так ещё не пришли в себя?
Станислав покивал головою свои мыслям и наконец вымолвил:
- Мне снился сон...


У Светланы на лбу выступила испарина: она, так сказать, вся ажни взопрела... или уперла... как более литературней выразиться?.. Смахнув капли пота со лба, она начала махать обеими лапками перед лицом, как веером.


- Это мы слышали, Станислав Виттович, - пауза была слишком длинна и госпожа Югра всячески пыталась вывести его на прямую дорогу; исправить, так сказать, стези ему. - И что же вам снилось?


                17


- Да, как-будто бы я, был не я... Да, да, именно так: как-будто бы я, был не я... а в тысячу раз хуже, подлее, гаже, пакостнее. Я шёл по улице какого-то застылого и заледенелого города; по его каким-то бесконечным: аркам, проходным дворам, подворотням...


На мне была не куртка, а осеннее, или зимнее пальто — такое до колен — какие носили в СССР — чёрное и по видимому из драпа. Пуговицы у пальто были большие, - просто огромные пуговицы. Шарфик на мне был какой-то дурацкий и такая же дурацкая тёмная кепка с длинным козырьком. Да, эта мода была точно СССР-овская.


И город... город, город... Ленинград. Да Ленинград, с его вонючими: подворотнями, проходными дворами, арками. Но была зима и потому не воняло... Заметала всё живое метель... Вьюга продувала насквозь и даже глубже... ветер завывал везде, где только можно завывать.


И холод, холод... холод пробирался везде и всюду: в каждую клеточку моего тела. В каждую молекулу ДНК.


В кармане своего — хоть и из тяжёлой, плотной, шерстяной ткани, но всё одно промерзающего пальто — я сжимал за рукоять финский нож, - потому, что искал я в этих подворотнях и в этих арках — того — кого бы пырнуть этим ножиком, или просто зарезать.


Нет, я внушал себе конечно, что мне, мол, нечего есть, что надо, мол, покормить сестрёнку; что мне, мол, надо поэтому кого-то убить и ограбить. Вернее, конечно же, ограбить... а убить это так — для проформы... Ну, чтобы жертва не заявила в милицию (это так там называлась полиция), не описала, так сказать, приметы преступника. Но всё это было враньё.


Всё было враньём! И голод, и голодная сестрёнка, и ограбление из-за того, что нечего есть, и убийство для проформы... Да не было никакой проформы. Я совершал убийство: потому, что я был убийца и наслаждался, так сказать, адреналином... (Хотя тогда такого слова не было).


Мне нравилось, когда ад леденил пятки, леденил ладони, леденил сердце, - что уж тут скрывать? Ну, я же не виноват, что все эти проходные дворы города Ленинграда: все его арки и подворотни — просто созданы были для того, чтобы в них резали людей!


Я что ли основывал этот город? Я прорубал окно в Европу? Или куда там ещё? Я что, был главный виновник по строительству этих домов? Что их вот так лепили — без конца и без края — соединяя из друг с другом какими-то норами, подкопами, тихими сапами...


И понятно было, как-то само-собой разумелося, что ли... что встретив какую-нибудь дамочку в этих переходах: в какой-нибудь дурацкой, как всегда, шляпке... которая ещё и шарахается от тебя, как чёрт от ладана и трепещет всем телом... что как-то вот просто не захочешь — да прицепишься к ней, чтобы сжать в своих ручонках её белоснежную шейку и прижав к себе — всё её трепещущее тело — так и остаться с ней навсегда, чтобы уж не доставалась она уже никому — быть то есть у неё последним!


И в тот день, мне тоже подфартило. Навстречу шла чудеснейшая дама: именно в такой дурацкой шляпке, какую я и представлял. То есть не в платке пуховом, ни в телогрейке, ни в шушуне старомодном и ветхом, а именно вот так, ещё одетая по моде — видимо приезжая. Сердце моё у-у-у-ух - в пятки провалилось, давление а-а-а-а-ах — зашкалило; сердце-т моё у-у-у-ух 
- затрепетало, как лист осины на ветру... давление ба-бах - адреналином-то пробило все преграды!..


- Послушайте, мадам, - так обратился я к ней, - не будет
ли у вас того, что так мне не достаёт? - прицепился в общем, как репей, как клещ, как пух ракитовый.
- Вы сумасшедший? - смерила она меня презрительным взглядом и рванулась было пройти, но я уже крепко держал её за рукав.
- Дело в том, мадам, что это ограбление и если повезёт — то и изнасилование!


- Уберите ваши руки! - вскрикнула дама и попыталась ещё раз вырваться.
Да куда там: хоть я и питался, в последнее время, довольно таки скверно, но силы мужские ещё сохранил.
Я вынул нож и показал ей:
- Вот нож видишь? Хочешь его в своё белое тело?
Она поглядела на жуткий нож, потом на меня:
- Да, теперь я вижу, что ты подонок, - так молвила она. - Ну, что же, реж меня. Ты думаешь, что я испугаюсь ножа подонка — если фашистов не боюсь?!


- Сымай шубу, дура, может живой оставлю, - сипел я.
- Да ничего, реж так, на толкучке и так продашь!.. - она не давала снять с себя шубу и кричала. - Реж говорю так, подонок! Реж! Реж!
Ну и получила, конечно, удар ножом в спину. Удар был профессиональный и до сердца достал. Она охнула и осела, и отбежала к стене.


- Убил... Ты меня убил... - она глядела в стену и вела рукой по измызганным временем кирпичам. - Вот здесь значит, - она оглядывала подворотню, - возле этой стены...
Здесь ноги её подкосились, она простонала и стала сползать по стенке.
- Но, значит, так и надо, так и надо... Так и суждено быть, - шептала она перед смертью.


А я бегло и профессионально: оглядел её уши, пальцы и даже запястья и уже умело снимал с неё золотые серёжки; а она ведь ещё и не умерла.
- Бедный ребёнок, - так говорила она, на меня глядючи, - бедный ребёнок...
Но мне было не до сантиментов: сняв ещё кольцо и перстень, обшарив все потайные дамские карманы — я собрался уходить.


Но надо было ещё что-то взять на память, что нельзя продать... Пошарив по шее я обнаружил, какой-то кулончик — бижутерию — как раз — то, что нужно. Ещё забрал носовой платок и пушистые варежечки.
- Да ты не торопись, не торопись так... - говорила мне дама. - Куда уж торопиться-то. Вон, как ручонки-то трясутся... Бедный мальчик.
- Это адреналин, дура, - так сказал я и ещё раз воткнул в неё нож.


Ну, она меня смущала живая. Эдакая ожившая совесть во плоти.


Уже смеркалось, когда я купил на базаре кило крупы и буханку хлеба: за золотые серёжки и перстень. Адреналин ещё бродил во мне и руки тряслись, когда я углядел объёмную такую пачечку деньжат — в кошельке у одной дамы. Она покупала хлеб.


Хлеб — это была валюта — в блокадном Ленинграде. Посему, пройти мимо-то, я никак уж не мог. Как-то так пристроившись к ней, я и пошёл следом. Ожидая, когда свернёт она в какую-нибудь арку, или подворотню.


Такой уж город Ленинград — весь в этих норах — арок и подворотен. Ещё подъезды были тоже хороши — в то время — для моих дел. Никакого то-есть намёка не было на свет и на праздношатающихся людей. Кричи-не кричи — в подъезде — никто и никогда не выйдет. Некому выходить. Но в подъезде было уж слишком темно и поэтому дело надо было кончить в какой-нибудь подворотне, чтобы хоть немножечко что-то видеть.


Тут ещё какая-то знакомая увязалась за ней: и они пошли рядом. Ну, делать нечего: гори оно всё огнём! Гори оно всё синим пламенем! Чему быть — того не миновать! а он не мог отказаться от такой свёрнутой пачечки в кошельке — не мог.


И когда они свернули, всё-таки, в какую-то нору подворотни: он тут же и подскочил. Эт-т-т-т-ту знакомую тут же в спину ножом приколол — прямо в сердце — она, как сноп рухнула под ноги... а с этой, с буханкой и кошельком, пришлось повозиться.


- Забирай, вот деньги, - кричала она, - только хлеб не трогай! Дети у меня дома: умрут без хлеба. Вот деньги... вот! - она раскрыла кошелёк с деньгами и совала ему.


Вот дура... зачем же она совала мне эти деньги? Зачем про детей? Есть же дура! Ну и насадил я её на финский нож: привычным движением. Но она умирая — ладила только одно:
- Дети... Хлеб им... Квартира номер сем... - и тут губы её замерли в вечном сне.


- Дура, дура... - хрипел я, забирая хлеб и кошелёк.
Здесь я даже изменил себе и не стал их обыскивать и что-то брать на память... С адреналином сегодня был явный перебор. Ктой-то ещё вошёл в подворотню и встал, как вкопанный... но я уже уходил... Уже уходил. Рвал, как говорится, когти.


Уже не только руки, но всего меня трясло так, что я аж подпрыгивал на ходу: заметая следы по аркам и подворотням. В связи с явным стрессовым перебором, решил купить сегодня водки. И поэтому сделав кругаля: снова двинул к базару.


Рынок ещё работал — бо зимой темнеет уж больно рано.
- Что это у тебя руки-то в крови? - так спросил меня шинкарь, а точнее продавец водки - у которого брал две бутылки — за те самые рубли...
- Женщин двух зарезал, - сказал я не задумываясь, руки у меня тряслись так, что я чуть не выронил эти две бутылки с сургучём. - Нет трёх.
- Ну-ну, - мужик хмуро смотрел на меня.


- Хочешь попробовать? - спросил у него, сжав рукоять ножа в кармане.
- Ступай себе мимо... - дюжий мужик аж отпрянул.
- Ну и всё... - и меня, как корова языком слизала.


До чего же ледяной город Ленинград. Лёд находится даже в его названии. Лёд и ад. Лёд и ад — Ленинград. Я
шёл со своим награбленным товаром — неся всё в матерчатой сумке, которую там же и купил на рынке. И всё спонтанно так, спонтанно. И всё экспромтом так, экспромтом. Оригинальный куплетист — била в голову какая-то чушь.


Шёл и не знал, как отогреть свои уши: вьюга заледенила мне их совершенно; не помогал ни воротник — который я поднял, ни варежки — которыми прижимал воротник к ним. Вьюга продувала и плотный драп, и шарф, и толстый свитер (ну, рубаха ладно, там, нательным бельём считается).


- Что за город? Что за ледяной город? - так бормотал я: заледенелыми, не двигающимися, онемевшими губами, - кто додумался здесь поселиться — в этой чухонской земле? Жили ведь гдей-то там — в Тьме тараканьей. А ведь там хорошо: и море, и виноград растёт.


«Зато тем женщинам сейчас не холодно, которых ты зарезал, - сказал во мне чей-то голос. - Лежат сейчас, леденеют... Скоро в ледышек превратятся, а им не холодно».


Что за чушь? И что за голос? Я был далёк от сантиментов — от чуйствительных переживаний. Ну, зарезал там, прирезал, - ну, с кем не бывает? Закон жизни. Сегодня сдохнешь ты - завтра я. Сегодня я кого-то прирезал, а завтра прирежут меня. Но я отмыл по дороге домой - засохшую кровь на руках - снегом, чтобы сестра не заметила.


Дойдя до дома я распалил буржуйку (отбил, кстати, по дороге, от стены, ещё один кирпич и подложил к печурке — для сохранения тепла), поставил вариться кашу. Дрова для буржуйки были куплены на деньги от прошлых убийств, но к этому я как-то успел уже давно привыкнуть.


- Сейчас будем обедать, - сказал своей лежачей сестрёнке.


Каким бы последним подонком человек ни был, но всегда у него остаётся какая-то соломинка — за которую он хватается... какой-то лучик Света: к которому он тянет свои проклятые, чёрные руки. Ну, инстинкт что ли такой... Я как-то об этом тогда не очень задумывался.


Такой вот соломинкой, таким вот лучиком, таким вот лепесточком: лилейным, ромашковым и васильковым, - была для меня сестрёнка.


Разлив по тарелкам дымящуюся пшеничную кашу, зажёг керосиновую лампу (что само по себе  было уже чудом для того времени) и помахал перед носом сестры рукою — дух жизни - исходящий от каши.
- Царский обед, Алёна!.. Царский обед! Каша настоящая.


У сестрёнки моей — Алёнушки — была дистрофия и анорексия: она отказывалась от еды — не ела ничего. И так: по капле, по песчинке, по миллиметру, - каждый день умирала. Последний мой лучик Света, который я даже осознавал, что это последний мой лучик Света.


- Ты, Ваня, зря так беспокоишься. Я просто не хочу есть, - тихо сказала сестра.
- Ну, как это не хочешь? Как это не хочешь? Ну, жить-то ведь надо...
Алёна вздохнула.
- Ты только понюхай, как пахнет... ты только понюхай... - я гнал волны запаха от тарелки к её носику.


- Ты извини, Вань... но я не хочу.
- Ну, только ложечку, Алёна... только ложечку, - я протягивал к ней ложечку с кашей... она отвернула лицо. - Ну, надо как-то жить, Алёна... - талдычил я, - надо, как-то жить...
- Зачем, брат? - отозвалась наконец она.
- Как это зачем?.. а для меня... Для меня, сестрёнка. Ты знаешь, что без тебя и я сразу умру. И я сразу умру.


Ты что не видишь, что ты для меня единственный луч света в тёмном царстве? А без тебя мне конец. Без тебя мне конец.
- Да почему тебе-то конец? Почему? - тихо простонала сестра. - Живи да радуйся жизни.
- Человеку надо о ком-то заботиться — неужели ты не понимаешь? Если человек не будет ни о ком заботиться — он умрёт.


- Как ты это странно говоришь, брат. Откуда ты взял такие деньги?
- Да какие тут деньги? Какие тут деньги?
- Ты знаешь сколько стоит: килограмм крупы на базаре?
- Ну сколько?.. сколько...
- Месяц работать надо.
- Ну и что?
- Где ты работаешь?


- Ну, Алён, ну я говорил уже тебе, что я пишу стихи и на радио их принимают. Нужны вот сейчас людям стихи. За них мне и платят деньги.
- Ты врёшь.
- Да почему же я вру?
- Как бы я была счастлива, Ваня, если бы ты писал стихи.
- Но я пишу стихи.


- Стихи пишет Ольга Берггольц и читает их по радио. Я 
ни разу не видела, чтобы ты писал стихи.
- Я их пишу, когда хожу по улице. Только на природе я могу писать стихи.
- А на чём ты их пишешь?
- Я их запоминаю.
- Ах Ваня, Ваня... Какое же ты горе. Ты просто горе. Ты одно только горе, - сестра помолчала, а Иван внимал, а что ему было делать. - Сначала эта контузия...


- Двойная контузия, Алёна, двойная! Я что виноват, что я признан нестроевым? Я врачами признан нестроевым: могу справку показать.
- Я видела эту справку. Но почему ты не пошёл работать? Почему мы живём на иждивенческие карточки?
- Ну, Алёна, ну ты же знаешь, что мне дали инвалидность... Ну, что ты хочешь, чтобы я в токарный станок рухнул?


- Но неужели нет других работ, Ваня?
- Ну, каких других? Каких других? Зажигалки на крыше тушить? Но я рухну с крыши — вместе с зажигалкой. Трупы с улиц грузить: я тоже не могу. Не могу я тяжёлую работу делать.
- У тебя под ногтями кровь. Ты неужели не замечаешь?


Я аж подпрыгнул и подскочил к керосинке: осматривая свои ногти. Да, кровь... Но как же я раньше: совершенно, то есть, не фиксировался на этом моменте?
Ну, да, конечно, там же когда оттираешь снегом эту кровь: руки всегда мёрзнут, немеют, не слушаются... там же вообще не до ногтей. Так немного... Хотя бы чуть-чуть себя в божеский вид привести. Не до сантиментов, как говорится. Не до жиру — быть бы живу.


А оно вишь, как обернулось. Кто ж думал, что она такая глазастая? Да не просто глазастая, да ещё и выводы-то она какие делает — ты только погляди. Шерлок Холмс в юбке!


- Ну, ты же знаешь, что сейчас, убивают много кошек, - услышал я откуда-то издалека свой собственный голос, - а шкурки бедной животины: разбрасывают кругом. Ну, везде их разбрасывают, - подключился я наконец к собственному вранью (или к чьёму вранью?..). - И вот, я , чтобы весною это всё не протухало везде... оттаскиваю эти шкурки, куда подальше.


Так вот, пока несу: кровь-то и попадает под ногти — видимо так. А ты что подумала?
- Я подумала, что шкурки на таком морозе, должны сначала оттаять.
- Дак они и оттаивают видимо.
- А ты их что, голыми руками несёшь?
- Да.
- А зачем?
- Чтобы варежки сберечь.


- Но они же заледенелые.
- Да мало ли что... Микробы там какие... Варежки всё-таки мама вязала.
- Ты всё врёшь, Ваня. Ты всё врёшь. Ты разницу не видишь: между дурными деньгами и честно заработанными? А у тебя эти деньги: даже не дурные, а намного хуже. Это деньги из ада.


И если дурные деньги счастья не принесут: потому что невозможно построить счастье - на чужом несчастье, на 
чужом горе... Это деньги, которые ты, например, нашёл: но человек-то вернулся за ними... Он искал их!.. Он не нашёл их! У человека горе великое, а ты хочешь быть счастлив на эти деньги?! Так не бывает.


Или на деньги, которые ты выиграл — ты хочешь быть счастлив? Но человек, который проиграл тебе их: уже жизнь самоубийством кончает — от горя великого!.. а ты на эти проклятые деньги, решил уют себе создать? Решил домик, что ли, у моря себе построить? Так не бывает.


Нельзя ничего построить на дурные деньги. Можно только горе на себя навлечь великое: за горе другого человека. В тюрьму, например, сесть и не вылезать из тюрем. А у тебя деньги: даже не дурные... Ты уничтожишь просто нас обоих — этими деньгами — сотрёшь в пыль. Да ты нас уже уничтожил ими.


- Вот в кого ты у меня такая умная? В кого?
Алёна молчала, отдыхала — после длинной речи.
- Ещё император Веспасиан, в приватной беседе, с сыном своим дотошненьким — по поводу сбора денег с римских граждан — за общественный туалет: так прямочки ему и сказал, что: «Деньги не пахнут». Деньги не пахнут. И построил, кстати, впоследствии — на эти деньги из дерьма — Колизей.


- Да получается, что пахнут. Ещё как пахнут. Много в Колизее, в этом, счастья у людей было что ли? Одно лишь горе и ад. - Алёна была безапелляционна. - Хоть один ростовщик — дающий в долг под проценты — кончил хорошо? Хоть один игрок — страдающий игроманией — кончил хорошо? Хоть один из преступников — преступным путём добывающий деньги — незаконным т.е. путём, нечестным — кончил хорошо?


Ну приведи, хоть один пример, того: кто, где-то, что-то приписывал, обдуривал государство, дурил других людей и кончил хорошо. Уж казалось бы — Остап Бендер — который чтил уголовный кодекс, но кончил очень плохо. Да потому, что шёл против совести: обдуривал, обманывал людей и вместо Любви — с той же Зосей (или, как там её звали?..) - выбрал деньги.


- О чём ты говоришь? - я отставил кашу к печурке и встал, - как-будто кто-то в этом мире и когда-то: кончил хорошо.
- Да все остальные - кончили хорошо. Кто честно трудился всю жизнь. Кому не надо было много: кто довольствовался малым. И жизнь всю прожили: без тюрем и жутких болезней. И старость встретили: окружённые чудесной природой и внуками. И умерли во сне — без боли и страданий.


- Да ж, всё-равно же умерли! Конец один!
- Один — да не один. Ты что, Ванечка, действительно не видишь никакой разницы: сдохнуть на параше — всеми проклинаемым; или почить в Бозе — после долгой жизни - окружённому чудесной природой и многочисленными, любящими тебя родственниками.


- «Почить в бозе...» - передразнил я. - Я что виноват, что
я занимался самбо? Потому, что просто достала дворовая шпана: от которой я не мог отбиться. И поэтому меня взяли в разведку — потому, что самбист. А в разведке — ты знаешь — надо убивать людей.


И это вроде так говорится, что фашисты — не люди. Но это такие же люди: они так же боятся и трясутся и умоляют не убивать. А ты их убивать обязан — потому, что обучен этому. Потому, что обучен убивать. А в разведке — за линией фронта — свидетелей живых оставлять нельзя.


- Да причём здесь это, Ваня? Там — ты защищал нас. Если бы ты не убивал их: они убили бы нас. Но здесь-то ведь, сейчас — ты режешь нас — кого раньше защищал и жизни своей не жалел. Да неужели же ты не видишь никакой разницы?


- Да, меня дважды контузило. Наверняка бойцам нашей группы: меня не надо было выносить на себе. Прирезали бы там — по тихому — и свидетелей бы не было, и был бы героем! Но меня вот взяли и вынесли на себе — контуженного — рискуя собственной жизнью.


И я что виноват в этом? что у меня мозги повреждённые... Виноват в том, что не убили! Виноват в том, что остался живой! Убили бы немцы, или добили бы свои — был бы вечным героем. А так... Мразь одна и больше ничего.


Надо послать на фронт листовку: «Братцы, лучше сгинуть на фронте — будете героями! Если фронт переживёте, если войну переживёте, или просто в тыл попадёте, - будете всеми презираемыми алкоголиками. В общем дрянью одной будете, мерзостью из под ногтей. Умрите, братцы, на войне — героями! И будете вечными героями!


Вот такую листовку надо создать и им забросить. Ей богу, служить после этого, легче будет.


Я сбил ножом сургуч с бутылки водки и опрокинул в себя стакан.
- Ты опять пьёшь, брат. Опять отправляешься в ад.
- О сестрица, дай мне хоть на пять минут забыться.
- Пока ты окончательно не забылся: я тебе скажу. Я умираю потому, что деньги пахнут. И ещё, как пахнут. Я умираю потому, что от твоих денег пахнет трупным смрадом. Каким-то жутким горем от них пахнет: умирающими в темноте - от голода — детьми, которые не дождались своей матери с хлебом. Каким-то безвылазным адом пахнет от твоих денег.


А жить можно только на честно заработанные деньги... на честно заработанные карточки.
- О моя глупая сестра, - так взмолился я уже пьяненькой, - да никто, уже давно, не живёт. Все мрут от голода, как осенние мухи: хороший ты, или плохой... Мрут все: дохнут, как мухи.


И ежели кто-то и живой — то только те: кто хоть как-то, 
хоть где-то, обдуривает других: или ворует, или жрёт кошек, или друг-друга... Ты ещё про людоедство не слышала? А люди живут только потому, что едят друг-друга. Так что вся твоя теория: разбивается о быт. Все вот эти твои фантазии: разбиваются, как хрустальные бокалы о правду жизни.


- И это не правда, брат. Не правда.
- Как это не правда, когда это есть.
- Если это и есть, то в мизерном количестве и твоим больным воображением: фиксируются только единичные случаи, что как-будто бы и все такие — потому что ты психически болен.


Но согласись сам, что если бы все были такие: то Ленинград давно бы уже рухнул — под кованным сапогом фашистов. Если бы все были такие — то с передовой линии обороны — давно бы уже разбежались все: спасая свою шкуру, как клопы бы расползлись. На заводах бы никто не работал и не снабжал наших героев: патронами и снарядами, минами и оружием... Это если бы все были: ворами и людоедами.


Но город обороняется, защищается, трудится, - и значит, ты врёшь. Город могут сдерживать от фашистских орд: только честные и героические люди. А твои любимые людоеды и воры, - они город не удержат. Они расползутся, как вши, как клопы.


- Ну, вот ты честный человек, моя дорогая сестра, и что? Ну и что ты не идёшь и не работаешь, и не защищаешь город — ежели ты такая честная!
- Ты знаешь почему, Иван, зачем ты спрашиваешь? Моя ли в том вина, что снаряд разорвался недалеко от меня и мне переломало позвоночник? Ну, это война. На войне, как на войне: убивают всех.


- Но судя по твоей теории: честные и героические люди — должны жить долго.
- Да, это в мирное время. Но когда нас всех уничтожают поголовно: и с неба, и с земли: не разбирая — дети ли здесь, старики... Гибнут тогда, даже конечно в первую очередь: самые смелые, самые героические, самые лучшие — которые пытаются заслонить нас собой — от этих пуль и снарядов.


А эти твои любимые — вши и клопы — расползаются по стране и остаются живыми. Но это пока... это такой временный выигрыш. Очень хреновый выигрыш. Потому, что кончат они, всё одно — очень плохо — это, как говорится, сколько верёвочка ни вейся, а конец будет.


А честные и порядочные люди: будут, или вечными героями — погибшими за Родину, или после войны будут жить — долго и счастливо.


Я опрокинул в себя второй стакан: от водки становилось как-то легче и дрожь унялась — тремор во всех членах прекратился.
- То есть, я и не честный и не порядочный, что ж ты от меня не уйдёшь?
- Ты был честный и порядочный, и героический брат, - когда пришёл с фронта. Но потом... что с тобой случилось потом? Почему ты так и не пошёл работать?


Ты просто разбойник с большой дороги, брат. Раньше такими детей пугали и дам слабонервных. И если бы я могла, я конечно бы ушла от тебя. И не просто бы ушла, Ваня, а доложила бы о тебе в ближайшее отделение милиции, как о бешеной собаке.
- То есть мне надо судьбу благодарить, что ты прикована к постели.


- Да, благодари судьбу. Я скоро умру, Иван, не сегодня — завтра. Знай, что для тебя сейчас выход один остался: пойти в милицию и сдаться. Всё рассказать и сдаться.
- Чтобы они меня, тут же, к стенке?!
- Это их уже дело, брат. Это их уже дело. А твоё: прийти и самому сознаться — осознав полностью свою вину. И только тогда: жизнь снова пойдёт в тебя.


- Тогда не жизнь пойдёт в меня, а пуля пойдёт в меня.
- Это уже не важно, брат. Это уже не важно. Надо быть выше этого.
Здесь я влил в себя третий стакан и дальше... Дальше я уже не помнил совершенно ничего. То есть ни-че-го... от слова: абсолютно.


                18


Очнулся в холоде, в темноте и на полу. Ну, темнота в блокадном Ленинграде была вечная — потому, что все окна домов были выбиты взрывной волной. Так что все они, давно уже, были забиты досками; щели у досок были позатыканы тряпками и поэтому определить — день сейчас, или ночь — можно было только по радио... 
но радио у нас давно уже не было.


Я выбросил эту «сковороду» потому, что слушать метроном — было просто невозможно; для меня немыслимо: отсчитывающий последние секунды убегающей жизни.


Соседи наши давно уже умерли от голода и я сволок их — в их же простынях — с третьего этажа и положил в рядок у подъезда. Труповозки всё таки работали и их потом увезли МПВО (местная противовоздушная оборона).


С большим трудом найдя в этой тьме спички, я зажёг керосинку и обнаружил, что водку я всю допил, а сестра умерла. Я долго изучал её лицо покрытое инеем: уж не я ли придушил вчера подушечкой? Я же всё таки ничего не помнил, а она говорила, что доложит обо мне в милицию. А к нам всё таки, нет-нет, да почтальон наведывается...


Хорошо, что я двери входные на ключ закрывал, что для блокадного Ленинграда было тоже чудом. Двери там, все были просто прикрыты и не закрывались на ключ. Но сестра умерла от голода, с пол краюшкой хлеба на груди и не съела ни крошки; это я совместив со второй половинкой — понял. Сама себя умертвила, чтобы не жить с такой мразью, как я.


- Да, сестра, - сказал так я, - не слишком ли много трупов вокруг меня? Да и я живой только потому, что убиваю других.


Два дня я занимался похоронами: продал кольцо с убиенной и с помощью хлеба и крупы, и с помощью вырученных денег: купил гробик и захоронил сестру. У меня не осталось ничего: ни денег, ни карточек, ни съестных припасов.


Я так же, как и сестра, лежал на кровати и умирал. Сколько я так ещё пролежал — я не помню: день и ночь слились для меня в один мрак и морок... когда во входную дверь ударили; причём ударили так сильно, как-будто граната на лестничной клетке разорвалась.


Я больше от испуга и трясясь всем телом от холода: пошёл открывать. Я как-то сник после смерти сестры, как-то сник. Так сник, что и нож свой даже не прихватил... Ведь так ударить в дверь — мог явно не почтальон.


Открыв двери я увидел, что на пороге стоит женщина, которую я зарезал в подворотне и которая просила меня за своих детей.
- Как же... - так молвил я ей, - разве ж я вас не убил?..
- Надо же, какие мы кутурные — на «Вы», - она смотрела на меня испепеляющим взглядом.


И меня здесь, ещё больше начало трясти: ещё и стресс прибавился к холоду.
- Как же так, значит, я вас не убил?
- Убил, убил — не сомневайся. Я твоя галлюцинация.
- Что ж ты так в дверь садишь?
- То есть с галлюцинацией можно на «ты» - так ты рассудил.
И она врезала мне так — промеж глаз — даже не помню чем... что я летел, пердел и кланялся.


На лестничной клетке, свет падал от выбитого подъездного окна: находящегося в пролёте... а здесь снова настала тьма. Дама вошедшая за мной засветила карасиновую лампу — уж каким образом — не знаю. Я даже сказал так — вытирая обильно хлынувшую кровь из носа:
- А как же вы, гал-л-л-л-лю-лю-люцинация, можете лампу зажигать... да ещё и меня эдак урабатывать?


- А!.. как по морде получил: так, значит, снова на «Вы». Не о том думаешь мокрица. Я тебе сказала русским языком: «Дети умирают от голода. Дети умирают без хлеба». Тебе что, мало того, что я сказала?


Она вытащила какую-то плеть и так стала меня ею охаживать, что я весь аж кровью обливался — пока не выскочил вновь на лестничную клетку.


Здесь дама исчезла, а передо мной стояла почтальон.
- Здравствуйте, стучу, стучу: не открываете... Что с вами
- на вас лица нет?
- Да какое уж тут лицо? - вытирал я постоянно нос от текущей крови. - Вы извините, я весь в крови.
- Да... - почтальон с напряжением как-то смотрела на меня; хотя уж, что она повидала на своей работе — в блокадном Ленинграде — того ни в сказке сказать, ни пером описать. - Я принесла вам карточки.
- Да, да, вы проходите, - засуетился было я.


Мы прошли в комнату и я засветил лампу поярче:
- Вы извините, но сестра на днях умерла.
- Умерла, - спокойно констатировала почтальон, - значится, так и запишем.
Она послюнявила химический карандаш и пометила у себя.
- А вот ваши карточки, - она положила передо мной: иждивенческие, инвалидные карточки. - Вы инвалид войны? - так спросила она меня, так она меня спросила.


- Да, я инвалид войны. Но только не подумайте, что я герой. О нет. Я мразь и подонок. Я хожу по рынку и высматриваю — у кого сколько денег. И у кого замечу крупную сумму: иду потом за ним и убиваю в подворотне — и-за денег. В основном это женщины, чтобы были послабже. Представляете теперь, какой я подонок?


- Зачем вы мне всё это рассказываете?
- Рассказываю?.. Не знаю. Меня сестра разоблачила перед смертью... а теперь её нет. Я за эти два дня, что её
нет... Ой, да какие два дня? Четыре наверное дня, как её нет — чего только не передумал. Лежу вот здесь и думаю... Лежу и думаю.
- У вас холодно.
- Да, я не топил. Вы извините. Я сейчас.


Я схватил последние дрова, посовал их в буржуйку и затопил.
- Сейчас будет тепло. Сейчас будет даже жарко.
- Вас так сильно трясёт... у вас даже поленья из рук вываливаются.
- Это да, это да... я замёрз видимо... но больше не это. Так, приходила здесь одна... Ещё говорят, что призраков нет. Вы видите это? Видите какая опухоль под глазами?  Ещё и кровь, вы видите кровь?
- Да, вижу.


- А ещё вы видите эти следы от нагайки? - почтальон покивала, - вы думаете — это я сам себя исхлестал? Может человек, сам себя, так отхлестать? Как вы думаете? Вот смотрите, на правой руке след и даже свитер порван. Может человек, сам себя, так ударить плетью? так хлестануть! Тем более, что я правша, а рука-то — правая.


- Так это призрак?
- Да, я видел её так же, как вижу сейчас вас. Одна из убитых мною женщин.
- Распишитесь вот здесь и получите карточки.
- Подождите, подождите, стойте! Вы что, сейчас хотите уйти? Вы так вот и уйдёте от меня?
- Да, меня ждут другие адреса.


- Но подождите, подождите, подождите: вы понимаете, что мы с сестрой о многом ещё не договорили... Вот, как вы, например, думаете: кто выживет в Ленинграде?
- Как кто выживет? - даже удивилась почтальон.
- Ну, из всех ленинградцев живущих сейчас: кто выживет?


- Те кто спасает других. Те кто помогает другим людям. Тот, кто работает на заводах: делая снаряды, тот кто защищает город.
- Подождите, подождите... а те, кто вырезает ягодицы у трупов и варит суп из человечины... они что? Или те, кто грабит и убивает других, и значит питается лучше. Вы понимаете, что они лучше питаются? Ну, лучше тех: кто работает и даже воюет.


Ну, тут понимаете, калории... Есть дрова — печка работает. Нет дров — всем кирдык. Это вам все учёные скажут. Пока есть калории: организм работает; нет калорий: организму — писец.
- Это вам наверное немецкие учёные скажут. Потому что советские учёные, не могут так сказать. И потом, почему-то, в ваших устах калории — похожи на кал.


- Ну, это поэзия: то, что вы сейчас говорите, а хотелось бы по существу дела.
- По существу дела. По существу дела... А по существу дела: вот, что происходит. Тот, кто из последних сил встаёт и идёт: или на работу, или в очередь за хлебом — для того, чтобы накормить дома деток — те и живут. Тот, кто на работе: тушит зажигалки и грузит трупы людей (спасает, то есть, город от будущих эпидемий), кто создаёт на работе: патроны и снаряды — для защиты города — те и живут.


А тот, кто лёг, кто не в силах уже встать, чтобы спасать кого-то... тот, конечно же ни сразу... но месяц, может быть, пролежит и умирает. И это везде такой закон, повсеместно: я всё таки вижу много людей. Хожу по квартирам. Ведь тот, кто лежит, казалось бы, тот больше сберегает калорий — как вы выражаетесь; у того больше дров для тепла и хлеб ему кто-нибудь, да приносит... но он умирает.


А те, кто ходит на работу и грузит там трупы — вывозит... ну, это в основном женщины из МПВО (местная противовоздушная оборона)! Ведь на это, они тратят много энергии; дойти им даже до работы - сколько калорий надо потратить... ведь сил-то у них нет для этого. Но они живут. Живут и всё тут.


Живут потому, что спасают других. Спасают весь город:
захоранивая трупы.


- Но послушайте, гражданочка... Как, кстати, к вам обращаться? Как вас зовут?
- Александра.
- Александра — это значит Саша? Сашенька... Послушайте, мадам Александра...
- Я не мадам.
- А кто вы?
- Я почтальон, гражданка Юматова.


- Ну, нет, тогда лучше Александра. Послушайте, Александра, но я сейчас не про это. Не про этих людей говорю, которые лежат. Я говорю про тех: кто хорошо питается. Ну, ест, там, человечину: вырезая ягодицы, или ещё что. Про тех: кто грабит других, или ворует и питается хорошо. Главное — хорошо питается и потребляет много калорий.


- Я про эти их калории, которые у них превращаются в один только кал — и говорить даже не хочу. Они все кончат очень даже плохо. Назовём их разбойники. Кончат они свою жизнь, очень даже плачевно — причём в ближайшее время.
- Это кто вам такое сказал?


- Это жизнь, гражданин Сиволапов. Это жизнь. И причём, дело даже ни в том, что их преследует милиция. Что милиция, у них, сидит на хвосте. Что земля горит, у них, под ногами. Дело, совсем даже, ни в этом. А в том, что зло — порождающее зло — уничтожает самоё себя.


Зло самоуничтожается. Зло не может породить жизнь и поэтому: оно уничтожает самоё себя.


- Как же зло уничтожает самоё себя, как вы выражаетесь, когда организм намного больше получает калорий и намного лучше питается: и поэтому, значит, он и живёт, и сил у него больше и т.д. и т.п.


- Только Любовь к другому человек может дать силы. Там, где нет Любви ни к кому: там само-собой включается — переключатель на самоуничтожение. И тут уже не важно, откуда придёт беда, болезни и смерть. Это уже к делу-то и не относится. От водки ли гибель, от бандитского ножа — смерть, или от выстрела милиционера, или от каких других наркотиков... Их много: кроме водки.


Это уже не важно. Это уже совсем даже и не важно. Смерть взяла твой след. Адовые псы взяли твой след. Сумасшествие взяло твой след. И впереди лишь только  ад и сумасшествие.
- Ты говоришь прямо, как священник. Ты может быть ещё и в бога веруешь?


- В бога я не верую. И живу я недолго. Немного я живу. Но здесь не надо жить долго, чтобы заметить, что тот, кто встаёт против законов общества, против закона морали, против совести: тот просто, вот, встаёт на путь саморазрушения, самоуничтожения. На путь самоликвидации. Он сразу же начинает ехать по такой дорожке: на которой ни цветы его благоухающие встретят, а только волки, разбойники и прочая нечисть.


- Вы так полагаете? Послушайте, по-моему вы просто сказочница.
- А по-моему, вам ещё мало досталось — коли вы так ещё рассуждаете. Ну, что же поживите ещё и дальше чуток — вот так же. Подерзайте... Посмотрим — долго ли вам ещё осталось.
- Вы меня пугаете?


- Да нет, я ведь к вам всё одно приду и всё увижу, как я всё это вижу — свою недолгую жизнь; и не раз я это видела, и не два. Вы думаете, что я сейчас побегу в милицию — после вас? Доложить, мол, где скрывается особо опасный преступник.


Да нет, никуда я не пойду и не побегу. Потому, что наказать больше — чем ты сам себя уже наказал — возможно ли? К тебе уже сейчас покойники из ада приходят и мертвецы. А что будет дальше, ты подумал?
- Но подождите, подождите, Александра, но это же ведь всё не научно.


Причём здесь мораль, причём здесь совесть, когда главное для организма — это калории. Это есть единственное топливо для организма. А всё, о чём вы говорите — это какая-то фантасмагория и мракобесие — так это точно.


- Что фантасмагория? Что те кто идут работать — те и живут. Тот, кто идёт спасать других — тот только и выживает. Кто стоит в очереди за хлебом, чтобы принести этот хлеб домой: ослабшим детям... кто добывает дрова, в нашем городе, что кстати не так-то просто, чтобы опять же обогреть детей — тот только и живёт. Это фантасмагория?


Вы знаете сколько людей я видела, которым письма приносила — которые легли... ну, не было у них силы, чтобы за хлебом даже пойти — не то, что на работу. Такая вот она дистрофия: голод жрёт мышцы, голод пожирает мозг, голод пожирает всего человека — даже желудок, - и приходит конец. И это можно понять. Их можно понять. Дистрофия — это болезнь и физическая, и психическая. Человек просто ложится и умирает.


Но те, кто находил в себе силы... да, они тоже были больны дистрофией... Так же, как и я больна дистрофией. Но тот, кто находил в себе силу воли, кто перебарывал слабость... И главное даже ни это. А тот,
кто шёл спасать других — вот это главное. Тот, кто шёл спасать других: потому что — кто же, как не он??? Кто же, как не он: спасёт деток, спасёт родных, спасёт город?!


И для этого, естественно, тратилась огромная энергия — у больных-то людей... Вот, те живут до сих пор. Те, до сих пор, спасают других.


Вот такое вот чудо. И никакая наука — это всё не объяснит. Никакая наука не объяснит: откуда, то есть, берутся дрова для тепла, для энергии — там, где не может быть никаких дров и тепла.


Но если ты кого-то спасаешь и кому-то помогаешь: там есть это тепло, там даётся эта энергия. И получается откуда-то свыше... Значит и есть Бог!.. Потому что, когда ты за правду, за правое дело, за Любовь... тогда всё у тебя получается и выходит, и силы появляются — из ниоткуда.


Но если ты идёшь против совести, против морали, против нравственности: тогда смерть берёт твой след, тогда псы из ада — церберы — идут по твоему следу, тогда сумасшествие преследует тебя и становится твоим родным домом. Если ты встал на путь разрушения: тогда сумасшествие — твой родной дом. И нет из него выхода. Да, это так.


И значит, есть Бог — коли так. Раз есть она: высшая правда, высшая справедливость. Получается так. Да, потому, что никакая наука и ничем — это всё не объяснит, что в нашей жизни нельзя идти против морали и нравственности; и что только Любовь, и Спасение других, может Спасти тебя самого: хоть и нет у тебя, для этого, никаких сил и никакой энергии.


- Всё-таки съехали вы, гражданка Юматова, в религию, всё-таки съехали. Хоть и говорили, вначале, что бога нет.
- Да, получается, что съехала. Потому что, как-то раньше не думала что ли - об этом. А сейчас вот — поговорили — и я поняла, вдруг. Поняла, что, что-то есть: что нам помогает, что нас Спасает, но это, когда мы только — за правое дело.


И значит — это Бог. Значит, это Бог.


А тот, кто идёт против совести, против Любви: тем будет конец. Сначала поедет крыша, а потом придёт конец. Вот почему, собственно, и гибель фашистов будет непременная.  Гибель всякой мрази — это закон природы.


- А знаете что, Александра, я сейчас вас — по закону природы, где побеждает сильнейший: просто прирежу и карточки все ваши заберу. Вот и еда мне будет, калории — по закону природы.


Я двинул к печурке, где должен был лежать мой нож, но
ножа нигде не было, как я его не искал. Тогда я просто двинул к почтальону, чтобы задушить её руками, или свернуть головёшку курёнку — как учили в разведшколе.


Александра встала:
- Ты можешь запросто убить меня и догнать: у тебя же больше калорий, но это ничего тебе не даст и ничего не изменит в твоей жизни. Усугубишь только своё состояние и больше ничего.


Силы мои были грозные, когда я шёл к этому курёнку, чтобы свернуть ему шею: но сердце, вдруг, стало биться, как в последний раз... как перед смертью... ноги стали ватные... ослабли, то есть, до такой степени, что я просто рухнул: во весь свой амбальский рост и остался лежать: хлюпая носом возле её валенок.


Ни ноги, ни руки, то есть, мои: не могли даже двинуться — до такой степени я ослаб, - как будто марионетке перерезали все нити и она, как стояла — так и рухнула.


И только, когда почтальон вышла: силы понемногу стали возвращаться ко мне.
- Однако, - так сказал я, - литр водки — это видимо для меня много. Или питаюсь в последнее время плохо.


И всё это было в мою копилочку, в мою копилочку, в мою копилочку — мысли, то есть, эти. То есть, я ещё не понял. Я ещё не понял. Я ещё не понял.


                19


Потом решил, всё ж таки, сходить до магаза: отоварить карточки. Голод уже давненько вгрызался в мой желудок (выгрызая его) и во все мои другие внутренности — яко волк серый.


И поэтому, я двинул. Оделся и двинул. На улице был мороз и уши мои вновь заледенели: «Надо, однако, и шапку на барыге купить. В кепчёночке, то есть, совсем даже не канает. Но для этого нужны деньги, нужны деньги, нужны деньги, - так подумал я, потёр уши и поднял воротник. - Это значит, надо снова грабить... снова грабить и убивать... - именно как-то так думал я, -
такая судьба, такая судьба... а что делать?»


Когда я уже стоял, в довольно таки длинной очереди за хлебом, то стал, как-то, справа от себя, замечать, что, что-то всё-таки мешает глазу... мельтешит так сказать. Чтой-то всё ж таки свербит его. Боковым, т.е., зрением.


Повернул голову — ну, точно — она.
- Что стоишь? Хочешь насладиться хлебушком, который ты изо рта у моих детишек вырвал? - так заорала, вдруг,
убиенная мною дама.
Я в ужасе оглянулся на людей — сразу же облившись холодным потом — которые это же всё, тоже, слышали! То есть слышали и видели!


- Граждане, уважаемые граждане, - орала на всю улицу эта ведьма, - вот этот гад, которого вы все тут перед собой видите и думаете, может быть, что это интеллигентный человек — поэт и писатель.


Дак вот, этот гад, вырвал изо рта моих детишек последние крохи хлеба. Последнюю крошечку он изо рта моего ребёночка выдрал! Последнюю капелюсочку хлеба!
- Б-б-б-б-боже, - весь трепетал я, как осиновый листик — обливаясь при этом холодным потом в три ручья — от ужаса, - что же вы так орёте, гражданочка? Что же вы так орёте?


Я весь трепеща оглядывался на все смурные лица ленинградцев, но лица людей не выражали ничего. Они просто смотрели на меня все, как ожившая совесть — как совесть во плоти — презирая каждую клеточку моего вонючего тельца и такой же смрадной души.


- Оглядывается он! что ты оглядываешься мразь! - разорялась эта дама далее, - вы только посмотрите, люди добрые, на этого подонка! На эту сволочь! Стоит он! Вот! Пристроился к нормальным людям — в очереди за хлебом! Как-будто и он нормальный человек!


Меня трясло уже так, что это было заметно метров за пятьдесят — всё моё тело, то есть...
- Что же вы так орёте, гражданочка?.. - я как затравленный собаками волк: оглядался по сторонам. - Граждане... товарищи и товарки... - пискнул было я, - я не знаю эту женщину. Я её в первый раз в жизни вижу. Я ей богу... Я честное слово... - я вдруг понял, что сейчас просто умру и больше ничего - не выдержу т.е. больше ни этого трепета сердца, ни этого ужаса.


- Вы посмотрите на него! не знает он меня! - кричала, что есть мочи убиенная, - а кто ножиком мне в сердце тыкал? «Товарищи и товарки», - передразнила она, - тамбовский волк тебе товарищ! Волк в овечьей шкуре! Пристроился он тут к овечкам! Мразь и подонок: с приличным личиком. Бандит с интеллигентной мордой!


Понимая, что сейчас я скончаюсь, что сейчас я умру, что именно сейчас вот, я и двину кони!.. я бросился бежать с криком:
- Я не знаю её!.. - но тут же правда подскользнулся на льду и грохнулся во всю свою мощь — продолжая кричать, - я не знаю её... я не знаю её... я не знаю эту женщину...


Наконец мне удалось всё ж таки встать, на обе свои ноги и я не переставая кричать ни на секунду: так и бросился бежать — «вдоль по Питерской...»
Снежок только, какой-то бесконечный в эту зиму — и белый, белый — так и продолжал заметать мои сумбурные следы.


Очередь ленинградцев, которых, в то время, трудно было удивить чем-нибудь; точнее даже так: их вообще тогда ничем нельзя было уже удивить: просто тихо вздохнула и сказала:
- Сколько же сумасшедших сейчас в городе...


А я нёсся по подворотням, по проходным дворам, по никому неизвестным улочкам, по закоулочкам, - как-будто бы за мной гналась стая волков, или свора собак и никак не мог остановиться: «И-и-и-и-и-и... что же это?..
что же это?.. что же это?.. что же это?..» - стучало только одно в моём мозгу. «За что же это?.. за что же это?.. за что же это?..»


Наконец я, задохнувшись до кровавых слюней: рухнул в каком-то никому неведомом тупичке, где — век воли не видать — никогда даже не ступала нога человека и думал примерно так: «Откуда эта женщина? Откуда эта женщина? Откуда эта женщина?


Ведь я прекрасно помню, как я её приколол ножичком...
да, да — прямо в сердчишко-то — так и воткнул... Она правда, что-то мне ещё и сказала перед смертью, и тут же испустила дух. Что же она мне сказала? Что же она мне сказала? Что же она мне сказала?» - так уже шептал я: глядючи в серое небо, на белые хлопья снега щекочущие моё лицо... и всё пытался вспомнить... всё пытался вспомнить... всё пытался вспомнить...


- Ах да... ах да... ах да... - нашёлся я наконец, - что-то про детей. Да, про детей, - говорил я это уже вслух, - «Не оставь, мол, моих детишек. Не оставь, мол, моих детишек». Вот дура-то... Есть дура! Кто я ей?.. чтобы не оставил её детишек.


А да: не оставь, мол, их голодными! Вот дура... Да они и исдохли уже давно — детишки-то её... исдохли это факт.


Я сжал губы скрупулёзно оглядывая каждую снежинку летящую мне в лицо. Вглядываясь, то есть, в лицо каждой снежинке.
- «Не оставь детей...» - кто я ей? Просто бандит с большой дороги и больше ничего. Надо же такое сказануть: «Не оставь детей». Дурочка с переулочка!


Но я тоже хорош, тоже хорош, тоже хорош: вступил с ней в какие-то переговоры...


Но откуда она взялась? Откуда она взялась? Откуда она взялась? Я же прекрасно помню, что она исдохла. Дух то есть испустила. Но ведь она и в квартиру ко мне приходила: вот след от плети, - я отогнул рукав пальто, где ясно виделась на коже: ожегшая меня плеть.


- Как это всё объяснить? Как это всё объяснить? Как это всё объяснить? - бубнил я одно вглядываясь в снежинки.
Холода я не чувствовал, но я знал, что я замерзаю.
- Как бы хорошо было, чтобы сейчас замёрзнуть... Навеки, то есть, замёрзнуть — навсегда; и никогда не просыпаться, никогда... никогда. Ни-ко-гда.


В это время я услышал рычание. Подняв голову, увидел злобного и оскаленного пса: из пасти которого капала бешеная слюна.
- А-а-а-а-а-а... ты бешеный, - так констатировал было я.
Но в следующее мгновение пёс раздирал уже меня на части.
- Ты откуда ж взялся, г-г-г-гад?! - отбивался я от него, не очень удачно, ногами, - вас же всех, давно уже пожрали!


Но злобный пёс, от этого: более дружелюбным не становился, а продолжал меня рвать.
- Ах ты ж, падло, и ни ножа нет, и ни камня! - я безумно метал свой взгляд по кирпичным стенам и даже пытался выковырять из стены кирпич — обдирая ногти — всё безрезультатно. И казалось порою, что этой экзекуции: не будет уже никогда — ни конца, ни краю. Драл т.е. этот пёс меня: бесконечно...


Куда потом делся он — я не знаю... просто потерял сознание: от его безумных наскоков. Когда очнулся, пса просто не было. Вокруг был только окровавленный снег.


И здесь я пополз до дому. Вернее я полз, чтобы хоть куда, чтобы выползти... Хоть куда... полз и всё тут. Полз и всё тут. Пёс подрал меня, однако, основательно. Так, что я и на ноги-то не мог встать — не то, что пойти. Предо мной постоянно стояла его свирепая, оскаленная морда с текущими слюнями.


То есть, пёс был бешеный. И это значит, что даже после одного укуса: я тоже становлюсь бешеный... Что уж говорить о ста укусах, которыми он покрыл меня?..


«А с бешенством долго не живут, долго не живут... долго не живут...» - прюмерно как-то так текли мои мысли. Куда они текли? Зачем они текли?
«Значит, скоро умирать, значит, скоро сдохну... значит скоро песец...» - думал я — хотя, что ж это за откровение? Как-будто раньше, я, про это вот, не знал.


«Где-то слышал я, что созвездие Большая медведица — т.е. главное созвездие Северного полушария — оно т.е. совсем даже и не похоже ни на какую медведицу. А похоже это созвездие только на песца: с узкой мордой, на длинных ногах и с огромнейшим хвостом.


Просто тогда, название этого созвездия, многое объясняет. Тогда многое становится ясным, что происходит на нашей земле — под этим созвездием. Песец, мол, д и всё тут. А о чём ещё и говорить...


Тем более, что у древних славян, был такой пёс Писец, который являлся тогда, когда был писец... Уж ни этот ли пёс и драл так: скрупулёзно и досконально, методически, систематически, меня сегодня!..» - осенила, вдруг догадка.


Хотя осенила и осенила. Что ж тут с этого? Легче-то мне от этого не стало.
«Так значит это был пёс Писец...» - как-то так думал я, когда, вдруг, выполз всё ж таки на какую-то канаву. По всей вероятности, по крайней мере визуально — это был канал Грибоедова — бывшая речка Глухая... и тогда только я сориентировался.


Домой я полз наверное всю ночь, под созвездием Песец: вдоль реченьки Глухой, или вдоль Екатерининского канала, или вдоль канала имени инженера Грибоедова, или, как видел её Фёдор Михалыч — вдоль канавы. (Ну, канал этот, по идее (на реченьке-то Глухой) и строился, как очистительная канава. Поэтому: правы, наверное, были все).


Мимо проходили люди и ни один, и ни два... и никто не останавливался около меня, не подходил: что, мол, с вами, мужчина, и не помочь ли вам? Не до того тогда было в городе Ленинграде: свои бы кости, как-то, до дому донести. По всему городу валялись: замёрзшие, закоченевшие трупы людей и внимания на них, давно уже никто не обращал.


                20


Потом я, дня три, лежал дома: отлёживался после бешеной собачки. Хотя понимал, в общем-то, что от этого не отлежаться: скоро уже начнёт действовать бешенство и я, как любой бешеный: буду дико бояться воды и в бешенстве набрасываться на других людей, и кусать их... чтобы сделать пред смертью, как можно больше бешеных в этом мире.


Иногда, когда я уже совсем не мог переносить тьму, я зажигал керосиновую лампу: и наверное на минуточку становилось чуть-чуть легче. Но я впал уже в такое состояние, когда не помогало уже ничего. Это состояние разве только можно сравнить с состоянием: абстиненции, отходняка, - когда не помогает ничего.


Вот ничего не помогает. Ты мечешься. Ты мечешься, как зверь в клетке, но не помогает ничего. Ни-че-го. От слова абсолютно.


Именно из-за этого состояния я иногда соскакивал, зажигал лампу, бродил с ней по пустому дому: заполненному морозом, мертвецами, привидениями, моими же убиенными жертвами, которые в пощаде тянули ко мне руки... Но не помогало ничего, не помогало ничего, не помогало ничего. Легче не становилось ни от чего.


Тогда я нырял снова под гору одеял в моей берлоге и как-то пытался согреться... но не помогало ничего, не помогало ничего, не помогало ничего... Я не мог даже обогреть своё обглоданное клыками тельце: в своей норе из ста одеял. Меня знобило... у меня был озноб... бил меня озноб... трясло, как осиновый листик.


Приходил даже Фёдор Михалыч, который Достоевский; и я, то есть, прямо даже спрашивал его... прямочки, так вот и спрашивал: «Почему, в общем-то, ваш Родион Раскольников, или попросту Родя, так и не понял, что нельзя резать людей на улице?..


Не кажется ли вам это странным, Фёдор Михалыч, Фёдор Михалыч, Фёдор Михалыч, - да именно так я его спрашивал, прямочки так вот и спрашивал — без обиняков, так сказать... в глаза, то есть, резал правду-репку... то есть, нет — эт-т-т-ту — правду-матку: «Почему молодой человек, извините за выражение: студент — попёр, так сказать, против целой Вселенной,


против всего сущего, против всего Космоса, где всё: живёт, существует, дышит, только в гармонии с Любовью... только в гармони с Любовью... только в гармонии с Любовью.


Попёр, так сказать, супротив урагана Моника Витти (со скоростью ветра, кстати, 200 км/ч.), попёр против течения Гольфстрим, попёр то есть против Бенгальского и Лабрадорского течений — вместе взятых — и даже этого, как-то и не заметил.


Так, чтой-то там, ему в лихорадочном бреду померещилось один раз, поблазнилось... мол, что сотрудники полиции, раскраивают об лестничные ступени, череп хозяйки дома: молодой, нежной дамы, с белой кожей... Она, мол, воет: захлёбываясь кровью, выплёвывая выбитые зубы, заливая все ступени лестницы кровью...


а полиция с яростью демона, со свирепостью пса Писец, - продолжает вдалбливать её нежную головку, её белейшую и лилейнейшую кожу — в каменные ступени.


Померещилось ему, короче, так, один раз, в болезненном бреду, в лихорадке, так сказать... А потом: ничё так!.. Выздоровел, так сказать! А то, что двум дамам черепа, топором-с, раскроил: посворачивал, так сказать — все теменные и височные кости — то это совсем даже и ничего-с. Со всяким, мол, может даже, такое и приключиться. Дело-то, мол, житейское.


И мыслил даже так по выздоровлению, то есть, своему, что, мол: попадись, мол, ещё раз мне эта гадкая и вонючая старушонка... что, мол, другой бы раз её: прикокошил, укнокал, уработал т.е..


То есть, оказывается, дурак был просто апостол Павел — который попёр против рожна: во времена своей детской юности, когда он назывался ещё Савл... дурак, то есть, был, что отказался идти против рожна... что не смог более переть против рожна... что не тянуло боле его сердце — этого разрыва всех аорт — от негатива...


Дурак он, что не смог более этого переносить.


А оказывается это переносить: запросто даже можно! Оказывается можно и дальше, запросто, ходить среди людей — эдаким бледным демоном; и чувствовать себя во всём правым и девственно чистым. Оказывается можно и дальше рассуждать о каких-то делах чести, презирать низких людей, которые покусились на его сестру: из-за того, что она бедная и значит, всю свою дальнейшую, семейную жизнь: должна быть, т.е., благодарна мужу, как благодетелю...


И все эти высокие, духовные порывы — после того, как 
раскроил двум женщинам черепа и утопил в море крови.


Оказывается можно даже и после этого запросто вступать в споры о высоких материях.. о том: можно ли резать людей на улице, или нельзя... подать ли деньгу нищему, или на эти башли лучше себе купить телогреечку на осень, чтоб не простудиться...


или купить револьвер и укнокать из него пару-тройку уродов — богачей-кровососов и на вырученные деньги спасти от проституции сотню бедных: юных и девственных девушек. Эдакие игры ума: убить одну старую вошь и спасти сотню девушек! Это ли не чудо!


Это ли не восьмое чудо света: игры ума Родечки Раскольникова. Мол, ну, надо же! до него тут, оказывается, одни идиоты жили! До такого простого не додули (д и действительно — его токмо и не спросились): убить просто всех вшей и раздать деньги всем бедным!


И вот он и рай на земле, как из фрака фокусника: куры повылетают! Как из его цилиндера: кролики повыскакают! И из рукавов деньги разлетятся, как конфетти!


А то, что главный закон космоса — это — против Любви не моги. Против Любви: ни под каким соусом... Против Любви: никогда и нигде. Это не просто идти, как Савлу против рожна (хотя и оглоблей по балде — тоже, конечно, не подарок). Это, как голым: против урагана, против торнадо, загребать против течения Гольфстрим — выбиваясь из последних сил.


Это ведь до такой степени: против Любви не моги. И это ведь до того всё элементарно и ясно всем сказано — даже в русских народных сказках: в зайца не стреляй, утку не бей, в медведицу не шмаляй, печке, там, помоги, яблоньке... и только тогда и тебе пойдёт Благодать. И только тогда: не надо будет идти голым против торнадо и гребсти против течения — до полного
изнеможения.


Т.е. совершенно здесь даже и не важно — кто перед тобой. Вошь ли, как ты её считаешь... Но ты-то сам кто?! Ты-то сам крошишь топором: черепа женщинам...


Подумаешь пожилая дама на хлебушек себе процентами зарабатывает. Ну, бизнес у неё такой. Ты что ли её накормишь? Ты что ли ежемесячно будешь выплачивать ей пенсию? Ну, крутится как может старушка, выживает как и все! Причём здесь вошь?! С какой стати: подлежит уничтожению?


И главное: ты-то сам кто? Ну, ты-то сам кто? Убивец, мокрушник, бандюга с большой дороги и больше ничего. А, ну да: бандюга с интеллигентной мордой! Что ты, сказок что ли не слушал: что помогать надо всем, спасать надо всех. Не делить весь мир на девственниц и на вшей... а помогать надо всем.


Что он не слышал слова Христа? «Возлюби врага своего», «Возлюби ближнего, как самого себя». «Не суди и не судим будешь». А ведь, слышал ведь, а ведь знал всё это... Так почему же все слова, как об стенку горох... как об стенку горох, как об стенку горох. (Ну, тут имеется в виду - не стеклянная банка с горошком, а сухой горох конечно же).


Но так и не доходит до вашего героя, Фёдор Михайлович, что нельзя кровавиться-то. Нельзя весь мир делить на вшей и на девственниц, которым ежели не дать вовремя денег — то они все, поголовно, станут проститутками.


Нельзя здесь на земле быть единственным богом. Себя, то есть, возомнить — единственным богом. И определять здесь, как единственный бог: у кого жизнь поганая и никчемушная — кого, значится, мона и уработать; укнокать, то есть, как говорится в высоком слоге. А кому, значит, ежели вовремя подкинуть деньжат — то проблема проституции будет решена на все века вперёд!


и главное сохранится девственная плева! Да, да, именно так: девственная плева!


Почему, Фёдор Михалыч, до вашего героя, то есть, так ничего и не доходит: что нельзя никого убивать, никогда и ни при каких обстоятельствах. Нельзя никого: не судить и не осуждать — кто, мол, хуже, а кто
лучше... Тем более, что если ты, хоть кого-то осуждаешь, значит, ты уже во сто крат его лучше! Его лучше! А то и в тысячу крат!


Нельзя, короче, здесь на земле работать единственным богом! и решать здесь: кто плох, а кто хорош.


Да тем более ещё, что и Бог-то наш, совсем даже не такой. Бог наш учит: «Возлюби врага своего», «Возлюби ближнего, как самого себя», «Не суди и не судим будешь». Вот ведь, какой наш Бог...


Да и сам-то бедной Родион: почему так и не понял, что нельзя крошить топором старушек? Хотя ясно же было видно всем и ему самому, что крыша-то у него давно уже уехала. Ясно же было ему самому, что фляга у него потекла - раз сам он понял, что переступить он так и не смог: убийства этих женщин. Что это не он эту вонючую старушку убил, а она его убила.


Что по уму-то, награбленное надо было: сдать в ломбард, где-нибудь на другом конце города и на вырученные деньги (ежели уж так ему засело на ум: спасение девственниц) уехать с матерью и сестрицей своею, куда-нибудь на море и именно так: начать свой героический путь по спасению и облагораживанию всего мира!


Но он с самого начала: распустил, вдруг, какие-то сопли... какие-то пьяницы, какие-то проститутки... драгоценности под камень заховал, да и к ним больше не притронулся.


Начал спасать: пьяниц, проституток, их деток, больных на головку вдов... Ну и сложи ты, как говорится, два плюс два-то! Ну, сложи ты: два плюс два. Ежели ты переступить не смог, ежели не ты убил дрянную старушонку, а она тебя убила... так значит прав был Бог, когда говорил: «Не убий», «Не суди и не судим будешь», «Возлюби врага своего...»


Значит прав был Бог! И значит есть Бог! Значит существует Бог! Ну, ребятушки, ну это же сложить: два плюс два. Ты же понял это на собственной шкуре. Ты же понял это, когда оказалось, что не ты убил старушку, 
а она тебя убила.


Когда крыша у тебя уехала, просто не пойми куда и стал ты сумасшедшим, где нет никакой логики, никакой последовательности, сиречь поступательности, - а все действия его стали: алогичны, сумбурны, хаотичны. Когда, казалось бы, после разумных действий, а именно: раздобыть деньжат, надыбать бабло, срубить кэш и прибарахлиться, - он, вдруг, начинает возиться с какими-то сумасшедшими людьми: с каким-то отребьем, с какими-то отбросами общества, с голью, рванью и дрянью...


Ну, ни есть ли все его дальнейшие действия, полностью алогичны — после, казалось бы, такого хорошего начала! И когда ты видишь, что жизнь-то твоя идёт по писанному! Когда на лбу у тебя написано: никогда не иди против законов Божиих, против Любви, никогда и никого не осуждай! Так сложи же ты, Родечка: два-то плюс два!


Так, значит, есть Бог! раз всё идёт именно так, как Он и говорил! Так, значит, существует Бог! И значит, надо менять полностью свою жизнь! Значит, надо идти в церковь, исповедаться и т.д. и т.д.


Но ваш герой почему-то, Фёдор Михайлович, продолжает свою жизнь Наполеона, бледного демона, Навуходоносора и жалеет о том, что он вошь, а не человек — раз его, мол, какая-то старушонка-вонючка, даже, причпонькнула.


Почему же он, так и не сложил никак: два плюс два — этот великий мыслитель, этот умнейший студент, - который даже Настасью-домработницу поразил в самое вымя — тем, что он не просто, как пёс лежит, а думает!.. Почему же он так и не сложил: два плюс два и не уверовал в Бога?


Примерно, гдей-то с такой речью — причём не раз и не два, а до бесконечности: обращался я к Фёдору Михайловичу... Кошмар и бред, он именно тем и отличается от обыденности, что одно и тоже, одно и тоже, одно и тоже: повторяется с навязчивой последовательностью, периодичностью и по кругу, - как пресловутая планета Нибиру, которой вроде бы даже и нет, но которая уже, как заезженная пластинка, проела всем мозг.


«Почему же, почему же, почему же, Фёдор Михайлович, Родечка так и не сложил: два плюс два и не уверовал в Бога?» - именно так я вопрошал и вопрошал величайшего писателя. Но тот, как-то всё время уклонялся... то плечиком пожмёт, то хмыкнет как-то: ни к селу — ни к городу, то просто встанет и пойдёт так, пойдёт по комнате — мерять свои шаги.


И оставался т.е. я опять ни с чем... но, что же делать?.. в абстиненции нет успокоенности, нет удовлетворённости, нет того, чтобы: и все угомонились... Всё время надо что-то делать... куда-то идти... куда-то чесать... а куда? Зачем? Почему?..


И я опять вылезал из своей норы, из ста одеял, подкручивал чуть поярче керосинку и вновь начинал бродить по пустому, заиндевевшему дому... нарезывать, то есть, круги, накручивать т.е. километраж.


                21


Однажды, одуремши окончательно от голода, решился снова идти в очередь за хлебом. Боялся правда, что уж тут скрывать... Боялся ажни до дрожи в коленях... Но пошёл всё ж таки, пошёл и пошёл!.. Голодом, всё ж таки, так свело мой животик, что он прирос к позвоночнику.


И вот, стою, значится, в очереди, стою так, значится... И ничё так... Снежок, как всегда, сыпит в наш заиндевевший аквариум... в наш шарик с водой, который — кому только ни лень — может так потрясти: и вновь снежинки так закружатся, заметутся, завьюжатся...


Очередь такая, значится: все в платках шерстяных, в нескольких пальто.. и уж никак не определишь: где мужчина, где женщина... Один я токмо в кепчёночке, как всегда... стою так пританцовываю: ну, мороз не велик — стоять не велит... а тут ещё и мороз велик.


И вдруг, замечаю так, краем глаза... Эт-т-т-т-то что такое? Да неужели снова? Б-б-б-б-боже... Сердце так и ухнуло в землю.


- Вы только посмотрите, люди добрые! - заверещала вновь убиенная. - Кепчёночку он нацепил! Под интеллигента косит, падла!
Знаете ли вы, дорогие граждане, что он детей моих уморил голодом?! Украл у них т.е. все карточки! О, стоит, в глаза не сморит! Вы только посмотрите на это явление, дорогие граждане и гражданки, советского союза!


Я было дёрнулся, туда-сюда... потом начал доказывать людям, что я эту даму не знаю...
- Вы поймите, граждане, - именно так гундосил я, именно так я гундосил. - Я эту гражданку, эту женщину, эту даму... Я её просто не знаю. Я её вижу в первый раз!


Люди вырванные из анабиоза, из своего летаргического,
ледяного сна: смотрели на меня ничего не понимающими глазами... а я всё лепетал, лепетал, лепетал...


- Я впервые её вижу, вы уж поверьте мне на слово...
- Впервые видит, падла! А кто меня зарезал в подворотне у Грифонов? И меня, и подругу мою, Груню, прирезал вот этот подонок, дорогие граждане! Тебе что, рану мою на груди показать? - и дама начала расстёгивать пальто.


Здесь я как-то совсем уже засуетился, засуетился, засуетился как-то...
- Ну, было да... Было, дорогие сограждане... Ну, да, зарезал я её... Ну, скрывать я не стану... Ну, что уж тут делать?.. Вы понимаете, ну, я служил в разведке...


Ой, уши я совсем отморозил... - одновременно я ещё и натирал свои уши... - и нас там учили убивать... Ну, вы поймите, дорогие мои... не то, что я, там, патологический, там, преступник... Родился, там, с отклонениями, какой-нибудь дебилообразный... Нет... А так  вот...


надо через линию фронта пленных немцев перевести... а по нам уже стрелять начали... нас уже заметили. И вот, пару самых ценных немцев оставляем, а пятерых... лейтенант даёт мне нож и говорит: «Этих кончай».


А как я их кончать буду? Они ведь живые люди: хоть и из армии фашистов. Они ведь боятся, трясутся... Их ведь дома невеста ждёт — Марта... и мама Берта... и они любят и маму Берту, и невесту Марту...


Но я беру нож и кончаю: режу их, то есть — потому, что это приказ (неисполнение приказа в нашей Армии, даже: в обстановке приближённой к боевой — расстрел на месте). Режу, как учили в разведшколе, чтобы звука не издали. В шею, то есть — в сонник.


А потом, потом, потом: меня трясло не одни сутки; никак в себя, то есть, не мог прийти. Всё время этот ужас стоял перед глазами — как не хотят люди, чтобы я их резал, а я их режу.


Вот, а после, значится, ничё так... во вкус даже вошёл. Тот зверь, который во мне: тот чёрный человек, тень, обратная сторона Луны: почуяла кровь, вкусила крови, - и вот, остановиться я уже не мог.


После того, как комиссовали, просто, стал ходить по улицам и резать людей. Вы только не подумайте — эта дама не одна... - доказывал я очереди, которая хоть и была в анабиозе, но эти люди — все до одного — были герои блокадного Ленинграда: они бы корочку хлеба у голодного ребёнка не съели, хоть бы даже им и сказали, что через минуту вы погибните от голода. - Да, эта дама не одна: я много зарезал.


- Кается эта мразь, - продолжала верещать убиенная, - кто жизнь моим детям вернёт? Кто их оживит? Кто приголубит и согреет моих малюточек? - Она орала так, что мне аж закладывало уши.


На последних словах, она уже начала разрывать на себе одежду и сдирать её с себя.
- Кто вернёт жизнь моим малюткам? - разрывала она уже кожу на себя ногтями.
- О Боже, Боже, Боже!.. - затыкал я себе уши, падая на колени, - я этого не вынесу!..


И тут я вновь побежал: видя в этом, может быть, единственное спасение... единственное спасение, единственное спасение. Мелькали проходные дворы, арки, подворотни... Я бежал, бежал, бежал...


наконец споткнулся и упал в какой-то сугроб. Сердце бабахало с такой силою, как-будто перекачивало кровеносную систему всего мира.
- За что это мне? За что это мне? За что это мне? - мысли прыгали, как блохи... натыкались друг на друга и разлетались в разные стороны... - хотя о чём это я? О чём это я? О чём это я? Так же думали все убитые мною жизни...


которые жили так спокойненько: никого не трогали, помогали друг-другу... спасали друг-друга... и тут являюсь я с ножичком — весёленький такой! И ну, пырять их — молодые и красивые тела.


Господи. За что мне это? Господи, за что мне это? Господи, за что мне это? Ах, да, это ведь уже было. Где она сказала: я её прирезал? Гдей-то у грифонов... Надо от рынка попробовать пойти, как я за ней шёл.


Приняв, наконец, такое вот, революционное решение, я двинул к рынку. Там долго ходил и вспоминал, где я её увидел — вернее, деньги её... и воспоследовал, так сказать, воспоспешествовал, так сказать... за нею. Наконец, всё ж таки, вспомнил и пошёл, пошёл, пошёл - 
по своим проклятым следам... по следам, которые горели огнём адовым...


Да, вот здесь она повстречалась со своей подругою - у этого вот моста и дальше они пошли вдвоём... да именно так... Именно так всё и было. Добредя наконец и до подворотни, я тоже узнал её.
«Да, вот все эти облупленные, кирпичные стены: убелённые солью многих веков — бьющей в них струи, струёй, струёю, струищей... хорошо, что сейчас не лето, а то бы просто задохнулся здесь — от этой вони.


Вот этот родной, до боли, мат и гениталии нарисованные на стенах; то есть, что бы не писали классики, а у людей токмо вот это в голове. Или это инкубационный период такой, как у гусеницы — пред тем, как стать бабочкой...


Невозможно состыковаться всем: в эволюционном своём рывке, в поступательном, так сказать, движении. Вот и получается: вся молодёжь — вечно одни идиоты, а все старики вечно каркающие вороны — не дающие, так сказать — развернуться молодому семени! Опрыскать, так сказать, своим молодым семенем — всю округу! Т.е. всё движимое и недвижимое: опрыскать, так сказать!


Какой же номер квартиры, она мне прохрипела?.. кажется семь... А какой подъезд?»
Он стал ходить по проходному двору: утопая по колено в снегу. На облупленных и загаженных подъездных дверях, ничего было просто не разобрать.


А в самих подъездах — из-за выливаемых на лестницу нечистот — был натуральный каток и надо было выделывать — па — из фигурного катания, чтобы добраться — хоть до какой-нибудь двери.
«Однако, - так думал я доползая до одной из дверей, - что же будет здесь летом, когда всё это пооттаивает?»


Найдя, с каким-то неимоверным трудом, на облупленной и открытой — вмёрзшей в лёд двери — номер похожий на семёрку: я проник в квартиру. Но тут я убедился, как собственно и во всём блокадном Ленинграде, что без карасиновой лампы, или фонаря: здесь вообще нечего делать, - никого, то есть, не найти и ничего, и никогда не обнаружить.


Скатившись со второго этажа по лестнице, как с ледяной горки: и здесь, кстати, от верной гибели спасли только перила и то, что я ехал на спине — т.е. на драповом своём пальто...


Я возвернулся в свой дом, взял лампу, спички и пошёл обратно. Причём совершая все эти, казалось бы, со стороны — совершенно, то есть, дурные занятия и идиотские поступки — я как-то впервые: за многие века и милионолетия моей жизни — собственной жизни — почувствовал, что, ну, наконец-то!..


Это знаете, как прорвало плотину... как лёд, вдруг, на реке пошёл... и бесконечные ледяные торосы, куда-то двинулись... Хотя, казалось бы, что нет этим ледяным торосам конца и что имя им — бесконечность. Бес-ко-неч-ность. А вон, двинуло куда и пошло... и пошла вся эта махина... и проталины какие-то появились.


Как-будто бы поплыл я по течению и перестал до бесконечности гребсти против — как последний урод, как последний имбецил, как последний придурок, как проклятый какой-то...


Побродив по квартире 7 (номер семь) с лампой, я ничего и никого: в этом ледяном и прокопчённом аду не обнаружил. Тогда мне в голову запала такая мысль, что может быть это была квартира семьдесят? Т.е. кровь в её молодом и красивом теле, перестала функционировать: обливать, то есть, прибоем сосудики её головного мозга именно на букве М?..


Т.е. до мягкого знака и тем более: до буквы Д, её приливная волна жизни — не дошла... не донесла, то есть, прибоем — эту её мысль... и вот, остановилась она на букве М, а «десят» - не сказала.


В общем начал я ходить по подъездам этого дома, искать т.е. эту квартиру — семьдесят, но так в общем-то её и не нашёл. Не было такой квартеры в этом доме и в близлежащих домах.


В иные квартиры я просто так заходил: ну, чтобы передохнуть чуток — от этого лазания по льду — по этим ледяным отходам. Ходил по этим тёмным квартирам и видел много мёртвых, заиндевевших людей. Далеко ни все из них лежали, некоторые сидели и даже глаза у них были открыты... и только коснувшись лица их, и увидев разноцветный иней — лёд на их лицах — он понимал, что они мертвы.


И так вот, отдыхая от своего альпинистского восхождения (хотя, казалось бы, ну, зачем сто лет надобно ему было это восхождение?.. Ну, не умно всё это было как-то, не умно. Очень не умно: тратить, так сказать, последние кал-лории) в одной из квартир: он, вдруг, услышал какой-то шорох.


В мёртвенной этой тишине замороженного города: все звуки казались очень даже громкими. «Вот почему и крыс-то даже нет и мышей, - мелькнуло в голове. - Это не потому, что их поели, а потому, что без человеческого тепла... без тепла домов и подвалов, и без человеческого участия: не могут эти твари существовать».


Я двинул на шорох, освещая лампой пространство и нашёл в ворохе одеял и пальто — в такой же норе, т.е., как и у меня — погибшую от голода женщину. А с ней ещё живого ребёнка, который жался к ней.


Рука женщины тянулась к карточкам, которые лежали на табурете... Это было её последним движением, чтобы видимо идти за хлебом. Присоединив карточки женщины к своим, я закутал ребёнка в шерстяной платок, пальто и понёс с собой.


Ну, сколько было ребёнку? Года два-три... Сложно было сказать: глаза одни - от того ребёночка остались — всё остальное пожрал голод. Вставши, с этим ребёнком, в очередь за хлебом, я уже спокойно, на этот раз: без инцидентов, без пассажей, без моветонов и происшествий — достоял до продавщицы и отоварил карточки.


И хоть мне и говорили в очереди не раз — не морозить ребёнка на улице — отнести т.е. его домой, а мою, мол, очередь — они покараулят... А куда я его понесу? В какие апартаменты? Тем более в моём доме: ни крошечки хлеба не было и мышь уже давно повесилась.


И вот, отоварив, значится, карточки — понёс я этого малыша домой — и с каждым шагом, с каждой моей мыслью, с каждым моим движением: силы, то есть, мои не таяли, как это было обычно, а увеличивались. Я как-то вдохновлялся: всё больше и больше... Я, как-то летел даже, как-будто, по улице...


Как-будто, вдруг, из вечной пустоты вокруг, из вечной мертвечины, из вечной пустыни, - в меня пошла жизнь. Как-будто бы подснежники на проталинах проклюнулись!.. а проталины — это было моё тело. И вот, пошли: белеть, расти, благоухать...


Кормил я, значит, этого малыша — которого я назвал Егором — уж не знаю почему... кормил я его тюрей. Варил т.е. ему в миске хлебушек — и вот, с горяченькой-то водицей: хлебушек этот шёл — за милую душу. И сытно было и согревался Егорушка-то мой.


Забот т.е. у меня прибавилось до такой степени, что и лежать-то и смотреть в чёрный потолок, во мрак, во тьму, - у меня больше и времени не было. Я, где только мог, добывал дрова: ломал, то есть, мебель в пустых квартирах: стулья там, табуретки, которые не сожгли вымершие хозяева, чтобы не мёрз — мой Егорушка-то. Не мёрз, чтобы он. Не мёрз чтобы.


Потом помыться надо ребёночку? Надо. А это ведь всё не так-то просто организовать - в блокадном Ленинграде: тазик с горячей водой, помыться, да постираться, да прополоскать, чтобы, значит, всё — не так-то просто. Приходилось оттаивать снег в тазу.


Потом я так же приноровился по ракитовым кусточкам: в ближайших парках и скверах — шарить. Веточки, то есть, ракитовые потоньше срезать. Потом я их — дома уже — меленько-меленько крошил в кашу и опять же с горячей водичкой: за милую т.е. душу — мы ели сие с Егорушкою.


А вдохновили меня на эти подвиги: с ракитовыми кусточками, да с тонкими веточками берёз... я уж не говорю про смородиновые веточки, про смородиновые кусточки — которые, мы с Егорушкой, очень любили...
Вдохновили меня на это: лоси, да олени, да слоны, да бегемоты, - самые, то есть,  огромные наземные животные — питающиея — вот этими самыми веточками.


Как наши родимые лоси: всю зиму гложут эти веточки, а весят до шестисот килограммов и более! Да и попробуй их волчья стая возьми — за здорово живёшь — в жизни не получится! Р-р-р-р-раскидает всех.


Так вот — вдохновляемый нашими лосями — я так и бродил по близлежащим паркам, да скверам, и вот, срезал там веточки потоньше.


То есть, когда к нам следующий раз пришла почтальон Александра — принесла т.е. мне, как инвалиду, карточки — у моего Егорушки: не одни уже глаза были на лице... а и носик, и ротик появились...


                22


- Послушайте, господин Кряж, вам не кажется, что вы уже давно: несколько прикопали — всю публику — своим сном. Неужели, так вот именно, надо пересказывать: всю ту дрянь, которая вам снилась.
- Нет, господа, это был не сон, - тут же сказал Станислав. - Я вот сейчас, когда всё это пересказываю, вспоминаю... то понимаю, что это был не сон... не сон, господа.


Это было гораздо, гораздо глубже. Это знаете, как уже в другом моём сне — этой же ночью — мы со Светланой спорили о галлюцинациях. Я ей рассказывал, надобно вам сказать, про свои галлюцинации: во время отходняка, - Светлана при этих словах раскраснелась, как маков цвет... «Всё-таки помнит!..» - бабахнуло ей в голову, -


про некоторые свои галлюцинации, которые были не то, что разумны... О нет, они были гораздо умней меня... на несколько порядков, т.е., в десятки раз талантливей меня и вели себя не то что, как болезненный бред (где всё ни к селу, ни к городу: ни в лад, ни впопад, ни богу свечка, ни чёрту кочерга...)


они вели себя, как хозяева этой жизни! Как вечные хозяева этой жизни! Ни как цыплята: только что проклюнувшиеся и пищащие, которыми они нас считают. Они вели себя, как вечные хозяева нашего курятника, которые были всегда и будут всегда (в отличии от нас) и которые нас считают своим кормом.


И когда Светлана — в том, в другом моём сне — возразила мне, что мало ли, что только не померещится в бреду — в отравленном головном мозгу... Я ей на это ответил, что: «Всё хорошо конечно же, Светлана, но мне-то от этого не легче.


Этих хозяев жизни, которые являются — рано, или поздно — к каждому — из ада: можно назвать и галлюцинацией... Можно назвать и болезненным бредом, или ещё как... но сути-т дела — это не меняет. И легче от этого не становится. Вот ни на йоту, ни на грамм, ни насколько даже легче не станет — никакому человеку — ежели он, хозяев жизни, из ада: назовёт галлюцинацией.


Есьм незыблемые законы Вселенной, где если ты связываешься с негативом, если ты начинаешь идти против Любви, если ты начинаешь писять против ветра:
то эти хозяева — рано, или поздно — приходят к тебе и начинают твой ужас использовать, как еду, а твои муки — как питие. То есть, просто, как питание: начинают тебя использовать.


И их можно назвать: или галлюцинацией, или, как господин Сципион сейчас назвал это всё: дрянным сном, но легче от этого тебе, как больному человеку, не станет ни на микрон.


Есмь ещё один незыблемый закон Вселенной, что когда ты отворачиваешься от негатива и поворачиваешься к Любви: в тебя начинает возвращаться жизнь. И когда ты начинаешь молиться Богу — уповая на Божеское Спасение тебя из ада: то эти твари, из ада, так называемые «хозяева жизни», - бегут, как последние крысы — с оккупированного ими корабля: визжат, верещат, улетучиваются, и испаряются.


То есть, закон этот во Вселенной, до такой степени: непреложен, незыблем, неизменен, - что гранитные стены, из-за перепада температур, рассеются в пыль... мрамор и кремень — развеются в прах из-за того же... а закон этот Вселенский, не изменится никогда. Не сдвинется с места, не рассеется и не развеется в прах.


И это есть главное и основное доказательство Божие. Доказательство рая и ада. Доказательство, что в Боге только и есть Спасение, а больше нигде. Доказательство, что Бог — это Любовь. И только поэтому, в Любви, только и есть Спасение!..


А всё же остальное... на скольких, там, ослах въехал Иисус Христос в Иерусалим и въезжал ли он вообще в этот город? Воскресал ли Иисус после смерти, или нет? Сходит ли с тех пор огонь, с небеси, в Пасху — в городе Иерусалиме — или это манипуляции, каких-то факиров и фокусников, - всё это, к сути-т дела, не имеет, т.е. вообще, никакого отношения. То есть, совсем даже никакого.


И тем более никакого отношения к Богу и к Спасению, не имеет: сколькими пярстами креститься, сколько раз ходить вокруг церкви и в какой пропорции воскурять ладан.


Основа Христианства в Любви. В Нагорной проповеди -
истины, которые на земле не родились бы никогда и ни в какие времена: «Не суди и не судим будешь», «Возлюби врага», «Относись к другому, как ты бы хотел, чтобы к тебе относились», «Всем всё прощай: простятся и тебе, все твои грехи».


Это и есть главное доказательство Бога — истины, кои невозможно никогда родить на земле. Они могли родиться только на небе! И это и есть главная Отрада и Спасение всех верующих: идти к Любви и уходить из ада.


И вся жизнь человеческая: ну, человек всё ж таки мыслящая животинка, учит этому: прочь от негатива, прочь от низости, беги из ада, - и только к Любви, только к Любви, только к Любви».


И поэтому, как Светлане я отвечал — по поводу моих галлюцинаций, так и вам я отвечу: по поводу моего сна. В этом сне присутствовали все те истины, которые незыблемы. То есть, гранит раскрошится — от перепада температур — в пыль... мрамор и кремень: постигнет та же участь, а истины из моего сна: вечны и непреложны, и неизменны. Поэтому-то я и говорю вам, что это был не сон. Это была целая моя жизнь. Да, целая моя жизнь.


- Как однако ж изменилось мир-р-р-ровозрение у вас после этих снов, - процедил господин Сципион. - Прямо даже скажу, что вам просто полезно спать. То у вас: всё не стыкуется, то у вас: всё состыковалось.
- А бывает такое, вы знаете, Варфоломей Калистратович, - вступилась за Станислава, Варвара Леонидовна. - Всё течёт, всё меняется.


И каждый человек, в конце-то концов, устав грести против течения, понимает, что лучше всего — это жить в Любви со всеми. Любить всех и вся. И тогда подобное 
к подобному. И Любовь тогда пойдёт к тебе: хлынет, окружит, окутает.


В этом сне Станислава Виттовича есть, кстати, ответ на ваше утверждение, что: «Почему не только можно, но даже и нужно резать людей на улице». Вы не заметили в его сне того, что ваше утверждение было разбито в прах? И доказано: почему же, всё таки, нельзя резать людей на улице.


Господин Сципион пожал плечами:
- Мне ещё сны ваши не хватало разгадывать. Я что, совсем что ли с ума сошёл?


Несколько все помолчали.


- Нет, ну, если вы себя сумасшедшим не считаете, - молвила наконец госпожа Югра, - если вы свои высказывания до сих пор считаете нормальными — про то, что не только можно, но и должно — резать людей на улице, - то вас можно только пожалеть. Вы просто идёте в ад: никого не слушая и не оглядываясь.


- Вы ещё скажите мне, что надо полюбить: весь этот Содом и Гоморру, - всех этих гадов насилующих детей.
- Да причём здесь они? Речь-то о вас идёт. Вас же не спросят, когда вы умрёте: навели ли вы порядок во всём мире? Изничтожили ли всех педофилов? Вас спросят: «Что ты сделал для Любви?» - и что вы ответите Богу?


- Так и скажу, что я проклинал их всех: содомитов и педофилов, чтобы все они быстрее передохли — насылал т.е. на них проклятия.
- Дак не осуждать и не злиться — одни из самых главных заповедей Христовых, - резонила его Варвара Леонидовна. - Бог наш — Любовь. И чтобы ему соответствовать: нужно всех Любить... и тогда будет: подобное к подобному.


А вы, в данный отрезок времени, соответствуете ведьмам и ведьмакам, которые проклинают тех — кто им не угоден — и идут в ад соответственно. И вы тако ж: идёте в ад — вместе с ними.
- А что вы мне прикажете: в попу этих педофилов и содомитов целовать? - Варфоломей был вне себя от злости.


- В попу никого целовать не надо: есть карма, от которой никуда не уйти и которая накажет жуткими болезнями каждого грешника. А вы-то здесь причём? Они — все эти содомиты и педофилы — себя уже наказали; и их можно только пожалеть: представив на секунду, какими болезнями их наградит карма.


Они будут страдать всеми: мочеполовыми, мочевыводящими болезнями и жуткими болезнями ЖКТ — типа запора — ну, потому, что эти все болезни: связываются, увязываются с блудом. Вы можете вообще представить себе — весь этот ужас — когда ты не можешь: ни по маленькому сходить, ни по большому... ни пи-пи, ни а-а... Это жуткие и ужасные болезни.


Но вы-то себя зачем наказываете? Они себя уже наказали. А вы-то себя зачем казните: злобой и гордыней?
- И что вы мне прикажете: спокойно за этим наблюдать?
Как эти твари распространяются по всему миру?!


- Вы свои грехи загасили? - так спросила его госпожа Югра. - Вы сами спаслись? Или вы даже ещё и не приступали к Спасению самого себя?!
Вам ли думать о грехах других, когда вы сами ведьмак? Христос сказал: «Изменись сам и мир изменится вокруг тебя».


Пока вы, в мир несёте только осуждение и злобу. Т.е. усугубляете и без того: болезненную, сумасшедшую обстановку в мире. Потому что: подобное к подобному.


Изменитесь сами, постарайтесь с помощью молитвы: не злиться, не осуждать других — и обстановка в мире улучшится на одну единицу; и мир станет менее сумасшедшим — чем сейчас. И воздуху станет больше — кислороду т.е.


Где-то я читала, какой-то святой пишет: «Кто занят своим грехами: тому, вообще даже, не до грехов других людей». То есть человек понимает это, что каждый день
- в его случае — да и в случае всех других людей — это борьба. Человек не хочет злиться, но злится. Человек не хочет возноситься, над другими людьми, но возносится. Вот только осудил другого человека, как тут же и вознёсся.


Как, например, в вашем случае: только осудили, только прокляли очередного педофила — так и вознеслись сразу же в своих глазах. О как же это возносит! Что, мол, уж я-то бы никогда не смог бы такое утворить с ребёнком!.. или там с женщиной... И значится, лучше! значит я лучше! значит Я лучше!


То есть, человек не хочет осуждать никого, но осуждает... Не хочет возвеличиваться над другими, но возвеличивается.


Это человек молящийся, господин Сципион, человек молящийся! К чему вы даже ещё близко не подступали! И вот, он молится и просит у Бога помощи, чтобы не грешить. И это помогает, и это помогает, и это безусловно помогает.


Но наступает новый день и снова: злоба на кого-то, и снова: или осуждение, или так называемая ПРЕЛЕСТЬ, что мол, какой же я хороший, что всё молюсь, молюсь...
ну, ясно же, что я лучше других, которые, там, или бухают, или колются... Ясно же, что я — с моими молитвами — лучше... Т.е. снова грех гордыни: потому, что Бог Любит всех; Бог, как солнце Светит всем и согревает всех: праведных и неправедных, грешников и подонков... а я считаю себя лучше других и возвеличиваюсь только сам: и значит иду я не к Богу, а совсем даже наоборот... и т.д. и т.д.


Грехи не только эти. Их восемь: смертных грехов. И поэтому этот святой и пишет, что когда ты занят своими
грехами, когда ты ежеминутно борешься со своими страстями: и нет - ни конца, ни краю — этому сражению!.. то тебе уж точно, даже близко: не до грехов других людей.


И я понимаю, что вам ещё до этих проблем, как до Луны, как до Геркулесовых столпов. Но тем не менее, просто к слову, что: кто занят своими грехами — тому вообще даже не до грехов других людей.


Помолчали.


- И потом, с чего вы взяли, вообще, что бог это любовь? 
И муссируете это тему постоянно. Если он только и делает, что: или огнём выжигает свои создания, или водой топит! - прорвало, вдруг, Варфоломея.


- Нет, ну, это надо было внимательно слушать, что отвечал вам Станислав — про Незыблемые законы Вселенной, - заговорила, вдруг, Симона Симонян. - Потому, что если мы ещё не будем слушать друг-друга — то это, как воду в решето лить.
- Я из его сумбурного бреда, понял только, что был в Ленинграде, какой-то маньяк-убийца, который жаждал крови; и больше ничего. А и ещё, что этот самый: ублюдок и урод — был он сам.


- Он говорил, о незыблемых законах Вселенной. О том, что подобное к подобному, - это Симона Минздравовна. - И если вы разрушаете мир вокруг себя — то вы разрушаете себя. И чем больше вы разрушаете мир вокруг себя: тем больше вы разрушаете себя.


Тут разрушается всё: и здоровье, и психика, и в конце-концов наступает беспробудное сумасшествие. Человек живёт просто в болезненном бреду своих идей, видений, галлюцинаций... и считает, что это и есть: основа-основ. Основа, то есть, мироздания, - как например высказывание: «Истина в вине».


Но стоит только отойти от этого разрушения, стоит только встать на путь созидания, как тут же вы и бредить перестанете, и здоровье пойдёт в вас, и счастье, и отрада.
- Ну, допустим, а причём здесь бог и закон причинно-следственной связи?


- Так не может сам человек: уйти из сумасшествия, из миров разрушения, не может он сам уйти от существ — из этих самых миров разрушения, - вновь госпожа Симонян. - Они слишком сильны и умны, чтобы так вот, запросто: человек собрал манатки и ушёл из их миров. О нет. От них можно уйти только с помощью молитвы, только с помощью Божией.


Это и есть одно из доказательств того, что Бог это антипод: всему мерзкому и гадостному, что только есть в мире. Раз мы можем избавиться от всего мерзкого и гадостного — только с помощью Божьей. Это и есть доказательство того, что Бог - это только Свет и нет в Нём никакой тьмы.


И только из этого надо исходить, что только Благодать исходит от Бога. Те же слова в Нагорной проповеди: «Не суди и не судим будешь», «Стань подобен Богу — возлюби врага своего», «Что посеешь — то и пожнёшь»
- могли исходить только от Бога-Любви! Потому, что это невиданное чудо — эти слова для Земли.


Это до того невиданное чудо, что это и есть: ещё одно доказательство, что Бог существует и что Бог — это только Любовь.
- Да там много чё говорил-то Христос — в этой Библии — например, что: Будете вечно гореть грешники в огне неугасимом, - господин Сципион — был тот ещё — въедливый типчик. - Это что? Тоже доказательство божеской любви?


Помолчали.


- Это знаете, как один дурак спросит, а сто мудрецов не могут ответить, - спокойно так молвил Станислав.
- Кого ты дураком назвал, щенок? - всрпыгнул было на него с кулаками Варфоломей, но от лёгонького толчка Симоны Симонян полетел обратно на своё сиденье.


- Об этом Станислав так же говорил, что главное - это опираться на незыблемые основы мироздания, законы Вселенной, - продолжала, как ни в чём не бывало Симона Минздравовна, - что мир делится на Свет и тьму; что только Бог и молитва к Богу спасает от тьмы -
от сумасшествия. Следовательно Бог и есть Спаситель. Бог и есть тот покой — искомый нами.


А кто, что сказал?.. кто, что написал?.. Откуда взялась та бабушка, которая надвое сказала?..

Тот же, например, император Константин: вводивший Христианство в Римскую империю, - какие-то Евангелия запретил, какие-то разрешил. А кто он такой этот Константин? Так же, как и наш князь Владимир — язычник, да и всё. И сколько было таких вот Константинов за две тысячи лет?.. да ещё и каждый хотел свой след оставить в Святом Писании...


Нет, нужно держаться только незыблемых основ Вселенной, незыблемых законов мироздания. Той же совести, например — ещё одного доказательства, что Бог — это только Любовь. Потому как, никогда не мучает совесть ни за один: нормальный, хороший поступок. А мучает только за собственную: пошлость, мерзость, гадость.


Если сделал что-то гадостное в жизни - то: заранее даже знай (к гадалке, как говорится, не ходи), что будет это видение преследовать тебя: без конца и без края — долбить, как дятел — пока не будешь молиться Богу и не пойдёшь к Нему с покаянием, чтобы очиститься от этого. И только Бог может очистить от мук.


- Вы хотите сказать, что бог не топил всех во всемирном потопе и не жёг в Содоме и Гоморре? Да это просто, какая-то революция в религии! - Сципион был в
своём репертуаре.
- Я хочу сказать, - Симона Симонян была тверда, как сталь, - что надо опираться на незыблемые законы Вселенной, а не на то, что кто-то, где-то и когда-то написал: делая сноски на свои больные амбиции, или на политическую обстановку в стране.


И Содом т.е. и всемирный потоп — надо воспринимать стоя на платформе того, что Бог — это Любовь. А не того, что бог — царь де, - и вытворяет в нашем мире, что хочет.


Если вы интересуетесь моим мнением — то я думаю, что по закону мироздания, по кармическому закону: ежели пилить сук на котором сидишь — то рано, или поздно полетишь вверх тармашки. Т.е. если связался с разрушением — жди досконального разрушения самого себя и сумасшествия. То есть, ларчик тут просто открывается, как все болезни нашего времени... Только не Бог всех наказывает (это вообще, так говорить даже — богохульство), а люди сами себя наказывают.


Но есть и ещё один вариант: он возможен, что силы Света — действующие от Бога — выжгли и затопили эти два гадюшника. И если мы стоим на платформе того, что Бог — это Любовь, и Бог может только Спасать, - то надо соответственно интерпретировать (толковать, раскрывать) это действо.


То есть, не так, как написано в Библии: и бог покарал уродов, истребил этих грешников, изничтожил этих созданий. (О какой же кайф был в аду — после записи того — кто это записывал в Библию). А исходя из того, что Бог может только Спасать — толковать так: души грешников опускались во всё больший и глубокий ад, они уже возбуждались только от мучений других людей: от казней себе подобных... и поэтому было решено, чтобы избежать ещё больших мучений, ещё большего погружения в ад: спасать души  этих грешников.


Главное о чём пекутся: Бог и силы Света — это Спасение всех душ от мук; пусть это даже и идёт в ущерб этому нашему земному и временному, и болезненному тельцу. Предотвращают т.е. меньшим злом — зло большее. Как хирург отпиливает ногу, чтобы от гангрены не погибло всё тело.


- Нет, ну, так бы и написали в Библии! Что?.. лень было? Или никогда? Что де, всё это бог проделывал для того, чтобы спасти души этих грешников — истребляя т.е. поголовно — для спасения.


А то везде и всюду, что исключает всякую там опечатку — записано ясно: покарал де — и баста, - господин Сципион был непреклонен.
- Ну, во-первых, люди тогда могли забояться только бога-царя. А скажи им только, что Бог-Любовь — так они и бояться греха не будут. И ещё одно... Ещё одно.


Вам никогда не приходило такое в голову, что кто-то, извне, курирует каждого человека, - так, больше даже, сама с собой, рассуждала Симона Минздравовна. - Взять, например, творческих людей: тех же певцов. На каждого бездарнейшего певца нашей эстрады — их можно перечислять очень долго — типа:


«Муми-троля», типа «Земфиры» и «Ночных снайперов»... я уж не говорю об Артуре Пирожкове и всех реперов, хип-хоперов и т.д. несущих в мир лишь одно: превращение человека в шимпанзе и сумасшествие.


Дак вот: на каждого из этих бездарностей — приходится с десяток — не меньше — чудесных и гениальнейших певцов! Иначе просто не назвать их сильные и талантливейшие голоса — всё их творчество — всю ту отраду, что они несут в мир — людям... Несут, но не доносят.


Кто-то курирует творчество: и все, вот эти ребятушки, испражняющие в мир — превращение человека в обезьяну — да и просто сумасшествие в неприкрытом виде, - все вот эти ребятушки — процветают! И находятся на гребне популярности — любой волны.


А те творческие певцы, которых, как минимум: в десять раз больше — всех этих неприкрытых сумасшедших: про них никто не знает и не ведает. Где они? Что они? Где тот великий Свет, который они несут в мир?


Вам не кажется, всё это, несколько странным.


И любой совершенно конкурс, набирающий певцов из народа: ну, там, типа, проекта: «Голос», «Я вижу твой голос» и др. - выносит, вдруг, на берег моря такое количество: алмазов, жемчуга и янтаря, - что просто поражаешься... диву даёшься — в какой же гениальнейшей стране — оказывается!!! - мы живём. Какое же количество, у нас, талантливых и гениальных людей: алмазов, жемчуга, янтаря!..


Но конкурс проходит... волна схлынула... а на эстраде остаются всё те же сумасшедшие люди: «Муми-троль», «Король и шут», «Сектор газа» и не перечислить всех этих сумасшедших: хип-хоперов и реперов. А ещё эти секс-группы — изнывающие вагины — в русском варианте, не упомянула, типа: «Виа-гры», «Серебра», «Никиты» и до бесконечности.


Вам не кажется, всё это, несколько странным?


А ведь это просто бросается в глаза!


Тако ж с поэзией: например, в одно время с Пушкиным, жило не мало поэтов... но Пушкин написал:
«Дар напрасный, дар случайный — жизнь — зачем ты нам дана?» - и он попал в тему: тоски, безнадёги, депрессухи — ведь после этого: только застрелиться; и его творчество ЗАПУСТИЛИ в народ.


В то же время жил поэт-священник и он, как-бы в ответ Пушкину написал: «Не напрасно, не случайно — жизнь — ты Богом нам дана!» - и это было: ой, как даже ни в тему. И кто, и где узнал, даже фамилию этого поэта и священника???


Писать ни в тему: здесь, строго запрещено. На земле существует такая сатанинская цензура, что ни фашистской, ни коммунистической цензуре: такая кропотливость, скрупулёзность, доскональность — даже и не снилась. В утробе матери начинается уничтожение тех: кто может, хоть что-то, правильное о Боге сказать. В матке, то есть, у матки — в пыль стирают!


И поэтому только Пушкин продолжал кропать: «Сказку о попе и Балде», как Женечка скорбел над постелью больного дяди и думал: «Когда же чёрт возьмёт тебя?» 

О-о-о-о-о-о... это было так в тему, что А.С. до сих пор процветает: и от всех кутурных и интеллигентных людей, мы только и слышим: «Пушкин — это наше всё!» - Ужас!


Омар Хаям воспевающий: блуд, алкоголизм и безбожие — уже тысячу лет популярен! О как! Это что?! Лесбиянка Сафо — поэтесса, так сказать — две тысячи семьсот лет популярна! Какого-с, господа! Это ж просто: браво!


Уж, казалось бы, начинают художники творить на Божественные темы. Рисует тот же Иванов: «Явление Христа народу». 20 лет, двадцать лет рисует, или, как там — пишет эту картину. Уж казалось бы, что может быть чудесней?!


И «что мы видим на этой картине?» - как принято задавать этот вопрос. Я бы даже ответила на это так: мы видим на этой картине — УДИВЛЕНИЕ. Вы думаете: мы видим на ней — на картине — размером с трёхэтажный дом — Христа? Явление Христа? А вот фиг вам! «Обломайтесь!» - как говорится.


Мы видим на этой картине аппетитнейшие ягодицы юноши — несколько в наклонённом состоянии пребывающем, или пребывающим — говоря по простонародному: стоящему ракообразно. И даже не одного мы видим юношу стоящего ракообразно с аппетитнейшими ягодицами: красивого и кучерявого — с белым телом. И всё это на картине — с трёхэтажный дом.


Если скрупулёзно искать Христа: то через минуту, или две... мона конечно найти его в правом, верхнем углу: махонького, как стрекоза. Но это, в общем-то, к картине и не относится. Потому как картина-то — явно ведь — она не об этом. Чё там дурака-то валять...


Картина, она о другом!.. Цензура пройдена у чёрта: поставлена им резолюция копытом.


Я не к тому, что все творческие, популярные люди — с резолюцией из ада. Был, например, целый шлейф певиц 
в СССР — ангелов на земле — среди людей. Это и Анна Герман, и Маечка Кристалинская, Аида Ведищева, Томочка Миансарова, Ниночка Дорда и т.д.


Но быть популярным сейчас, когда нет ни одного Светлого персонажа на эстраде и в творчестве... Эт-т-т-т-то сразу должно напрягать, как минимум.


Вы понимаете вообще — о чём я? То есть, тот человек, который на земле может вымолвить слово, которое услышат люди: проходит такую цензуру — нечистой силы, проходит такой естественный отбор — у сил: тьмы, хаоса, ада... что добраться до микрофона, до трибуны, до вещания — могут только: соответственные, угодные им люди.


Того — хоть немного творческого человека — ежели нечисть определит его, как не их гипнотика, как не того человека, который будет только слепо выполнять их волю (ежели они только почуют, что он будет оказывать им сопротивление) — то этого человека они будут изничтожать ажни на корню, т.е. будут уничтожать его: ещё в утробе матери. О как!!!

И понадобится немалой борьбы, участия в этом сил Света, чтобы спасти этого человека, - чтобы он дошёл до времени, когда он что-то сможет молвить; чтобы он дожил до этого, чтобы кораблик его прошёл между Сциллой и Харибдой: где одно из чудовищ является болезнями, а другое: наркотиками, алкоголизмом.


А кроме Сциллы и Харибды, есть ещё не мало чего: несчастные случаи, нападения, убийства... Иными словами, чтобы даже дожить до того момента, когда он, хоть, ну что-то сможет молвить (имеется в виду Светлый, творческий человек) для этого силам Света придётся не раз даже — постараться.


До такой вот степени, борются силы ада за каждое слово правды — т.е. за слово сказанное человеком против них. Уж как только: бесы, демоны и прочая нечисть, уж как только ни стараются, чтобы даже слово правды не прозвучало из уст человеческих — в среде людей. Чтобы люди, даже слова правды не услышали - от себе подобного. Правды о Боге, о жизни, о том для чего мы живём. Зачем мы живём? Что есть Бог?


Чтобы жили люди в полной тьме пещеры, где одно только сумасшествие.


Когда чувствуют бесы, что не изничтожили болезнями эт-т-т-т-того человека: начинают искажать реальное видение мира: во сне ли, через других людей: запутать, заблудить, закуролесить — вот только бы он правду не начал говорить! Потому, что там, где правда — там им конец.


Они могут жить только в таком мире, где бог — царь. Хочет: казнит сколько угодно, хочет: милует. Ну, просто самодур: действующий по прихоти своей, как все т.е. их начальники в аду: из которого они не вылазят и мира другого даже не представляют.


Про людишек и говорить нечего — коли бог такой: по их искажённым понятиям. Людишки — это одни сексуальные маньяки-убийцы, в  лучшем случае — алкоголики — если ты мужчина; или изнывающие вагины, проститутки и наркоманки — ежели ты женщина.


Вот их мир, который они знают и естественно делают всё, чтобы пропагандисты этого мира — были на коне. А те, кто хоть немного может, что-то сказать, что будет ни в эту тему (оказать т.е. сопротивление) — чтобы они были под конём.


А то, что Бог — это только Любовь и больше ничего кроме Любви... что все мужчины это только Спасатели, а женщины Спасительницы — во всех мирах. И что всё в этом мире и во всех других мирах: держится только на одной Любви... Они об этом и не слышали, и не знают, и слышать даже не хотят, и знать соответственно тако ж.


Теперь, я надеюсь, господин Сципион, вы понимаете: какое сито проходили те — кто хоть что-то мог записать в Евангелии, кто хоть какое-то слово мог молвить... ежели они, вся эта нечисть, за каждое слово правды — так анус рвут.


Да они, одними только снами, искажали до такой степени пространство вокруг апостолов, что они просыпались уже сумасшедшими: и попробуй — через молитву — восстанови ещё своё прежнее состояние.


- Эт-т-т-т-т-то всё ваши домыслы, госпожа Симонян, предположения, версии, фантазии, - Варфоломей был скрупулёзен.


- Есть факты вечные и недвижимые, как сама бесконечность, - госпожа Симонян была непреклонна. - Есть законы Вселенной — против которых не попрёшь. Это: подобное к подобному; что посеешь — то и пожнёшь; зло и разрушение: приводит к полному самоуничтожению. А Любовь, созидание, Спасение, - ведёт к жизни вечной. Спастись можно только с Божьей помощью: через молитву — это тоже вечный закон.


Вот и всё. Вы это как-то сможете объяснить? Вот именно вы. Все кармические законы и что Спасение — только от Бога.


Господин Сципион просто молчал, а что он мог сказать?


                23


- Господа, давайте пить чай, - обрадовалась Варвара Леонидовна.
- А в этом мире есть чай? - спросил Варфоломей Калистратович.
- А почему ему бы и не быть?


Дамы, а именно госпожи: Тайга и Югра, стали накрывать стол разными яствами — хотя и убедились, что кипяток сделать не удастся.
- Полезней простой воды — нет ничего, - так молвила Инесса Северовна, ставя пред Станиславом бокал с тёплой, чистой водой.


- Вы знаете, господа, какую мысль подал мне Станислав — сегодня ночью? - ожила, вдруг, Светлана Ерепеевна, - а он, надобно вам сказать, снился мне тако ж, - и хотя её, после этих слов, бросило в жар... но она так живенько замахала своими лапками — перед лицом, пальцами — типа веера: пытаясь загасить этот полдневный жар в долине Дагестана, что вроде бы даже
- это ей и удалось.


- Так, так, так и что же?.. - бодро так отреагировала Варвара Леонидовна, удивляясь всё ж таки, как это сегодня: клинит так, стопорит, замыкает молодых людей.


- Да, так вот он, значит, задался вопросом, там: «Почему даже одно доброе дело: перевешивает, по силе своей, бесконечность злых дел?»
Ну, это утверждение он где-то слышал раннее, причём не помнит даже, где и от кого.


И напросилась как-то у него, сама-собой, такая гипотеза — объяснения этого феномена, что весь этот быт: мелких, дрянных дрязг, бесконечных раздражений на всё и на вся — это как река, как какой-то бесконечный поток раздражения...


Ну, выходишь так из квартиры, а там уже нагажено кем-то под ногами. И причём необязательно людьми. Здесь и кошки метят территорию и собаки... Причём запашок такой!.. что ещё тот!


На стенах изрисованных разнообразнейшими гениталиями и матерными словами: из века в век — не
меняется ничего.


Из подъезда ль вышел: окурки, бутылки, банки из под пива, шприцы и прочая мерзота — сопровождают тебя везде и всюду, - куда бы ты не шёл. Вообще, эдакие неофициальные, спонтанные свалки мусора, берущиеся из ниоткуда, сопровождают тебя всюду, - 
приметы нового времени, новых упаковок.


Это плюс к тому, что к обычным свалкам, из-за редкого вывоза их, просто не подойти: из-за ада распространяемого этими мусорными контейнерами - заваленных с верхом давно уже — из-за вони, миазмов и туч мух вокруг. Пакеты с мусором просто бросают в общую кучу: потому, как сверху они всё одно скатятся на земь.


Естественно, что эту экзотику не могут пройти равнодушно: бездомные собаки и птицы, которые растаскивают эти пакеты повсюду — ежели учуют только, что внутри там находится косточка.


И вот, на этом фоне: злоба прущая отовсюду, хамство и алчность, где тебе впихивают просроченные: йогурты, рыбу и прочую просрочку — от которой ты запросто можешь умереть; то есть, вот до такой степени продавцы жаждут: зелёненькие, синенькие и морковные бумажки, что готовы отравить всех своих покупателей.


На работе самодурство начальства, подсиживание друг-друга: рабочих и служащих. Причём подсиживание товарищей по работе, развито до такой степени, что люди топят друг-друга, перед начальством, на самых, казалось бы, помойных работах. Уж казалось бы, помойней профессии просто не найти, а и там конкуренция! Да ещё какая! За денюжку, как говорится, идёт битва: не на жизнь, а на смерть. Побеждает сильнейший и прочее: скотство, быдлость, мерзость.


Приходишь домой: ну, казалось бы... ну, вот ведь, где только и отдыхать, и душой, и телом, - а вот, фиг вам!!! (Чтобы не сказать покруче!) Или жена истерит, или сумасшедшая мама впадает в истерику: причём из-за такой ерунды, из-за которой — пройти только мимо и не оглянуться никогда! Но не тут-то было!


Не туда поставленная тарелка, чашка, чайничек; неправильно закрытая, или открытая форточка, шторка,
окошко; не так приготовленный ужин, ни те программы смотрю по телевизору, неправильно пользуюсь туалетом, - это целый вал, это абсолютная бесконечность бытовых проблем и каждый раз ещё и неожиданная: окатывает и захватывает, и захлёстывает целиком и несёт куда-то туда... куда-то туда, куда-то туда...


и от всего: истерика, крики до небес, подъём друг у друга артериального давления: переходящего в гипертонию, а когда ещё и каждый день — то гипертония приводит к инсультам, к инфарктам, - к смерти...


Во блин, не туда поставил чашечку... во блин, не так открыл, или закрыл окошечко... во блин, ни те ингредиенты сыпанула в салатик... и т.д., и т.д., и т.д.


И вот, да... И всё это, как-то захватывает, и окатывает, и подхватывает, и всё это куда-то несёт, - как та же горная река: бия о камни и топя в водопадах, и в водоворотах... И вот, плывёшь так, плывёшь в этой реке: в которой ещё надо уметь плыть! И тоже раздражаешься и орёшь, и истеришь: ну, чтобы хоть как-то обезопасить себя, от вечных: нападок, придирок, набрасываний.


Ну, чтобы как-то создать чтобы: свой какой-то личный, интимный уголок... Своё собственное  свободное пространство... Ну вот, невозможно без этого жить, невозможно без свободного пространства, без личного и интимного уголка: существования души, покоя, отдохновения... И вот, тоже истеришь, кричишь, пыжишься, - чтобы все уважали друг-друга и уважали тебя лично...


И вот, какая-то это всё: бездонная, бескрайняя и бессмысленная река.


Но когда, не взирая ни на что, совершаешь какое-нибудь доброе дело: то на этой бескрайней реке образуется остров... Ну, может быть потому... может быть потому...
может быть потому, что это в корне неуместно что ли... в корне не соответствует действительности что ли... в корне идёт в разрез, в разлад, не стыкуется со всем окружающим...


И поэтому, вот, и образуется этот остров, на котором можно: отдохнуть, отогреться, расслабиться. Просто спастись! Островок такой.


И если всё время делать добрые дела: обратить их в систему что ли... Ну, например, не выбрасывать в помойку то, что могут съесть бездомные кошечки, или птички, а носить им это в специально отведённое тобой место... то островок этот будет расти и потом покроется лесом, а там глядишь и ангел к тебе, в этом лесочке, прилетит.


Вы, что-нибудь подобное слышали? - так обратилась Светочка ко всем окружающим.


- Я слышала, в связи с этим, разве что про «Луковку», - так молвила Варвара Леонидовна.
- Про какую «Луковку»? - оживилась госпожа Бухалова.


- У Фёдора Михайловича Достоевского — в монологе Грушеньки — есть рассказ про одну злую женщину, которая за всю свою жизнь, сделала одно только доброе дело, - когда она полола огород, точнее грядку с луком: нищенка, проходящая мимо, попросила у неё что-нибудь покушать.


И вот, она не наорала на неё, как обычно, не послала куда подальше, а вытащила из грядки зелёный лук с луковицей и подала нищенке.


А после и дальше жила, как жила: проклиная всё окружающее пространство вокруг себя; ну, как до этого - так вот и жила всю свою жизнь. Собственно говоря, как и все остальные люди, так-то вот и живут, всю свою жизнь: осуждая всех встречных и поперечных, и посылая им в спину проклятия.


Вполне естественно, что эта ведьма, которая ничем не отличалась от всех от нас — попала в ад. В ад в такой: самый нижний, безвылазный и жуткий. И жила, значит, с тех пор там, - как-будто так и надо.


Ангел её, с той поры, совсем, значит, он как-то приуныл и ходил с тех пор, совсем, весь какой-то: грустный, опечаленный, понурый. И вот, подходит он, значит, как-то к Богу и говорит: «Ну, неужели уж совсем, то есть, её нельзя спасти — вытащить т.е. из ада?»
 «Ну, какие-то добрые дела есть у твоей подопечной?» - спрашивает его, значит, Бог (вздохнумши при этом).


«О да, да — есть! - запрыгал тут, вдруг, от счастья ангел, - она подала, однажды, нищенке луковку...»
«Ну, вот за эту луковку и тащи её из ада» - так говорит ему Бог.


Взял ангел эту самую луковку и полетел в ад.


И вот, в этом самом нижнем, безвылазном и жутком аду,
он протягивает своей подопечной луковку. Женщина ухватилась за неё и вот, ангел попробовал вместе с ней, держащейся за ту луковку, взлететь.


Но стартануть хорошо не получалось никак: в самом нижнем аду, не очень-то разлетаешься. Он летел с женщиной, потому, полётом таким: взбалмошным, сумбурным, хаотичным... то чуток приподымаясь от действия, от притяженья самого нижнего ада, то вновь касаясь его поверхности... ангел прямо выбивался из сил маша крыльями.


Видя это, за его подопечную стали хвататься другие грешники: ну, там, за ноги за её, за икры, за лодыжки и за прочие снасти тела. Но дело-т здесь в том, что арифметика, в других мирах, совсем т.е. другая (и здесь вот это стыкуется с вашим рассказом Светлана Ерепеевна), что чем больше грешников цеплялось за его подопечную (ну, это, чтобы тоже, как-то Спастись, как-то вместе с ангелом вылететь из этого ада...), тем только легче становилось ангелу.


Тем только ровней становился его полёт и он, всё более и более, начал уже взмывать к небесам... всё выше и выше парить... Ну, потому, что получалось, что эта женщина, его подопечная, вместе с ним, с ангелом: тащит т.е. на своём теле грешников из ада... сколько их там нацеплялось, пока ангела колбасило: с сотню-то наверное точно.


Ну, то есть, получалось - то, что эта женщина спасает этих грешников из ада — вместе с ангелом. И полёт его становился всё уверенней, всё размашистей и верней от этого. Ну, видите же сами здесь, что арифметика в других мирах: она совсем т.е. другая... и здесь это всё стыкуется с вашим рассказом и с тем, что рассказывал вам Станислав Виттович.


Женщина, на которую нацеплялась сотня грешников, по началу, держася за луковку... по первости, то есть, находилась в каком-то оцепенении что ли... в какой-то отраде находилась, что ли... в ступоре...


Ну, привыкла, то есть, к жути, ужасам... а здесь, что-то новое, что-то другое... Ангел её куда-то несёт... за эту луковку... вспомнила она и то самое: единственное своё доброе дело, как подала нищенке луковку... И ей, вдруг, так хорошо стало... хорошо... прямо до слёз...


Но потом, вдруг, она увидела эту сотню  прицепившихся к ней грешников. Тут дама не то, что вспылила... а ярость охватила её такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать.


Нет и действительно: спасают её, а тут, какие-то: морды, какие-то хари, какие-то ур-р-р-роды... прицепились к ней — своими грязными лапами... и летят, понимаешь, на её ангеле...


В ярости неимоверной, эта дама, начала пинать этих прицепившихся грешников: прямо в самые их морды, в самые рыла, в самые хари!!! Пинать с криками: «Это меня Спасают! Меня! Куда цепляетесь за моего ангела?! 
С суконным рылом — да в калашный ряд!»


Ангелу от этих её: действий, манипуляций, движухи, контрпродуктивности — с каждым мгновением становилось всё хуже и хуже. Чем больше, то есть, дама сбрасывала с себя грешников обратно в ад: тем только ниже он летел... пока не грохнулись они обратно в то же самое — в гуано.


Здесь ангел немного отлежался и полетел обратно: не в силах ничего уже более сделать. Еле, как говорится, сам-то крылья унёс — из этого ада.


Такой вот, рассказ Грушеньки: состыкующийся с вашим рассказом Светлана Ерепеевна.


- Да, пожалуй, - согласилась Светочка, - что надо следить за своими: желаниями, порывами, поступками...


Помолчали.


                24


- Неужели же, всё так безотрадно, уныло, безрадостно — в вашей этой религии? - задался таким вопросом господин Сципион.
- О наоборот даже, Варфоломей Калистратович, - вспорхнула своими крылышками Варвара Леонидовна, - совсем даже наоборот. Смотря как вы будете настроены к этому миру. Если вы действительно будете думать, как эта дама: что вы, что-то из себя представляете такое, что можете осуждать других — тогда да.


Ведь как развивается гордыня? И начинается так, что надо полюбить себя и надо уважать себя. И поначалу, вроде бы, всё и правильно, что надо всё-таки и мыться: в отличие от некоторых иноков. Надо, более-менее так, выглядеть прилично: ну, одеваться, там, чтобы не бросаться в глаза окружающим.


Держать дистанцию от некоторых субъектов — типа нашего любимого Карста Крабовича и иже с ним. Беречь т.е. свой жемчуг, свой бисер, свой Свет, чтобы его не попрали. Уважать себя, потому как: самоуничижение паче гордыни. Нельзя самому попирать то, что действительно имеет ценность.


Вдобавок самоуничижаясь: ты, в своих глазах, становишься выше и лучше других — сразу же.


Но есть такая черта, переходя которую: уважение себя, переходит в болезненные амбиции, в гордость, в гордыню. Эта черта такая: когда мы, стараясь всё таки держаться подальше от таких личностей, как Карст Крабович (что собственно правильно: держаться подальше от негатива — потому как: подобное к подобному) — начинаем, вдруг, ощущать себя лучше чем он, - ну, в связи с тем, что мы хоть и грешники, конечно, но всё ж таки: не так же низко падаем, не такие же подонки!


То есть, мы хоть и грешники, но мы, всё ж таки, лучше чем: алкоголики, наркоманы, фашисты, маньяки и пошло и поехало... д ещё и со всеми-та остановками! Конечная остановка такая: Я, только Я — самая лучшая в этом мире, самая величайшая и единственный — станция Конечная, как говорится: выходите.


Причём эт-т-т-т-то всё ни за годы происходит, а обернуться не успеешь, как ты уже лучше всех! Ну, это бесы так работают: постоянно находящиеся в нас, но от этого-то не легче.


То есть, Бог наш — это Любовь. Он Любит всех: и праведных, и неправедных, и грешников, и подонков: причём больные, как это обычно бывает у матери, Любятся даже больше — чем здоровые. Бог, как солнце, Светит всем и согревает своей Любовью душу каждого человека: без разделения, без разбора, без сортировки.


А ты вот, взял и пошёл делить: эти дурные, эти кумарные, эти уголовные. Т.е. Бог их всех Любит, а ты их, как в спорте: прям делишь — эти лучше, эти хуже — этим первое место, этим второе, а этих вообще в ад беспросветный.


- Погодите, погодите, Варвара Леонидовна, уж не сам ли господь-бог отправляет всех в ад беспросветный! - воскликнул здесь господин Сципион.
- Это богохульство, - быстро отреагировала она, - вы разве не поняли: по рассказу, который я только что озвучивала — про «Луковку», что люди сами себя в ад засовывают.


Бог всегда рад встретить в раю любого грешника. Его объятия всегда открыты любому: самому подлому грешнику. Но сами грешники не хотят из ада вылезать: вот ведь парадокс! Мучаются, страдают, но не хотят вылезать из ада. И ещё и Бога во всём обвиняют: во всех т.е. своих мучениях.


- Да, но госпожа Югра, в библии именно так и написано, что бог, мол, отправляет всех грешников в огонь неугасимый! - топоршился Варфоломей.
- Ну, на заборе тоже много, что написано, - отреагировала она.
- Это вы так про библию! - грозил пальцем в небо Варфоломей — патетически-юмористически.


- Мы с вами договорились уже, что закон незыблемый во всей Вселенной, что Бог — это только Любовь: потому, что только Он может Спасти своё дитя т.е. тебя из ада. И хватит об этом! - проговорила на подъёме Варвара Леонидовна. - Но мы сейчас не об этом.


То есть, вот эта черта, где мы от отстранения, от неприятия чего бы то ни было: переходим к осуждению и к разделению на лучших и худших. Чуть только пошло это разделение: так сразу же это и гордыня — и радость в аду.


- Погодите, погодите, Варвара Леонидовна, а вы разве не осуждением здесь занимаетесь постоянно с госпожой Симонян? По моему вы только и делаете, что занимаетесь осуждением всех и вся — вплоть до Светланы Ерепеевны, - Варфоломей был всё ж таки неугомонным, или скорей всего, чёрт в нём сидел неугомонный.


- Мы с Симоной Минздравовной, говорим вам всем: что такое хорошо и что такое плохо. Кто-то же должен это говорить: в конце-то концов. Вы правда с нами спорите так — ажни до драки. Но это ладно... Но мы вас не осуждаем. Мы за истину.


Но мы, вас всех, очень даже Любим. Я вот, например, очень даже вас Люблю.


А к гордыне, после разделения на плохих и хороших, на лучших и худших: сразу же примешивается злоба, ненависть к тем подонкам, которые много хуже тебя: к педофилам, которые насилуют детей, к педерастам у которых всё связано с гуано, к разнокалиберным маньякам-убийцам, к фашистам... и вот, снова и всё, и пошло, и поехало.


Да и соседи... Д ну, хоть бы одни нормальные были. Слева алконафты, с постоянным выходом в космос, в космическое пр-р-р-р-р... пр-р-р-р-ространство; справа наркопритон: зарабатывают, сволочи, на горе народном — денюжку. Сверьху ведьма какая-то: никогда не поздоровается, а что-то только с ненавистью цедит сквозь зубы.


Снизу сумасшедшая семейка: сыночек из дурдома не вылезает, мама, считающаяся нормальной, постоянно орёт на сына (когда редко, но всё-таки выпускают его из дурки): «Убей маму лопатой! - орёт, - убей маму лопатой!» - хорошая девочка. Милая семейка. Ну и т.д. до бесконечности.


Вот, ну, не захочешь: да будешь так же им в ответ, чтой-то ц-ц-цедить сквозь зубы, какие-то проклятия — это заместо: здравствуйте. Заместо: здравствуйте-то.


Есть один совет святых старцев: подвизающихся в борьбе со страстями всю жизнь... как, то есть, противостоять: постоянно вылезающей из загашника змее под названием гордыня. Это считать себя хуже всех.
- Как же это возможно: посчитать себя хуже такого подонка, как Карст Крабович, например?! - недоумевал Варфоломей.


- Да потому, что если вы будете лучше его, лучше господина Блюма, - то вы будете против Бога. Ведь Бог-то его Любит. Причём больного, даже больше чем здорового — как великомученика. А вы будете грести против всей Вселенной, против всего космоса будете загребать: если помыслите, что вы лучше его, что вы лучше Карста Крабовича.


Да потому, что всё во Вселенной существует только благодаря одной Любви... Все атомы и молекулы: цементируются только Любовью.


А хуже всех вы, потому, что заместо жалости к больным людям: вы их ненавидите. Нет, все как-то понимают, что сумасшедших людей надо жалеть. И даже понимают, что первые проявления фашизма, у Гитлера, были, когда рассудили вполне: логично, разумно и практично: зачем кормить и поить столько сумасшедших — в сумасшедших домах Германии??? Быстренько вывезли умалишённых за город и расстреляли их в ближайшем лесочке. Удобно, дёшево и практично, - йох-х-х-хо!


То есть, все понимают, что именно так и зародился фашизм, когда истребили жалость к своим же больным. Где нет жалости — там и ад. Не мы нужны больным, а больные нам — это большая разница. Больные, нищие и прочие уроды нужны нам, чтобы нам самим в ад не попасть. Отношение к больным: нас спасает, или нас уничтожает.


А то, что сам Гитлер и окружающие его фашисты: были тоже сумасшедшие — это почему-то ни до кого не доходит. А почему? Все кто идёт против Бога, против Любви, - тот и есть сумасшедший. Чего ж тут непонятного?


Но какие-то безбожные учёные-врачи, которые не верят в Бога: разделили всех на адекватных и на неадекватных, - и все, вдруг, им поверили. Ни в Бога поверили, который был всегда, а в безбожных врачей, в науку, - которая появилась, там, лет сто пятьдесят назад.


Им поверили! Что, мол, учёные люди знают: кто нормальный, кто ненормальный. И вот, уже и Гитлер, и фашисты, и педофилы, и педерасты: совсем не ненормальные люди, не сумасшедшие, - а взяли, вдруг, и выбились в нормальные.


Но против законов-то Вселенских: никто не попрёт. Никому ещё не удавалось: долго против законов космоса — наяривать. И вот, уже без учёной лупы и пинцета: видно стало, что все они сумасшедшие.


А ты хуже всех, потому, что видел же, ну видел же, что и Гитлер и все окружающие его фашисты — это просто сумасшедшие люди. Что им надо лечиться успокоительными, как и всем сумасшедшим. Но несмотря на всё на это: мы ненавидели и проклинали — братьев своих в Боге. Проклинали тех — кого Любит Бог.


Сейчас американский фашизм. Что-нибудь изменилось? 
Да нет. Так же, как и раньше, все ненавидят американцев и проклинают и их, и их президента, и всю Европу, - прислуживающую американцам. Ты своею ненавистью к сумасшедшим американцам и европейцам  (которые сделали одно открытие, но на все века! Что
деньги — это самое главное в жизни! Открытие сродни тому, что каждый день нужно опорожнять кишечник: потому, что это самое главное в жизни!) мир окружающий тебя, делаешь лучше?


Или усугубляешь ещё более, итак сумасшедшую обстановку на планете?


Конечно, своею ненавистью, ты усугубляешь ещё более: итак сумасшедшую атмосферу на земле, - потому, что: подобное к подобному. Подобное к подобному.


И хуже всех ты потому, что вместо жалости и Любви к больным братьям в Боге: ты мир больной, вокруг себя, 
делаешь ещё более невменяемым, - своею ненавистью и осуждением.


Пожалел ли ты хоть раз, какого-нибудь: педофила, педераста, сексуального маньяка-убийцу? (а ведь это все твои братья в Боге!.. Бог нас всех сотворил...) О ноу! Нет! Нихт! Ни в коем случае!


А наоборот даже, только и делал, что жалел, что отменили смертную казнь: дёшево, надёжно и практично, дырка в голова сделали и навечно в ад, чтобы горел, сволочь, в аду вечно!


Вот ведь, кто ты есть! Вот ведь, кто мы все есть! Каждый из нас, хуже всех, когда сетует: что заместо смертной казни тащат этих гадов, этих выродков рода человеческого, этих ублюдков, - в сумасшедший дом. И там, ещё и лечить их начинают!


«За мой счёт» - прибавляют ещё некоторые — особо одарённые, утончённые и изысканные.


А я напоминаю, что все эти: выродки, нелюди, садисты, педофилы: все они, твои братья, - которые сумасшедшие люди (потому, что они ушли от Бога... потому, что они отвернулись от Бога... потому, что в них: бесы нашли легковнушаемых людей...), но ты сетуешь, что мол, как это дали пожизненное, чтобы он, гад, жил за мой счёт! (это особо одарённые)


И ещё, чтобы он смог раскаяться пред Богом, когда к нему придёт поговорить батюшка-священник. И чтобы Бог простил его! «Да вы что? - орёшь ты, - ему место только в вечном аду! Чтобы вечно его черти жарили на сковороде!»


Вот ведь ты кто. И поэтому ты хуже всех.


Бог прощает. Вселенная прощает. Карма прощает. Законы космические прощают, а ты нет. У тебя даже в голове не укладывается, как это можно простить сумасшедшего человека? Как это можно простить и вылечить больного?! У тебя это даже в голове не укладывается.


Бог прощает и жалеет любого сумасшедшего... А ты нет.


Потому, что ты хуже всех. Ты хуже всех: потому, что ты против Бога — вот до чего ты ненавидишь и презираешь всех этих: подонков, ублюдков и уродов. Бог жалеет... ты нет. Бог прощает... ты нет.


Поэтому ты и хуже всех: потому, что помогаешь аду, хаосу, тьме - через тебя — губить этот мир. Через тебя ад и проникает в наш мир: чрез твоё сердце, чрез твои глаза, чрез твой язык. Осознай это в конце-то концов! - примерно как-то так вещала Варвара Леонидовна.


- Ну и если я осознаю, что я хуже всех — то я, сразу же,
стану лучше всех?! - воскликнул Варфоломей Калистратович.
- О чём вы говорите?.. - задалась вопросом Варвара Леонидовна и даже всплеснула своими лапками. - О чём вы говорите?.. Вы думаете, что осознание смертных грехов в себе: сразу же освободит вас от всех страстей? Да нет, конечно.


Мы все, потому и хуже всех: потому, что даже осознавая в себе эту мерзкую гордыню и злобу... даже осознавая все её проявления и появления: всё одно продолжаем осуждать всех, считать себя лучше чем другие и злобиться. Ну, может быть только с проклятиями справляемся... и перестаём проклинать всех.


Но с осуждением всех: так и не можем справиться; с тем, что считаем себя лучше других — необоримо сие; со злобою на всех так и не справляемся. Не гасим, то есть, угли этих страстей в себе полностью. И они так и продолжають в нас шаять и тлеть: в любой момент готовые возгореться.


Молись-не молись, но только попробуй — кинь на эти угольки бумагу (причину для злости), как тут же возгорится, воспламенится и пойдёт гореть. Не знаю... - как-то так подумала, больше про себя, госпожа Югра. - может быть это — пока мы в этом теле находимся — такое с нами происходит... а в будущем, после смерти, нам Бог поможет избавиться от этих страстей.


Наверное так оно. А пока, мы только хуже всех: без всяких причём натяжек. Хоть молимся, хоть не молимся, - но всё одно, каждый их нас, хуже всех.


- Может быть тогда и не стоит вообще молиться? - как-то даже с облегчением задал этот вопрос господин Сципион.
- Вы не совсем правильно понимаете эту проблему. Когда овечка блеет в выгребной яме — в аду — то Богу её найти легче. А ежели она, в аду, сидит молча и не взывает о помощи: то как же её Бог найдёт? в темноте-то?.. в нощи?..


Именно поэтому, священники и говорят на исповеди, когда ты грешишь, грешишь... не вылезаешь из греха,
но, тем не менее, идёшь в церковь, к Богу, и каешься в своих грехах... поэтому священники и говорят на исповеди, что: «Правильной дорогой ты идёшь. Правильной дорогой» - что, мол, услышит тебя Бог. Услышит заблудшую овечку.


- Вам вообще не кажется, Варвара Леонидовна: всё это смешным? - кайфовал Варфоломей Калистратович.
- Вы знаете, когда вы попадёте в ад, вам это совсем даже, смешным не покажется. Совсем не покажется. Вспомните, что здесь говорил о галлюцинациях Станислав Виттович. Уж он-то знает о чём говорит.


- Не знаю, я наркотой не занимаюсь, - продолжал кайфовать господин Сципион.
- Вы страдаете гордынею и злобой, а это много хуже наркоты. Любой наркоман и алкоголик: не так грешен, как те, которые их осуждают и проклинают. Вы на духовном уровне, много ниже находитесь любого алкоголика: много ниже в аду, чем наркоманы.


Нет греха более тяжкого чем гордыня: потому, что гордыня открывает дороги всем грехам, всем страстям, которые только есть в человеке. Даёт т.е. им зелёный свет. Ключи от всех комнат! Гордыня: эдакий ключ-король! Через гордыню делается — всё дозволено. И Бога уже не надо — потому, что сам ты становишься богом, - Варвара Леонидовна здесь была бескомпромиссна.


Господин Сципион молчал. Молчали все. Потом только
он, как-то так тихо произнёс:
- Значит надо быть хуже всех?
- Нет, зачем же надо быть? Вы и так хуже всех. И я хуже всех. Надо это осознать. Осознавать и молиться. И только тогда вы Спасётесь.


                25


- Я, господа, не зря ведь заговорила о сне, в котором мне снился Станислав, - заговорила, вдруг, Светлана Ерепеевна; ну, видимо она долго к этому готовилась. Заговорила и зарделась вновь от стыда. Эта бурная ночь со Станиславом, окатывала, как-то, её: каким-то мексиканским, или бразильским жаром. - Да, господа, я не зря об этом заговорила: что добрые дела — это острова в бытовом хаосе... - как могла, гасила в себе этот жар госпожа Бухалова... и даже, вроде бы, это у неё, как-то и получалось... -


Мы все здесь говорили о Беловодье: что же делать здесь — среди белых вод? Я считаю, что в связи с тем, что молитвы здесь материализуются, как говорила нам Варвара Леонидовна, превращаются т.е. в узоры... начать всем нам делать добрые дела: и тогда, мы увидим на горизонте остров.


- Но легко, однако же, сказать: добрые дела, - так сказала Инесса Северовна, - но ведь у нас здесь нет: ни кошек, ни бездомных собак и даже ни бомжей. Где же мы с вами возьмём добрые дела?
- Ну, для добрых дел не обязательно нужны кошки, или собаки. Добрые дела можно ведь и людям делать, - это Симона Симонян молвила задумчиво.


- И что мы друг-другу будем стакан воды приносить? - спросила госпожа Тайга.
- И стакан воды, кстати, тоже, - резюмировала Симона Минздравовна.
- Господа, - это мадам Бухалова, - для начала нам надо перестать ругаться и это будет уже доброе дело. Раз! - загнула свой милейший пальчик Светочка. - И потом, на нашем судне, на нашей яхте, находятся больные люди: с абстинентным синдромом. Не можем ли мы им помочь?
Снять, то есть, у них эту абстиненцию... Вы что-то говорили о каких-то таблетках... - так обратилась она к Симоне Симонян.


- Д-д-д-д-да, - покивала та, - если вспоминать, что об этом писал Глеб Светлый: то во время отходняка надо пить «Аспирин» и «Элениум», тогда нервы не порвутся, как гитарные струны и ты не сойдёшь с ума безвозвратно.


- Об «Элениуме» говорил и я вам, Светлана... - заговорил, вдруг, Станислав, - во сне. Вы помните?


Это её добило: она затрепетала, как лист осиновый на ветру:
- Так вам снилось тоже самое, что и мне?.. - пролепетала она и затрепетала ещё больше. - Господа! - взяла она всю волю в кулак и встала, - я предлагаю всем нам пойти и поискать, и в своих аптечках... и ведь на яхте должны быть аптечки. Пойти всем и поискать: «Аспирин» и «Элениум».


- Тем более, что, как я говорил: после молитвы о Спасении, эти таблетки «Элениума» берутся просто из ниоткуда, - добавил Станислав.
- Да, именно так, - подбадривала всех госпожа Бухалова. - И мы с вами спасём: и господина Блюма, и капитана, и господина Липу Даниила Карбофосовича.


Не дожидаясь реакции других, Светочка вышла на палубу и вдохнув полной грудью свежий воздух, немного успокоилась.
«Интересно, где здесь моторное отделение» - так думала она обходя яхту и хотела уже в голос позвать Спартака Гекторовича, когда наткнулась на витязя. На рыцаря её мечты.


- Рыцарь? - она остановилась пред ним. - Вы здесь?


Тот глубоко поклонился:
- Охраняю покой Вашего Высочества, - нижайше басил он.
- Не называй меня так здесь. Ты с ума сошёл? - она бы в шоке.
- Как скажете.
- Откуда ты здесь? Ведь я тебя просто нарисовала...


- Я обязан охранять вас. Здесь небезопасно.
- И как я тебя представлю? О господи... - Светочка просто даже не знала, что и говорить. - Вот, господа, плод моего больного воображения? О Господи, Спаси и Сохрани... - перекрестилась она. - Откуда ты здесь?
- Я должен охранять вас.
- Заладил...


- Капитан уже видел меня и я бы не сказал, что он сильно удивлён.
- Капитан Заза — типчик непрошибаемый ничем. Где, кстати, он?
Витязь показал ей дорогу в моторное отделение.


Не доходя до двери к мотористам, на неё набросился обезумевший Карст:
- Это ты, ведьма! Ты! - визжал он и верещал брызгая слюной. - Ты превратила всё вино в воду! Христос наш,
бог! и тот: воду в вино превращал! А ты! Ты! Т-т-т-т-ты, ведьма!
- Не богохульствуйте, - так заметила она ему, но тот уже обезумел и с десяток из легиона бесов выпрыгнули уже из него на палубу.


Он сжал кулак, чтобы выбить ей мозг о железную дверь и замахнулся... но в следующее мгновение, кулак его был перехвачен рыцарем. И со словами:
- Вам надо немного освежиться, - опутал его верёвкою и зашвырнул за борт в Белые воды.
Одновременно с этим он распотрошил мечом и с десяток бесов: выскочивших из господина Блюма и набросившихся на него и на Светочку. Те, как сливочное масло, растаяли на сковородке: испарились вонью и чернотою своею.


- Жуть какая, - пролепетала Светочка.
- Я говорил, что здесь небезопасно.
- Хорошо, я тебя представлю, как своего спасителя.
- Рад служить вам, - поклонился рыцарь.
- И ещё, не утопи господина Блюма.
- Я сейчас выужу его.
- И постарайся найти таблетки «Элениум» в аптечке. Здесь на судне должна быть аптечка.


Рыцарь поклонился.


Светлана смело шагнула в моторное отделение.
- Господа, где вы и что с вами? - воскликнула она зайдя внутрь.
И скорее почувствовала, что оказалась в аду: везде по стенам и по полу ползли разнообразные адовые твари и запашок стоял такой...


Она толкнулась было обратно, но дверь в аду: блокируется автоматически. Это был ад. Ад капитана Зазы и помкэпа Липы.


Тогда она стала кричать Рыцаря.


Тот моментально отреагировал: высадил дверь дюжим плечом и начал ведром на верёвке черпать воду из белых вод Беловодья и заливать этот трюмный ад - пенителей морей. С шипением и визгом, вся эта адовая чернота стала испаряться из моторного отделения — от Белой воды тутошнего океана.


- Однако... - только и сказала Светочка.
С новыми впечатлюхами был явный перебор: её трясло так, что даже зубы её выбивали эдакий дробный стукаток, как конница Будёного во время атаки.


- Господин капитан! - позвала она в трюм, преодолевая дробный стук зубов. - Господин капитан! - крикнула громче.
- А госпожа Бухалова... - отделился тот, как-то от стены и подошёл к ним с рыцарем. - Вы понимаете, нет искры и всё тут. Уж, что мы только с Данилой не делали.


- Искры никакой и не будет, господин капитан. Никакой искры не будет никогда. Мы с вами находимся в другом мире. Понимаете, в другом измерении. И здесь вам, единственное, что нужно сделать с господином Липой и Блюмом, и с господином Кряжем — это выпить «Асперину» большую дозу, а потом принять таблетки «Элениума». Я надеюсь у вас есть на судне эти таблетки?


- Да кто ж его знает, что там у нас есть, - вышел он на палубу. - Данила, - позвал он в глубь трюма, - бросай всё иди сюда.
Вскоре показался весь перемазанный помощник капитана.
- Покажи господам все наши аптечки.


Когда Даниил Карбофосович черпанул ведром забортную воду — для того, чтобы хоть как-то, малёхо отмыться... то заметил, что вся мазута испарялась с его рук без всякого растительного масла: от одного только прикосновения к Белой воде.


- Чудеса, - так молвил он, глядючи на свои хоть и трясущиеся, но белые рученьки. - Что же, господа, пойдёмте.


Начали они поиск таблеток с капитанской рубки. Но правда кроме бинта и йода


                Зима-1 — 2021г. - Осень — 2021г.