Мотив охоты на сознание в стихотворении Н. Гумилев

Мотив "охоты" на сознание в стихотворении Н.Гумилева "Жираф"


Разговор глухого со слепым может получиться, но для этого им понадобится третья коммуникативная система или канал, равноудаленный от зрительных паттернов и аудиальных фреймов. Таким языком может стать сверхтекст поэзии. И для этого чтение, а тем более, аналитика стихов не обязательна, и даже, губительна. Как человек настраивается на образы, завоевавшие сознания людей и времена. Назовите меты — "Джоконда", "Одиссей", "Баба-Яга"...И почти сразу за звуковой комбинацией возникает образ, как облако или туман, но с отчетливым градиентом только своего чувства или восприятия.

Если говорить об искусстве, то там роль "глухих" и "слепых" играют экстраверты, интроверты, аудиальщики, кинестетики, зрители. У каждого есть свою любимый канал восприятия, не потому что, выбран, а потому что выдан на барахолке песка рождения. Кто-то видит мир образами детских картинок, другой предпочитает упаковывать его в звуки, музыки, шумы, голоса. Иные, могут своей тонкой кожей обнимать и просачивать огромные континуумы, делая мир тонкой эфирной проекцией своей жизни. Именно с этим связаны и особенности поэтики, и выбор доступных художественных приемов и даже, тематика поэзии или живописи.

Любовь Н.Гумилева к Африке и охоте в поэзии выразилась камерностью его красочного мира. Преобладающее постижение окружающего пространства у поэта шло через визуальный канал. Об этом говорят не только его стихи, но и рисунки. Это нацеленность на сегрегацию мира своего и остального, через взгляд, имеющий как обычное анатомическое (увидеть облако), так и метафорическое значение. Иметь на все  свой взгляд. Это позиция собственника, хозяина, очень эгоистичной натуры с сильным драконом эго, вечно голодным и ждущим новых порций тепла и впечатлений. Такие натуры не растворяются ни в мире, ни в других людях, сколько бы они не были им близки. Они камень за камнем, песчинка за песчинкой складывают свой самодостаточный оазис слов, поступков, намерений. Но поскольку "толстая кожа" часто мешает видеть красоты уровней, глубинные пласты окружения, событий, чувств, им для жизни нужен "переводчик". Лучшего переводчика, чем любовь в мире пока не придумали.

Она говорит на языке искусства и желаний, тела и земли. На влюбленности в абстрактную идею далеко не уедешь, даже если это новая концепция вращения земли по треугольной орбите. Для этого нужны люди, их судьбы, переживания, их ключи и подвалы. Интровертная, глубокая, молчаливая, утонченная, гениальная, труднодоступная, закрытая Анна Горенко была для автора идеальным инструментом постижения остального, того, чего глазами не увидишь. И по отношению к ней, Гумилев выступал как великий путешественник и охотник. Она была для него отмычкой глубин,  в которые дракон эго его не пускал, боясь потерять навсегда.
О том, что это так, говорит даже маленькая деталь публикации/снятия посвящения А.Ахматовой стихотворения "Жираф".

Такой ментальный торг духовными ценностями.
Удаленное посвящение звучало так: "Посвящается Анне Андреевне Горенко". Дарственная надпись как калым за будущее согласие стать женой поэта на подаренном изданном экземпляре звучала так: " Моей прелестной царице и невесте как предсвадебный подарок предлагаю эту книгу". Наряду с многочисленными попытками взять крепость Анны, рядом с книгой идут и несколько суицидальных попыток или их манифестация. Кто знает, чего было больше, театра или желания. Но чуть-чуть мертвым тогда еще нельзя было стать, и рассмотрение этой странной связи с точки зрения длинной и потом успешной осады и последующий адюльтер, может быть воспринят как эпизод одной большой охоты под названием жизнь.

Анна Горенко, как обладатель редкой интуиции и порога почти ясновидческого чутья, прекрасно осознавала и мотивацию поступков и цену желания Гумилева сделать ее своей "придворной царицей" лишь для расширения своих анналов и перевода мира на слова чувств, а не картинок. Первый катрен, который как штампом сразу проводит визуальную границу между лирическим героем и описываемым образом таинственной спутницы, рисует картинку грустной молчащей женщины, сидящей в закрытой позе. В тексте дается не образ сидящей женщины, а взгляд, который рисует ее. Это выражено в первом звучном "я", которое снимает вопрос об объективном и отрешенном изображении окружающего мира.

И в первой строфе акцент идет не на грусть женщины, а на то, что ее воспринимает и способен видеть лирический герой, совпадающий с голосом автора очень сильно. О том, что Гумилев позиционирует именно зрительные образы и внешнюю атрибутику, указывает двукратное использование в строке слова в значении "видеть": "я вижу" и "твой взгляд". Если попытаться убрать доминанту "я вижу" и придать звучанию строфы элемент отстраненности, то изменится не только картинка, но и общая тональность строки"..****особенно грустен твой взгляд".

Именно в этом "я вижу" даже фонетически улавливается настроение охоты, сильная позиция "и" и шумовая "ж", чем-то напоминающая механику некоторых процессов и назойливое жужжание насекомых.  Двукратное указание на 1-е лицо единственное число использованием личного местоимения "я" и морфология глагола "вижу", как картину в раме, делает описанное не объективной реальностью, существующей априори, а застывшим слепком процесса. Это зрительный захват пространства человеком, не обладающим искусством "подстройки" под другого. И грустный взгляд, и закрытая поза обнятых тонкими руками коленей, — все это свидетельство внутреннего дискомфорта героини и ее замкнутости, может быть, и именно из-за этого самого взгляда.

Но лирический герой не пытается упасть на волну печали, он рисует свои образы так, как если бы и не было этого печального взгляда. Ему просто нужен утонченный восприемник его слов, зритель, слушатель, который по уровню постижения действительности и тоньше, и глубже его самого.

Мотив жирафа выбран для этого стихотворения продолжением линии авторского "взгляда", особого, высокого, медитативного. Жираф видит мир с высоты своей грации совсем иначе. И перемещение хронотопа стиха в проекцию "над", символически можно прочесть как уход или увод героини в свой континуум через двигательные и кинестетические паттерны по волне рефлексий и резонансов на уровне инстинктов. Мотивы "грациозной стройности", "неги" жирафа, плавно переходящие в ритмическое покачивание водной глади с отражением луны, это и есть тот зрительный аркан, который лирический герой набрасывает на "коробочку" грустящей собеседницы, увлекая ее в свои фантазии и совершенно не резонируя с ее грустным состоянием.

Интересно обратить внимание, как меняется манера описания жирафа во втором катрене. Здесь лирический герой уже не позиционирует свой взгляд, он не видит жирафа, но описывает его отстраненно. Эта способность жить на одной волне с природой сближает автора с ней на уровне рефлексий и инстинктов. О том, что рассказчику после "я вижу..твой взгляд" необходимо любым путем проникнуть во внутренний элизиум своей визави, говорит и неожиданное обращение "Послушай" и дальнейшее изображение грациозного жирафа. Но в семантике слова "послушай" акцент делается на звуковой канал, на голос, а не зрительность картинки жирафа, значит говорящему важно даже не отвлечь образом животного, а на природной волне этого грациозного высокомерного зверя по каналу звучания слов и своего голоса все-таки пробить оборону закрытой позы "колени обняв".

Все остальные образы охотника подчинены этому желанию пробить оборону может быть грусти, а может быть поэтессы...Это и лунная гладь в движении ряби, и корабль с цветными парусами, и птицы, напоминающие полетом движение жирафа, и мраморный грот, как убежище и дом, мотив веселых сказок и сюжет про вождя и черную деву, вся эта картинная галерея собрана плохо скрытым желанием охотника стать обладателем своей ментальной жертвы.

Финальные слезы героини, лишь картинка в глазах пишущего, не выглядят частью его мира. Скорее, это защитная реакция на глубину противоречий между чужим желанием и неспособностью поэта переступить через него. Факт глубокого равнодушия к образу описываемой героини кольцевым транзитом схватывает первую строфу через "твой взгляд" с "ты плачешь" и повтором обращения "Послушай", где снова появляется образ жирафа ...Как очередная настойчивая попытка обретения чужого внимания, разочаровавшая своей неудачей:

"Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя"...

Когда рядом с тобой грустят и ты не умеешь говорить на языке этой грусти, только тишина может стать проводником в этот таинственный сад чужой боли. Если, конечно, эту тишину не делать фетишем дара или жертвы. А просто молчать, как бывает, когда ты искренне за кого-то болеешь, забывая его ему, но не себе.