Не матом единым

                (Из записей Марка Неснова)

                Доброе слово и кошке приятно
                Поговорка.

Мой отец, пройдя две войны, так и не научился курить, пить и материться.

Вполне естественно, что и ко мне эти дурные и бесполезные привычки не прилипли, несмотря на моё многолетнее беспутное окружение.

Мат  всегда наполнял среду моего обитания как воздух, но это проходило мимо моего сознания, как и многое из того, до чего мне не было дела.

Но абсолютным потрясением стало для меня первое посещение ведомственной базы МВД, где безбожно матерились все, кто там работал.

Тон задавали несколько абсолютно бесcтыжих женщин, а остальным уже ничего не оставалось, как делать вид, что им это нравится и включаться в это безобразие, чтобы не стать  объектом придирок и сальных насмешек.

      Казалось, работники базы и клиенты включились в соревнование по крутизне и забористости нецензурной брани.

Мат был такой отчаянный, разноплановый и цветистый, какой мне не часто приходилось слышать даже среди лагерной публики, с которой я провёл многие годы.

Если бы вновь прибывший зэк матерился почём зря, то после некоторого удивления и насмешек, в него  просто запустили бы сапог, что навсегда определило бы его место в тюремной иерархии.

Так разговаривают в лагере только подзаборные сявки, да разная приблудная шелупонь.

И  то, только между собой.

Жуть нагонять и крутизну свою показывать в лагере не имеет смысла.

Здесь же, на базе, я заметил, что даже вполне приличные люди из посетителей включались в этот общий невообразимо вульгарный хор.

Одним, возможно, нравился такой разговор с женщинами за гранью приличия.

А другие, видимо, за напускным цинизмом и весёлостью скрывали свою неспособность возражать этому коллективному безумию.

Мне же это было неинтересно и даже как - то неловко за них всех.

Я давно уже оценивал людей по совершенно другим признакам, и хамство с матом в их перечень не входили.


Несмотря на то, что все знали о моём лагерном прошлом и о том, что я сейчас на поселении, я твёрдо решил не соответствовать их трафаретным представлениям.

Одевался я всегда аккуратно и модно, был гладко выбрит и пользовался хорошим одеколоном.

Разговаривал со служащими вежливо, неторопливо и только по имени отчеству.

На их «тыканье» я не реагировал, мат не замечал, а раздражение принимал со смирением и спокойствием.

Не знаю, о чём там шептались после моего ухода, но это меня  не  волновало, потому что поддаваться мнению  коллектива или толпы я разучился очень давно.

У меня были свои принципы и понятия, которые я умел отстаивать.

Прошло совсем немного времени, как мне перестали «тыкать» и говорили со мной без привычных сальных шуточек и подковырок, что удивляло других посетителей, которые бесконечно терпели неприличные намёки и мат в свой адрес, боясь  прогневить всемогущее племя держателей дефицита.

Остаться без  какой - нибудь детали или материала значило сорвать плановое задание, что грозило цепью вполне предсказуемых неприятностей.

Прошло ещё какое-то время и все работники базы стали обращаться ко мне только по имени отчеству.

Я узнал, что у самой наглой и беспардонной дамы, сорокалетней Любы Рябцевой, день рождения, и в обеденный перерыв её собираются поздравлять.

Обычно, в таких случаях дарили конфеты, духи или коньяк, но я решил поступить иначе.

Я принёс семь красных роз, которые зимой в нашем северном городке достать было невозможно, потому что их просто не было.

Росли они только в теплице газокомпрессорной станции, и их распределением занимался лично директор.

А, когда я организовал поездку для больной Любиной матери к знаменитому на всю республику знахарю, и тот избавил её от многолетних головных болей, Люба настолько была мне благодарна, что и сама вообще прекратила материться и других стала жёстко одёргивать.

И всё как-то изменилось.

Оказалось, что женщины вполне образованы, воспитаны и симпатичны.

Им самим, вдруг, стала нравиться атмосфера вежливости и приличия.

Со временем товароведы, втайне друг от друга, стали мне сообщать, у кого на складе какой дефицит и помогали его получить.

А недоступный и всесильный заведующий базой Павел Максимович Лысенко распорядился включить меня в заветный список на ежемесячное получение пакета туалетной бумаги, в котором были только фамилии больших начальников и нужных ему людей.

Через много лет, где-то в середине девяностых, я встретил его в кафе депутатского зала аэропорта Внуково, где мы вместе посмеялись над этим заветным списком.

-Вы знаете - сказал он - я и сам не заметил, как стал разговаривать матом даже в присутствии жены и детей.
И ничего не мог с этим поделать.
А Вы так быстро и легко всё изменили.
Вот я и решил включить Вас в этот закрытый список.
Думаю, что Ваша супруга это оценила.

-Ещё бы! – ответил я – Такой подарок, в те времена, был сравним разве что с билетами  в театр на Таганке или с поездкой в Болгарию.
Боюсь, что наши внуки этого никогда не поймут.

-Будем надеяться!