Таланту А. П. Чехова. В бане. I

   Эй, ты, фигура! - крикнул толстый белотелый господин, завидев в тумане
высокого и тощего человека с жиденькой бородкой, какая часто встречается в бане,
и с большим медным крестом на груди. – Поддай пару!
    Я, ваше высокородие, не банщик, я цирульник-с. Не моё дело пар поддавать.
Не прикажете ли кровососные баночки поставить - с пылу, с жару?
   Толстый господин погладил себя по багровым бёдрам, подумал и сказал:
Банки? Пожалуй, поставь. Спешить мне некуда – ныне не на вокзал!
   Цирульник сбегал в предбанник за инструментом и через какие-нибудь пять минут
с запахом спиртного, будто он забегал не первач в банках поджечь, а в шинок,
на груди и спине толстого господина уже темнели десять банок.
    Я вас помню, ваше благородие, - начал цирульник, ставя одиннадцатую банку. –
Вы у нас в прошлую субботу изволили мыться, и тогда же ещё я вам мозоли срезывал.
Я цирульник Михайло... Помните-с?
Тогда же вы ещё изволили меня насчёт невест расспрашивать. Я их вам тогда не называл.
    Ага... Так что же?
    Ничего-с... Говею я теперь и грех мне осуждать, ваше благородие, но опять же
не могу не выразить вам по совести. Пущай меня бог простит за осуждения мои,
но невеста нынче пошла всё непутящая, несмысленная. Не такие стали они.
Прежняя невеста желала выйтить за человека, который солидный, строгий,
с капиталом – белая кость,
такой всё обсудить может, религию помнит, а нынешняя льстится на образованность.
Подавай ей образованного, а господина чиновника или кого из купечества и не показывай - осмеёт!
Образованность разная бывает. Иной образованный, конечно, до высокого чина дослужится -
у такого высокий полёт,
а другой весь век в писцах просидит, похоронить не на что. Мало ли их нынче таких вот?
К нам сюда ходит один... образованный. Из телеграфистов...
Всё превзошёл, депеши выдумывать может, а без мыла моется.
Смотреть жалко! Голым мочалом он разве отмоется?
    Беден, да честен! - донёсся с верхней полки хриплый бас. –
Такими людьми гордиться нужно.
Образованность, соединённая с бедностью, свидетельствует о высоких качествах души.
Невежа!
Разве ж такими гордиться не нужно?
   Михайло искоса поглядел на верхнюю полку.
Там сидел и бил себя по животу веником тощий человек с костистыми выступами на всём теле
и состоящий, как казалось, из одних только рёбер да тонкой кожи,
как будто неделю лежал голодный в постеле.
Лица его не было видно, потому что всё оно было покрыто свесившимися вниз длинными волосами.
Видны были только два глаза, полные злобы и презрения, с устремлёнными на Михайлу зрачками.
   Из энтих... из длинноволосых! - мигнул глазом Михайло. - С идеями...
Страсть сколько развелось нынче такого народу!
Не переловишь всех.
Ишь, патлы распустил, шкилет! Всякий христианский разговор ему противен,
всё равно, как нечистому ладан от роду.
За образованность вступился! Вроде как за всех!
Таких вот и любит нынешняя невеста. Именно вот таких, ваше высокородие!  Дивно!
Нешто не противно?
Осенью зовёт меня к себе одна священникова дочка. -
«Найди, говорит, мне, Мишель», - меня в домах Мишелем зовут, потому как я дам завиваю, -
 «найди, говорит, мне, Мишель, жениха, чтоб был из писателей». И точка!
А у меня, на её счастье, был такой. Ходил он в трактир к Порфирию Емельянычу
и всё стращал в газетах пропечатать.
Подойдёт к нему человек за водку деньги спрашивать, а он сейчас по уху.
«Как? С меня деньги? Да знаешь ты, кто я такой? - И ну на него орать. -
Да знаешь ты, что я могу в газетах пропечатать, что ты душу загубил?»
Плюгавый такой, оборванный.
я его поповскими деньгами прельстил,  показал барышнин портрет и сводил.
Костюмчик ему напрокат достал у кого нужно.
Не понравился барышне! «Меланхолии, говорит, в лице мало, мне такого не нужно».
И сама не знает, какого ей лешего нужно!
   Это клевета на печать! - послышался хриплый бас с той же полки. - Дрянь!
    Это я-то дрянь?
Гм!.. Счастье ваше, господин, что я в эту неделю говею, а то бы я вам за «дрянь»
сказал бы слово...
Вы, стало быть, тоже из писателей новых?
      Я хотя и не писатель, но не смей говорить о том, чего не понимаешь.
Писатели были в России многие и пользу принесшие. Это ты знаешь?
Они просветили землю и за это самое
мы должны относиться к ним не с поруганием, а с честью, как о гениях верховных.
Говорю я о писателях как светских, так равно и духовных.
    Духовные особы не станут такими делами заниматься.
    Тебе, невеже, не понять. Димитрий Ростовский,
Иннокентий Херсонский, Филарет Московский
и прочие другие святители церкви своими творениями достаточно способствовали просвещению.
     Михайло покосился на своего противника, покрутил головой
и крякнул по своему обыкновению. -
Ну, уж это вы что-то тово, сударь, -  пробормотал он, почесав затылок, -
что-то умственное... Таких мы знаем.
Недаром на вас и волосья такие. Недаром! Мы всё это очень хорошо понимаем
и сейчас вам покажем, какой вы человек есть. Всё узнаем.
    Пущай, ваше благородие, баночки на вас постоят, а я сейчас... Схожу только.
   Михайло, подтягивая на ходу свои мокрые брюки и громко шлёпая босыми ногами,
вышел в предбанник.
Сейчас выйдет из бани длинноволосый, - обратился он к малому,
стоявшему за конторкой и продававшему мыло, -
так ты, тово... погляди за ним, пока его отсюда не смыло.
Народ смущает...
С идеями...За Назаром Захарычем сбегать бы... Ты скажи мальчикам.
Пусть Назар Захарыч знает.
    Сейчас выйдет сюда длинноволосый, - зашептал малой, обращаясь к мальчикам,
стоявшим около одёжи. - Народ смущает.
Поглядите за ним да сбегайте к хозяйке, чтоб за Назаром Захарычем послали –
протокол составить. А как – он знает.
Слова разные произносит... С идеями... Кто он такой - кто его знает?
    Какой же это длинноволосый? - встревожились мальчики. - Тут никто из таких не раздевался.
Всех раздевалось шестеро. Никто никуда не подевался.
Тут вот два татара, тут господин раздевшись, тут из купцов двое – я их узнал,
тут дьякон... а больше и никого... Ты, знать, отца дьякона за длинноволосого принял?
     Выдумываете, черти! Знаю, что говорю! -
Михайло посмотрел на одёжу дьякона, потрогал рукой ряску и пожал плечами...
По лицу его разлилось крайнее недоумение, похожее на заходящую зарю.
     А какой он из себе?
     Худенький такой, белобрысенький. Бородка чуть-чуть. Всё кашляет. И вообще так себе.
    Гм!.. - пробормотал Михайло. - Гм!.. Это я, значит, духовную особу облаял.
Комиссия отца Денисия! Вот грех-то! Вот грех! А ведь я говею, братцы! Что ж я на него лаял?
Как я теперь исповедаться буду, ежели я духовное лицо обидел? Как быть?
Господи, прости меня, грешного! Пойду прощения просить.
    Михайло почесал затылок и, состроив печальное лицо, отправился в баню.
Отца дьякона на верхней полке уже не было. Он стоял внизу у кранов, у воды,
и, сильно раскорячив ноги, наливал себе полную шайку, чтоб обдаться,  холодной воды.
    Отец дьякон! - обратился к нему Михайло плачущим голосом. –
Простите меня, Христа ради, окаянного!
    За что такое? Аль какие явились идеи?
    Михайло глубоко вздохнул и поклонился дьякону в ноги.
За то, что я подумал, что у вас в голове есть идеи!
______
А.П. Чехов. В бане. I
— Эй, ты, фигура! — крикнул толстый белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой и с большим медным крестом на груди. — Поддай пару!
— Я, ваше высокородие, не банщик, я цирульник-с. Не мое дело пар поддавать. Не прикажете ли кровососные баночки поставить?
Толстый господин погладил себя по багровым бедрам, подумал и сказал:
— Банки? Пожалуй, поставь. Спешить мне некуда.
Цирульник сбегал в предбанник за инструментом, и через какие-нибудь пять минут на груди и спине толстого господина уже темнели десять банок.
— Я вас помню, ваше благородие, — начал цирульник, ставя одиннадцатую банку. — Вы у нас в прошлую субботу изволили мыться, и тогда же еще я вам мозоли срезывал. Я цирульник Михайло... Помните-с? Тогда же вы еще изволили меня насчет невест расспрашивать.
— Ага... Так что же?
— Ничего-с... Говею я теперь и грех мне осуждать, ваше благородие, но не могу не выразить вам по совести. Пущай меня бог простит за осуждения мои, но невеста нынче пошла всё непутящая, несмысленная... Прежняя невеста желала выйтить за человека, который солидный, строгий, с капиталом, который всё обсудить может, религию помнит, а нынешняя льстится на образованность. Подавай ей образованного, а господина чиновника или кого из купечества и не показывай — осмеет! Образованность разная бывает... Иной образованный, конечно, до высокого чина дослужится, а другой весь век в писцах просидит, похоронить не на что. Мало ли их нынче таких? К нам сюда ходит один... образованный. Из телеграфистов... Всё превзошел, депеши выдумывать может, а без мыла моется. Смотреть жалко!
— Беден, да честен! — донесся с верхней полки хриплый бас. — Такими людьми гордиться нужно. Образованность, соединенная с бедностью, свидетельствует о высоких качествах души. Невежа!
Михайло искоса поглядел на верхнюю полку... Там сидел и бил себя по животу веником тощий человек с костистыми выступами на всем теле и состоящий, как казалось, из одних только кожи да ребер. Лица его не было видно, потому что всё оно было покрыто свесившимися вниз длинными волосами. Видны были только два глаза, полные злобы и презрения, устремленные на Михайлу.
— Из энтих... из длинноволосых! — мигнул глазом Михайло. — С идеями... Страсть сколько развелось нынче такого народу! Не переловишь всех... Ишь, патлы распустил, шкилет! Всякий христианский разговор ему противен, всё равно, как нечистому ладан. За образованность вступился! Таких вот и любит нынешняя невеста. Именно вот таких, ваше высокородие! Нешто не противно? Осенью зовет меня к себе одна священникова дочка. — «Найди, говорит, мне, Мишель», — меня в домах Мишелем зовут, потому, я дам завиваю, — «найди, говорит, мне, Мишель, жениха, чтоб был из писателей». А у меня, на ее счастье, был такой... Ходил он в трактир к Порфирию Емельянычу и всё стращал в газетах пропечатать. Подойдет к нему человек за водку деньги спрашивать, а он сейчас по уху... «Как? С меня деньги? Да знаешь ты, кто я такой? Да знаешь ты, что я могу в газетах пропечатать, что ты душу загубил?» Плюгавый такой, оборванный. Прельстил я его поповскими деньгами, показал барышнин портрет и сводил. Костюмчик ему напрокат достал... Не понравился барышне! «Меланхолии, говорит, в лице мало». И сама не знает, какого ей лешего нужно!
— Это клевета на печать! — послышался хриплый бас с той же полки. — Дрянь!
— Это я-то дрянь? Гм!.. Счастье ваше, господин, что я в эту неделю говею, а то бы я вам за «дрянь» сказал бы слово... Вы, стало быть, тоже из писателей?
— Я хотя и не писатель, но не смей говорить о том, чего не понимаешь. Писатели были в России многие и пользу принесшие. Они просветили землю, и за это самое мы должны относиться к ним не с поруганием, а с честью. Говорю я о писателях как светских, так равно и духовных.
— Духовные особы не станут такими делами заниматься.
— Тебе, невеже, не понять. Димитрий Ростовский, Иннокентий Херсонский, Филарет Московский и прочие другие святители церкви своими творениями достаточно способствовали просвещению.
Михайло покосился на своего противника, покрутил головой и крякнул.
— Ну, уж это вы что-то тово, сударь... — пробормотал он, почесав затылок. — Что-то умственное... Недаром на вас и волосья такие. Недаром! Мы всё это очень хорошо понимаем и сейчас вам покажем, какой вы человек есть. Пущай, ваше благородие, баночки на вас постоят, а я сейчас... Схожу только.
Михайло, подтягивая на ходу свои мокрые брюки и громко шлепая босыми ногами, вышел в предбанник.
— Сейчас выйдет из бани длинноволосый, — обратился он к малому, стоявшему за конторкой и продававшему мыло, — так ты, тово... погляди за ним. Народ смущает... С идеями... За Назаром Захарычем сбегать бы...
— Ты скажи мальчикам.
— Сейчас выйдет сюда длинноволосый, — зашептал Михайло, обращаясь к мальчикам, стоявшим около одежи. — Народ смущает. Поглядите за ним да сбегайте к хозяйке, чтоб за Назаром Захарычем послали — протокол составить. Слова разные произносит... С идеями...
— Какой же это длинноволосый? — встревожились мальчики. — Тут никто из таких не раздевался. Всех раздевалось шестеро. Тут вот два татара, тут господин раздевшись, тут из купцов двое, тут дьякон... а больше и никого... Ты, знать, отца дьякона за длинноволосого принял?
— Выдумываете, черти! Знаю, что говорю!
Михайло посмотрел на одежу дьякона, потрогал рукой ряску и пожал плечами... По лицу его разлилось крайнее недоумение.
— А какой он из себе?
— Худенький такой, белобрысенький... Бородка чуть-чуть... Всё кашляет.
— Гм!.. — пробормотал Михайло. — Гм!.. Это я, значит, духовную особу облаял... Комиссия отца Денисия! Вот грех-то! Вот грех! А ведь я говею, братцы! Как я теперь исповедаться буду, ежели я духовное лицо обидел? Господи, прости меня, грешного! Пойду прощения просить...
Михайло почесал затылок и, состроив печальное лицо, отправился в баню. Отца дьякона на верхней полке уже не было. Он стоял внизу у кранов и, сильно раскорячив ноги, наливал себе в шайку воды.
— Отец дьякон! — обратился к нему Михайло плачущим голосом. — Простите меня, Христа ради, окаянного!
— За что такое?
Михайло глубоко вздохнул и поклонился дьякону в ноги.
— За то, что я подумал, что у вас в голове есть идеи!