И холодно, и боязно, и больно...

И холодно, и боязно, и больно,
а всё ж на улицу пора идти весне.
У нас мороз. Тягучей, липкой, смольной
слюдой зима затянет в тишине

все окна. Дом ослепнет. Но запястья,
что с удивлённой нежностью легли
мне в пятерню, иное полновластье
напишут (нарисуют?): пусть вдали

берёт весна шартрёз на кончик кисти,
мурлычет под нос фолк, грунтует холст.
Ещё не тронутыми пылью пишет листья,
небес аквамариновую полсть,

и жимолость с протянутыми к солнцу
кулёчками раскрывшихся цветов.
Картина так прозрачна — видно донце,
так многозвучна — места нет для слов.

Воюют в битве при собачьей миске
за крошки воробьи — не подойдёшь! —
склюют. В противовес звучит с изыском
баюкающий горлинок гурлёж.

И вот уже дрожат над домом звёзды,
и, не жалея звёздчатых цветков,
сирень льёт сладость. А столбы, как гвозди
с погнутой шляпкой фонаря. Альков

в стене берёз прорезан для кровати
из вересковых веток. Мастихин
весна берёт и краской конопатит
на заднем плане ивы балдахин.

Всё это в январе совсем некстати:
в туальденоре снега дремлет мир,
сугробы, как холмы, — и не обхватишь,
морозный воздух светел, как эфир.

Но дверь открыта, и весна нахлынет,
и вдруг меня повторно осенит,
что ты — моя вторая пуповина.
Моя кровоснабжающая нить.