Смерть мечтателя. О жизни и творчестве К. Павлова

Суровая реальность убивает мечтателей - таков жестокий закон взрослой жизни. Мечтатели изо всех сил бегут от реальности в выдуманный мир, полный ярких чудес и всеобъемлющей доброты, воздушной неги и хохочущего счастья, но серые будни неизменно настигают их и растаптывают, как выплюнутую розовую жвачку, пузырящуюся под ударами пыльных ботинок. Благо, пусть человек и смертен, бессмертна его мечта. Она остаётся витать нежным ароматом, звоном лесного колокольчика среди тех, кто достаточно чуток, чтобы быть способным её уловить. В каждом городе есть свой мечтатель от литературы. Был он и в Павлодаре. Костя Павлов, поэт и музыкант, оставил после себя лёгкий шлейф, нежный звон замечательных в своей простоте стихотворений и песен.
Творчество Кости Павлова, лишь сейчас, после его внезапной смерти, чёрной печатью вины и боли лёгшей на родных и близких, обретает чёткие очертания музыкальных альбомов и поэтических сборников. Интерпретация и анализ его наследия – дело грядущих времён: Костя так и остался непрочитанным и неизданным поэтом (насколько известно, единственная прижизненная его публикация в литературно-художественном журнале представляет собой лишь три стихотворения в коллективной подборке; сольная подборка стихотворений опубликована там же, в журнале «Простор», уже посмертно), написать историю его жизни и творчества ещё предстоит.
Поэзию Кости Павлова можно разделить (пока что весьма приблизительно и условно) на три периода. Всё написанное до 2003 года необходимо отнести к школьному периоду творчества, связанному с Павлодаром; поиск и публикация всех стихотворений этого периода ещё предстоят.
Стихотворения, написанные с 2003 по 2013 годы, составляют запорожский период творчества: это десятилетие Костя учился и жил в Запорожье, в 2008 году закончив Запорожский государственный университет и получив специальность психолога. По его словам, Запорожье стало ему второй родиной; именно там, судя по его воспоминаниям, он прожил лучшие годы жизни. Мироощущение поэта в это время удивительно остро, образы ярки, стихотворения динамичны, примером чему может послужить стихотворение «Ночь», посвященное Запорожью, что обозначено как «город Z» в названии:
Свечение, свечение, бряцанье ключей.
Серебряный звон, золотые сны.
Искры на мосту, трамваи в ночи…
Неоновый свет, ртуть и слюда.
Холоден ветер, подворотен язык.
Сон феи, встревоженный криком совы.
Ты можешь вернуться, ты можешь устать
Или встретить здесь тех, кто был здесь до тебя.
По ряду причин, первой среди которых стоял душевный недуг, Косте Павлову приходится возвратиться в родной город. Вернувшись в Павлодар, Костя тяжело тосковал – по Запорожью, по оставшимся там друзьям, по беззаботным годам юности - и неоднократно безуспешно пытался вернуться в город своего студенчества. Возвращение не сложилось, и смерть настигла Костю именно в Павлодаре.
Тексты, созданные после 2013 вплоть до внезапной кончины автора, следует отнести к павлодарскому (или павлодарско-запорожскому) периоду творчества. В Павлодаре Косте было откровенно тошно, чего он не скрывал ни в высказываниях, ни в творчестве. Он мучился скукой на родине, не находя здесь достойной и достаточной публики своему таланту. Мотивы итога, подведения черты начинают звучать уже в первых стихотворениях, написанных по возвращении в Павлодар, как, например, в следующем:
Все подходит к концу, это осень, брат.
Время брать; время вязать снопы.
Время горькой речной воды, время беспечных бродяг,
Время тех, для кого не впервой начинать с нуля.
Мы играем во все, что придется по нраву нам,
И никто не осудит нас строже нас самих;
Пойди-посмотри, как корчится прошлое в новых кострах,
Пойди-посмотри, как смолой закипает в горле еще один стих…
Время точить ножи, время смотреть во след кораблям,
Время прощаться с теми, кто ушел навсегда.
Время обмана; послушай, ты помнишь еще, когда
У тебя было то, что потом украли, не выдав себя?
 Поиски единомышленников приводят Костю Павлова в литклуб «Меркурий» (позже «Новый Меркурий»), где он знакомится с Ильёй Аргентумом, Юлией Куркан, Дияром Машраповым, Дарьей Лихачёвой, Александром Сироткиным и другими местными молодыми поэтами и писателями. На некоторое время он вливается в литературную жизнь Павлодара 2010-х годов. В это же время он выступает с песнями на квартирниках, на творческих вечерах в центре йоги (позже это станет йога-студией «Атмосфера»), посещает театральную студию «Скворечник».
В стихотворениях павлодарского периода последних лет жизни Кости появляется горечь словесной желчи: мотивы разочарования, экзистенциальный страх перед серой громадой культурно неразвитой провинции, воплощающей жизнь «глупых взрослых», индустриальная серость однотипных, как панельные многоэтажки, будней.
Поэт чувствовал себя лишним на родине, не находил места, резко выбиваясь непохожестью из провинциального колорита («Поднимаясь над пятнами крыш, Не находишь взглядом Париж», - иронически писал он в 2017 году). Как он верно заметил о Павлодаре и павлодарцах, «непохожесть пугает. Она ждет от тебя оправдания». В родном городе Костя Павлов не оправдывал ни своей непохожести, ни возлагаемых на него окружением ожиданий и тяготился этим.
Душевный недуг, мучавший поэта не один год, не отступал - и характер Кости закономерно портился. Он сам это понимал – и мучался этим пониманием. Тяжёлое эмоциональное состояние, что в разы хуже физического, нарастая, выливалось в не менее тяжёлые стихи, как, например, «Феназепам»:
Я – тюрьма или камера пыток.
Каждый день состоит из попыток
Сделать боль ненадолго легче
И немного расправить плечи.
Одним из проявлений душевного недуга была частая тревога, поэтически переданная в одноимённом экспрессионистском шедевре:
Кровавые сгустки бессмысленных оправданий.
Железнодорожные станции, тупики и платформы.
Мы все прокладываем дороги, туннели
Через километры тучного чернозёма кладбищ.
 Не ладилась личная жизнь и работа. Сложными были отношения с отцом и матерью (в Павлодаре он жил у родителей): 
Горячий сок семейных ссор,
Азарт и брань, и копоть стычек
Слагали будничный узор
Под соусом дурных привычек...
Невозможность проводить время с друзьями, которых из-за портящегося характера становилось всё меньше, с друзьями, живущими «скучной» взрослой жизнью, давила на его:
Зима заберет у меня всех.
Запрет друзей в теплых домах
С уютными женами и планами на полгода вперёд
В натопленных комнатах.
Раздражение, столь свойственное этому периоду жизни поэта, хорошо передано в пародии на знаменитое стихотворение И. Бродского:
Не выходи из комнаты, не занимай пространства.
Зачем тебе йога, когда, например, есть танцы?
За дверью обидно все, особенно чья-то работа,
Когда кто-то кричит, что занят, хотя на дворе суббота.
«Слейся лицом с ладонями, подружись и скооперируйся С танатосом, эросом, трансом... имманентным жизненным кризисом», - завершил Костя пародию, метко определив суть своих проблем. Тем удивительнее его поэтический дар, что он не угасал до последнего дня жизни вопреки всем кризисам. «Ничего не осталось. Только Бог и усталость», - подытожил он стихотворение «Дурачок», словно всю свою жизнь. «Бог треплет меня по плечу, ободряя. Лишь он знает, как я стараюсь…», - написал он в стихотворении «Сценарии» примерно за год до гибели.
Взрослый ребёнок, он не хотел брать ответственность за проблемы в собственной жизни. «Мне не хочется в ответе Быть за хаос и отчаяние», - написал он в стихотворении «Я себя стегаю плетью». Взрослый ребёнок, он хотел проводить время с друзьями, на весёлых вечеринках в дружных компаниях, упиваясь духом подросткового братства. Идеал своего мироустройства он отразил в стихотворении «Яблоня», где лаконично описана «удивительная страна. Там срывают плоды рукой, Их не делят на мой и твой»; «В этом мире, где рай и ад, В странном мире, где каждый рад, Что сады не цветут зимой, Где всех делят на мой и твой», ему было непонятно и неуютно. Видимо, потому он так и не нашёл себе места в нём.
В поэзии миру людей он предпочитал мир цветов и зверей, как в стихотворении «Васильки», о которых он написал:
У них не было завтра-вчера,
Транспарантов и криков «ура»,
У них были июль и гроза,
У них были как небо глаза.
Нельзя утверждать, что Костя не пытался ничего изменить в положении своих дел. Он отчётливо ощущал, что мир ждёт от него решительных действий, ждёт большого дела, но не понимал – или не хотел признавать – чего именно. В стихотворении «Сегодня мне хочется быть Джонни Деппом…» он, как в истовой молитве, обращается к Богу с вопросом:
Господи, скажи, что мне отдать этому миру?
Вырасти как из ссутуленных плеч,
Чтобы не быть томящейся глиной,
Жаждущей быть брошенной в печь?
Мотив смерти, ранее светлой и отрешённой, словно бы лишённой тления, в последние годы творчества приобретает иное, мрачное звучание:
Я похоронил себя
в саду, позади шумной деревьев свиты,
И все мои разногласия умолкли,
их рты землею забиты.
 Незадолго до Костиной смерти тревожной нотой в стихотворениях зазвучал новый для его поэзии суицидальный мотив:
Вокруг горят гирлянды, веселится
На горках озорная детвора.
С улыбкой на губах самоубийца
Стоит в проёме комнаты окна.

Вот карнавал, вот снег пушистый, нежный
Над миром музыкой серебряных крупиц.
Самоубийца смотрит вдаль сквозь снежный
Почти бесплотный занавес, за ним не видя лиц.
«Он - это я», - продолжил поэт процитированное выше стихотворение «Новый год», но намёк, увы, остался никем не замеченным.
Рука об руку с упомянутым выше идёт мотив усталости от жизни и звучат туманные, но тревожные призывы «сделать шаг»:
Я устал каждый раз становиться тем,
кто снова меня обманет.
Но кто-то на ухо шепчет, что земной шар
начал сегодня вращаться быстрее.
Я должен войти в этот пожар.
Я должен суметь.
Я сумею.
 Костя Павлов покинул это мир в возрасте 33 лет, оставив десятки неизданных стихотворений.

Изрядная часть Костиных стихотворений относится к запорожскому периоду творчества. В них лирический герой его поэзии нередко предстаёт радостным подростком, жизнь которого состоит из бессчётных влюблённостей, студенческих вписок и беспечного дураковаляния. Многие тексты этого периода – эротичные, скандально-революционные, солнечно-светлые – словно написаны взрослым ребёнком, которому вечные 15, как в одноименном стихотворении:
Если влюблен, то сразу - в троих. Усмирять не надо
Сбивчивый барабан, экстаз горьковатой муки.
Радуясь, отмечаешь, что чувствуешь, как когда-то:
Лавочка, Симферополь... Мне тогда было пятнадцать.
Впрочем, лирический герой запорожского периода творчества может быть и печально сентиментальным, сочетая эстетику подросткового бродяжничества с высокохудожественной манерой поэтического письма, подобно современному Пьеро, как в стихотворении «Моя любовь»:
Моя любовь полночных подворотен,
Ты засыпаешь на моих коленях,
Я глажу твои волосы рукою,
Мы полны тайн и обещаний ночи.

Моя любовь полночных подворотен,
Нас будит утро среди стен подъезда,
И мы спешим сквозь мир замерзших улиц
Спастись в тепле пустых унылых комнат.
Образ дитя в теле взрослого, мальчика, отчаянно старающегося сохранить детское мировидение наперекор проблемам взрослой жизни, Костя пронёс до конца, воплощая и в стиле жизни, и в каждом втором стихотворении:
Мы дети в материнских волосах
Запутались и бьемся, и хохочем,
как безумцы
И наши голоса
На части рвутся
И мутная вода в твоих глазах…
Некоторые тексты написаны нарочито простым, словно детским, языком, как, например, стихотворение «Камушек»:
Камушек попал в ботинок?
Вытряхнул - и двинул дальше.
Лирический герой поэзии Кости Павлова двояк. Одно из его воплощений - чуткий лирик, сродни нежному средневековому менестрелю, воспевающему любовь к Прекрасной Даме, равно как и невыносимо щемящую красоту природы:
Минуя призраки скалистых островов,
Они летят на пенистой волне
Сквозь камень, сквозь железо, сквозь стекло
К тебе, о Безымянная, к тебе!
Окружающий мир для этого лирического героя – воплощение сказки, он чудесен, фантастичен, магически лучист. Некоторые тексты Кости Павлова – это поэтические сказки в миниатюре, как стихотворение «Турандотт»:
У одинокой феи Турандотт
Был вечно улыбающийся рот.
Она водила сны на поводке
И дважды в день топила их в реке.

У одинокой феи Турандотт
В подвале жил кастрированный кот.
И грозы собирались над горой,
Когда они устраивали бой.
Созданные им пейзажи либо полностью вымышлены («Они плывут сквозь крики поездов, Сквозь млечный путь дорожных фонарей, И серебро их легких парусов Сияет мириадами огней»), либо сюрреалистичны («За городом тучи и молнии. Воронки смерчей удивительно хороши. Я любуюсь ими в шезлонге В провинциальной глуши»).
В любовной лирике он, этот «средневековый менестрель», предстаёт послушным слугой и страстным влюблённым, готовым всего себя отдать возлюбленной и жаждущий полного обладания ею - отнюдь не в форме приказа, но в форме смиренной и вдохновенной просьбы, высказанной даже не на одном языке:
Отогрей свое сердце у меня на ладонях.
Отыщи мою душу, что лежит на дне моря.
Раскопай средь песка и осколков рассвета
Остывающий пепел далекого лета.
Опрокинься с небес теплым ливнем июля.
Стань ночным мотыльком, что в потемках ловлю я.
Научи меня плакать. Стань моей новой книгой.
Напои отголоском далекого мига.
Упади на траву. Стань цветами и тленом.
Растворись очертаниями нового плена.
Убегай от меня сотней солнечных бликов.
Раздари себя всю и останься безликой…

Я дивлюсь тобi в очi і хочу спитати:
Чи я зможу ще раз ці три слова сказати?
Тобі
сказати…
Другая ипостась лирического героя поэзии Кости Павлова - это дерзкий самоуверенный бунтарь, бросающий вызов и обществу, и возлюбленной, и порой своим же чувствам:
Детка андеграунд - это я.
Неоновые сны, вывернутые наизнанку.
Ботинки источают запах.
Когда поешь на улице с расфокусированным взглядом,
Удерживай на нем внимание.
Девушки в маршрутке обступают
вплотную.
Не понимаю, как другие игнорируют здесь интимность.
Идущий по проспекту
В компании сомнительных личностей,
Перекусывающий в подземном переходе,
Чересчур старый для всего этого,
Чересчур опытный, чтобы быть вовлеченным
Во внутренний мир какой-нибудь поэтессы,
Слишком непоследовательный,
Чтобы чего-то достичь,
Друг собак и вечности,
Добродушный собеседник алкашей -
Вот и все, вот и все, что ты есть, и ещё эти звёзды,
И листья, и светотени,
И вся это красота,
Чтобы ты мог искренне сообщить
Знакомому, что ты счастлив.
Спасибо, спасибо!
Сегодня для вас играл
Детка андеграунд!
На самом деле он, жаждущий любви и понимания, прячет мягкое нутро ранимой натуры от ударов жестокого мира, до безразличия стараясь казаться безучастным, как в стихотворении «Три времени»:
Похоже, влюбленность – что-то вроде залёта,
Если ты не завис в своей точке отсчета,
Если все в голове твоей ясно и быстро,
Если цифры твои превращаются в числа.

…Мы сидим в самолете, пристегнулись ремнями,
Наслаждаемся нашими лучшими днями…
Это все в голове. Я не знаю, как будет.
И, быть может, когда-нибудь кто-то забудет

Наши встречи с тобой. Поцелуи и фразы
И желанье мое получить все и сразу.
Я сижу и курю. Мне легко и спокойно
В этом мире, где каждому делают больно.
«Просто мне нужен Кто-то такой же, Как я» - завершил поэт стихотворение «У края воды…». Каков же он, Костя Павлов? Он чудак и дуралей, шаман и заклинатель, вдохновенный сумасшедший и стильный гитарист. Шаманское начало его поэзии, выраженное в напоминающих камлания повторах, чаще всего связано с любовным, как в стихотворении «Лилит»:
К твоим ногам разбитая Луна
К твоим ногам
К твоим ногам лихая голова
К твоим ногам
К твоим ногам растоптанные сны
К твоим ногам
К твоим ногам все демоны весны
К твоим ногам
К твоим ногам величие и власть
К твоим ногам
К твоим ногам отравленная страсть
К твоим ногам
Тебя заполнить алою зарей
Вернуть все сны
Я твой сомнамбулический герой
Каприз звезды.
Знавшие его близко – совершенно разные люди – одинаково отмечали одну и ту же его особенность: рядом с ним словно погружался в другое измерение, где трогательная красота музыки и слов уносит тебя от мирской суеты в прекрасное далёко. Рядом с Костей Павловым словно пробуждались во сне, рядом с Костей Павловым, певцом ночи, самая обычная ночь становилась магической. «День для слепых и спящих. Ночь честнее; она дышит у виска», - написал он в стихотворении «Близилась ночь…». «У меня есть ночь, и она мне светлее дня», - написал он в стихотворении «Балерина». «Я слагал километры в слоги, Темноту собирал в слова», - написал он в стихотворении «По дороге шли мои ноги…». Ночь – неистощимый источник вдохновения Кости, его самая верная муза:
Посвист разбуженных
ветром песков
Ночь собирает
в колосья слов.
Костя Павлов – тонкий пейзажист и портретист от поэзии, но отнюдь не в привычном смысле слов; его пейзажи всегда экспрессивны. Так, порой в стихотворениях Кости встречаются усольские виды (детство и последние годы жизни Кости прошли на берегу Усолки, притока Иртыша, огибающего Павлодар с юга, где находится Костин дом), как в стихотворении «Зима заберёт у меня всех», где поэт передаёт вид, открывающийся зимой с балкона его квартиры:
А у меня внутри зреет крик.
Давит на плечи,
Рвется наружу из тела
Морозным,
фантастически алым
солнцем Сибири.
Но собственно пейзажная лирика – не Костин конёк. Реальные картины природы или быта мало интересовали поэта, особенно в ранних стихах. И пейзажи, и бытовые зарисовки, созданные им, ярко сюрреалистичны, напоминают сон, в котором смотрящий его вдруг осознаёт себя спящим:
Все, что движется навстречу, ослепляет.
Это солнце, мой друг, сними перед ним фуражку.
Хочется освежиться, так выпей прохладного лимонаду,
Промокни губы пустым бирюзовым конвертом.

Нам нужна лишь прохлада в этот знойный день.
Пойдем, я знаю, где-то здесь была Эйфелева башня.
Давай прикинемся, что мы оба слепые...

Ты видел ли, как море разбивается о выступ мола?
Ты думаешь, что это лишь картинка у тебя перед глазами?

Почему сегодня у тебя такая кислая мина?
Чем ты занимался сегодня, неужели все настолько ужасно?
Наверное, они что-то подмешали в твое вино.
Они всегда так делают, я делал бы так же на их месте.

Где-то поблизости есть дом, весь в зарослях винограда,
Там у входа всегда дремлет большая лохматая псина.
Хозяйка приносит ей кости после обеда.
Ты когда-нибудь видел ее, эту хозяйку?
Если хочешь, запиши адрес.
Да, я всегда ношу с собой часы и огрызок карандаша.
Пейзаж в поэзии Кости Павлова – пейзаж, как было сказано ранее, фантастический, проникнутый лиризмом романтического мироощущения, как, например, в стихотворении «Бездомный сон впорхнул в окно»:
И он унес меня туда,
Где город в золотистой дымке,
Где вместо улиц – облака
И всюду запах гиацинтов.
То же можно обнаружить и в стихотворении «Мир ждёт меня, он полон приключений!». Бытовая деталь (балкон) тонет в обилии сказочных образов, поданных автором в одном ряду с бытовым как нечто обыденное:
Мир ждет меня, он полон приключений!
Он вечно молод и все время нов!
Меня зовет неузнанный мой гений,
Смеясь над иллюзорностью оков!..

В пещерах мрачных прячутся драконы,
А дали встречами волшебными манят,
И я смотрю, как над моим балконом
Восходит Солнце, чтоб обнять меня!
Эскапические мотивы, так свойственные романтизму, – одни из самых частых в его стихах. Лирический герой поэзии Кости Павлова чаще всего призывает либо к бунту, либо к побегу прочь от постылой в своём унынии окружающей действительности:
В то царство, где голубизна
Соседствует лишь с синевою,
Где шепчет падшая звезда,
Иди легко лесной тропою!..
Одним из способов бегства от реальности (в лучших традициях поэзии романтизма) является сон:
Бездомный сон впорхнул в окно
Прикрыть крылом мою усталость.
И я укутался в него,
И нить томления оборвалась.
Постоянно повторяющиеся образы Костиной лирики – море, корабль, звезда, луна, остров – как нельзя лучше характеризуют его поэзию как романтическую, что в особенности свойственно раннему творчеству, как, например, стихотворению «Когда уснут рабы и короли»:
Когда уснут рабы и короли,
Когда остывший город тих и гол,
Моих стихов святые корабли
Я обрекаю воле черных волн.

Из лунных гаваней в мерцании маяков
Они плывут в туманные моря,
И сердце задыхается от слов,
Одной тебе лишь только их даря.
Образ моря – один из излюбленных образов поэзии Кости Павлова. Поэт настолько полно переносит свои переживания на стихию, что не просто олицетворяет море, а персонифицирует его, используя столь свойственных его поэзии типичных героев сказок – принцев и принцесс:
Принц Море пел,
Пока не стал бел, как мел,
Остались одни глаза.
Море простерлось за
Узоры привычных штор.
Над горизонтом шторм,
Хребты и колонны скал.
О том никто не сказал.
Если любовное чувство нередко в поэзии Кости Павлова олицетворяет земное начало, связанное со страданиями жизни («И, встретив тебя, я бы точно остался рядом, Но в этом раю только алые звезды ада...»), то море – это воплощение внеземного покоя за гранью бытия. Выбор между любовью и морем (точнее, тем, что стоит за этим образом) для лирического героя очевиден:
Я выберу Море; лишь с ним я всегда на равных
В мечтах и величии, в свободе и в самом главном.
Не чужд Костя Павлов ролевой лирике, как, например, в стихотворении «Я знаю множество церквей…», в котором он одновременно и примеряет на себя костюм пирата, и берёт роль бесстрастного наблюдателя, регистратора происходящего в жизни и в душе:
Я знаю множество церквей,
Я видел пристани скитальцев
И пассажиров кораблей,
Что объясняли мне на пальцах

Свой наглый курс из трюма в трюм.
Я видел сам, как их корыто
Трепал, бесстрастен и угрюм,
Седой старик с лицом испитым,

Учитель мудрый – Океан…
Теперь игра совсем другая:
Едва оправившись от ран,
Уходит к мысу злая стая.

И шёпот средь ночи: «Земля!..»
И привкус дивной новой неги…
Мы рубим к чёрту якоря;
Мы снова видим этот берег…
Несомненно, под ролевой лирикой Кости Павлова скрыта объёмная метафора, как в стихотворении «Дезертир», в котором за лирическим героем легко угадывается сам автор, что, подобно героям романтических поэм, сбегает «от ужаса голодных городов» в святую глушь – и дезертирство оказывается ещё одной формой романтического эскапизма:
Я дезертир, бежавший с поля боя,
Закрывший уши, чтоб не слышать звук пальбы.
В поту дрожащий перед призраком погони,
Сквозь мертвых тел я пробирался валуны.

Я прятался в ущельях и оврагах,
Я засыпал под грудами сухой листвы.
Не встретив в тех краях ни зверя, ни бродягу,
Я был пронзен, как бабочка, иголкой тишины.

В полубреду усталого сознания,
С нечистой совестью и проклятой судьбой,
Я слушал сердца стук и шорохи дыхания,
И эти звуки приносили мне покой…
Как настоящему пирату, лирическому герою Кости Павлова свойственен саботаж. Но саботаж поэта против реальности обычно не звучит агрессивно. Бунтарство лирического героя Кости Павлова – бунтарство эстетическое и психическое. Это противостояние прекрасного, тонкого и индивидуального серому, грубому и массовому. В этом отношении весьма показательно стихотворение «Сузился круг…», в котором лирический герой подобен яркому пятну, на пределе своих тёплых сил сопротивляющемуся обступившему со всех сторон холоду – атмосферному и человеческому:
Сузился круг.
Солнце растеряно смотрит сквозь окна уборной,
Тянется лентами порно,
Поезд на юг
Тихо вернется в депо запасными путями,
Станет ночными тенями.
Ему не помочь
Мне, поднырнувшему смело под лед одеяла,
Чтобы опять не поймала
Зимняя ночь,
Где, не смыкая налитые тяжестью веки,
Мальчик читает Карнеги
Шепотом вслух,
Силясь понять, что же с ним наконец приключилось,
Как же могло так случится,
Что сузился круг.
Сжатый меж тел в переполненной грязной маршрутке,
Парень в поношенной куртке
Читает стихи,
Напоминающие пассажирам молитвы.
Венам мерещатся бритвы,
Пальцы в крови.
Апокалипсис отложен до Нового года.
Просто такая погода.
Не унывай,
Грея за пазухой чувства забитым котенком.
Скоро закончится пленка...
Пуститься в бегство возможно не только по морю на корабле лунной ночью, будучи ведомым далёкой звездой. Нередок в поэзии Кости Павлова и упомянутый в стихотворении выше поезд (а также связанные с ним вокзал, перрон, вагон, рельсы, семафоры и проч.), чей образ не только уносит лирического героя прочь от постылой реальности «к иным берегам», но и выступает символом метаморфоз, происходящих и с внешним пространством, и с внутренним миром лирического героя. Это и «поезд на юг», что «тихо вернётся в депо запасными путями, Станет ночными тенями», и
Гранитный остов сонного вокзала
И поезд (что давным-давно ушел),
И тот вагон, где в полутьме рыдала

Тень той, чьи слезы, словно дождь,
Залили твоей ненависти пламя,
Тень той, которой ты оставил
Своей печали уличную дрожь.
Образы поезда и корабля (словно весь творческий путь поэта – одна длинная поездка со множеством пересадок от станции к станции, от причала к причалу), пронизывающие почти все тексты автора, сходятся и расходятся, подобно причудливым переплетениям железнодорожных путей, порой пересекаясь, как в стихотворении «Поездка»:
Как медленно сползал матрас,
Как била судорога поезд,
Как округлялся мой рассказ
В услышанную кем-то новость.
Как двери взламывал, пером
Стучась в небесную тетрадку,
Как пил эспрессо с молоком
И ставил совести припарку.
Как нервно теребил конверт
С еще не сказанным "до встречи".
Как покупал к тебе билет
С надеждой о случайной встрече.
Как видел дно, ложась в постель -
(И стало вещим одеяло).
Как дном корабль царапал мель
И открывалась суть причала.
Как пристань белая вдали.
Как горькие во рту таблетки...
…(Мы так близки и далеки,
Как два лица одной монетки).
Мотив бегства, воплощённый в переплетённых образах корабля и поезда, дополняется образом ветра – абсолютно свободного от материальной оболочки воплощения побега, как в одном из лучших образцов любовной лирики Кости Павлова, стихотворении «К Лизе»:
Когда-нибудь, кому-нибудь откройся
Сойди с ума, как одинокая звезда,
И больше никого и ничего уже не бойся,
Садись в случайные пустые поезда,

Ищи себя, которую, не помня,
Не знаешь. Но не сможешь не узнать.
Так, распрощавшись с пристанью покоя,
Приходят вдруг в заветные места…

Лети туда, откуда дует ветер,
Ему доверь свой сбивчивый полет,
Чтобы когда-нибудь, проснувшись, на рассвете,
Увидеть, как впервые:
Снег идет...
Бегство из реальности в поэзии Кости Павлова обращено не только в романтическое. В стремлении уйти лирический герой – а порой и лирические герои – отправляется в путешествие по колесу Сансары, меняя формы бытия, как в одном из лучших своих стихотворений «Мы»:
Мы выдернули провод и ушли,
Оставив мир пронзительно беззвучным.
Не встретив ни одной живой души,
Мы поселились у реки излучин.
Мы посылали в космос корабли
Мы двигались, созвучные пространству
И таяли в разомкнутой дали,
Рожденные из огненного танца.
Одна из высших форм эскапизма в творчестве Кости Павлова – это недеяние: от жизни можно сбежать, если её не жить, если не предпринимать никаких действий, а лишь наблюдать – таков маршрут в «блаженные земли», чуждые горечи и досаде реального мира:
Наблюдать за движениями вопреки,
Наблюдать за борьбой человека и
Той реки течения, чья вода плотна и пресна,
Наблюдать за приходом и за уходом сна.
Оставлять следы на гранитных утесах дней,
Оставлять на губах неподвластность чужих кровей,
Уходить сквозь сугробы к неведомым монастырям,
Становиться глаголом, надеждой лететь к кораблям,
Возвращаться словами забытых веками послов,
Мотылька эйфорией спешить впереди парусов
И сияющим якорем падать у тех берегов,
Где не знают имен, где не чтут ни царей, ни богов.
Наивысшая же форма поэтического побега в творчестве Кости Павлова – это полное расподобление. Если мир не устраивает тебя, то его можно разобрать, рассоздать в обратную божественному шестидневному сотворению сторону – и тем самым слиться с Богом, со Вселенной, с Вечностью, перестав быть человеком, скорбным и многострадальным по своей природе, способным в лучшем случае лишь писать стихи, которые есть «дурацкая забава»:
…Когда вдруг станешь мигом
Единым, или солнечным лучом,
Иль самым сердцем атома – Вселенной,
Когда убит, прощен и воскрешен,
И в вечной тишине паришь над бренным…
Образы Вселенной, космоса нередки в творчестве Кости Павлова. Перу поэта принадлежат выразительные зарисовки космических пейзажей:
У звезд есть глаза.
Они глядят на тебя.

Безразличия космического мысль
течет сквозь пресытившееся
рождениями и смертями галактик сознания.

Космос – черный пес,
Кусает себя за хвост.
Ломает через бездны мосты.
В ямах вечности жжет костры…

Искры комет шипят,
Гаснут во Вселенной
катакомбах…
К слову, чувство вечности, как и чувство сказочного, в поэзии Кости Павлова зачастую соседствует с земными чувствами, например, с эротическим, как в стихотворении «По дороге шли мои ноги…»:
Ты не рядом шла, а навстречу,
Как пустынный зной, горяча,
Где -то рядом курила Вечность,
Черно-белая и ничья.
Время и пространство в поэзии Кости Павлова (напоминая поэзию Бродского) живут своей жизнью, наполненной и осмысленной, трансформируясь сообразно лирическому сюжету, как в одном из лучших его стихотворений «Карусель»:
Круженье стен покинутых домов,
Страницы трепет, временем примятой,
Так четки, когда смолкнет стук часов,
Но время все бежит, бежит куда-то

Туда, где август под окном стоял и пел -
Влюбленный в синь небес бездомный мальчик август,
И песнь его вдоль улиц растекалась
И бархатом ласкала камень стен…
В паре «время-пространство» на время в поэзии Кости Павлова возложена доминирующая роль. Время в художественном мире поэта – слепая, но уравновешивающая сила, возможно, единственная, способная восстановить порядок в поглощённом хаосом мире. «Всех по полочкам разложит Неразборчивое время», - написал он в стихотворении «Камушек».
Поэзия Кости Павлова в своем расцвете – это акварель души в тончайших её движениях. Подобно капитану в романтической повести, он словно стоит на носу стремительно несущегося по волнам фрегата и «видит берег очарованный, и очарованную даль»:
Где-то, где нет ни ночи, ни дня,
Где воздуха нет и где нет огня.
Где бесконечных пространство пустот,
Где трудятся осы космических сот,
Где нет ничего, что нам снилось с тобой
На синей планете с игрушкой-Луной,
Где памяти нет, и о будущих днях
Ни мыслей, ни грез, где кончается страх,
Кончается радость, кончается боль,
Где делится все на Космический Ноль,
Где есть лишь энергий потоки тугие,
Где истины все изначально нагие,
Где плюс или минус, где "да" или "нет"
Как шепотом сказанный Богом секрет,
Я знаю, что снова когда-нибудь встречу
Тебя в этом мире за поясом млечным,
И к пламени сердца прижму тебя нежно
В потоках бессмертии любви неизбежном.
Даже в серых буднях индустриальной провинции Павлодара Костя взглядом оракула видел эту «очарованную даль», и, рисуя её словами, страстно желал показать её другим:
Дома как корабли, готовые к войне,
Видавшие шторма и грозы ветераны.
Я встал бы у руля, подставив грудь волне,
Позволив ей омыть в груди сквозные раны.
Конечно, стихотворения Кости Павлова не лишены недостатков. Некоторые из них выглядят сырыми, не обработанными художественно до конца (Костя принципиально не дорабатывал стихотворения, считая, что произведение должно оставаться на бумаге таким, каким оно пришло в голову в момент вдохновения), некоторые по-детски наивными в плохом смысле слова, некоторые недописанными.
Небольшой доле произведений (видимо, написанных в периоды ухудшения эмоционального состояния) свойственны черты литературы потока сознания, что понижает «поэтический градус» стихотворений и роднит их с рифмованной (а зачастую и нерифмованной) прозой. Как пример можно привести стихотворение «Благодарения»:
Сегодня я довольно-таки скромно
Могу сказать,
Что счастлив, наконец.
И думаю,
Что ты, узнав об этом,
Скорей всего бы искренне
Обрадовалась.
И это очень много значит для меня -
То, что ты радуешься
Всем моим победам.
Указываешь ты на это
В письмах.
Быть может, это редкость.
А мысли этой
Виной, должно быть место,
Где живу сейчас.
Мой город.
Сущности и люди,
И силы,
Обитающие в нем.
С точки зрения стиховедческих понятий (ритм, размер, рифма, строфа и проч.) поэзия Кости Павлова, судя по всему, проделала путь от классической стройности романтической поэзии через горнило авангардистских экспериментов в сторону постмодернистской деструкции, незадолго до гибели автора пережив короткий период возвращения к обычной силлабо-тонике. Считать такой путь эволюцией авторского стиля или деградацией – вопрос пока что субъективный, на него должны ответить будущие исследования.
Ранние стихотворения, рождённые в лоне силлабо-тонического стихосложения, также не во всём совершенны. В первую очередь это касается рифмы. Например, если точная бедная мужская рифма «дней - кораблей» в строфе «Они войдут в залив блаженных дней И будут до рассвета ждать тебя. Ты не придешь. И гибель кораблей Укроет лепестком своим заря» звучит неплохо за счёт переклички сонорных звуков (н, л) в предударной позиции, то точная бедная мужская рифма «заря - тебя» звучит действительно бедно. И таких примеров немало: «волне - тебе», «окно-него» и многие другие. Порой можно найти в качестве рифмы и вовсе едва рифмующиеся слова, как, например «напевом - сирены» в строфе «И сотен мух протяжный гул Сменился трепетным напевом. Я плыл навстречу и тонул, Словно моряк в плену сирены». В то же время, неточная богатая мужская рифма «берегов-маяком» в строфе «К туманам вожделенных берегов Плывут они в смятении и в тоске, Их манят одиноким маяком Следы твои на золотом песке» звучит вполне приемлемо.
В ритме Костиных стихотворений также бывают перебои. Иногда причиной им служат лишние слоги, как во втором стихе строфы «Из лунных гаваней в мерцании маяков Они плывут в туманные моря, И сердце задыхается от слов, Одной тебе лишь только их даря» или в четвёртом стихе строфы «Они тихи, печальны и смутны, Их мачты задевают небеса, Они плывут дорогою луны, Их путеводная звезда – твои глаза» в стихотворении «Когда уснут рабы и короли…», в котором ритмический рисунок пятистопного ямба чётко задан (несмотря на непериодический пиррихий) первой строфой:
Когда уснут рабы и короли,
Когда остывший город тих и гол,
Моих стихов святые корабли
Я обрекаю воле черных волн.
Подобные огрехи Костя Павлов допускал на протяжении всего творческого пути, отнюдь не считая их огрехами. Будучи во многом неуверенным, разрываемым противоречиями, сомневающимся человеком, о был непоколебимо уверен в своей творческой правоте, видя в формальных недостатках своих стихотворений особый шарм поэтической непринуждённости. Многие из почитателей его таланта разделяют эту позицию, соглашаясь, что искусство априори совершенно и не нуждается в исправлениях и доработках. Вне зависимости от чьих-либо мнений, большинство стихотворений Кости Павлова имеют несомненную художественную ценность. 
 «Каждый может научиться, Как уходят навсегда», - написал Костя в стихотворении «Ты уходишь в алых пятнах…» Его внезапный уход – смерть мечтателя – показал всем знавшим Костю Павлова, насколько хрупка мечта в современном жестоком мире, насколько она нуждается - в защите, а сами мечтатели – в чуткости окружающих к их удивительному, неземному, запредельному слову. 
«Многих укрыл от стужи под сводом своим вокзал Моей обветшалой, но дышащей светом души…», - написал поэт в стихотворении, начинающемся молитвой «Отче наш, иже еси на небеси!», звучавшем над его гробом на похоронах. Видимо, Костя Павлов действительно видел свою жизнь длительной поездкой, в течение которой ему встречались родные и близкие, любимые и ненавидимые. Костя был непростым человеком, но удивительно глубоким. Каждому своему «попутчику» он дал что-то ценное – умение быть собой, опыт любви, урок дружбы, каждого по-своему «укрыл от стужи» недружелюбного мира, но сам так и остался «неукрытым» на ветру перемен, где его «спелое золото сердца» остыло и остановилось для жизни. «Мы живём на сквозняке, Тянемся теплом друг к дружке», - написал Костя Павлов в одном из последних стихотворений. Пожалуй, призыв, звучащий в этих строках – тянуться теплом друг к дружке – можно считать завещанием поэта всем нам, продолжающим «жить на сквозняке».