Мне двадцать девять лет! До ста

Вместо предисловия

Не состоявшиеся в 2020 году якобы из-за пандемии CORONA-19
и Чемпионат Европы по футболу, и Олимпийские игры,
прошли в этом,
2021 году.
Так и мой отчёт в стихах о прожитых
мной сознательных
годах и реальных событиях, выпускающийся к
семидесятилетнему
юбилею никем не признанного и ни на что не номинированного поэта (то бишь меня)
я решил перенести
на текущий год.
Этому способствовало и то обстоятельство, что
многие стихи не так давно исследованной мной поэзии Анны Гедымин — один в один обо мне, о чём каждый, кто меня знает,сможет убедиться в этом сам, прочтя стихотворения,
публикуемые мной ниже.
Приятного и познавательного чтения, дорогая моя
и моя единственная
дочь Катя и любимые мои внучки
Настя и Даша,
Вам я посвящаю
этот опус с надеждой, что вы найдёте время для прочтения.

    * * *

А ночью над моим порогом
Свои вздымают паруса
Не посещаемые Богом
Матерьи тёмной
небеса.

Кому хватило бы терпенья!
Вновь, до зари за полчаса, –
Ни звёзд, ни ангельского пенья,
Одни вороньи голоса.

Зовут в обугленную стаю,
Сулят лихое колдовство...
За что – я, может быть, и знаю,
Да вот не знаю – для чего?..

    * * *

Август. Полдень. Ёлок вереницы.
Три недоразрушенных избы.
Я сюда на запах медуницы
Прихожу, как в детстве – по грибы.

И брожу своими же следами.
И робею у церковных стен:
Что просить нам – траченным годами
Очевидцам бурных перемен?

(Вон и туча щерится морозно,
Будто бы уже закончен суд!)

Славы – стыдно, пониманья – поздно,
А любви не просят, только ждут.

Боже, стать бы тем седьмым коленом,
На котором завершится месть!..

Медуница нежно пахнет тленом –
Неужели горше запах есть?..
12.08.

    * * *
Не плачь, мой ангел!                Не то чтобы слишком жаль,
Но когда ты плачешь,                когда ты, чёрт возьми, плачешь,
Накапливают суглинки                такую слякотную печаль,
Что кажется – в самом деле                не будет больше удачи.

Начиналось всё                как положено и
у меня:
Мандариновый запах ёлки,                семья и школа.
А теперь вокруг –                ни тепла, ни огня,
Лишь вот этот плачущий ангел                почему-то женского пола.

Нрав умеренный у неё,                как погода в Крыму.
Вся умеренная она,                как гусиная стая.
Я ору ей иногда:                «Передай Самому –
Не могу я так больше жить!» –                Не передаёт, пропускает.

А то вдруг сядет
по-птичьи                под притолок
И заскулит –                хоть совсем убегай из дома.
Ты прости меня, ангел!                Навязал тебе Бог
Неуютного спутника.                Да ты сама с ним знакома.

Но знаешь, мир, данный нам в ощущенье,                в целом неплох,
Да и жизнь пока не исчерпана,                извините.
Я еще удивлю тебя, рассмешу тебя,                видит Бог!
Я еще помогу тебе, не печалься,                Ангел-Хранитель!

 

    * * *

Ах, какие мы оба калеки! –
Не нисходит на нас благодать.
Даже тощие южные реки
Умудряются море создать,
Даже птицы, проведав про вьюгу,
Забывают обычный разлад,
Собираются в стаю – и к югу,
А весной прилетают назад.

Нам бы свадьбу сыграть честь по чести
Или плюнуть – уйти кто куда...
Полбеды, что не можем быть вместе,
Что расстаться не можем – беда.

    * * *

Бестолковую, несуразную
Отдаю тебе жизнь свою.
Ни над кем победу не праздную –
Вся зарёванная стою.

Быть тебе мишенью для мщения
И, конечно, не смыть вины –
Бесполезно искать прощения
У детей твоих и жены.

И с друзьями прочными нитями
Ты не связан с этого дня...
Вот какой подарок сомнительный
Принимаешь ты от меня.

Будут слухи гулкими, чёрными,
Непривычной, бездонной тишь...
Так чему же ты рад, обречённый мой?
Так за что ты благодаришь?..


    * * *

Будто видел —
помню об этом дне:
Говорили: «Красные входят в город».
Это предок мой на гнедом коне
Мчал за криком своим, разорвавшим ворот.

Победитель! Его не задержит лес,
Не сломают ветра, не утопят реки...
Но другой мой предок наперерез
Выходил – остаться в бою навеки.

Два врага погибли – и две строки
Родословная вносит в свои скрижали.
До сих пор сжимаю я кулаки,
Вспомнив предков – чтоб руки не так дрожали.

    * * *
Удирая от Альцгеймера,
Не догнать бы
Паркинсона!..
Руки пожилого геймера
Упираются бездонно.
И забыв про муки
гения,
Я кричу ему резонно:
"Удирая от Альц-геймера
Не забудь про
Паркинсона!"


Бабушка

Я поповская правнучка – и княжна,
На конюшне прапрадед мой был запорот...
Так – о боже! – что чувствовать я должна,
Если мнится мне: "Красные входят в город?"..


 * * *

В каменном, каверзном, строенном на года,

А пережившем столетие, как хвоя за половицей

(Из такого же школьницей смотрела я в никуда

Из ниоткуда, где довелось родиться), –


То есть в безвременном...

                Впрочем, двадцатый век

Проступает отчётливо в невниманье к детали.

Прочее – вечно: этот мартовский снег

И которое поколение женщин,
                говорящих: «Как мы устали...»

В общем, в России, в городе, на этаже,

Засиженном мухами изнутри, голубями снаружи,

Я стою и думаю, что – свершилось:
                уже

Ты мне нужен сильней, чем другим не нужен.


Чахнет в лампочке пламя, задушенное стеклом,

Надвигается будущее – невпопад, напролом.

Пусть настигнет в доме твоём

Нас – вдвоём...

Вера


А солдат не вернулся домой

Ни весной, ни зимой.

Не увидел, пройдя сквозь сени,

Как на добром смолёном полу

Под лампадкой, в углу,

Вон – оставили след колени...

Всё ждала, не тушила огня.

Глубже день ото дня

Головой уходила в плечи.

И уже не творила хулу,

Только в красном углу

Лик повесила человечий...

 

Возвращение

Вдоль тропы гуляют сквозняки,

И головки клонят васильки

Строго в направлении реки.

 

А заслышав медленный гудок,

Бурый пес натянет поводок

И поймает носом холодок.

 
Ну а в доме щёлкают дрова,

Мысли превращаются в слова,

Понимаешь, что была права:

Здесь не бродит ветер перемен,

Пляшет пламя, что твоя Кармен.

Ничего я не хочу взамен…


 

Воспоминание о восьмидесятых


...Нет, не перебивай! –

Полуночные кухни,

Всегдашний свет в окне,

Всегдашний жар в груди.

Потом умолкнет стих,

Потом держава рухнет,

И жизнь утратит цвет.

Но это впереди.


Я помню – навсегда,

Какие там восходы,

Какая там любовь.

Постой, не говори!

Соседка в бигуди –

Как статуя Свободы...

Гори, огонь, гори...

 

* * *

Воцарилась осень – туман клубя,

Серебря под утро стволы и лужи...

Мне с тобою плохо, но
без тебя –
Хуже.

Мне плевать, что сумерки хороши,

Что пьянит дубрава листвой лежалой...

Ты сказал, что нет у меня души? –

Да, пожалуй.

 

Я приду домой, не зажгу огня,

Заскребётся мышь под диваном тихо...

А душе, хоть нет её у меня,

Лихо.

 

* * *

Враждебная, с чёлкою чёрной

И взором, острее огня,

Считайте себя отомщённой –

Он больше не любит меня.

 

Он – где-то, он – птица на ветке,

Его не удержишь в руках.

Уж месяц, как смолкли соседки

Про губы мои в синяках.

Я знаю, бестактно...
Но Вы же

Прошли до меня этот путь...

Как жить? Научите. Как выжить,

Когда ничего не вернуть!..

 

* * *

1

Время подводить итоги,

Подсчитывать сдачу,

Заглядывать в глаза,

Спрашивать, что для тебя значу,

Не спать ночами.

Ну, или спать ночами.

Любоваться чужими детьми.

Разражаться речами.

 

В общем, жизнь оказалась

Подарком с подвохом:

На выходе – расплатись по счетам,

Дай на чай скоморохам,

Ничего не бери с собой,

Всё равно ведь обчистят, черти.

Вот и всё, что узнала о жизни.

Потом расскажу о смерти.

 

2

 

Время всегда идеально

Для повитух и могильщиков,

Пекарей и строителей,

Выпускников меда и педа...

…Напуганный еврейский мальчик,

Заброшенный разводом родителей

В район Текстильщиков,

Бреется наголо,

Перенимает повадки скинхеда…

 

Я буду, кем скажешь:

Пекарем и строителем,

Учительницей и медсестрой,

Я всё могу, добрый Боже.

Только прости и помилуй

Самых запутавшихся и беззащитных на свете!

Ополченцы и менеджеры,

И демонстранты,

И болельщики тоже –

Это всё

Наши дети…

 

* * *

 

Вроде рукой подать,

А не дойти никогда:

Тихая благодать,

Медленная вода.

 

Впереди холода,

Первых снежинок сверк…

Только бы не беда,

Только бы свет не мерк!

 

И цвели, как вчера,

Мальвы, меняя суть –

Если уже пора,

Если уже – забудь.

 

Не умножить года,

Вечность не обуздать…

Медленная вода,

Тихая благодать…

 

* * *

 

Грохот. Крики.

Солнце над стройплощадкой

                никогда не садится.

А я думала, что лебёдка –

                это такая птица.

 

А я спрашивала у прораба:

                «Не часть ли вы

Той мечты – с пожизненным стажем?»

Вот увидишь, мы будем счастливы.

А дом будет светел и стоэтажен.

 

И так далее – на века, навсегда,

Как уже обещали когда-то.

Потерпи!

Звуки стройки – это, в общем-то, ерунда

По сравненью с песней солдата.

 

* * *

 

Жил-был попугай.

Большой попугай.

Говорящий, к несчастью, довольно редко.

Но однажды случайно открылась клетка,

И в чужие края улетел попугай.

Жил-был воробей.

Смешной воробей.

Какой-то чудак заточил его в клетке.

Но упорхнул воробей и с ветки

Высмотрел в луже съедобных червей.

Людям не спится.

Серы их лица.

Каждый надеется, что не забыт,

Что неожиданно в клетку влетит

Какая-нибудь сумасшедшая птица.

 

РЕКЛАМА

Финансовые услуги оказывает: ООО "Росгосстрах", ЗАО "Райффайзенбанк"

Купить автомобиль в кредит без первоначального взноса


 

Защитник Отечества

 

Мелкий, щуплый, мучимый половым вопросом,

Никогда не любимый теми, о ком мечталось,

Он стоит на плацу под дождём, забирающим косо,

И уныло прикидывает, сколько ему осталось.

 

Как ни верти, до дембеля – без недели два года.

Целых два года добродетели защитного цвета.

За которые если что и улучшится – так только погода,

Или вдруг старшина подорвётся... Но не будем про это.

 

Поговорим о противнике. На него надо много дуста,

А дуст теперь в дефиците, чтоб ему было пусто.

На старшину же требуется лишь немного тротила,

А при достаточной меткости – одной бы пули хватило...

 

В общем, защитник Отечества пребывает в подсчётах.

(«Я вернусь, мама!») И подсчётов – до чёрта.

 

Что будет дальше? –

К арифметике ограниченно годный,

Он всё равно выживет, средь тревог и побудок,

При врождённом умении держать удар на голодный

Или – реже – впрок набитый желудок.

 

* * *

 

Знаешь, в разлуке – всё-таки сила:

Я лишь в конце до конца поняла,

Что не простила тебя, отпустила,

Не сберегла, отдала, предала.

 

Будут за это трепать меня черти!

Ладно, любая мне кара мила,

Только бы знать, что до края,

                до смерти –

Всё же не я тебя довела...

 

* * *

 

Знаешь, здесь, в Кузьминском парке,

Горевать совсем негоже –

Жизнь исправно шлёт подарки

Вот таким, как мы, прохожим,

А не чертит закорюки.

Светел день. Весна нетленна.

Голубь, подобравши юбки,

Входит в лужу по колено.

 

* * *

 

И воскликнешь

                посреди пустынного мира:

Господи!

          Сотвори мне кумира!

Не обязательно в славе и во плоти –

                Хоть какого-нибудь!

Хоть прежнего возврати!

 

Но раздастся в ответ,

                прошуршит дождём по траве:

Чем кумира в округе искать,

                заведи царя в голове!

 

   * * *

И озеро в пятнышках облаков,
И шмель над зацветшей сливой –
«Кто ж ты таков? – вопрошают, –                Да, кто ты таков,
Чтоб сделать её счастливой?

Всем известно, как характер твой плох:
Чуть замедлилась – и снова спешишь в дорогу.
А с ним... В самом деле, он же не бог,
Он же не бог, ей-богу!»

Смотрю взахлёб, так что небо вверх дном,

Как трепещут твои ресницы...

Спи, мой свет! Мечтаю лишь об одном –

Чтобы тебе не сниться.

 
Отдохни немного, иначе нельзя,

И хоть во сне не слушай

Те скабрёзности, что шепчут друзья,

Желающие "как лучше!"

 
Ибо, как бы ни был горизонт наш глубок –

Ясный, открывающийся прямо с порога, –

Всё равно мне страшно за тебя,
                ведь ты же не бог,

Хоть и похож на бога.

 

* * *

Или тепло перешло все границы,

Или мороз проявил мягкотелость,

Только – взгляни: возвращаются птицы.

Родины захотелось.

 

Вроде бы любят, каются вроде,

Но в холода забывают приличья

И – улетают.

Глаза отводит

Грешная стая птичья.

 
Их бы прогнать!

Но в лесах наших тёмных

Любят заблудших и непутёвых.

Так возвращаюсь к тебе, мой нестрогий.

Мешкаю на пороге.

 

   * * *

Казалось, здесь каждый кустик знаком,
Но стало смутно и странно,
Когда овраг, словно молоком,
Наполнился вдруг туманом.


И охнул закат, и прервался путь,

И взгляд оценил глубины:

Берёзы стоят в молоке по грудь,

По шею стоят рябины.

И пёс, будто зная, что жизнь одна,

От дома, от спелых грядок

Летит, чтобы вылакать все до дна–

И счастье, и
непорядок.

Лето

Думаешь: надоели

                одинаковые окошки,

Небо невзрачное городское

И дождь, что сверлит

                то крыши, а то дорожки

И не хочет покоя.

 

А в квартале возле старой котельной

Жить, может быть, интересней,

Но нет давно ни тропы отдельной,

Ни птицы, сочиняющей песни.

 

Видимо, остаётся лишь память,

Где тепло и уютно,

Где уже не сумели нас до смерти ранить,

И где скучать не дают нам

 

Соседок пересуды-разговоры,

Мол, с кем я да во что я одета,

И ситцевые флоксы, без которых

И лето – не лето.

 

* * *

Месяцы, пропахшие голубикой –

Ягодой неприветливою и дикой –

Принципиально отличаются от апреля,

Когда до подснежников – ещё неделя.

 

А в июне, земляничной порою,

Я обычно сама не своя, не скрою:

Смотрит небо в душу, как зеркало,

                и дятлы выстукивают по коре

Точки-тире.

 
Но всё лучшее со мной случается в октябре.

 
Болдинская моя осень,
                оранжевый сеттер,

               
   * * *

Милый, знаю – на свете бывают цветы,
Великие праздники, дружелюбные окраины леса.
Но в последнее время всё, что не ты,
Для меня не представляет ни малейшего интереса.

Впрочем, мне кажется, это ты перекинул мост,
Когда изгибается радуга на весь пейзаж обозримый.
И ещё, мне кажется, о тебе распевает дрозд,
О тебе покрываются ветви спелой рябиной.

Осень. Брожу по колена в золоте, что твой Мидас,
Зачарована, недосягаема сплетней.
Всё это – ты, моё солнце, мой звёздный час.
Дай бог, последний...

   * * *
Мы умрём с тобой в третьем тысячелетье,
Даже если вечером – всё равно на рассвете,
Потому что на вдохе, на старте века.
Это важно для суеверного человека.
Здесь нам всё знакомо только в наброске.
Здесь уже не бывали Бунин и Бродский.
Ну а мы, не задумываясь, сиганули
Под мгновенья, сгустившиеся, как пули.

И живём теперь, хорошо ли, плохо.
Человека редко красит эпоха.
Чаще он один, как циркач на шаре,
Лишь собою спасаем

   * * *
Насмешки такой бессердечной
Мы явно не ждали с тобой:
Любовь оказалась конечной –
Как жизнь и как боль.

Роняет июль с небосвода
Светил перезрелую гроздь...
Ну что с возвращенной свободой
Нам делать, теперь уже врозь?
А полночь в ответ мне хохочет
Всем сонмом нарядных огней:
Любовь оказалась короче!
А жизнь – оказалась длинней!

 

   * * *

- На юбилей?
- На юбилей!
- На юбилей
не звать гостей! Зачем нам гости?
Згустки злости...
Я больше не люблю гостей.
Они впиваются, как гвозди,
В мир наших сладеньких страстей.
.................

Вникать в минувшие печали
И в то, что нынче говорят...

Сидишь, меня не замечаешь
Уже четвёртый час подряд.

 

   * * *

Не пугай меня к ночи,                такого и в шутку не надо.
Мне ведь снилось однажды,                что правда уходишь ты,
А с тобою –                вся нудная моя жизнь
И легкая моя смерть,
И прочие мои мечты…

 

* * *

Нет, не подвиг, а просто такая жизнь,
Что осилит только герой.
А собьёшься чуть – хоть костьми ложись,
Не вернуться в избранный строй.

Лишь душа заскулит – обречённый зверь,

И в ответ иссякнет звезда.

Что поделать, такая вот жизнь теперь.

Что поделать, такая вот смерть теперь.

Впрочем, так же было всегда.

 

* * *

 

Объяснять мне не надо, что гонит грачиную стаю

За полмира – к Москве, от весны захмелевшей, как все.

Оказавшись почти что в раю, я до слёз вспоминаю

Изумрудные мелкие листики вдоль шоссе.

И смеющихся окон вечерних янтарную залежь,

И реклам неуместных горящие угли в золе...

В этом городе я и помру, если не возражаешь,

В день, когда не останется дел у меня на земле.

 

И увижу во сне, как вдали от привычного крова,

Недоступный промышленным звукам и взглядам зевак,

Занимается клён – чуть зловеще, нарядно, багрово, –

Неудавшейся жизни моей восклицательный знак.

 

* * *

 

Огромный, птичий, солнечный, явись!

Какое лето родилось, вскипая,

Какая зелень, синева какая,

Возникнув рядом, за руки взялись!

А суета, твоя тоска и злость –

Как лёд речной и трёпаные ели.

Но реки сохли и стволы худели,

А лето снова, снова родилось!

Так задержись на миг, остановись,

Зажмурь глаза, чтоб не обжечься светом,

И этим утром, вместе с ярким летом,

Огромный, птичий, солнечный, явись!..

 

РЕКЛАМА

Финансовые услуги оказывает: АО "АЛЬФА-БАНК", АО "Тинькофф Банк", ООО "РОСГОССТРАХ" и др.

Купить новый автомобиль Чери


 

* * *

 

От смрада, от нервного быта,

От лютой толпы городской –

Туда, где дорога размыта

Не видной на карте рекой,

 

Туда, где светлы и бесслёзны

Окошки над самой травой, –

Какие бы тёмные звёзды

Ни плыли над головой;

 

И стадо – послушно, тягуче –

Ползёт на пастушеский зов,

Какие бы сизые тучи

Ни застили горизонт.

 

Средь ласковых ив у обочин –

Дубок, восходящий на склон.

Он молод, размашист и прочен,

А значит – да здравствует он!

 

Да здравствует в дебрях кизила

Шмелиная спелая власть! –

Какая бы смерть

Меркнет день, тает снег,

Поспешает птица,

Видя издали цель

Своего пути.

Вот бы мне так лететь,

Чтобы возвратиться

И ни разу вовек

Глаз не отвести!

 

Ветер воет вокруг,

Как пылинку гонит,

И роняет с небес,

И о землю бьёт...

Вот бы мне прикорнуть

На твоей ладони

И проспать всю беду —

Навзничь, напролёт!..

 

* * *

 

Поехали, говорит.

                Бросай свою глушь-Саратов,

И уже послезавтра,

                в крайнем случае – в среду,

Куплю тебе перстень

                в сколько хочешь каратов,

И будем жить с тобой.

                Она в ответ: Не поеду.

 

Здесь у нас соловей,

                хоть никакого в нём проку,

Поёт и плачет,

                и нет спасенья.

А зимой у нас

                в ресторанчике «Крокус»

Скрипач играет по воскресеньям.

 

Тогда говорит:

                А хочешь «Форд Фокус» –

Лучший на Среднерусской равнине?

Только сядешь –

                через миг, без вопросов,

Глянут – ан нет тебя

                и в помине.

 

Она в ответ:

                Да не нужен «Форд Фокус»,

Лучший от Балтики до Урала,

И даже не надо,

                чтоб в ресторанчике «Крокус»

Музыка по воскресеньям играла.

Лишь бы сынок

                одолел переходный возраст!

Лишь бы мама не умирала…

 

Ну, говорит, кума,

Уж с этим ты разбирайся сама.

 

И пошёл он жить,

                как прежде, на свете:

Никого не полюбил

                и не встретил

Ту, что мнилась, снилась

                в мысли рвалась –

Такая юная,

                что ещё не родилась…

 

* * *

 

Пока мы были с тобою врозь,

Отклонилась земная ось,

Поменялись магнитные полюса,

По ночам стали слышаться голоса,

А днём, напротив, прекратили звонить,

И этого, казалось, не изменить.

 

Пока мы были с тобою врозь,

Ничего нам не удалось,

Даже попытка – любой ценой –

Пройти тропою иной.

 

И вот я думаю (мысли, впрочем, легки):

Какие же мы с тобой дураки!

И какая удача, что сердце не разорвалось,

Пока мы были с тобою врозь!

 

* * *

 

Покуда сердце не застыло

Среди кладбищенского сада,

Я не забуду то, что было,

И расскажу, коль станет надо.

 

Застолья опишу и голод,

И личные в комоде вещи,

И безнадежный этот город –

И ненаглядный, и зловещий.

 

В нём голубей кормились стаи

И, недоступно пониманью,

Как по команде, расцветали

Тюльпаны в полночь к Первомаю.

 

Ежей припомню в скудных чащах,

«Хрущобы» в яблонях по груди

И чёрных лебедей, скользящих

Средь Парка Горького, в запруде.

 

Тебя, на возглас мой «Куда ты?»

Не захотевшего ответить.

Себя, любимую с той даты

Ещё лет десять.

 

* * *

 

Помнишь, не было хлеба, крова,

А казалось – всё ерунда?

Ныне жизнь не менее пустякова,

Чем тогда.

 

Лето. Лодка. Высокий берег.

Странноприимный сарай.

Правда клюёт! Но никто не верит.

Чем не рай?

 

Помню, как рыбу роняли на пол,

Как мыли речной водой,

Как дождь грибной за окошком капал –

Солнечный, но седой;

 

И как мы клялись без тени смущенья

Навек забыть свои города…

А дальше вся жизнь была – возвращенье

Оттуда сюда,

 

Где люди, превозмогая ужас и шум,

Как умели, боролись с небытиём

И жили, в общем, как мы живём –

Наспех, насмерть, начерно, наобум.

 

* * *

 

Предчувствие тепла...

Мы были так живучи,

Что можем представлять

Научный интерес.

И смутно на
* * *

Расставание – это конец суетливых событий

И начало внимательной памяти.

                Этой порой

Столько пишут картин! совершают великих открытий!

Строят замков воздушных, жилых, у реки, под горой!

Мне отныне дано без усилий, по звёздному гуду,

Узнавать, как живёшь, как работа твоя и родня...

Вот и всё. Не грусти, я тебя никогда не забуду.

Не проси, ты и сам никогда не забудешь меня.

 

    * * *

С утра
на лестнице –                совсем не шахматный мат.
Звонит подруга,
лопочет                о путешествии в Канны.
Светает поздно,                потому что февраль – не март.
На кухню уже не заходят                отчаявшиеся тараканы.
Живу – принцесса                вполне престижных кровей –
В своей запущенной башне многоэтажной.
Видишь, кем стала та, что была твоей?
Видишь – оттуда?                А впрочем, уже неважно.
И лишь вот в такие ночи,                когда кругом – ни огня
И, уж тем более,                ни огня где-то рядом,
Бывает, думаю:                а как ты глядишь на меня –
Двадцатипятилетним                иль всё ж повзрослевшим взглядом?
Хотя за что бы тебе                такой недобрый удел?
Уж, в крайнем случае,                ты манну Господу мелешь.
Ведь я – «снова ягодка»,                что ещё не предел.
А вдруг ты всё видишь,                но разлюбить не умеешь?
Ответа вовеки мне,                наверное, не узнать,
Разве что ангелы,
что ли,                случайно проговорятся.
А значит, приходится холить                нешибкую свою стать
И лунных ночей                да безоблачных дней                стесняться…

 

* * *

 

Сел на карниз неумело, наверно, меньшой

Ангел-молчун, вислокрылая белая птица.

Голубь взъярился, не принял за своего.

И за окном, как за душой, вновь никого.

Лишь нехорошее солнце встаёт.

И нехорошее солнце садится.

 

Солнце над склоном


Когда с небес, бледнеющих от света,

Взирает породившая всё это

Великая, но малая звезда,

Которой всё подвластно: осень, лето,

И как одет пастух в предгорьях где-то,

И как по руслу катится вода,

Мне хочется сказать: «Твой свет причастен

К созданью мира. Знаешь ли ты счастье?»

И хочется в ответ услышать: «Да!»

«Сухой огонь в твоём пылает взоре.

Но посмотри: пастух, что на предгорье,

Вот-вот погибнет – не найти следа,

Его сметёт лавина снега, льда,

Рождённая, где скалы с тучей в ссоре.

Скажи мне, знаешь ты, что значит горе?»

И хочется в ответ услышать: «Да».

Тогда спрошу: «Всё чувствуя и зная –

Что отгорят к июню краски мая,

Что всяк живущий в срок сойдёт на нет,

Что жизнь твоя в любом сравненье – вечна,

Но и она когда-нибудь конечна –

Закатом завершается рассвет;

Как, зная, что и свет, и всё на свете –

Твои рабы, поклонники и дети,

Всё ж сохранить покой на тыщи лет?»

О, как же я хочу узнать ответ!..

 

* * *

 

Соседка моя не любит,

Когда я не на работе,

Она считает, что люди

Должны быть в вечном замоте.

От праздности все ошибки –

Разводы и войны то есть...

Лишь стрёкот моей машинки

Может её успокоить.

Послушает – скажет: «Я рада,

Печатаешь ты прекрасно,

Прокормишь себя, если надо...»

И в этом я с ней согласна.

Вот книг не читает – газеты...

Что ей подарить на праздник?

Разве платок многоцветный?

Круглую брошку разве?

В ответ она только морщится –

На что ей эти обновки!

Соседка моя – уборщица

В книжном на Серпуховке,

Где были витрины в саже,

Теперь – «в состоянье рабочем»,

Где книг моих нет в продаже,

А очень зря, между прочим...

 

* * *

 

Спасибо, судьба, за нежданную милость –

Что счастье ко мне так рвалось и ломилось,

Так жадно меня умоляло о встрече,

Что я наконец-то устала перечить.

 

Как будто очистилась жизнь от коросты,

Как будто сбылись новогодние тосты

И бродит душа по расцветшему раю...

Я знаю теперь, что я многое знаю!

 

Я знаю, что прошлое было кошмаром,

Что счастье даётся случайно и даром –

И лучшим, и худшим, и средней руки,

Всему, что твердили мне, вопреки.

 

* * *

 

Стояла роща – тёмная, густая,

Но мы вошли – случайно, не со зла,

И на ночь обеззвученная стая

Опомнилась, воспряла, ожила,

Стократно ощетинилась – и взмыла,

И тут же миновала навсегда.

И
Твой сад зарос раскидистой крапивой,

А дом – стоит, не сломленный судьбой.

Всё думаю: была бы я счастливой

Вот здесь, с тобой?

 

А козырьки над окнами – как веки,

И как слезинки – по стеклу вода...

Мы родились с тобою в прошлом веке,

И встретились, и разошлись тогда.

 

Читаю прозу и стихам не верю,

Почти не плачу – ни весной, ни до,

И чувствую как личную потерю

«Вишнёвый сад», «Дворянское гнездо»...

 

Трубниковский переулок


Дом, где я родилась, потерпел поражение

В битве с новыми зданьями – выше зари.

Даже память моя – только воображение,

Я не помню, как выглядел он изнутри.

Только помню – в нём жили четыре мелодии:

Песня старых дверей, песня старых полов,

Песня старого дворника дяди Володи

                и

Песня ветра в трубе, песня ветра без слов...

Остальное нечётко: за стенкой старинною –

Рыжий кот, надо всеми имеющий власть.

Звали старшую бабушку мы Катериною,

А вторая, любимая, Лидой звалась.

Та шутила, кляла свои кудри коварные,

Тоже рыжие – всё их собрать не могла.

Хоть носила «целебные» бусы янтарные,

Раньше старого дома еще умерла.

И теперь переулок лужайкой кончается

Там, где жили мы в доме под номером три.

И торжественный тополь как пламя качается

В рыжих отсветах сильной московской зари.

 

* * *

 

Ты для меня

Больше, чем беда,

Больше, чем вода

В пересохшей округе.

Ты для меня –

И шальная толпа,

И лесная тропа,

И друзья, и подруги.

 

Давай

Сядем, как в детстве, в трамвай,

Чтобы лужи и брюки клёш!

Давай

Ты никогда не умрёшь!

Лучше уж я...

 

И стану для тебя

Солнцем над головой

И лохматой травой

У ограды.

Чтоб все подруги твои

И все супруги твои

(И даже мама твоя)

Мне были рады.