Mes inflorescences du mal Vol. 2 2021

Обречённым на жизнь

Пантеону неведома жалость.
Не сыскать милосердных богов.
Жизнь любая – всего только шалость,
Водевиль корабля дураков.

Как белы акварельные зимы
Сиротливых в пруду лебедят.
Ослепительно грустные мимы
В эмпиреи напрасно глядят.

Так и людям всё кажется, будто
Новый день будет полон даров,
И шагаем мы в новое утро,
Словно через границу миров.

Мы надеемся, кончится бремя,
Заиграет другое кино –
Нас зовущее новое время,
Отворённое настежь окно.

И, как водится, вслед повторяют
Безразлично: «мужайся, держись.»
Как обычно, раёк вместо рая
Обречённым на долгую жизнь.

Но недолю, увы, не намолишь,
Коротая свой век как-нибудь.
Не хватает до боли того лишь,
Кто прошёл бы со мной этот путь.


Альпийское


Когда снежная бескрайняя белизна лишь подчеркивает темень,
Наши заснеженные усталые глаза, подобные тусклым погасшим солнцам,
Сияют в тумане своей вероломной слепотой.
И твой единственный ангел-хранитель оставляет тебя одного,
Отныне и навсегда,
На заснеженной пустой дороге, в разгар бури,
Став жертвой призраков
Однажды февральским утром;
Всё стало навечно чёрно-белым,
Извечной замёрзшей альпийской зарёй
Мальчик, завернутый в пальто и шарф, и его молчаливая собака
Бредут по сугробам своих давно забытых смертей -
Им никогда не увидеть дня,
Как убиенному белоснежному голубю, нашедшему пристанище в могиле,
Полной черных цветов.
Отныне и навсегда -
Чудо, которого никогда не случится,
Когда ты просыпаешься и видишь его бледный одинокий фантом,
Спускающийся с заснеженных вершин, окутанных млечной дымкой,
И тупая боль твоих оживающих воспоминаний
Так недолго длится поутру...



Где серый свет

Она потеряла себя в северной стране,
в городе, где серый свет заливает обшарпанные стены дымящих заводов и многоэтажек.
Она читала Камю, пила вино и плыла по волнам готической музыки.
Она ощущала себя живой благодаря чувству потерянности,
И по-настоящему потеряла себя, когда кто-то посторонний вторгся в её жизнь и сделал её своей.
С тех пор не было ни Камю, ни музыки, ни меня по ту сторону мерцающего ночного монитора - осталось только вино и его побои...

С тех пор прошёл десяток лет.
С ней сейчас кто-то другой, достойный и тихий, как северная зима.
А она нашла себя, потерявшись на шумной улице где-то в Бразилии,
Когда облегчение от ощущения чуждости всему вокруг, ощущение пустоты снаружи и внутри заполнило рестораны, где она сидела одна в солнцезащитных очках даже в пасмурные дни,
Заполнила улицы, по которым она гуляла в одиночку по ночам, словно одна из теней чужого города,
свободная от его ожиданий, свободная от всего мира.
Ей тогда никто был не нужен - её самой словно не существовало.
Так она вернула себя себе.

В одном из серых городов той северной страны, где началась её история, живёт мальчик, не желающий взрослеть.
Он совсем скоро станет юношей, но по-прежнему по-мальчишески играет в старые компьютерные игры, вроде Скайрим
И подолгу мастурбирует по ночам на нечёткий придуманный светлый образ.
За окном постоянно туман и снег, и он запирается в своей тихой комнате, забывая о ещё не до конца осмысленной тоске о ком-то.
Он ещё не знает, что будет всегда один и что ему будет всегда кого-то не хватать.
Он ещё не знает... но это можно прочитать в его глазах так, как читает гадалка линии судьбы на ладони, отмечая их роковые изгибы задолго до того, чему суждено случиться.

Миллионы одиноких и разрозненных душ, не знающих друг друга, запертых в тесных пространствах своих внутренних миров, живущих в многоэтажных человейниках, смотрящих на погибельный серый свет и снег за окном...
Они никого не любят, они могут только мечтать...

Я покинул все чаты,
Я потерял почти всех своих друзей,
Порой мне хочется разрушить остатки моего старого мира, зиждущегося на воспоминаниях об утраченном, медленно осыпающихся, точно старые бесхозные фрески в заброшенном и осквернённом храме.
Злость переполняет меня, я проклинаю тех, кто был рядом со мной, и хочу обратить в прах всё, что в моём напрасном мире ещё не превратилось в руины.
Всё, что происходит с ней, с ним, со мной жизнь вменяет мне в неискупимую вину.
И я понимаю, что не достоин ни серого света северной страны, ни пыли на бразильской автостраде, ни снега за окном.
Я не грязен - я и есть грязь...
И вся моя жизнь была лишь глупой и горькой ошибкой...


Прерванный завтрак

Солги мне, скажи мне правду...
Поклянись, что всё в этом мире ещё возможно
Или всё возможно уже...
Крепко сожми мою руку,
Когда светоч ночных кошмаров, напитавшись страданием,
Поглотит старые галактики и разродится новыми звёздами
Над нашими головами, в наших головах,
Наводняя будущее новой памятью,
Текущей вспять рекой исцеляющих снов,
Дарующей нам второе, подводное дыхание,
Поймав момент прерванного завтрака,
Когда наши сведённые болью лица
Застынут на квадриллион освобождённых от страдания лет.
Нам только бы успеть...
Успеть пустить по сияющей реке
Запечатанный кровавой печатью
Конверт с не заданными вопросами,
Пройти в Зону, освоив искусство пути в никуда,
Насладиться всеми тупиковыми маршрутами
И манящими пустотами бытия,
Немой кинолентой забвения,
Где за ржавыми клетками и заборами поднимает к небу
Отчаявшиеся глаза наше не изжитое детство,
Строящее на ладони нашей юности
Карточный домик самоубийств с балюстрадой злодейств
И анфиладой безысходности.
Подуй на ладонь,
Отпусти мёртвых бабочек и стрекоз по серебристой реке
Вспять...
Нам теперь ничто не угрожает.
Мы позже вернёмся другими, вернёмся доесть наш завтрак,
В город привычных утренних соек и яблонь,
Заглядывающих в окна светлицы
Густыми ветвями, напоёнными росой полусонных дриад.
В наш город ночных автострад и летних неистовых ливней
На севере юга, на востоке запада.
Крепко держи мою руку,
Поклянись, что всё в этом мире стало снова возможно
Всё возможно ещё...
Всё возможно уже...


Выброшенность

40 лет попыток не быть собой.
40 лет напрасных надежд на примирение.
Мы выброшены в мир и мы брошены миром
В немире.
И эти 40 лет, промелькнувшие, как 4 дня в аду,
Мне кажутся вечностью.
Миллиарды лет до скончания вод,
Миллиарды лет до смерти Земли,
Сколько ещё немыслимых страданий им уготовлено?
Но и тогда им будет мало,
И миллиарды лет им будут казаться горсткой песка
В песочных часах.
Нас ничто не научит считать время -
Ничто, кроме смерти.
История кирпича началась на заводе,
А закончилась, когда его выбросили
Из кладки будущего дома.
Брукс повесился, когда его выбросили на свободу -
О, бедный голубь, способный жить лишь в неволе!
Частицы от Большого Взрыва - вечные участники чужих историй,
Эфемерных, неуловимых, несчастных.
Каково бы им было жить вечно,
Если бы они могли помнить всех своих мертвецов?
Sieg Heil! Heil, mein Umwelt!
Меня звали Брукс,
Я был выброшен в мир и был брошен миром
В недоле.


Симулякренное

мне осточертела рифма точная неточная ассонансная каламбурная всякая
я стал ощущать её кокакольность это когда жарким летним полднем пьёшь
а потом сладкая и вязкая слюна застревает в горле и харкаешь чуть ни до блевоты но не можешь отхаркать
эту прилипшую к тебе приторность мне надоели столбики строфы созвучия все признаки формы
всякая красота мне видится страшной пошлостью фальшью
как отретушированные на один манер бабские селфи во всяких инстаграмах и мордобуках
как отполированное спотлайтом сияющее рыло очередного самодовольного инфоцыгана
рассказывающего как разбогатеть под омерзительную закадровую музыку
пародийно изображающую одухотворённость
мне надоело стараться что-то объяснять и поэтому я отказываюсь даже от пунктуации
оставляя лишь самый минимум для того кто испытает достаточно сильно желание
добраться до конца этой писанины а остальные могут идти на ***
за что почему спросите вы и я скажу да просто потому что все эти старания напрасны
они не помогают читателям доползать до последней строчки смысл их отталкивает с первых фонем
так для чего мне держать так называемую форму чтобы соответствовать статусу когототамиличегототам
это всё равно что продолжать следить за весом или мускулами когда твоя партнёрша или партнёр
тебе не даёт уже десять лет и совсем по другой причине
да всякая красота мне теперь видится украшательством и вызывает только рефлексы
сожрать или трахнуть в зависимости от кондиции и степени расчленённости
как сказал профессор в фильме тарковского сталкер в хорошие сказки я не верю а в плохие сколько угодно
мне отвратительны приевшиеся медийные персоны я уже вижу фантомы их физиономий даже на выключенном экране
они там оставили свои отпечатки такие же безобразные и фейковые как следы херзнаетчего на якобы плащанице христа
бесконечные шаблоны и симулякры закопавшиеся в убогих форматах промывают отсуствие мозга
в каждом черепе и злобно навязчиво ретранслируются из уст в уста вместе с заказным бредом
пщьь кщььь фщььь пщьь кщььь фщььь пщьь кщььь фщььь пщьь кщььь фщььь ****ык-***к
как же вы зае*бали сраные коучи гуру мажоры гапоны чекисты пропаган*доны и мерзота на мерзедезах и жопы в пежо
кто объяснит мне в чём конечная цель тотальной политики доведения всего до тошнотворного абсурда
волк волки волки теперь никто не прибежит на помощь к мальчику который будет кричать правду
потому что до него другие только врали всегда только врали
и всё что ты попытаешься выдавить из себя на пределе искренности будет ещё пошлее и гаже чем если бы ты снова соврал
струны порвались навсегда склеенная гитара больше не строит отравление с летальным исходом
вслед за автором умер и его текст не знаю жив ли ещё ролан барт
когда видишь под своими и чужими произведениями большинство комментариев противоположного пола
понимаешь что эволюционисты правы и искусство это лишь брачный танец красующейся павлиньей жопы
от пирамиды маслоу осталась только трапеция её основания со снесённой ко все херам башкой вершины
да и была ли она там когда-либо тот ещё вопрос
не говори мне о том какой я хороший или плохой ты меня ни капли не знаешь
ты видишь не меня а фотошоп и аватан и умоляю не будь имбецилом or олигофреничкой не суди никогда по стихам
мне тут недавно рассказали что читая стихи надо представлять себя и бабу в ресторане которую ты хочешь затащить в постель
ну или любоваться собой так будто ты на сцене и тебя слушают миллионы и кончают одновременно
я долго думал над этим но так и не смог определиться с дилеммой так всё же крестик снять или трусы надеть
мне нравится теперь только грубость и уродство люблю их за честность лучше уж грубо трахать
и ещё я хочу чтобы при виде меня как при виде дюкассовского мальдорора свиньи блевали кишками
так же как я чуть ни блюю поутру глядя на свою рожу в зеркале а потом иду на свою интернет-страничку
вежливо и культурно общаться
от лица моего симулякра



Святость Пустоты

"Мысль изреченная есть ложь" -
хотя бы это нам сказали...
Лежи и землю не тревожь,
безмолвный пасынок печали.
Тебе не внемлют небеса,
людская злость тебе опекой,
и ты не знаешь, кто ты сам,
двадцать четыре долгих века.
Начни серьёзный разговор -
в ответ услышишь детский лепет.
Здесь жизнь изгадила простор
и булимией смерть болеет.
Иерархический дурдом
и плутократы у престола,
где, осеняя мир крестом,
рабы танцуют фарандолы.
Из всех певцов и мудрецов
нам разрешили знать немногих -
лишь тех, кто золотом отцов
к венцу судьбы устлал дороги,
кто лирой тешил королей,
по крайней мере не мешал им.
Культуры мёртвой мавзолей
враждебен ревностным и шалым.
Законодатели потех
их корабли предали Сцилле,
и люди любят только тех,
кого любить им разрешили.
Они не примут на постой
того, кто носит в сердце раны.
Крупицы истины пустой
разбросаны у ног тирана.
Они, как голуби, клюют
Те крохи выцветшего хлама.
Святой Пустотный Абсолют -
Лишь там твой взор найдёт приют,
Мой брат, Сиддхартха Гаутама!


Вселенная карниворов

В шалманах сидят молодые, старые, чаще богатые,
Пожирают говядину, телятину, кур, крабов, креветок и мадагаскарских тараканов.
Жуют, чавкают, глотают,
А потом трахают друг друга и порождают новых тварей,
Жрущих и срущих.
Они вырастут и будут трахать и жрать своих собратьев.
Пожирание и е*бля охватывает все сферы бытия,
Начиная с бактерий, заканчивая людскими тушами.
Их музыка похожа на чавканье тракторов,
Их дома напоминают братские могилы.
Средний класс исчез с лица земли и все разделились
На хищников и жертв в единой пищевой цепи.
Нет больше видимости социальных формаций - только исконное и непреходящее рабовладение.
Бомж пинает ногами бомжиху в лицо, разламывая ей череп,
За кусок тухлятины, найденной на помойке.
Отец избивает до полусмерти ребёнка, а потом идёт исповедоваться в церковь.
Лучший друг - это тот, кто предаст последним.
Лучшая пассия - та, что отсосёт твоему лучшему другу позже остальных.
Человеческая мразь ещё умеет грезить о своих божках.
И ей не приходит в голову, что только чудовище могло сотворить этот ад.
Надеюсь, ливень метеоров и ураган астероидов однажды уничтожит весь этот биомусор,
Истребит жизнь в первооснове, разорвав на части вселенную карниворов.


Всем насрать

А ты всё веришь в чудо, будто кто-то
Услышит, отзовётся и спасёт.
Как будто небом выделена квота,
И высь оберегает твой полёт.
Как будто у несчастья есть пределы,
И жизни чистый лист не замарать.
Но ты не знаешь, что на самом деле
Им всем насрать!
Им всем насрать!

Как загнанная лошадь в тесной сбруе
Чуть дышишь перед взорами святош,
Глотая жадно дождевые струи,
Как будто, это твой последний дождь.
Ужели кто-то сжалится и снимет -
Ведь скоро будет до кости достать.
Молчат святоши и канальи с ними -
Им всем насрать!
Им всем насрать!

Любого зла, любой беды ловушка
Становится безвыходной тюрьмой
Под фейерверка гром и звон хлопушки -
Окутан мир неведения тьмой,
Бесчувствия счастливым безразличьем,
Где каждый хочет брать и только брать.
Где всякий обездушен, обезличен...
И всем насрать!
И всем насрать!



Латату

Стрелки машины времени вновь остановились на 22:00
22 года, нулевой вес разочарования, академотпуск,
Умные книжки, уют и кофе и тысяча лет впереди.
Мы летим по ночной автостраде на каком-то фантастическом авто,
Ты делаешь домашнее задание, читая что-то вслух.
Я гляжу на голые ветви деревьев, проносящиеся за окнами и засыпаю у тебя на коленях.
Воздетые ввысь небесные корни, омытые ливнем, однажды утонули в синем сумраке весны,
Когда я, хмельной, заблудился в чужом городе и не мог поймать такси,
Когда автомобиль разбился по дороге домой,
И меня подняли над моим телом юные ангелы, пришедшие из снов.
Они, улыбаясь, так крепко держали меня...
Необратимость,
Когда ведомый неведомой и роковой силой, я снова предавал, снова не сдерживал слово,
И каждое похмельное утро означало расставание навсегда.
Это было тринадцать лет назад - и ничего больше нет.
Я думал, что не смогу забыть моих восковых ангелов,
Растаявших, как дымка над рекой возле дома.
Теперь же я силюсь их вспомнить.
То была весна - дождь бил в лицо.
Ты же - лето.
Твой юный голос спокоен, ладони теплы, как тёплый августовский дождь, ласкающий щёки.
Ты ничего не знаешь о вечности боли, охотно раскрывая объятья.
Я снова спасён, передан в новые руки -
Муки будут потом, а сейчас - только ты.
Только твой голос, гипноз нечаянной нежности, упоительный запах твоего тела,
Новь, безрассудная радость, только лёгкая тень,
Только розовое вино, тающее на губах.
Мы вместе и мне снова 22 года...
Ты делаешь домашнее задание,
Мы плывём по ночной автостраде,
И тысяча лет впереди...




Alpine (english version)

When the snowy endless whiteness emphasizes but the darkness
Our snow-blind weary eyes are like the mislit and extinguished suns
Shining in the mist with their misleading blindness
And your only guardian angel leaves you all alone
Now and forever
There on the snowy empty road in the gale
Falling prey to ghouls
That February morning
And everything is always black and white
And in eternal frozen alpine dawn
The boy wrapped in a coat and scarf and his silent dog
Strolling through the snowdrifts of their long-forgotten deaths
To never see the day
Like the slain snowhite dove buried in the grave
Full of black flowers
Now and forever
The miracle that wouldn't ever happen
As you wake to see its pale and lonesome ghost
Climbing down the snow-capped peaks in the milky clouded fog
And the dull pain of your resurgent memories
Is so short in the morning...



Alpine (version française)

Quand l'interminable blancheur neigeuse s'accentue, mais l'obscurité
Nos yeux fatigués aveuglés par la neige sont comme les soleils égarés et éteints
Brillant dans la brume avec leur aveuglement trompeur
Et ton seul ange gardien te laisse tout seul
Maintenant et pour toujours
Là sur la route vide enneigée dans le vent
En proie aux goules
Ce matin de février
Et tout est toujours noir et blanc
Et dans l'aube alpine gelée éternelle
Le garçon enveloppé dans un manteau et une écharpe et son chien silencieux
Se promener dans les congères de leurs morts oubliées depuis longtemps
Pour ne jamais voir le jour
Comme la colombe blanche tuée enterrée dans la tombe
Plein de fleurs noires
Maintenant et pour toujours
Le miracle qui n'arriverait jamais
Alors que vous vous réveillez pour voir son fantôme pâle et solitaire
Descendre les sommets enneigés dans le brouillard nuageux laiteux
Et la douleur sourde de tes souvenirs renaissants
Est si court le matin...


Where the gray light is

She lost herself in a northern country
In a city where gray light floods the shabby walls of smoking factories and high-rise buildings.
She read Camus, drank wine and floated through the waves of gothic music.
She felt alive by the feeling of being lost
And she truly lost herself when someone outside invaded her life and made it his own.
Since then, there was no Camus, no music, nor me on the other side of the flickering night of monitor - only wine

and his beatings remained ...

A dozen years have passed since then.
Someone else is with her now, dignified and quiet, like a northern winter.
And she found herself lost on a noisy street somewhere in Brazil
When relief from the feeling of alienation to everything around, a feeling of emptiness inside and outside filled

the restaurants, where she sat alone in sunglasses even in sunny weather,
Filled the streets along which she walked alone at night, like one of the shadows of a foreign city,
Free from his expectations, free from the whole world.
She didn’t need anyone then - she herself didn’t exist.
So she regained herself.

In one of the gray cities of that northern country where the history began, there lives a boy who does not want to

grow up.
He will soon become a young man, but he still plays old computer games like Skyrim, so godly boyish.
And he masturbates for too long at night to a vague, imagined light image.
There is always fog and snow outside the window, and he locks himself in his quiet room, forgetting about the not

yet fully comprehended longing for someone.
He does not yet know that he will always be alone and that he will always miss someone.
He doesn't know yet... but you can read it in his eyes as a fortune-teller reads the lines of fate on the palm of a

hand, noting its fatal curves bend long before the day what is destined must happen.

Millions of lonely and scattered souls who do not know each other, locked in the tight spaces of their inner

worlds, living in multi-storey humanhills, looking at the fatal gray light and snow outside the window...
They don't love anyone, they can only dream...

I left all chats
I've lost almost all of my friends
Sometimes I want to destroy the remnants of my old world, based on the memories of the lost, slowly crumbling, like

an old decaying fresco in an abandoned desecrated temple.
Anger fills me, I curse those who were next to me, and I want to destroy everything that in my futile world has not

yet turned into ruins.
Everything that happens to her, to him, to me, life imputes me to an inexorable guilt.
And I understand that I am not worthy of the gray light of the northern country, nor the dust on the Brazilian

motorway, nor the snow outside the window.
I am not dirty - I myself am dirt...
And my whole life has been but a stupid and bitter mistake...



Où est la lumière grise

Elle s'est perdue dans un pays nordique
Dans une ville où la lumière grise inonde les murs miteux des usines fumantes et des immeubles de grande hauteur.
Elle lisait Camus, buvait du vin et flottait sur la musique gothique.
Elle se sentait vivante par le sentiment d'être perdue
Et elle s'est vraiment perdue quand quelqu'un d'extérieur a envahi sa vie et l'a fait sienne.
Depuis, il n'y a eu ni Camus, ni musique, ni moi de l'autre côté de la nuit vacillante du moniteur - il ne restait

que le vin et ses coups...

Une douzaine d'années se sont écoulées depuis.
Quelqu'un d'autre est avec elle maintenant, digne et calme, comme un hiver nordique.
Et elle s'est retrouvée perdue dans une rue bruyante quelque part au Brésil
Lorsque le soulagement du sentiment d'aliénation envers tout ce qui l'entoure, un sentiment de vide à l'intérieur

et à l'extérieur a rempli les restaurants, où elle s'est assise seule avec des lunettes de soleil même par temps

ensoleillé,
Rempli les rues où elle marchait seule la nuit, comme l'une des ombres d'une ville étrangère,
Libre de ses attentes, libre du monde entier.
Elle n'avait alors besoin de personne - elle-même n'existait pas.
Alors elle s'est retrouvée.

Dans l'une des villes grises de ce pays nordique où l'histoire a commencé, vit un garçon qui ne veut pas grandir.
Il deviendra bientôt un jeune homme, mais il joue toujours à de vieux jeux informatiques comme Skyrim, si

divinement enfantin.
Et il se masturbe trop longtemps la nuit devant une vague image lumineuse imaginaire.
Il y a toujours du brouillard et de la neige à l'extérieur de la fenêtre, et il s'enferme dans sa chambre

silencieuse, oubliant le désir pas encore entièrement compris de quelqu'un.
Il ne sait pas encore qu'il sera toujours seul et que quelqu'un lui manquera toujours.
Il ne le sait pas encore... mais on peut le lire dans ses yeux comme une diseuse de bonne aventure lit les lignes

du destin sur la paume d'une main, notant que ses courbes fatales se courbent bien avant le jour où ce qui est

destiné doit arriver.

Des millions d'âmes solitaires et dispersées qui ne se connaissent pas, enfermées dans les espaces restreints de

leurs mondes intérieurs, vivant dans des collines humaines à plusieurs étages, regardant la lumière grise fatale et

la neige par la fenêtre...
Ils n'aiment personne, ils ne peuvent que rêver...

J'ai quitté toutes les salles des discussions
J'ai perdu presque tous mes amis
Parfois, je veux détruire les vestiges de mon ancien monde, sur la base des souvenirs des disparus, qui

s'effondrent lentement, comme une vieille fresque en décomposition dans un temple abandonné et profané.
La colère me remplit, je maudis ceux qui étaient à côté de moi, et je veux détruire tout ce qui dans mon monde

futile ne s'est pas encore transformé en ruines.
Tout ce qui la arrive, lui et moi, la vie m'impute à une inexorable culpabilité.
Et je comprends que je ne suis pas digne de la lumière grise du pays du nord, ni de la poussière sur l'autoroute

brésilienne, ni de la neige par la fenêtre.
Je ne suis pas sale - je suis moi-même sale...
Et toute ma vie n'a été qu'une erreur stupide et amère...


Prandium Interruptus (english version)


Lie to me, tell me the truth...
Swear that anything in this world is still possible
Or everything is possible already...
Squeeze my hand tight
When the torch of our nightmares, saturated with misery,
Swallow up old galaxies and reborn as new stars
Above our heads, in our heads,
Flooding the future with new memory
A riverine of healing dreams flowing backwards
Giving us a second, underwater breath,
Catching the moment of the interrupted breakfast
When our brows, cramped by pain
We just needed to be in time...
Have time to run along the shining riverine
Sealed with a blooded seal
Envelope with unasked questions,
Go to the Zone, having mastered the art of the way to nowhere,
Enjoy all the dead-end routes
And alluring emptiness of being,
A silent film of oblivion
Where, behind rusty cages and fences,
Our desperate childhood lifts up to the sky,
Building on the palms of adolescence
House of cards from suicide with a balustrade of villainy
And a suite of despair.
Blow on the palm of your hand
Release the dead butterflies and dragonflies
Along the silvery riverine
In reverse...
Nothing threatens us now.
We'll come back later, different, come back to finish our breakfast
To the city of the usual morning jays and apple trees,
Those looking into the windows of the parlor
Dense branches moistured with the dew of half-asleep dryads.
To our city of night freeways and summer raging showers
In the north of the south, in the east of the west.
Hold my hand tight
Swear that everything in this world is possible again
Anything is still possible...
Anything is possible already...



Prandium Interruptus (version française)


Mentez-moi, dites-moi la vérité...
Jure que tout dans ce monde est encore possible
Ou tout est déjà possible...
Serre ma main fort
Quand le flambeau de nos cauchemars, saturé de misère,
Avalez de vieilles galaxies et renaître en tant que nouvelles étoiles
Au dessus de nos têtes, dans nos têtes,
Inonder l'avenir avec une nouvelle mémoire
Une rivière de rêves de guérison qui coule à l'envers
Nous donnant une seconde respiration sous-marine,
Saisir le moment du petit-déjeuner interrompu
Quand nos sourcils serrés par la douleur
Geler pendant un quadrillion d'années libéré de la souffrance.
Nous avions juste besoin d'être à l'heure...
Avoir le temps de courir le long de la rivière brillante
Scellé avec un sceau ensanglanté
Enveloppe avec des questions non posées,
Allez à la Zone, après avoir maîtrisé l'art du chemin vers nulle part,
Profitez de tous les itinéraires sans issue
Et le vide séduisant de l'être,
Un film muet de l'oubli
Où, derrière des cages et des clôtures rouillées, notre enfance désespérée s'élève vers le ciel,
Construire sur les paumes de l'adolescence
Château de cartes du suicide avec une balustrade de méchanceté
Et une suite de désespoir.
Souffle sur la paume de ta main
Relâchez les papillons et les libellules morts
Le long de la rivière argentée
En marche arrière...
Rien ne nous menace maintenant.
On reviendra plus tard, différent, reviens finir notre petit-déjeuner
A la ville des geais du matin et des pommiers habituels,
Ceux qui regardent par les fenêtres du salon
Branches denses humidifiées par la rosée des dryades à moitié endormies.
Vers notre ville aux autoroutes nocturnes et aux averses d'été déchaînées
Au nord du sud, à l'est de l'ouest.
Tiens ma main serrée
Jure que tout dans ce monde est à nouveau possible
Tout est encore possible...
Tout est déjà possible...



Geworfenheit (english version)

40 years of trying not to be yourself.
40 years of vain hopes for reconciliation.
We are thrown into the world and we are forsaken in the world
In war.
And these 40 years, flashed like 4 days in hell,
Seem like eternity to me.
Billions of years to the end of the waters
Billions of years before the death of the Earth
How much more unthinkable suffering awaits them?
But even then it will not be enough for them,
And for billions of years they will seem like a handful of sand
In an hourglass.
Nothing will teach us to value time -
Nothing but death.
The history of brick began at the factory,
And ended when he was thrown away
From the masonry of the future home.
Brooks hanged himself when he was thrown free -
Oh, poor pigeon, born to live only in captivity!
Particles from the Big Bang are eternal participants in other people's stories,
Ephemeral, elusive, unhappy.
What would it be like for them to live forever
If they could remember all their dead ones?
Sieg Heil! Heil, mein Umwelt!
My name was Brooks
I was thrown into the world and I was left by the world
In the woe.


Geworfenheit (version française)

40 ans à essayer de ne pas être soi-même.
40 ans de vains espoirs de réconciliation.
Nous sommes jetés dans le monde et nous sommes abandonnés dans le monde
En guerre.
Et ces 40 ans, flashé comme 4 jours en enfer,
Cela me semble une éternité.
Des milliards d'années jusqu'au bout des eaux
Des milliards d'années avant la mort de la Terre
Combien de souffrances encore plus impensables les attendent?
Mais même alors, cela ne leur suffira pas,
Et pendant des milliards d'années, ils ressembleront à une poignée de sable
Dans un sablier.
Rien ne nous apprendra à valoriser le temps -
Rien que la mort.
L'histoire de la brique a commencé à l'usine,
Et s'est terminé quand il a été jeté
De la maçonnerie de la future maison.
Brooks s'est pendu quand il a été libéré -
Oh, pauvre pigeon, né pour ne vivre qu'en captivité!
Les particules du Big Bang sont des participants éternels dans les histoires des autres,
Éphémère, insaisissable, malheureux.
Comment serait-ce pour eux de vivre éternellement
S'ils pouvaient se souvenir de tous leurs morts?
Sieg Heil ! Heil, mein Umwelt!
Je m'appelais Brooks
J'ai été jeté dans le monde et j'ai été laissé par le monde
Dans le malheur.



Latatoo (version française)


Les aiguilles de la machine à remonter le temps se sont à nouveau arrêtées à 22h00
22 ans, poids zéro frustration, vacances académiques,
Livres intelligents, confort et café et mille ans à venir.
Nous sommes sur l'autoroute la nuit dans une voiture fantastique
Vous faites vos devoirs en lisant quelque chose à voix haute.
Je regarde les branches dénudées des arbres passer devant les fenêtres et je m'endors sur tes genoux.
Les racines célestes soulevées, lavées par l'averse, jadis noyées dans le crépuscule bleu du printemps,
En état d'ébriété et las, je me suis perdu dans une ville étrange et je n'ai pas pu prendre de taxi,
Quand la voiture s'est écrasée sur le chemin du retour
Et j'ai été élevé au-dessus de mon corps par de jeunes anges qui venaient de rêves.
Souriant, ils me tenaient si fort...
Irréversibilité,
Mené par une force fatale inconnue, j'ai encore trahi, encore une fois je n'ai pas tenu parole,
Et chaque matin de gueule de bois signifiait se séparer pour toujours.
C'était il y a treize ans - et rien d'autre.
Je pensais que je ne pouvais pas oublier mes anges de cire
Fondu comme une brume sur la rivière près de la maison.
Maintenant, j'essaie de me souvenir d'eux.
C'était le printemps - la pluie me frappait le visage.
Tu es l'été.
Ta jeune voix est calme, tes paumes sont chaudes, comme la chaude pluie d'août qui caresse tes joues.
Vous ne savez rien de l'éternité de la douleur, en ouvrant volontairement vos bras.
Je suis à nouveau sauvé, transféré dans de nouvelles mains -
Le tourment peut venir plus tard, mais maintenant - il n'y a que toi.
Seulement ta voix, l'hypnose d'une tendresse involontaire, l'odeur délicieuse de ton corps,
Joie nouvelle et téméraire, seulement une ombre légère,
Seul le vin rosé fondant sur les lèvres.
Nous sommes ensemble et j'ai de nouveau 22 ans...
Tu fais tes devoirs,
Nous naviguons sur l'autoroute la nuit
Et mille ans à venir...




Latatoo (english version)


Time machine hands stopped again at 22:00
22 years old, zero frustration weight, academic vacation,
Clever books, comfort and coffee and a thousand years ahead.
We're on the freeway at night in some fantastic car
You do your homework by reading something out loud.
I gaze at the bare branches of trees sweeping past the windows and fall asleep in your lap.
The heavenly roots lifted up, washed by the downpour, once drowned in the blue twilight of spring,
When drunk and weary I got lost in a strange city and could not get a taxi,
When the car crashed on the way home
And I was raised above my body by young angels who came from dreams.
Smiling, they held me so tightly...
Irreversibility,
When led by an unknown fatal force, I betrayed again, again I did not keep my word,
And every hungover morning meant parting forever.
That was thirteen years ago - and nothing else.
I thought I couldn't forget my wax angels
Melted like a haze over the river near the house.
Now I am trying to remember them.
It was spring - the rain was hitting my face.
You are summer.
Your young voice is calm, your palms are warm, like the warm August rain caressing your cheeks.
You do not know anything about the eternity of pain, willingly opening your arms.
I am saved again, transferred to new hands -
The torment may come later, but now - it's only you.
Only your voice, the hypnosis of unintentional tenderness, the delightful smell of your body,
New, reckless joy, only a light shadow,
Only rosé wine melting on the lips.
We are together and I'm 22 years old again...
You are doing your homework,
We're sailing on the freeway at night
And a thousand years ahead...




06.08.2021