Светлые Личности 3 - 4

3

Каким-то чудом мы очутились в автобусе,
но злые люди нас разлучили:
ее стащила на сиденье к себе кондукторша,
а меня поставили в угол на задней площадке маятник качать.

С ее ряда донеслось: «Знаем, Ирочка! Взаимовыручка!»
Ира, прекрасное имя, а главное редкое.
Какая Ирония Судьбы!

Делать нечего, я извлек из монтажного  планшета
старую электросхему
и, прижав лицевую сторону к стеклу,
на обратной черным маркером
печатными буквами начертал
в шесть куплетов вот это:

Короткое Замыкание

Два взгляда встретятся подчас,
И — вспышка ярче Альтаира!
А после мрак (весь свет погас),
И лишь в мозгу, как искра, Ира.

Когда монтажники с земли
Сигналят крану: «Майна! Вира!» —
Я вздрагиваю тайно: «Ира!» —
Мне эхом слышится вдали.

Бубнит динамик на стене
Про курс предательский Каира,
Я думаю: «Вот также Ира
По отношению ко мне...»

В высоковольтную дугу
Замкнулось вдруг пространство мира,
Куда глаза глядят, бегу,
Они ж глядят туда, где — Ира.

Я вольтанулся, стал чужим,
Бездомней Каина и Лира,
Идеей странной одержим
Орать ослом в проходку: «И-ра!»

Она с усмешкой смотрит, зла,
Как пума в зарослях Заира.
«Ирония» от слова «Ира»
Наверное, произошла...

4

Мы в Снечкусе, под колпаком у Мюллера,
у черта на куличках,  у Бога за пазухой,
не нужные никому.

Сидим-курим на скверной лавочке
она — «Фемину», без фильтра с золотым ободком,
я — «Яву» ,  с понтом, невзатяг;
пьем кофе из пластмассового стакана,
жрем пончики из промасленного кулька.

Вроде канули в зиму Андроповские времена,
облавы, проверки на дорогах,
но осадочек остался:

Ни пенсионеров с газетками, ни мамочек с колясками,
ни малышей, ни алкашей.
Кругом голуби, у них  обеденный перерыв.
Она кормила их Кроминой,
(глюк — Татьяна  еще не родилась):

Нам голуби желудками урчали,
Но чем могли мы бедных накормить?
Любовью только? Разве что печалью,
Которую ничем не объяснить...

Чужие стихи — как чужие письма;
в своих — не осталось тайн.

Я разложил у нее на коленях электросхему
с текстом «Короткое Зымыкание».
Она надела очки для чтения, ознакомилась
и менторским тоном заявила:
«Ирония — ржавчина души. Это не про меня!» -
а дальше достала из косметички помадный карандашик
и жирными штрихами все строчки позачеркнула,
кроме двух:

Когда монтажники с земли
Сигналят крану «Майна! Вира»

— Так ты Вира?!! — я заорал.

— Вира! Вира! Не ори! У тебя уже встал, —
она заметила мою эрекцию, —
Виргиния — я (целка, по-латыни)
Тебе не дамся, не думай! Давай дружить?!

— Давай! — я добыл чертилку из нагрудного кармана,
сделал пирке на своем мизинце и на ее,
мы смешали кровь, раны зализали.

— Мы  два братца!

— Разве можно? Однополые браки!

— Мы никому не скажем.

— Логично.

— Побежали!

«Низкий старт? С таким стояком?» -
я откинулся и схватился за сердце.

- Тебе плохо? Может, скорую?

— А я доктор, что ли?

— Тогда я!

Она села на яйца:

— Что ты чувствуешь?

— Оргазм!

— Еще рано! —  она взяла мою правую в свою,
просунула к себе под рубашку
и стала рукой водить (руководить):

— Как животик?

— Бегемотик!

— А легкие?

При слове «легкие» я пустился во все тяжкие
(она была без лифчика)
наложил пять на ее левую грудь,
поймал между пальцев сосок
и ну подергивать вверх-вниз
с частотой 60 герц.
Сердечко ее трепыхалось.
Она задышала и поникла головой.
Свободной рукой я расстегнул молнию на ширинке ее джинсов...

— Стоп!

— Месячные?

— Годичные! Пояс верности, типа того.

— А ключик где?

— В пи3де! Какой ты тупой!

При слове «тупой» я схватил ее за лобок крепко-крепко,
стал потряхивать, она — подмахивать
и заерзала задницей на моем передке.
Мы кончили почти одновременно
с восторгом и содроганием.

Соскок со снаряда, и вот она сбоку,
заглядывая  в глаза,
показывает мне знак Victory.
«Два раза? Мультиоргазменная моя!»

— Ну и ладушки! Поговорим, как две бабушки.
Итак, ты Виргиния, а я Владимир,
можно Влад, только не Дракула, Душаков,
сиречь Strengler, по-английски, Душитель, страшно?

— Небезопасно: «Душак» — это кривая, короткая
старинная венгерская сабля,
а также воин, ею вооруженный.
«Пришли, княже, двух душаков».

— И прислал! Два моих пра-пра братья Душаковы,
оба прапорщика Измайловского полка,
пали на Бородинском поле.

— Соболезную!

— Кроме юмора, ты же в Обнинске была, сама говорила,
ну и выделила меня из групповой фотографии нашей бригады
на Аллее Трудовой Славы,
втюрилась в Светлую Личность,
пробила по картотеке мою редкую фамилию
и справилась со словарем,
за какого такого Душакова тебе выходить.

Она потерялась, не сразу нашлась:

— Сабля Душак у отца на ковре висит.

— А я у тебя не вишу?

— Есть такое! В моей детской «Витязь» с картины Васильева. Видал?


— Как же!  Каждое утро в зеркале вижу.

— Везет же некоторым!  А я похожа на «Жницу»,
которая вот-вот серпом зарежется?

— Жница Жизнь вяжет трупы в снопы
вдов соломенных,
их жених — лунный серп.
Говорила ему: «Не женись,
не унизь до зерна!
Сколько праха потом!
судеб сломанных!»
Все вы Смерти посевы,
одна жница — Жизнь...

Вот  ты какая, Виргиния!

— Не зови меня так!
Никак не зови,  пока я с тобой,
забудешь — я прилечу.

— Чтобы в Валгаллу меня забрать, валькирия!
А как я по-литовски звучу?

— Владис Ширдис. Это Сердце:
У литовцев, друг мой, нет души.

— Нигде ни души. Одни атеисты.
Говорю: «Душаков», переспрашивают: «Глушаков?».
На душу — глушняк.
А у тебя? Дай-ка проверим! Рот-в-рот.

Мы засосались, сплелись языками..
Она едва отдышалась:

— Душный какой! Разит как из бочки.
У тебя, как у латыша, куй и душа! -
сказала она, или мне послышалось?

— Ты бы зубы почистил: сгниют!

— Зато у тебя здоровые...

— ???

— ...с больными такую жопу не наешь!

— Да брось! Просто я пододела треники,
не чаяла, что встречу тебя.
Вон мокрая вся, пощупай!

И она выставила передо мной свою попу,
согнувшись пополам, в расчете на а-та-та.
Я поддал ей коленом легохонько.
Она рыпнулась вперед,
схватилась за поясницу
и зашкандыляла, как старушенция.

— Вот так и ходи! Ломака!

— Индюк! — и надулась.

— Глаза и губы, некогда родные,
Теперь полны надменной тирании.

— Лермонтов?

— Вермутов! Душаков! А твоя фамилия какая?

— Моя — Ровдо. Отца — Ровдан.
Старая фамилия Русско-Литовского княжества.

- 7 веков. Ты такая древняя!

— Деревня я.
«Мы русские с острова Рюген,
Все иные чудь белоглазая!» —
так отец под булдой говорит.

— А я?

— И ты русский! Великий Новгород, 14-й век.

— Польщен!

С чувством глубокого удовлетворения встали,
она обмахнулась моими стихами, засунула в сумку,
которую с трудом взяла на плечо.
Я попытался перенять,
но она посмотрела так,
что все вопросы отпали:

«Мы два братца».