ЧУДО. быль в прозе

                ЧУДО.
                ( быль)

Давно это было – в начале 90-х, когда советская жизнь мутилась перестройкой, а  мы  семьёй, убежав из города от безработицы и беспорядков, жили на Иве.  Я, бывший советский ведущий инженер-физик, работал в колхозе пчеловодом.  В деревне  нам  колхоз выделил  простую   крестьянскую избу в две комнаты. Семья жила и питалась тем, что давал огород и  скотина на дворе.
На столе было  всё своё – даже был свой мёд, не говоря уже о картохе,  молоке и яйцах… Получку тогда подолгу задерживали: если что-то перепадало из колхозной кассы или от продажи бычка, то вырученные  деньги шли на одежду и разные там хозяйственные вещи.

Трудились много: с утра смену  пыряли* в колхозе, а  в конце дня до самой ночи горбились на своём хозяйстве.

Самым трудными и значимыми делами  были заготовка дров зимой и сенокос летом. Сено косили в заповеженных* оврагах – распоряжался сенокосами сельсовет и проводил раздел сенокосных паёв между жителями села согласно наличию скота на дворе у хозяина.

  Лето в этот год выдалось жарким. Трава в оврагах от засухи пожухла и не дала роста.  Явно, заготовленного сена на зиму было  мало.  Тогда я попросил друга-лесника Мотина Сергея показать мне сенокос в лесу.
Он  определил мне  под покос поляны в дальнем своём обходе – в Васянином овраге; далеко, больше  восьми  километров от дома будет.
Вот, так давалась нам  сытая жизнь  на вольном молочке и мясе… Как говорила мать-старая: «Что потопаешь, то и полопаешь».
 
        И топали! И лопали! Такое было время: советская страна трещала от разрушения, но в глухомань  эхо слома ещё не долетело, и над сельсоветом мотался красный советский флаг, ещё алчба и обособленность  не продрались сквозь ивинские леса и не тревожили дрёмную  простоту колхозных душ.

       Тем и спасались, что жили натуральным доходом и не лезли в денежные страсти-мордасти, даже позорный и лживый ваучер ( тьфу, слово-то какое гадкое, тёмное… не наше) мы, не веря в искренность  раздела народного добра, потратили на покупку калькулятора для сына.
Ой, понесло старика, расвоспоминался…

       Три дня  с жадной радостью я косил густую лесную траву, не истрёпанную суховеями.  На четвёртый с  утра пошли с сыном Андреем сгребать сено.
От Ивы дорога идёт до леса полями – половина пути,  другая половина - просека в лесу...  Уже  с утра начало припаливать солнце, даже на тенистой просеке  было жарко и душно. Только на узких дорожках веяло росной прохладой из березняка и отзывалось мягким ароматом орешника. Часа полтора мы добирались до места.

Дошли. Оплановали, где будем складывать копну, посидели в тенёчке и, попив воды из бидончик, взялись - я за вилы, Андрюшка за грабли.
Хоть сыну десять лет  и воспитанием  городской (всего-то второй год  живем в деревне), он сгребал шустро и сметливо гнал валки сена по ходу, будто этому его учили с пелёнок. Я  носил навильники  к копне. Андрей ухватывался  подгребать за мной клочки в основной вал.
 
       Работа кипела и спорилась, только я и Андрюшка часто подбегали к липовому кусту, где в тени лежала сумка с обедом, и стоял бидончик с водой. Я скоро заметил, что вода  убыла до половины, а день только что начался! Зная народное правило, чем больше в жару пьёшь, тем больше хочется, я старался  терпеть. Ребёнку такое не прикажешь, и он каждые пятнадцать минут подбегал к кусту и стучал там крышкой.

        Вдруг Андрей вскрикнул и уронил бидончик. Вода вылилась!
- Что такое? – спросил я.

        - Мне показалось, что там, в лесу кабан ходит, сучья сильно трещат. Испугался, дёрнулся и задел бидоном ветки, вот и выронил…

        - Чудак, кабаны днём в чаще таятся, а это, вон, телок лесников пасётся по лесу, - успокоил я и показал на пестрого бычка, вышедшего на поляну из кустов. – Они тут у кордона сами по себе толкутся…

         - Как же теперь без воды будем, - испугался парнишка.
- Как, как… мне не привыкать, я человек сельский, прикипелый к жаре… Вот и ты учись! Привыкай терпеть…

Он вздохнул на мои слова, и мы продолжили работу.
Солнце взошло в зенит и оттуда, как из печки, казалось, сыпало нам на спины жгучие уголья.  Андрюшка заметно сник – не так резво орудовал граблями  и слабо стягивал  ремни у вязанки сена.
 От желания пить  я отвлекал сына тем, что рассказывал, как учился в университете на математика. Он любил слушать  « что-нибудь умненькое» - так он называл рассказы о  моей студенческой бытности.

        Жара осоловела меня до вялости в теле и мельтешения в глазах.
 «А ему ведь тоже тяжело в пекле этом», - жалостливо подумал я и взглянул на сына. Нет, мои весёлые слова о студентах не отзывались в нём интересом и не забивали в сознании мысль о воде - напряженное безразличие к моим словам читалось на его запаренном жарой лице.
 
       Поставили две копны. Сели обедать.
       - Попить бы, - уныло вымолвил он  и как-то трогательно посмотрел на меня.

- Ничего, щас огурцами напьёмся, - начал я было подбадривать, расхваливая народное поверье, будто молодые огурцы утоляют жажду наравне с водой.

Он, вдохнув, сказал после обеда:
- Ничего они не утолили… Только с них ещё сильнее пить захотел... 
Солнце уже стронулось от зенита и съехало к окоёму над берёзами. Но от этого жарА не спала, а как-то  ближе к вечеру в застойном без ветерка воздухе разожглась ещё сильнее. 
А…  впереди-то ещё целая копна!

        Вдруг  сын плаксиво и мечтательно пролепетал губами, подёрнутыми сухой плёнкой:

        - Воды… Я бы весь родник выпил…
Я  забеспокоился: « Не дай Бог в обморок  упадёт, даже и сбрызнут нечем!  Надо срочно уходить в тень просеки и шагать домой, не ровен час… Хрен с ней и с копной-то!»

        Я быстро скучковал сграбленное  сено, завершил на случай дождя копёшку, и мы, спрятав вилы с граблями, пошли домой.
Андрюшка терпеливо шагал по просеке.
        В тени деревьев стоял жаркий настой лесных испарений. Было душно, от пота рубашка неприятно  прилипала   е телу. Шли молча, было не до разговоров: все думы и желания – вода, прохлада. Скоро Андрюшка  стал отставать…
Не прошли и  полпути по лесу, как стомлённый жаждой сын уселся на траву  Я тоже сел..  Вдруг Андрей сметил рядом в алабыре*  старую с позеленевшей водой лжу.
- Пап, ты как, хочешь, а я попью? - Уверенно с надеждой доложился он и пополз к воде.
 
         - Что ты! Там, вон, нырки вьются, - запретил я, скорее встал и вышел на просеку, увлекая за собой сына .

           Маленько погодя, Андрюшка принялся упрашивать:
           - А чево, я б и с нырками попил! Процедил бы ты мне воду через ткань… через свою кепку. Давай, вернёмся!

           - Нет. Скоро лес кончится, а там, в Лохматом овраге  есть родничок, вот и напьемся, - соврал я.
Никакого родника в овраге нет и быть не может, потому что овраг этот находится на самой высокой точке ивинской земли, а родники бьют из-под круч и из-под гор – такое происходит на Иве под Бутской горой. Но я врал, обещая воду, подбадривал сына; тут главное идти, идти терпеливо и упорно…  Андрей, поверив словам, взбодрился и некоторое время шагал впереди меня.

           Он тяжело дышал и  почти через каждые два шага останавливался. Наконец рухнул на траву и лёг на спину и виновато с укором сухо прошелестел:

          - Скоро ль твой овраг будет? Не могу больше идти и терпеть…

И тут меня, как кто мысленно в голову подтолкнул:
          - Давай, Андрюша, помолимся Богородице, чтоб помогла нам.

           -  И воды даст? - Оживился он.

          - Да! – Заверил я сына, - Тебе маленькому дитяти обязательно… Только веруй и молись!

            Я запел «Богородице, Дево, радуйся…»
 
            Андрюшка крестился, как я, и живо лепетал за мной слова молитвы.
Помолившись, сын окрылённый надеждой поднялся и зашагал дальше.
Уже мелкий лес пошёл.  Ещё немного и лес кончится. А я мысленно укорял себя: « Зачем я наврал сыну о роднике, я ж точно знаю, что нет его там в Лохматом… Да ещё   наобещал, будто Сама Богородица напоит его водой… Нехорошо получается!  В двойне нехорошо: он-то поверил всем сердцем моим словам и поверил в Божию Матерь, а окажется, что в  том овраге пусто, а оно так и есть! Тогда в его сердце наступит разочарование  во мне, отце родном, и самое страшное, как он будет верить Богородице после несостоявшихся обещаний, данных  болтуном-папкой от Имени Самой Богородицы! О…»

Когда вышли из леса и увидели в километре от нас Лохматый овраг, Андрей, не расставаясь с надеждой попить из родника, приостановился и уточнил:

              - А точно Богородица воды даст?

              - Да, да! – Без капли сомнения заверил я.

              Идти, главное – идти! Ближе  и ближе к дому…

             «Господи, я эти места сорок лет знаю, не было  здесь никогда родника, и нет его и сейчас… Матерь Божия, - мысленно взмолился я, - что ж мне делать, научи, как мне быть…Андрюшка-то ведь ждёт водицы и так по-детски счастлив - чистая его душа. Прости меня, грешного за болтовню…  жалко   дитя стало. Хотел помочь! И всё напутал… »

             Вдруг  сердце моё сжалось, будто кто- то его ласково тронул,  будто где-то в глубине его поднялись лёгкие пузырики и нежно пощекотали существо.
Я как-то сразу догадался, что это Богородица дала знак в сердце, где живёт душа – мол, все будет хорошо по вере отрока…

            Я посмотрел на берёзы, скрывшие Лохматый овраг, и поднялся. Сын вскочил с земли следам за мной. Мы вышли на дорогу по полю.
Предчувствие открытия обмана стыдом  обжигало сердце.
« Господи, Матерь Божия… помоги!» - Просил я -  слова вихрем носились в мыслях и бились в сердце.

            Из-за берёз на нас вывернул беларусь  с тележкой – кто-то ехал за сеном. В кабине я увидал Кольку Горячева, помахал ему рукой. Тракторист узнал меня, остановился, и, протянув руку, высунулся в дверцу. Мы  поздоровались.
Первым делом я спросил, нет ли у него воды.

            - Как нет, - чумазо ощерился он , - вот целый бидон в Мороскином роднике минут двадцать назад налил. Холодная, аж зубы ломит…

Он выставил ведёрный бидон из кабинки. Мы с Андреем  медленно пили и отходили от усталости. Напившись,  немного поговорили  с Колькой о сенокосе, и продолжили путь до дома.

            Шли легко и молодо. Я всю дорогу рассказывал о своей  студенческой жизни; на сей раз, как летом работали  в строительном отряде в Карелии. Сын с интересом слушал.
Дома Андрюшка рассказал маме, как мы хотели пить, как  нам под руку подвернулся  тракторист Николай Горячев и напоил нас родниковой водой.

           - Надо же, какая удачная случайность, - подытожила мама.

            Я услыхал эти слова и вздрогнул. Вздрогнув, ревностно подумал:
« Нет, Оля, это не случайность! Это чудо! Чудо, которое явила нам Заступница наша Богородица».

           Да, это просто частное тихое чудо…  И мы с Андрюшкой счастливы, что сердцем поняли и увидели его.


          В жизни  я часто вспоминал и вспоминаю, как сжималось сердце, и булькали пузырики в нём; теперь я верую и  точно знаю, что это Богородица тогда смотрела на нас  и  помогала. И теперь Она помогает нам в трудную минуту…

Аминь.

С. Ива, 1993год – 2020 год, июль.