брошенная деревня написано 40 лет назад

В далёком Тонкинском районе,
Вблизи села Кодочиги,
В тот час, когда в осенней кроне
Остыло тлеют очаги,
В тот горький час, когда хоронит
Листву трава, траву стоги,
Я шёл берёзовою гривой
Вдоль мелкой речки суетливой.

Был склон полог, берёз поток
Курился в небо белым дымом,
С туманом смешиваясь, плыл он
Под лето подводя итог.
Сухие листья из под ног
Взлетали на короткий срок,
Но гибкость крыльев потеряв,
Поспешно прятались средь трав.

И тот пейзаж был неслучайный,
Менялся ракурс неспроста,
К чему-то он готовил тайно
Немой символикой холста.
И возрастало напряженье,
И каждый новый шаг меня
Упрямой логикой движенья
Толкал куда-то. Семеня,
Трусливо шёл я и покорно
Тропой заросшей и неторной.

Туман сгущался, солнца круг
Растаял, растворясь в пространстве,
Молочные протуберанцы
Рассеяв в небе. Ржавый звук
Донёс холодный влажный ветер.
Я был один на целом свете.

Уже от ужаса мутило,
Я шёл, а звук всё не стихал,
И кто-то мне смотрел в затылок,
Да так, что шея затекла.
Берёзы двигались конвоем,
Что не свернуть, не повернуть,
Летящей по ветру листвой
Стараясь в спину подтолкнуть.

Я чувствовал - развязка близко,
За поворотом брод, и вот
По брёвнам мшистым и осклизким,
Переступив водоворот,
Я вытолкнут толпой деревьев
В предверье мрачное деревни.

Как опишу её? Представьте
Болота гарь, тумана хмарь,
И одиночество добавьте,
И приплюсуйте календарь
С его жестокостью всегдашней.
Октябрь. И листья, оторвавшись,
В сомненьях - опуститься? Нет ли?
Летят, сплетая воздух в петли.
Земля манит, они всё медлят,
Смакуя неизбежность смерти.

О чём я? Сбился. Да, деревня!
Как опишу её? Слова
Сухие сыновья забвенья.
Так вот: она была мертва...
Нет, слово «мёртвый» рядом с жизнью,
Скажу иначе: кости труб,
Уставив в небо с укоризной,
Деревни разлагался труп.
Среди вонючего тряпья,
Под хриплый кашель воронья.

То скрип, то скрежет. Незакрытой
Махал калиткой мёртвый дом,
Как птица, что уже убита,
Но всё же возится крылом.
Крыло живёт, ещё не зная
Про тяжесть тела вне души,
Оно отчаянно взлетает,
И пыль сухую ворошит.
Надеясь выбросить при взлёте
Тупую тяжесть мёртвой плоти.


Закапал дождь, шурша по веткам странно,
Сочась тоской, как городской романс,
Скрип ржавой петли попадал шуршанью
В такой невыносимый резонанс,
Что судорогой стягивало кожу,
По позвонкам от шеи, сверху вниз,
Сбегала дрожь, мурашками размножаюсь,
Толпой холодных колких гусенИц.
И мнился горький запах пепелища,
И кислый пот, как вдох нашатыря,
Туман, как зарево удушливой пылищи,
Копытами взметённой лошадья,
Ордынский стяг - и перед ним в рубИще
Поруганная русская земля...



И вспомнил тут трамвай в холодный день я,
Где пьяный, неухоженный старик
Случайному соседу по сиденью
То бормотал, то вдруг срывался в крик:
«Всё пережил и всё теперь приемлю,
Но память спьяну вырвалась из рук.
Всё вспоминаю - как за нашу землю
Нас умирать готовил политрук.

Он агроном, и говорил толково
Про чернозём, суглинки и подзол,
И что земля, она не только слово,
Не только символ и степной простор.
Не только знак духовного единства
Её таких несхожих сыновей,
Не только тяжелейшая повинность,
Когда, хоть околей, а всё же сей.

Он говорил осевшим, хриплым басом,
Высокие предметы приземля,
Что, мол, отдать то землю можно разом,
Да разом новую создать нельзя.
В неё навоз и пот, и кровь вносили
За тыщу лет до Киева, Кремля,
Когда и слова не было - Россия,
Была лишь почва - Русская Земля.
Где племена, имён которых нету
В историко-архивных изысканиях,
Мотыгами вгрызалися в планету,
Вколачивая в землю послушанье.

Была б земля, а города и люди,
Дома, деревья, мельницы с зерном,
Любовь, страданье, горе, счастье будут,
Пусть не сейчас, не сразу, пусть потом.

Но даже то - не главное. Земля-то
Не только здесь - везде, на каждый рот,
Но та - чужая! Помните, солдаты,
В чужой земле не сохранить народ.

Согласно всем законам сохраненья,
Тела умерших пращуров былых
Вступают в вечное круговращенье,
Вселяясь через почву в нас живых.
Молекулы и каждый малый атом,
Который нам сейчас принадлежит,
На краткий срок нам выданы когда-то
Землёй, посредством ячменя и ржи.

И ты не потому лишь только русский,
Что в некий час родители твои,
Не разводя особенно турусов,
Тебя назначили на землю им.
Вполне возможно, что какой-то атом,
Я повторю - пшеницы или ржи,
Был в невском иль в кутузовском солдате,
В Донском служил средоточеньем жил.

Их редко хоронили на кладбИще,
Всем по кресту - так где ж тогда пахать?
Осмыслите состав российской пищи,
Как долг, который завтра отдавать,
Не сдюжим - как глаза их будут жалить,
Когда мы к ним вернёмся в свой черёд,
Не все войдут в историю, в скрижали,
Но каждый в Землю Русскую войдёт.


И пели мы тогда, не на параде,
Глотая воздух горький, словно дым:
Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим.
И вот отдали же, отдали бл..ди!
Кустам и пням, не немцам, ладно б им.
И в самом центре пахотной России,
Куда фашиста не дошла нога,
Сожрал кустарник пашню,
Заросли им семнадцать миллионов га.


«Ну, хватит материться, дети слышат,-
Вмешался голос, резкий и колючий,-
Ничто вас, кроме водки, не колышит,
Ораторы во дни получки.
Ты сам-то помнишь, где твоя земля есть?
 Вам родина - где магазин поближе»
Заглохни, стерва! А кругом смеялись:
Вот кобра-баба, ядом так и брызжет.