Позаглохла степная стезя...

Позаглохла степная стезя, в червоточинах рыхлых кротовьих нор.
Воспрошу в пространство: " Что нового?" " Ничего." И век,  по-прежнему, на расправу скор
и трибун простирает в даль порывисто руку.
Грязь под ногти задаром пристроиться норовит,
те же буквы жмутся к имени - алфавит,
и поэт пьёт словес то арак, то аи, то цикуту.

То он бьётся неутомимый, неумолимый стриж,
головой в сеть свободы, как в дробь напирает пыж,
в колокольную голубизну небосвода.
То, птенец неопёрый, помянет графен, термояд, матрицу, клон...
И всё машет, гоняет воздух горячий крылом,
озадаченный жизнью, как бестолочью неприступной кроссворда.

То рубаху последнюю вложит во длань
попрошайки, то опохмелит в несусветную рань
алчущих, то числит себя во всех бедах земных виноватым.
И за то ему в пояс поклон, поделом...
Жаль: не ведает - машет не в пёрьях крылом.
Не крылом - токмо мясом косматым.

Худо-бедно, а тянем все лямку свою
и, навряд ли, я света в избытке пролью
осьминогом скрываясь в камнях, вылетая из облака мути.
Убоявшись руки в неопрене, понять:
где он, стержень в тебе, хорда  хоть, твою мать?
По резьбе ли тебя, сиротину, и кружит и крутит?

Иногда по скуле и пропляшет желвак,
в мозжечок так шибает подпольный первак.
Поплывёшь - не нащупать рукой под собой табурета.
Это - лихо. Терпи, а не то - заберёт.
На махорку, что лист табака,  перетрёт.
Знаешь сам: дом казённый, не вдруг  - неотложки карета.

Поздним летом степной позаглохшей стезёй
прогуляться, скупой откупившись слезой
от нахлынувшей скорби-тоски - чуть не брякнул - вселенской...
И, как крот,- всё-то роешь - на свет, на свет,
поперёк чьей дороги, холма могильного - дела нет...
Что там над головой: звёздный полог ночной, утренний сад эдемский?