Ворон Эдгар Аллан По

I

Однажды в полночи тоскливой,
пока карпел, слаб и бессилен,
Над многими лихими и чудными
томами знанья забытого -

Пока дремал, почти окутан снами,
нежданно раздалось стучание,
Подобное чьему-то нежное скребтание,
Скребтание в мои резные двери.

«То некий гость, - Я был уверен.
«Скребет в мои резные двери -
Всего лишь то и больше ничего».

II

Ах, четко Я припоминаю,
То было тусклым Декабрем;
И каждый разный мертвый угль
Чертился призраком на пол.

Ужасно Я желал восхода;
- напрасно занимал Я строку
Из книг моих, забыть тревогу
- тревогу по потерянной Ленор -

По редкостной и солной деве,
кого ангелы звали Ленор -
Неназванной здесь и никогда еще.

III

И шелков, грустен и неловок
шлестел из пурпура заслоном,
Трясло меня - вскормив высоким
ужасом, не ведомым до боле;

И оттого, чтобы унять биение
сердца моего, стоял немея,
«То некий гость соизволеет
войти в мои резные двери -

Некий поздний гость соизволеет
войти в мои резные двери; -
Лишь только то и больше ничего».

IV

Сегодняшним, душа моя крепчала;
Несдержанность с того далече,
«Сэр, - говорил Я, - ли Мадам, встречу
к вашей милости Я закляну;

Но дело в том, Я позабылся сном
и так нежно вы явились стуком,
И так глухо появился скрепот,
скрепот в мои резные двери,

Что мог услышать вас едва ли»
- вот Я открою настежь двери; -
Там только Тьма и больше ничего.

V

Глубоко взгляд во тьме вонзал,
в раздумиях стоял Я долго, цепенея,
В сомнениях, рассматривал видения,
не должные увидеть никому;

Но тишина была без слома,
и неподвижность без зазоров,
И лишь одно давалось слово,
слово в шептании: «Ленор?»

Я так шептал, и гулким эхом
Обратно отдавало слог «Ленор!» -
Едва лишь то и больше ничего.

VI

Обратно до дверей Я делал шаг,
пылала вся во мне душа,
Вновь вскоре Я услышал стук
Немного громче, чем бывал он.

«Верно, - говорил Я, - верно, это то,
что-то на моей оконной ветке;
Дайте видеть, что за поворотом,
и эту тайну разверну -

Дайте сердцу моему покоя
и эту тайну разверну; -
«Лишь ветер то и больше ничего!»

VII

Так отворив, Я запрокинул ставни,
когда, со рвением и трепетом,
Туда вступал громадный Ворон
из святых дней былых времен;

Ни капли чести не казал он;
ни минуты не гадал или отстал он;
Но, с видом лорда или леди,
спускался до моей резной двери—

спускался до бюста Паллады,
Враз до моей резной двери—
Спускался, восседал, и больше ничего.

VIII

Тогда эбеновая птица завлекала
печальны радости мои улыбкой,
Могилой и немым декором
того, что было одеянием ее,

«Хотя ваш клюв был стрижен и обрит,
вы , " - Я говорил, "уж точно не робки,
Бледный, мрачный, древний Ворон,
блуждающий от Ночи берегов -

Скажите, ваше благородно имя
на Ночи Плутонийских берегах! "
Молвил Ворон «Никогда-еще».

IX

Весьма дивился этой неумелой
птице, внимая дискурсу так смело,
Хотя его ответов малое значение
- немного скукой доняло;

Тому согласия нам не найти,
что ни один живущий смертный
Не был благословлен видением
птицы на его резной двери -

Птицы или зверя на скульптурном
бюсте на его резной двери,
С именем таким, как "Никогда-еще".

X

Но Ворон, зиждел одиноко
на недвижном бюсте, молвил только
Одно то слово, как душа вся в нем,
слове, что он изливал.

Ничто не значило, что он увещал
- не пера, когда он верещал -
Пока Я более промолвил трепеща,
«Его друзей Я чувствовал полно -

Как они, утром он меня покинет,
как Надежды покидали скоро».
Тогда птица отвечала: «Никогда-еще».

XI

В думах над тишиной со сломом,
тем ответом, метким словом,
«Сомнений нет, - сказал Я, - “что он знает,
то все лишь скоп и вздор,

Набранный с несчастий господина,
кому неумолимая Кончина
Пришла быстрей и изошла быстрее,
пока всех ноша тяготила -

До панихиды всех его Надежд,
то меланхолии всех ноша тяготила
О «Никогда - Никогда-еще».

XII

Но Ворон еще все завлекал
все радости мои в улыбке,
Тотчас Я содвигал перину
напротив птицы, бюста и двери;

Затем, когда за бархатом вставал,
Я обдавал себя в сравнениях
Образ к образу, Я измышлял,
что за птица злобная былых времен -

Та что, мрачна, неловка, белена,
облезла и неумолима, птица от былых времен
Что разумеет, каркнув «Никогда-еще».

XIII

Так Я был, захваченный в гадании,
но слога нет, что выражал бы
Птицы знание, чьи огненные очи ныне
вожглисъ в сознание мое;

Так и разно Я сидел в сравнении,
с главой моей, легко понуренной,
На бархатной расположив перине,
что лампы-свет над мною хохотал,

Но той, чей бархат-фиолетовый перин
с отсветом лампы надо мною хохотал,
Ей должно молвить, ах, никогда-еще!

XIV

Потом, Я знал, воздух стал плотнее,
Сочился из незримого кадила,
Качался Серафимом, чьи ноги падали
трезвонив на хохочущем полу.

«Подлец, - кричал Я, - твой Бог отдал тебя
- теми ангелами он посылал тебя
На отдых - отдых и спокойствие
из твоей памяти к Ленор;

Залп, ох залп тот сорт спокойствий
и забудь о потерянной Ленор!»
Молвил Ворон «Никогда-еще».

XV

"Пророк!" сказал Я, «вещь от зла!
- но пророк, коль птица или диавол! -
Тебя ли Падший шлет, может так,
что буря бросила сюда на берега,

Безсолен, но неустрашим,
в этой земле пустынной и заклятой -
В этом доме, Ужасом объятым,
- яви мне правду, Я вопрошал -

Есть ли бальзам в Галааде?
- яви мне - яви, Я вопрошал! »
Молвил Ворон «Никогда-еще».

XVI

"Пророк!" сказал Я, «вещь от зла!
- но пророк, коль птица или диавол!
Этим небом, высоко над нами
- этим Богом, что почитаем оба -

Ответь с тоской душе той бедной,
Коль поспешит в далекий Эйден,
Он так объяст святую деву,
кого ангелы звали Ленор -

Объятья редкостной и солной девы,
кого ангелы звали Ленор.
Молвил Ворон «Никогда-еще».

XVII

«Будь то слово знаком расставанья,
птица ли злодей! " кричал Я, дерзновея -
«Верни себя обратно к буре
и Ночи Плутонийским берегам!

Покинь без черного пера, зазором
той лжи, твоей души и слова!
Покинь печаль мою без слома!
- покинь тот бюст моих дверей!

Вырви клюв свой мне из сердца,
и тень возьми с моих дверей! »
Молвил Ворон «Никогда-еще».

XVIII

И Ворон, никогда не улетает,
все сидит, и все еще сидит
На бледном бюсте до Паллады
прямо у моей резной двери;

И в глазах его все ужасы видны
от демонов, которым благоволит,
И лампы свет над ним струит,
бросает его тени на пол;

И моя душа из этой злобной тени,
Что лжет и проползает на полу,
Приемлет вдохновение - никогда-еще!





THE RAVEN

BY EDGAR ALLAN POE

I

Once upon a midnight dreary,
while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious
volume of forgotten lore—

While I nodded, nearly napping,
suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping,
rapping at my chamber door.

“’Tis some visitor,” I muttered,
“tapping at my chamber door—
Only this and nothing more.”

II

Ah, distinctly I remember
it was in the bleak December;
And each separate dying ember
wrought its ghost upon the floor.

Eagerly I wished the morrow;
—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow
—sorrow for the lost Lenore—

For the rare and radiant maiden
whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.

III

And the silken, sad, uncertain
rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic
terrors never felt before;

So that now, to still the beating
of my heart, I stood repeating
“’Tis some visitor entreating
entrance at my chamber door—

Some late visitor entreating
entrance at my chamber door;—
This it is and nothing more.”

IV

Presently my soul grew stronger;
hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly
your forgiveness I implore;

But the fact is I was napping,
and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping,
tapping at my chamber door,

That I scarce was sure I heard you”
—here I opened wide the door;—
Darkness there and nothing more.

V

Deep into that darkness peering,
long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal
ever dared to dream before;

But the silence was unbroken,
and the stillness gave no token,
And the only word there spoken
was the whispered word, “Lenore?”

This I whispered, and an echo
murmured back the word, “Lenore!”—
Merely this and nothing more.

VI

Back into the chamber turning,
all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping
somewhat louder than before.

“Surely,” said I, “surely that is
something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is,
and this mystery explore—

Let my heart be still a moment
and this mystery explore;—
’Tis the wind and nothing more!”

VII

Open here I flung the shutter,
when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven
of the saintly days of yore;

Not the least obeisance made he;
not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady,
perched above my chamber door—

Perched upon a bust of Pallas
just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.

VIII

Then this ebony bird beguiling
my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum
of the countenance it wore,

“Though thy crest be shorn and shaven,
thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven
wandering from the Nightly shore—

Tell me what thy lordly name is
on the Night’s Plutonian shore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”

IX

Much I marvelled this ungainly
fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning
—little relevancy bore;

For we cannot help agreeing
that no living human being
Ever yet was blessed with seeing
bird above his chamber door—

Bird or beast upon the sculptured
bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”

X

But the Raven, sitting lonely
on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one
word he did outpour.

Nothing farther then he uttered
—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered
“Other friends have flown before—

On the morrow he will leave me,
as my Hopes have flown before.”
Then the bird said “Nevermore.”

XI

Startled at the stillness broken
by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters
is its only stock and store

Caught from some unhappy master
whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster
till his songs one burden bore—

Till the dirges of his Hope
that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore’.”

XII

But the Raven still beguiling
all my fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in
front of bird, and bust and door;

Then, upon the velvet sinking,
I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking
what this ominous bird of yore—

What this grim, ungainly, ghastly,
gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”

XIII

This I sat engaged in guessing,
but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now
burned into my bosom’s core;

This and more I sat divining,
with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining
that the lamp-light gloated o’er,

But whose velvet-violet lining
with the lamp-light gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!

XIV

Then, methought, the air grew denser,
perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls
tinkled on the tufted floor.

“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee
—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe
from thy memories of Lenore;

Quaff, oh quaff this kind nepenthe
and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”

XV

“Prophet!” said I, “thing of evil!
—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether
tempest tossed thee here ashore,

Desolate yet all undaunted,
on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted
—tell me truly, I implore—

Is there—is there balm in Gilead?
—tell me—tell me, I implore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”

XVI

“Prophet!” said I, “thing of evil!
—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us
—by that God we both adore—

Tell this soul with sorrow laden
if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden
whom the angels name Lenore—

Clasp a rare and radiant maiden
whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven “Nevermore.”

XVII

“Be that word our sign of parting,
bird or fiend!” I shrieked, upstarting—
“Get thee back into the tempest
and the Night’s Plutonian shore!

Leave no black plume as a token
of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!
—quit the bust above my door!

Take thy beak from out my heart,
and take thy form from off my door!”
Quoth the Raven “Nevermore.”

XVIII

And the Raven, never flitting,
still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas
just above my chamber door;

And his eyes have all the seeming
of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming
throws his shadow on the floor;

And my soul from out that shadow
that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!