А у Твардовского ни маршалов, ни торжественности

Заметка эта была опубликована с сокращениями в "Независимой газете" от 14.07.21 в приложении  НГ EX LIBRIS под заголовком "Война ревет, как море". Здесь полный текст.


Война, война. Кто-то днем и ночью идет по ней, кто-то потом об этом пишет, и не всегда бывает, что это один и тот же человек. Кому-то – стоит снегирю за окном запеть – сразу что-то эпохальное чудится, двухвековой давности стихи слышатся, и повторяет он строки Державина:

Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.

Конечно – думает – тот старинный поэт дружил с Суворовым, там есть что-то личное в  его мощной и величавой скорби по недавно скончавшемуся генералиссимусу,  но чем я хуже? Я-то, разумеется, с недавно скончавшимся Жуковым не дружил, но зато видел же на фотографии  портрет этого прославленного полководца – мне и того достаточно! И сочиняет сей же час  что-то и впрямь такое торжественное и грандиозное, что сам Державин тут же передает ему лиру со словами: Победителю ученику от побежденного учителя:

Вижу – говорит –  колонны замерших внуков, гроб на лафете, лошади круп...
.......................................
...в смерть уезжает пламенный Жуков...
(Ну, это, как вы, конечно, помните, строки из стихотворения Иосифа Бродского «На смерть Жукова».)

Глагол времен! металла звон!

Надеюсь, великая тень Бродского простит мне эту мою шутку. Гении великодушны. Я бы не рискнул шутить подобным образом с теми, кто чрезвычайно озабочен своим статусом и охраняет его, как пес охраняет свое жилище. Такие люди страшно обижаются на самую невинную игру ума и незамедлительно указывают проникнувшему на их территорию злодею его настоящее место. Не будучи хотя бы рядовым членом русского ПЕН-клуба, шутить с ними смертельно опасно. В этом кругу принимаются только почтительные остроты с обязательным реверансом в конце. Это вам не беспечный Пушкин, который, как всем известно, плохо кончил.  Признаюсь, мне вступать в конфликт с этими ревностными блюстителями иерархии не хочется. Просто есть желание мирно поговорить о войне. Грустные жители земли, красивые, конечно, и мудрые, как боги, меня тоже, надеюсь, поймут и не станут осуждать.
Ну, вернее, не о самой войне хочется поговорить, а о ее отражении  в бессмертных строках, которые никогда не перестанут задевать человеческое сердце.

Кровавые столкновения государств всегда вызывают  ужас, всегда повисает в воздухе безответный вопрос: как могло произойти, чего не усвоили люди, что опять допустили такое? Есть ли на свете пророческое слово, которое могло бы все изменить, сделать кошмар невозможным, слово, после которого все  с песней разошлись по домам? Найдется ли тот, кто скажет его своим соотечественникам или, если это недостижимо, хотя бы  чуть-чуть утешит их в этом страшном мире?  Кто это будет? Писатель?

Писатель, – как справедливо заметил поэт Полонский – если только он
Волна, а океан – Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.

Волнение океана хаотично. А писатель, как известно, берет хаос, а возвращает порядок. В этом, наверно, и состоит его призвание. Конечно, каждый из настоящих писателей понимает свой долг по-своему.  Ну вот, спросите, например, у Маяковского, он расскажет. Когда возмущена стихия – скажет – лучше быть от нее подальше,  иначе ни о каком порядке речи идти не может. Из любви к эпатажу поведает  он вам еще,  что сам он лучше бы подавал ананасную воду девушкам с пониженной социальной ответственностью, чем участвовал в этих грязных военных играх. Ну, а в реальности – для того, чтобы немного отстраниться и, успокоившись, чуть с высоты взглянуть на ситуацию лучше всего подходит бильярд. Бывает, играешь себе – вспомнит – и вдруг между двумя ударами вспыхнет в твоем мозгу ослепительная истина об этой вселенской жути и громовым раскатом пронесется над землей твой голос, как проносился когда-то голос древнего пророка:

Слышите!
Каждый,
ненужный даже,
должен жить;
нельзя,
нельзя ж его
в могилы траншей и блиндажей
вкопать заживо...
(Маяковский)

А потом – между двумя следующими ударами – подумаешь: каким все-таки тяжелым  бременем ложится на плечи молодежи эта возня с  живыми трупами, как замедляет она их прорыв в чудесное будущее, и новая ослепительная строчка веселой птицей сорвется с твоих губ в счастливые небеса:

Стар – убивать.
На пепельницы черепа!
(Маяковский)

Ну, это, конечно, шутка. Надеюсь, великая тень Владимира Маяковского простит ее мне. Гении великодушны...

Но бывает у поэтов, как это ни удивительно, и по-другому. Случается, хотя и гораздо реже, что всю войну, сопровождают они воюющих солдат, будто ангелы, и, непосредственно наблюдая за всеми перипетиями этого пути, что-то умеют сказать такое...
Ну, вот хотя бы такое:

Друг-читатель, я ли спорю,
Что войны милее жизнь?
Да война ревет, как море,
Грозно в дамбу упершись...

Написал эти слова Твардовский. Просто и сердечно, не правда ли? Как ему удалось о таком страшном вот так? – про себя думаешь. Большое сердце, наверное.

...И пока она ревет, эта война, и эти измочаленные людские тени идут по ней, долгое, серьезное человеческое сопереживание все-таки не оставляет их один на один с ее безысходным ужасом...
Случаев таких в литературе немного. А, по правде говоря, мне известен всего один, не знаю, как вам...

...А  возвышенные стихотворцы, взирая со своих небес, подведут потом последние исчерпывающие итоги. И скажут они так (это, если что, произнес Бродский в интервью Соломону Волкову):  «Конечно, Твардовский был человек несчастный и загубленный. Но я не думаю, что это система его загубила. Он сам себя загубил.»

Ну, и на том спасибо.

(Ну, конечно, у Твардовского ни маршалов, ни торжественности, и вообще, простоватый он какой-то. По-настоящему мудрый человек свою поэму о войне сразу с Жукова б начал.)

И одна теперь ему награда, что его, как он сам предвидел в своем «Теркине»: «может где-нибудь в пивнушке вспомнит после третьей кружки с рукавом пустым солдат».

...Давно не перечитывал эту книгу.
Да, поэт огромный и человек – тоже, это я, конечно, знал,  а вот какое впечатление произведут эти его строки сейчас, если опять погрузиться в них... Все-таки написано ведь для другой аудитории – даже и по возрасту другой – не говоря о прочем, и, как бы ни хотел почувствовать себя в ней своим, этого уже не дано. Но начал читать – и опять то же  прежнее ощущение: подхватило и несет. И душа на каждую строчку, на каждую мысль отзывается. Ну просто как лодочку на волне качает. И сейчас, с годами, слова эти и даже шутки эти – вроде бы такие простые и неприхотливые – так же остро задевают какие-то струны в душе, а, может даже, и острее. «То ли это инстинкт,  то ли слабость души, то ли сам исторический опыт». Такое за всем этим сочувствие к этому Теркину, ко всем этим  ребятам на войне! Правда – будто ангел у них за спиной стоит.