Писатель и ад

Под виноградом читаю Монтеня. На шорты села оса. По уму надо согнать, но боюсь укусит.
- Не кусай, - говорю я осе.
Оса улыбается и медленно достаёт жало.
- Хочешь я тебе Монтеня почитаю.
Оса улыбается, угрожающе перебирая лапками.
Читаю пассаж Монтеня о презрении к жизни:
"Презрение к жизни – нелепое чувство, ибо в конечном счете она – все, что у нас есть, она – все наше бытие…Жизнь ведет нас за руку по отлогому, почти неприметному склону, потихоньку да полегоньку, пока не ввергнет в это жалкое состояние, заставив исподволь свыкнуться с ним."
- Жалкое состояние, - повторяю осе.
Жена выносит на веранду арбуз. Оса зачихлив жало летит на арбуз. Жена ставит арбуз на столик, убегает, кричит:
- Прогони осу.


Почему так хочется выпить пива именно после второй дозы вакцины.


Сижу в парке Южного города на скамейке. Как бы не работаю и как бы работаю. Не работаю, потому что я ещё в отпуске, но все перепутал и вышел на день раньше на работу, где мне сказали, что я ещё в отпуске. Я тогда пошёл в парк, взял кофе и сел на скамейку, где работаю через мессенджеры и вотсап, так как на работе решили: раз я все равно раньше положенного вышел из отпуска, то значит я на работе.


Так как дела в Москве закончились, а завтра уже улетать в Южный город, то от нечего делать, смотрю котиков в ТикТоке. Оказывается, нет страшнее котика, чем бенгал. Половина всех видео, как бенгалы рушат квартиры. Все-таки котик должен быть с помойки. С ним всегда можно договориться.


И когда спала удушающая жара
Он вышел в ночи во двор и закурил.
Москва показалась ему испуганной.
Какое-то странное отчаяние висело над столицей.
Впервые ее жители,
Считающие, что достигли всего,
Живущие в вечном празднике
И чувстве собственной исключительности
Осознали, что мир бренен.
Это как кризис среднего возраста
Ты жил, жил все понимал,
Имел цели, ясные и простые
И вдруг отчего-то осознал
Что все может рухнуть от
Шелеста крыльев бабочки.
Ты одинок гол и беззащитен
Что все, кто до этого давал надежду
Не дают надежду
Что все, кто до этого считались авторитетами
Авторитетами не являются.
Люди привыкшие к атомарному разумному существованию
Не могли рационально объяснить происходящее.
Не слушать же церковников,
Что идет апокалипсис
И ещё, эта жара, эта удушающая жара.
И вот сейчас, когда температура
Вдруг опустилась до 20 градусов,
И наступило облегчение,
Он вдруг осознал, что верить он не может
И не верить он не может.
Какой-то гребанный даосизм.


Если Булгаков заметил философские изменения в москвичах в связи с квартирным вопросом, то Чубайс одарил их имуществом бабушек и дедушек, которое они радостно сдают приезжим. От этого образовалась крепкая прослойка никогда не работающих, но сносно существующих. Я сам слышал как мой сосед бахвалился во дворе, что слава богам, не трудится уже 20 лет. Весь этот элемент уже с утра окупирует лавочки моего двора. У них хорошее настроение, оптимистичный взгляд на мир, баян и горячительные напитки. Они будут всегда поддерживать в моей стране власть имущих, потому что власть имущие позволили им ничего не делать. Если долго сидеть у окна то вплоть до глубокой ночи можно прослушать Мурку, Владимирский централ, Чёрный ворон и Переведи меня через майдан. Таджики, живущие в нашем доме, боятся с ними вступать в перепалку, как люди приезжие и лишённые прав. Одна надежда на старшего по подъезду Борю, у которого двое маленьких детей, но даже под его окрики они могут радоваться жизни вплоть до часа ночи. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ.



У мамы двор знаменитый. Он выиграл конкурс на самый лучший двор Орехово-Зуевского района. Там есть бетонный слон, бетонный крокодил, чебурашка, жираф, павлин, ёжик и черепаха, розы, тюльпаны, орхидеи, гладиолусы, ещё какие-то кусты. Все это сделал один человек - Дарья Петровна. Каждое утро Дарья Петровна поливала цветы, стригла траву, белила своего слона и украшала чебурашек. Отвлекал её от этой важной деятельности только её муж Стасик. Когда Стасик впадал в запой, то Дарья Петровна ухаживала не за цветами, а за Стасиком, если честно существом никчемным. Но к сожалению человек смертен, особенно в эпоху пандемии. Дарье Петровны не стало. Все пришли в отчаяние, как от факта смерти, так и от того, что теперь двор пропадёт. Ни на кого надежды не было, но неожиданно её пьющий муж Стасик бросил пить и стал вместо Дарьи Петровны поливать цветы. Вот сейчас я сижу на скамейке и наблюдаю, как в неимоверную жару Стасик в одних семейных трусах поливает огород, который ему оставила Дарья Петровна.


Предисловие к моей новой готовящейся книге "Москвич в Южном городе".

Добрый день дорогой читатель. Если тебе менее 50-ти лет, то смело проходи мимо. В этой книге упоминаются философы, которых ты никогда не читал, писатели, которых ты никогда не читал, художники, картин, которых ты никогда не видел , и поэты стихов которых ты никогда не узнаешь. Если же тебе старше 50-ти, то я знаю, что эту книгу ты тоже никогда не купишь ввиду финансовой стесненности. Поэтому эта книга ни к кому и ни для кого. Я писал её потому что не могу не писать, а издали её на средства глупых спонсоров. Даже странно, что ты её нашёл в магазине. Скоро скоро благодарный потомок выкинет её на свалку, потому что все мы стремимся к свалке. Но все-таки, может быть, а вдруг, ибо, в общем я надеюсь.


Иногда Иванов понимал, что то, что он читает, никто не читает, то, что он смотрит, никто не смотрит и то, о чем он думает, никому не нужно. Хотя возможно это была обыкновенная гордыня. Иногда Иванов сидел на лавке у моря и думал: понимает ли его Петров, читал ли Сидоров то, что читал Иванов, но он знал, раз ему хорошо с Петровым и Сидоровым, то это неважно. Иванов знал, время его уходит. Его книги, его взгляды, его жизнь никому не нужна, особенно подрастающему поколению. Он хотел бы думать, что кто-то его поймёт (о, опять гордыня), но чем больше он жил, тем более понимал, что он умрёт вместе с тем поколением, в котором родился.


Ехали вдоль огромного жёлтого поля. По полю в одиночестве елозил японский трактор и складывал скошенную траву в рулоны, напоминающие грузинские баклажанные рулетики.
О бедные писатели-деревенщики! О стога! О берёзки! О нивы!


Утро началось странно. Включил телевизор. На спортивном канале шёл репортаж с чемпионата мира то ли рэпу, то ли брейку. Отплясывали негры и латиносы. Прыгали, кружились, стояли на руках, отталкивались руками от пола, вертелись на головах. И тут диктор затянул: "Вэлкааааам рааааашааа".
И они вышли. Точнее вышли и сели на корты. Я их узнал. Обычно они сидят на кортах возле подмосковного подъезда моей мамы в кепках, штанах адидас с лампасами и лузгают семечки. Мне стало реально страшно за американских танцоров. Я прям представил: " Эй ты ч....мазый, мелочь есть, а если найду". Зал на какое-то время замер. Замер и я. И тут они стали вертеться. Это был странный танец, каждый из зрителей и судьи тоже ощущали, что им реально могут набить морду. Комментатор называл это загадочным стилем аля-рус. Все это происходило в гнетущей тишине. Потом пошли оценки.10.0. 10.0. 10.0 10.0. Все судьи присудили им первое место. Видимо все судьи мира завязавшие бандитос оценили, что настоящие бандитос живут только в России.


Накануне моего пятидесятилетия мы играли в карты, в осла: мама, брат, жена брата Настя, тётя Таня, дядя Валера, сестра Оксана и племянница Злата. Если честно, то в семье существует рейтинг ослов. Меньше всего ослом была мама, хотя ей 73 года, а больше всего ослом был я, хотя племяннице Злате всего десять лет. Накануне моего юбилея все хотели, чтобы я не остался ослом и мне активно поддавались, но мучительная московская жара, отсутствие практики и моё завышенное университетское самомнение привели к тому, что после 8-ми конов ослом остался я. Я залез под стол и тихо прошептал:
- Иа!
Племянница Злата заглянула под стол и сказала:
- А дядя Слава тихо кричит.
Все сказали:
- Громче.
- Иа, - прокричал я из-под стола чуть громче.
- Ещё громче, - закричал все.
- Иа!- громко закричал я из-под стола.
Все засмеялись:
- Ну вот наконец ты стал настоящим ослом! С днем рождения!


- Алло, здравствуйте, вы папа Петеньки.
- Добрый день, да я.
- Ваш Петенька не сделал домашнее задание.
- Какое?
- Послушать "Карнавал животных" Сен-Санса и нарисовать понравившееся ему животное.
- Кого, кого?
- Сен-Санса.
- А кто это?
- Композитор. Классический.
- Вообще-то Петеньке четыре года, вы уверены, что ему нужен Сен-Санс.
- Вы хотите из нашего элитного садика попасть в нашу элитную гимназию.
Замешательство. Грустный вздох
- Хотим.
- Ну вот.
- Что ну вот.
- Надо послушать и нарисовать.
Долгий вздох.
- И когда?
- Вчера.
- Понятно.
Пошёл в детскую к сыну. Петя смотрит " Машу и медведя".
Забрал планшет, сын плачет. Долго искал этого самого Сен-Санса. Поставил. Играет, играет. Слон, лебедь, петухи и куры , кукушка, как их отличить. Музыка одинаковая.
Уснул. Просыпаюсь. Петя смотрит "Машу и медведя". Сенс-Санс закончился. Час спал.
Говорю Пете:
- Ну что послушал.
- Посмотри какая Маша весёлая.
Маша и правда весёлая, но рисовать надо, в элитную школу хочется.
- Что, - спрашиваю, - рисовать будем, слона, лебедь, кукушку?
- Кукушку, - говорит Петя.
- Может слона, - хрен знает как эта кукушка выглядит.
- Кукушку!
Полезли в ютуб смотреть кукушку. Какое-то сморщенное существо.
- Может, - говорю, - медведя нарисуем.
- Нет, кукушку.
Взял детскую свистульку, обвел карандашом.
- Кукушка, - спрашиваю.
Петя молчит, взял мелок и покрасил красным.
Оба вздохнули.
Утром звонок:
- Алло, вы папа Петеньки.
- Я, - отвечаю.
- Петя у вас хороший, но...
- Что но.
- Нарисовал петуха, а подписано кукушка.
- А разве у Сенс-Санса нет петуха.
- Есть, есть, - вздыхает, - но все-таки.
Теперь молчу я. Потом говорю:
- Мы вот тут с вами зверей рисуем, а слух-то у Петеньки есть?
- Слух есть, но вот кукушка у вас как петух.
Положил трубку. Пошёл в детскую. Петя смотрит 'Машу и медведя".


Четырехлетний племянник играл на улице в песочнице, поэтому его папа - мой брат, засунул его мыться в ванную. Чтобы племянник не скучал, ему дали паровоз, но забыли, что паровоз электрический, на батарейке. От воздействия воды паровоз стал гудеть и бабушка, мама меня и брата, забрала паровоз у племянника и принесла нам, чтобы мы избавили квартиру бабушки он назойливых гудков. Нашли кнопку, но похоже от воды её замкнуло. Брат её переключил - ничего не помогло. Стали думать, что делать. Паровоз гудит, племянник хныкает, бабушка не может уснуть. Я взял дело в свои руки. Все-таки я закончил математический факультет. Я понял- надо вынуть батарейку, а для этого надо ответить винты. Долго искали с братом отвёртку- нашли. Отвинтили 4 болта. Дергаем, дёргаем, батарейку снять не можем.
Брат смеется:
- Ты закончил математический факультет, а не можешь снять батарейку.
Забрал у меня паровоз и отвёртку.
- Смотри, - говорит, - я закончил философский и легко откручу батарейку.
Долго рассматривал паровоз, нашёл ещё один болт, но он в виде звёздочки, а отвёртки в виде звёздочки у нас не было.
Пошли покурили. Купили пива. Выпили пива. Паровоз гудит. Племянник хнычет.
Бабушка не может спать. Говорит мне и брату:
- Зачем я вас рожала и учила на математическом и филрсовском факультетах, если вы не можете починить детский паровоз.
Племянник хнычет. Паровоз гудит.
Пришла жена брата, мама племянника. Достала кастрюлю. Положила паровоз в кастрюлю. Паровоз гудит. Накрыла крышкой. Паровоз гудит. Накрыла подушкой. Паровоз не гудит, а чуть слышно стрекочет, как цикада.
- Послушайте, цикада, - говорит.
Мы с братом слушаем- точно цикада.
Племянник успокоился. Бабушка уснула.



- Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- У вас есть аллергия?
- О какой крутой ресторан, вы реально готовы при моем заказе учесть мою аллергию?
- Да, готовы. У вас есть на что-нибудь аллергия?
- Есть.
- О, здорово, на что?
- На жизнь.
Долго роется в бумагах. Хмыкает.
- Хм, к сожалению у нас нет блюд для аллергиков на жизнь. Может у вас аллергия на цитрусовые.
- Нет.
- На клубнику?
- Нет.
- На рыбу?
- Нет, на жизнь.
- Извините, давайте я вызову старшего менеджера.
Приходит старший менеджер:
- Извините, мне сказали у вас аллергия.
- Да у меня аллергия на жизнь.
Долго роется в бумагах, куда-то звонит.
- Может на манго?
- Нет на жизнь.
- Может на женщин.
- И на женщин тоже, но в основном на жизнь.
Долго думает.
- Извините, мы не можем вас обслужить.
- Я буду жаловаться!


Когда писатель попал в ад, то оказалось - всё не так уж плохо. Для порядка его пару лет поварили в котле со смолой, потом ещё пару лет подержали на костре, но оказалось, что в аду есть свои литературные конкурсы. Пару раз он отправлял свои романы самотеком, но потом один старый косой черт, то и дело тыкавший его острой пикой взял у него рукопись на прочтение и буквально через пару лет отправил её на конкурс имени графа Дракулы. Конкурс оказался очень большим и очень известным. Предыдущими его победителями были лорд Байрон, Хэменгуэй, Есенин, Маяковский, Фадеев и пр. и др. Писателю повезло. Он взял диплом первой степени и небольшую премию. Его вынули из котла и теперь он сам тыкал пикой в новых писателей. Далее оказалось, что для грешников писателей в аду есть свои дома отдыха, государственные адские конкурсы, слеты и адские фестивали. Его стали регулярно печатать адские толстые журналы, потом в издательстве Люцифер вышла книга его рассказов "Ад каким я его увидел". Писателя перевели на все адские языки, дали еще с десяток дьявольских премий, он посетил заграничный ад. Однажды он видел Вельзевула. К концу первой сотни лет в аду писатель вдруг стал понимать, что его жизнь в аду ничем не отличается от земной и он даже стал задавать себе вопросы, почему он так боялся ада.


И когда Овидий возвратился из изгнания, то уже на платформе электрички осознал: что-то незаметно изменилось в жителях столицы. Они старались не разговаривать друг с другом, не смотрели друг другу в глаза, не посещали ресторанов и театров, не ходили в парки, были замкнуты, неразговорчивы и испуганы. Большинство из них заперлись по домам и смотрели видеофоны, то и дело отсылая в черноту видеофонов проклятия и слезливые открытки. Если их вдруг пугало что-то, то они накидывались друг на друга изрыгая проклятия, если их радовало что-то, то они все равно накидывались друг на друга, словно радость причиняла им боль. Даже более того, если они видели кого-либо радостным, то считали его источником своей боли и не стеснялись в выражениях. Овидий долго не мог понять причину этого страха, а когда понял и осознал свое бессилие что-либо изменить, то стал немного понимать жителей столицы, потому что страх перед неведомым, распространяя веру в какие-то запретные культы и языческие верования, проник не только в толпу, но и в правительственные круги, вызвав в них паралич. Люди богатые и облеченные властью оставляли свой народ и уезжали в глушь, отдавая напоследок бессмысленные и противоречивые распоряжения. От этого страх не уходил, а обращался в странное буйство, от которого неведомая напасть только разрасталась.



Сегодня у Иванова был праздник. Не то чтобы он писал книги, но иногда у него происходили презентации его книг. В жаркий июль в рабочий день на презентацию книги Иванова пришли шесть человек: его друзья Петров и Сидоров, два издателя и два организатора. В начале Иванов впал в отчаяние и чтобы выйти из него он предложил Петрову, Сидорову, издателям и организаторам отменить презентацию и пойти в ближайший кабак пить пиво. Все обрадовались, но тут неожиданно в зал вошла неизвестная прекрасная девятнадцатилетняя девушка. Все покосились на прекрасную девушку, потому что теперь похоже Иванову придётся проводить презентацию и поход за пивом откладывался. Иванов тяжело вздохнул, вышел на трибуну и стал читать рассказ за рассказом. Все хлопали, а незнакомая девушка почему-то хохотатала, хотя ничего смешного в рассказах Иванова не было. И вот когда значит девушка хохотала, Петров и Сидоров хлопали, кто-то из организаторов завизжал, а немного погодя завизжали все . Иванов, читавший о любви народа к правительству оторвался от чтения и увидел, что между рядами бегает огромная серая мышь. Иванов подумал, потом ринулся в визжащий зал и поймал мышь за хвост.
Потом Иванов поднёс мышь к носам организаторов и спосил:
- Что с ней делать?
- Убить, - ответил один из организаторов.
- Ты, что Муся, - воскликнул второй организатор, - это древнее здание, в нем самые древние мыши, они видели ещё Малевича, Маяковского и Лилю Брик.
Все задумались. Тогда Иванов увидел аквариум, посадил в него мышь и продолжил чтение.
Но никто теперь не слушал Иванова. Петров и Сидоров не хлопали, а прекрасная молодая девушка не хохотала.
Тогда Иванов закончил чтение и все пошли пить пиво. Всю дорогу за пивом Иванов думал о мыше. Ему было жаль мышь, ведь она осталась без пива.



- Жизнь у нас всего одна.
- Не одна.
- Откуда ты знаешь.
- У меня была клиническая смерть и был туннель и музыка и картинки.
- И у меня была клиническая смерть. Темнота и чернота, черви.
- А у тебя где была клиническая смерть.
- В Питере.
- А ну тогда все понятно.
- А у тебя.
- В Гаграх, на пляже.
- А ну тогда всё понятно.


9 июля. 21-11
Я: Ты где?
10 июля. 16-10.
Я: Ты как?
11 июля. 7-13.
Я: Давно тебя не слышал.
11 июля 19-10.
Я: Черт возьми, где ты?
12 июля 10-15
Я: Послал тебе на визу 10000.
12 июля 10-16
Он: Ничего не дошло!


Когда начался финал Евро по футболу между Италией и Англией я на даче зашёл в туалет.
- Ура, - услышал я.
- Кто забил, - кричал я через дверь, но меня не слышали и орали.
Тогда я выскочил, спешно оправляясь, и понял, что забили англичане. Это была катастрофа. Я вперился глазами в экран, яростно болея за итальянцев, но ничего не происходило. Я грыз орешки, пил пиво, жевал ставридку, молился, но во втором тайме сдали нервы и я снова пошёл в туталет.
- Ааааааа, - услышал я.
- Кто забил, - закричал я сквозь дверь, но меня опять не слышали.
Тогда я спешно вышел, опять оправляясь на ходу и понял, что на этот раз забили итальянцы. Мне полегчало, я снова грыз орешки, пил пиво и молился, но отойти в туалет снова боялся, понимая: кто-то обязательно забьёт, но туалет не давал гарантии, что забьют итальянцы, за которых я болел.
Когда наступила серия пенальти, я понял - нельзя просто так ждать и все-таки на всякий случай пошёл в туалет. Я закрыл глаза, прислонился лбом к стене и представил себя ребёнком, как я пятилетний катаю с папой мяч. Папа был высок, строен и молод.
- Аааааааа, - доносилось сквозь дверь туалета.
Когда все стихло, я открыл глаза и вышел в гостиную. Итальянцы обнимали своего вратаря Донаруму. "Странная, странная жизнь", - подумал я.


Мама сказала садить редиску по лунному календарю. В четверг и пятницу нельзя, а в субботу можно.
"Что за хрень", - думаю.
Позвонил друзьям агрономам- смеются.
"Хрень", - думаю, - "хрень", - но посадил, как мама сказала, я ведь хороший сын.
Редиска выросла одна к одной, все семена взошли.
Соседи спрашивают:
- Как вам удалось Слава, - а я хожу гордый, а сам думаю: " Ну хрень же хрень".
На следующий год решил назло проверить. Прочитал лунный календарь и посадил в самый неблагоприятный день.
Взошло три зерна из ста и те ушли в стебель.
"Хрень", - думаю, - "хрень", - а сам читаю лунный календарь (редьку пора сажать) и вспоминаю, что там мама говорила про редьку.
В понедельник нельзя, во вторник нельзя, а знакомые агрономы ржут.


В самолёте летела семья: папа, мама, тёща, два мальчика семи, восьми лет, девочка лет четырёх и младенец. Весь полет мальчики бегали по салону и ползали между кресел. За ними бегали папа и тёща. Мальчики вырывались и ссорились. Младенец кричал на руках мамы. Его укачивали мальчики, тёща, папа и мама. И только четырехлетняя девочка весь полет спала.



В Москве люди ищут тепло. Ты выходишь утром из дома и быстро, чтобы не замёрзнуть, бежишь в метро. Там ты едешь до конечной и быстро садишься в маршрутку. Из маршрутки по морозу ты опять бежишь в офис. В Южном городе люди ищут тень. Ты выходишь рано утром на работу и смотришь, на какой стороне улицы тень и идёшь именно по этой стороне. Также ты высматриваешь скамейки в тени, кофейни в тени, магазины в тени и остановки общественного транспорта в тени. Особым расположением пользуются помещения с кондиционерами. Начинаешь понимать, почему небо дало нефть русским и арабам. Одним, чтобы греться, другим, чтобы охлаждаться.


Когда после ковида
Все обернулись, то поняли,
Что полегли все мэтры,
А культура никак не может без мэтров.
Ведь культура вертикальна
И не может обойтись
Без экспертного сообщества.
И вот значит они обернулись,
Рассмотрели пространство
И поняли, что никого не осталось.
И патриарха Х., и патриарши У.
И Иванова и Петрова и Сидоровой.
Все все полегли на полях сражений
Третьей мировой войны.
А они значит, как и их предки
Вернулись, выжили,
И вот обернулись и поняли,
что не осталось мэтров.
Сначала они рыдали и плакали.
Потом причитали и рвали волосы,
А потом, порыдав ещё раз,
Стали выбирать новых метров.
Но Господи, что это были за мэтры,
Что это были за мэтры.
Мелкие, плюгавые, кривые, косые,
Безъязыкие и безголосые,
Но культуре нужны мэтры,
Ведь культура вертикальна,
Ведь культура вертикальна.
И вот когда они выбрали новых мэтров,
И новые кривые мэтры
Заполонили газеты, радио, телевидение и ютуб,
То народ немного успокоился,
И новые кривые мэтры успокоились,
И все пошло по-старинке, как встарь,
Словно и не было
Умерших от ковида мэтров.


- Алло, - сказали мне в трубку, - вы Вячеслав Анатольевич?
Вообще-то я сидел на совещании в зуме, и говорить в телефон мне не полагалось, но что-то меня остановило, я не бросил трубку.
- Да, это я, - ответил я.
- Как ваш кот? – строго спросили меня.
Я испугался, вчера кот приболел, он извергал пищу в течение двух дней.
- А кто это испуганно спросил я?
- Ветеринар кота, - еще раз строго сказали мне.
Я вспомнил вчерашнего ветеринара, к которому я привез больного кота. Точнее ветеринаршу. На вид ей было лет девятнадцать, роста сантиметров 150, суровая как комиссарши гражданской войны. Ей не хватало только кожанки и нагана. Из-за жары на ней был полупрозрачный халатик. Сначала я сомневался в ее способностях, но потом она в одиночку сумела взять кровь у моего кота. В Москве его держало шесть санитаров.
- Вы его кормили? – еще более строго спросила меня ветеринарша.
- Кормил, - испуганно ответил я.
- Малой дозой?
-Малой, - кивнул я.
- Он блевал.
На совещании говорили о корпоративной этике.
- Не блевал, - шепотом сказал я.
- Точно не блевал, - еще более строго спросила ветеринарша.
- Не блевал, - еще более шепотом сказал я.
На совещании говорили о корпоративной культуре.
- А таблетку вы ему дали?
- Какую таблетку?
- От глистов! – громко воскликнула суровая ветеринарша.
С экрана зума на меня стали нехорошо посматривать. Мне показалось, что все слышат мой разговор.
- Дал, - прошептал я.
В трубку помолчали.
- А он писал?
- Что-что?
- Ну в туалет ходил?
- Ходил.
- По большому или по малому?
- И так и так.
Зум затих.
- Надо бы сделать ЖКТ, проверить желудок!
То есть кота надо будет везти на такси второй раз.
- Может все обойдется, - испуганно сказал я.
- Точно не блевал?
- Нет.
- Ладно, - сурово произнесла ветеринарша, - завтра еще позвоню, если будет блевать сделаем ЖКТ.
Завтра у меня совещание у высшего руководства. Я заерзал.
- Может я сам позвоню?
В трубку опять помолчали.
- Хорошо, если не позвоните до 16-00, то я сама позвоню.
Ветеринарша положила трубку. Я вздохнул и взглянул на экран зума. Мне показалось, что все всё про меня и кота теперь знают, но не говорят.
«Хорошие люди», - подумал я, - «и ветеринарша хорошая, как ее звали Света, Оля?»


Каминаут: я люблю окрошку и на кефире и на квасе.


-Есть будешь?
Кот радостно бежит, чавкает, через пять минут все извергает обратно.
"Бывает", - думаю.
Вечером опять даю - всё извергает.
Начинаю беспокоиться и наблюдать за котом.
Даю вместо сухого корма вкусняшку, жидкий корм. Результат тот же.
Впадаю в небольшой ступор. В довершении всего кот забирается на колени и начинает мурчать, чего он никогда не делает. Подносишь руку - не кусает, а лижет.
К ветеринару. Срочно к ветеринару.


Что не надо спрашивать у редактора:
1. Ваш любимый поэт.
2. Назовите десятку лучших современных поэтов.
3. Что мне поправить в моей рукописи, чтобы её напечатали.
4. Что вы думаете о редакторе журнала N.
5. Почему вы не печатаете поэта Х.
6. Рыжий или Новиков.
7. Кого из современных поэтов вы читаете.
8. Почему вы напечатали поэта Х.
9. Почему у вашего журнала такой маленький тираж.
10. Ну и т.д.


Джип еле карабкался по размытой дороге к видневшемуся вдали СНТ. Слева через желто-зеленую степь и гладь водохранилища нависали горы. Казалось, если дрогнет рука водителя, то джип медленно завалится и сползет юзом. Справа первым возник дом постройки годов семидесятых из белого кирпича. Он был ничем не примечателен, если бы почти под крышей, с торца красным кирпичом не было выложено «Любаша». Сразу представилась бурная тяжелая жизнь русского человека. Он десять лет воровал кирпичи с завода, на котором работал, чтобы построить Любаше дом. И вот когда он возвел его и выложил это самое «Любаша», она сбежала от него с малолетним сыном в Балаклаву к мичману Петрову. А он, конечно, не мог этого перенести, он запил… Но тут метров через пятьдесят взору открылся еще один домик из белого силикатного кирпича. На нем уже красовалось «Танюша». То есть он не запил, или нет. Его почти опустившегося и спившегося подобрала добрая и милая Танюша и тогда он снова стал воровать кирпичи с завода и уже построил дом Танюше. Но тут открылся и третий дом. Там уже красовалась «Ириша». Моё воображение дало сбой. То есть и Танюша его бросила или он сам всех бросал, так сказать, зачинал детей, строил дома, а потом его мятущаяся душа требовала нового дома, в котором должна была жить уже новая хозяйка та самая Любаша-Танюша-Ириша. А потом открылся четвертый дом. Он был не достроен. Там была одна буква «Н». Кто эта его последняя любовь. Наташа? Нелли? Нина? Нора? Нэнси?


- Вот Гендель - это музыка!
- Гендальф еще и музыку пишет?