Автор и слова

Часть 1. Взвод
На троне всезнайки и пастыря
Плюгавый властитель сидит.
Похож он на барда, на мастера.
Для слышащих ас и магнит.
На троне воссевший пленитель,
И случая редкого тип,
Не знатных кровей, но учитель,
Богатством большим не избит.
Престол обрамлен изобилием,
Роскошными талантом из камня.
Всегда объясняет с усилием
Откуда седло-почивальня.
Зачем же аскету престол?
Излишек слегка раздражает,
Но факты не прячет под стол,
Наш автор всегда отвечает:

"Как символ предмет осуждайте,
Как вещь не браните, не хайте.
Она сверхтяжелая кара, -
Осколок природного дара.
Я тросом телесного нерва
Привязан, не чувствую гнева
К прекрасному трону-подарку;
Не сдержишь случайность-дикарку:
Всучит и не спросит с рождения
Желаний твоих направления.
Таков пресловутый удел
Людского приюта, их дел.
Кто кресло в перинах получит,
Тот грусть никогда не озвучит.
Другой весь в тоске, словно в клетке,
На жёсткой сидит табуретке."

Растянут порой монолог,
Обвешан петлей многозначной,
Но держится, теплится слог
В жаровне из речи изящной.
А уголь остаточный пепел,
Не скоро грозит появиться,
Рядит он язык свой от плевел,
С чего бы сгореть, испылиться?
Тем паче у автора взвод,
Солдат языка благоверных,
Пускай и фантазии плод,
Иллюзий нагих эфемерных.
Они пересмешники звона,
Вещатели разных идей,
Гуашь для свободного фона,
Эпюр смысловых плоскостей.

Стоят, затаив придыхание,
Пред автором строем линейным,
Безумства и буквы слияние,
Слова, образцом параллельным.
Единство и разность их признак,
Глубины художеств их тень,
А стиль притаившийся призрак,
Связующий отблеск и чернь.
Вдобавок незваное свойство,
С давнешних времён, словно мания,
Для властных господ беспокойство, -
Меняется словом сознание.
Толпы, беспризорного общества,
Гиен, раздирающих падаль,
Ошмётки доктрин и пророчеств, -
Таков всенародный ансамбль.

«Мои конфиденты, наперсники,
Лингвистики мудрой приспешники!
Собратьев у вас мириады,
Кочуют, смеясь, кавалькады.
Но вы концентрат, квинтэссенция,
В обыденность века инъекция.
Идите и лейте иронию,
Сливайтесь с искусством в симфонию,
Седлайте игривые символы,
Скачите чрез модные идолы,
И, с лёгкостью сердцебиения,
Качайте всю кровь вдохновения!
Нащупайте пульс обветшалого
Весеннего, свежего, талого
Источника вздорных метафор,
Кипит пусть цензурный сенатор!»

Часть 2. Король и маратель
С поводьев когда приспускает
Отчаянный кто-то собак,
Ответственность в руку кусает,-
Известный древнейший просак.
И так приключается с автором:
Расслаблена часто ладонь,
Себя он считает новатором,
В уме разжигает огонь,
Забывши о грузных последствиях,
Творению дарит он выгул.
Всегда опрометчивость в действиях
Снимает корону и титул
Народного всеми любимца.
Помощничек этому тот,
С натурой живёт проходимца, -
Имущий король-мизантроп.

Умелый и скрытный хитрец.
В прибежище ждёт, в закулисье.
Воспрянет какой-то подлец,
Как тут обоняние лисье.
Творцов неугодных застав,
За критикой и дисседенством,
Охоту объявит стремглав,
Себя окрестив совершенством.
Устроит диверсию тихо,
Навертит ловушку-закон.
Нагонит панически, лихо
Информационный заслон.
Оглаской коварной займётся
Цитат, попадавших под скальпель.
Итогов фатальных добьется, -
На одре поэт и маратель.

Один из таких, по ту сторону,
Прижавшись, боясь, к покровителю,
Тягает прислужную борону,
Хранит чистоту повелителю.
Исчерчен учебник по чести,
Неряшлив его арендатор,
Продался бессовестно лести,
Теперь он подкрылый оратор.
И как у любого мыслителя,
Строптивость в подкорке жужжит,
Под складкой наружностью кителя
Гордыня украдкой верзит.
И корчится в сердце сочувствие,
К тому, кто делил ремесло.
Стыдливо он пишет напутствие,
И предупреждает письмо:

«Я знаю, мы брешим, воюем,
Спрягаем любые вопросы.
И ноги, которые босы,
У истины нежно целуем.
Я знаю, беда нигилиста
В якшании с бледным сомнением,
А мне, с окольцованным рвением,
Оставим клеймо журналиста.
Поверить вы мне не должны,
Регламент сторон разделяет,
Концы разногласий видны.
Но вам, я сусальные бредни
И блеклое воспоминание
Пошлю как открытку, признание.
Так совесть брюзжала намедни.

Когда обуял полусон,
В реальность вмешалось забвение,
А память знобило калением,
Услышал глухой моветон.
Судили слова директиву:
«Задушим, задушим предателя!
Оставим в прошедшем приятеля.
Хозяином нашим насилу,
Мошенником был, фальшедумом.
Другому теперь командиру
Доверим дорожку к фронтиру,
Неверных изгоним под дулом!»
Я знал, что исходы возможны,
А после страшащих видений,
Советую бегать от терний,
Так будьте в словах осторожны!»

Часть 3. Друг и бунтари
По улицам бродят и сшкрябуют,
И череп щекочут внутри,
Умы безответственных лапают
Уроды - слова, бунтари.
Прилипли к безграмотной массе,
Обляпали грязью ехидно,
Кружась пошловатенько в вальсе,
Чтоб каждому было бы видно.
Чиновнику те опостылы,
Профессор и сноб их забыл.
Не действуют внешние силы
На тех, кто цинизм полюбил.
Такие они дезертиры, -
Приказ им не дашь свысока.
Сомнительные перспективы -
Нащупывать шлейф поводка.

За гранями официоза,
Традиции и этикета,
Волнующего всевопроса
И требования эстета,
Живут процветают и здравствуют,
Являясь громадой общения,
Танцуют, вопят и фиглярствуют,
До пьяного изнеможения,
Слова экспрессивного вектора,
Эксперты в ругательствах, брани,
Старейшины буйного сектора,
Носители пакостный знаний.
Издержками этими полон
Любой абсолютно язык.
На вкус кому-то он солон,
Другой благостанно привык.

Дурак или тем прикрывается,
Изгой, притяжатель для мук,
По миру беспечно скитается.
Он автору нашему друг.
Привыкший вербально к соленому,
Не брезгающий поболтать.
В правдивость такому влюблённому,
Разумно смиренно молчать.
Изящность, прилизанность говора,
К нему не пристала отнюдь.
С раздутыми фибрами гонора,
Стуча в волосатую грудь,
Пришел наставлять дружелюбным,
Без меры возвышенным тоном,
Чтоб дело не стало подсудным,
Себя возомнив бастионом:

«Мой ратный бессменный сияющий ментор!
Прошу оглянись.
Хоть ты, по сложению духа, как Гектор,
На землю спуститись.
Кривые заразные ржавые слухи
Добрались ко мне.
С назойливой спесью упорнейшей мухи
Влетают извне.
Тебя окружают твои же враги,
Они же и слуги.
Позволь же в защиту творящей руки,
Взвалить все поруки.
Протекцию вместе с бунтарскою группой
Тебе обеспечим.
Пусть нас и считают общностью глупой,
Судье наперечим.

И всё-таки…Доля пресмутного шанса,
Она в покаянии.
Объёмность сего горделивого фарса
Не стоит изгнания.
Бросайся, целуй, но не босые ноги,
А царский каблук.
Упиться спокойствием, жить без тревоги
Советую, друг.
Простит и забудет наглейшую дерзость, -
Бросаться словами.
Я знаю, плету несусветную мерзость
Сейчас, между нами.
И стыд, растекаясь кровавою кляксой,
За малую слабость,
Покажется даже приемлемой таксой
За мир, безопасность.»

Часть 4. Монолог
С окрасом глушенного скепсиса
И еле заметной улыбкой,
С позицией, мнением реверса,
С теплом снисхожденья, со скидкой,
Ликбез в голове распланировав,
Расставив известные точки,
От злости себя абстрагировав,
Тая щепетильные строчки,
Связал монолог многоцветный,
Острейшими цепкими спицами.
Лоснящийся и перманентный,
Он был бы пред многими лицами,
Но слушатель в пафосный час,
Единственный и безучастный,
В своих убежденьях погряз,
Невежества узник несчастный.

«Истерика, страх безграничны,
А честь, справедливость вторичны.
Не в моде уж эти абстракции,
Но гнусные инсинуации,
Под жизненно-важным предлогом
Нашептаны внутренним богом.
Заложники помыслов низких,
Готовы на все ради близких.
И закоченев от прилежности,
Надуманной вслух неизбежности,
В одном монологе, мой друг,
Запел и прокашлялся вдруг;
Твой голос защитный угас,
И трусость мелькнула в анфас.
За то я тебя не сужу,
Но думу свою изложу:

Не ввергнувшись в негу гордыни,
Вцепившись в устои твердыни,
Бесстрастных проверенных правил,
Их опыт за эру составил,
Держусь за трактат, аксиому:
Не крась в соответствии тону
Художнический реквизит.
Окрас отступлений претит,
Тому кто искусством пропитан,
Марательной ложью испытан,
Культурным контекстом взращен,
Но суть аксиомы и в том,
Что подлинность всякой флюиды,
От пьесы сонета, картины,
В том случае подтверждена,
От честности если она.

Подделки плодятся цензурой,
Не путай мой друг с редактурой.
И вверенный мне арсенал, -
Случайнеший потенциал,
Растратил бы я притворяясь,
В бессмысленном лимбе слоняясь,
На гладь пресноводных течений,
Без горечи и откровений,
Глубин и солей океана,
Распятия Левиафана,
Чудовища, но не библейского,
А будничного, лиходейского.
Его ожиревшие части,
Растущие прямо из пасти,
Срезать аккурат, эстетически,
Обязаны профилактически.

Обязаны, но по призванию,
И творческому изваянию,
Скульптуре античных веков,
Я кланяюсь, славя отцов.
Глядя на Афину и щит,
Там Фидий Олимпу дерзит.
Я кланяюсь книге Рабле
И Шарлю Луи Монтескье,
Вольтеру и Вольфгангу Гёте,
А время когда буду мертвым,
Меня беспокоит скребётся,
Потомкам оно отзовётся.
Его не обманешь, лаская,
Действительность лживого рая.
Клянусь! Прахом предков, душой,
Остаться самим я собой!»

Часть 5. Эпитафия
Сухим и безвкусно шикарным,
Себя окружил интерьером.
И методом самым кустарным,
Бесчестным известным примером,
Используя власть и влияние,
Схуднувшую плоть Прометея,
Поджёг аркебузу внимания,
Нацелил хулу, не краснея,
Король, в окружении свиты.
Как змий он шипит и манежит.
Маратель с ним рядом разбитый,
Заслуженный слушает скрежет.
Он свойственен всем роялистам,
Металл в заявленьях, словах.
Монарх оглашает министрам
И слугам своим в кандалах:

«Мы высший прославленный свет,
Мы колья забитые в землю.
Защиты приняли обет,
Охранным инструкциям внемлем.
На нас посягают поэмой,
Романом рассказом статьей.
Смотрите! Покрылось экземой,
Смотрите, завыло свиньёй,
Израненное честолюбие.
Как смеют его отравлять?
Невиданно было чтоб Юлия,
Великого Цезаря стать,
Подвергли бесчинным нападкам.
И кто? Надувной памфлетист;
Слова! Становитесь к лопаткам,
Копать обвинительный лист.

Найдите своих же коллег!
Свяжите хлестайте, пытайте!
Не делайте сущих калек,
Семантику из нарушайте.
Когда экзекуцию взвода
Закончите, всласть похлестав,
Вложите носки для свободы,
В написанный мною устав.
Разбитые и в синяках,
Они уже будут как функции,
Душить фальшедума-врага,
Согласно вручимой инструкции.
А дальше, в распоряжение,
Экранных важнейших голов.
Ансамбль народа, без мнения,
Услышит пускай пиджаков.»

Под блажью мирских развлечений,
Под гнётом чужих новостей,
Под тяжбой носимых знамений,
И в ритмике тающих дней,
Блюдет обыватель личину
Лекарственного равнодушия,
Наш автор учуял судьбину
И взводом угрозу удушия.
Его избежанье попытку,
Предпринял товарищ знакомый,
Составив дурную агитку,
Из приторных и невесомых,
Из неуправляемых слов.
Расчертит судьбу знаменатель:
Где трест популистских истцов,
Где тихо снует обыватель.

Историй мы знаем немало
Подобных. И в тысячный раз,
С эпическим рявкнем оскалом,
Концовки напишем эрзац.
Так области определения,
Планиды, тесьмы биографии,
В пенатах, где знак упреждения,
Где шифр стихов эпитафии,
Найдем выскабленным на камне,
С лиричною миной прочтем:
«Поэт здесь удушен словами,
В бессмертный архив обращён.
Его еретический свиток
Раскройте, прочтите в тот год,
Когда под воздействием пыток
Воскреснет распятый народ!»

2021