и слушали, дыханье затаив

К Эрато он ходил иль Мельпомене,
Поэтом был, актёром лишь служил,
И рвался на свободу с авансцены
С последних сухожилий и жил.

От тюрем зарекаются дрессурой,
Таганка - та ж извечная тюрьма,
Где исполняешь волю режиссуры -
Пускай на оба дома им чума!

О чём он пел, как будто власть не знала,
Но слушала, дыханье затаив -
То в записи, а то с оригинала,
Порой изобразив плакучих ив.

Не трогали, а значит, был шпионом.
И как таких, мол, носит мать-Земля…
Мне всё равно, служил ли он масоном
Иль, в самом деле, был «проект Кремля».

С высокой вероятностью, иль highly,
Он просто мог дожить до наших дней,
Кричали ли б ему «Salut!» иль «Хайль!» ли,
Не думая, что всё же он еврей?

Он пел мне про любовь и о евреях,
О лётчиках мне пел, про купола,
Как наша власть в отелях и ливреях
Агента из Америк проспала.

Об истребителе напел, про иноходца,
Слегка перекурил и вновь запел
О том, что иногда не всё, что «хоться»
Достичь дано: всему ведь есть предел.

Так пел он про терпенье самолета,
И с ним сравнил выносливость свою,
Хоть понимал, жизнь от начала взлёта -
Всего лишь миг у бездны на краю.

А он всё пел, то чисто, то не очень,
Порой я даже различал слова…
Молва твердит, что автор непорочен,
Как непорочной может быть молва.

Мне нравились такие зарисовки -
Подкинуть пищу «вражьим голосам»:
Как наш кузнец, закончив смену ковки,
Собрался в тур, куда не знает сам.

По нраву песни мне про смех и юмор,
Но глубже остаются про любовь,-
То, от чего, мне кажется, он умер…
И их нам не хватает вновь и вновь.