Пыльные крылья

Эту книгу посвящаю своим родителям: Бинштейну Семену Григорьевичу и Бинштейн Анне Самуиловне с благодарностью за их веру, любовь и поддержку.
Бинштейн Александр


Поэзии голос кажется шорохом,
Мгновение слышно, и сразу затих
Стихи - утонувший в омуте колокол,
Поэт в этом колоколе - язык.
Головою бьется в колокольные стенки,
Пытаясь песню высечь из чугуна,
Но толща воды приглушает оттенки,
Пропуская наверх неясные  обертона
Под водой копятся колебания и децибелы,
Эпицентр наполняется лавой рифм,
Тело колокола - вулкана жерло,
Извержение сметает райский коралловый риф,
Раскалённый язык ударяясь, вскрикивает от боли,
Радуется и гордится тем, что у него болит,
Поэт, так стремится быть миром понятым,
Что ,раскрывая душу, отбрасывает стыд.
Волны кругами расходятся, как цунами,
Сладкозвучный колокол превращается в набат,
Поэт словом милует и карает,
Кто не спрятался - он в этом не виноват.
Если же фальшивая капля в стоне,
Из колокольного брюха прозвучит невпопад,
То вранье это уже никогда не утонет.
Даже если Ниагарский выльется  водопад.

***
Ох, снова, лопни мои глаза,
Ночь держала скрипку в своих руках.
Душа-чертовка, рыжая егоза,
Тарантеллу плясала на прогибающихся костях.
На бумагу летели брызги - мысли,
Звёзды, кровь, вино.
Оголялась душа, подымалась в выси,
Погружалась на дно.
Пульс в упор, очередями бил по вискам,
Выстрелами изнутри,
Лунный свет в хрустальный кубок обращал стакан,
Шепот громкий требовал - "смотри!"
Распалялся разум, и с душой нагою, совершал инцест,
Сотрясались громом, над головою,
Купола небес.
***


По отвесной стене, напрягаясь до рвоты,
Задыхаясь, глаза утирая от пота,
Ногти ломая и воя от боли,
Сдирая об камни колени до крови,
Цепляясь порой за сухие коренья,
Вершок за вершком, покоряя сажЕни,
Стремился до самой вершины добраться,
Чтобы свободою там надышаться!

И вот этот миг! Я добрался до края,
Теперь, непременно, я счастье познаю,
Я горд и свободен как вольная птица,
И вдосталь победой могу насладиться.
Но вдруг, моему изумлённому взору,
Является пропасть, а не просторы.
Увы, оказалась разгадка банальна:
Я полз по поверхности горизонтальной.
***
Назови мое имя в полночь,
Позови из холодной постели.
Называли меня - сволочь.
Увозили во время метели.

Зарывали меня в стужу,
Разбивали мерзлые комья,
Чтоб не вышел уже наружу,
Чтоб никто обо мне не вспомнил.

Ноги связанны крепким жгутом,
На дороге еловы лапы,
Да пургой хлещет ночь лютой,
И заказан мне путь обратно.

Положили меня в землю,
Обрели на меня управу,
А любил я всегда зелень,
Слушал я, как поют травы.

Назови моё имя в полночь,
Помани меня из могилы.
Покрути колесо опрочь,
И вернутся ко мне силы.

Где под мельницей плачет речка,
И пищат под стропилой мыши.
Ты мне раны мои залечишь,
Да и кол из груди вынешь.

***

Вычерпай меня до дна,
Ковш Большой Медведицы,
Как Луна в ночи одна,
Только прялка вертится,
Из кудели тянет нить,
Вместе нам с тобой не быть.

Конский топот в тишине,
Да не видно конного,
Отворилась тайна мне.
Омута бездонного,
Омут, чёрная вода,
Ты уехал навсегда.

Приворотная трава,
Ведьмы старой снадобья,
Загудит, пойдёт молва,
Размешают с падалью,
Пусть судачат, дела нет,
Для меня ты целый свет.

Демон или кровь и плоть?
Знают только вороны.
Мне бы палец уколоть,
Чтоб проснуться вовремя,
Но теперь уж всё одно,
Я пила твоё вино.

Печь я на ночь натоплю,
Жарко будет в горнице,
В сети сокола ловлю,
Трепетная горлица,
На двоих накрою стол.
Милый снова не пришёл.

Пусть в печи трещат дрова,
Дымом дом наполнится,
Прошлогодняя трава,
Заново не рОдится,
Вместе с дымом я в трубу,
Улечу искать судьбу.

***

Стрела что бесцельно запущена в небо,
Возомнив себя птицею на мгновенье,
На солнце,  блеснув боевым опереньем.
Достичь собиралась владения Феба.

Ей звон тетивы стал сладчайшею песней,
Трость камыша - ее полое тело,
Воздух пронзая, чуть слышно свистело,
Все выше и выше к пределам небесным.

Но тем, кто бескрылы - забыть о полёте,
И вот не пройдя половины дороги,
Споткнулась, стремившись к небесным порогам,
Утратила силы свои на излете.

Направленно в землю тяжелое жало,
И птичьи перья уже бесполезны,
Так с самых высот низвергаются в бездны,
Те, кто бунтарское носит начало.

Звучала тоскою последняя нота,
Пронзительной болью оплакав паденье,
Лягушки поплакали над погребеньем,
В ее усыпальнице на болоте.

***
Из книги непрерывно вырываем,
Прочитанные второпях страницы.
Как факелы их тут же поджигаем,
Чтоб в чтенье новых без задержек углубиться.

В потемках буквы шутки шутят с нами,
Но нам на миг нельзя остановиться,
Мы в свете факела как пономарь читаем,
Расчесывая зуд под власяницей.

И лишь глаза нащупать успевают,
Последний слог, кричащий перед точкой,
Как пальцы тут же с корнем вырывают,
Из книги лист, прочитанный досрочно.

И так от факела прикуривая факел,
Заглатываем мы повествование.
И нам пылает "мене мене текел,
Уфарес" на застенках подсознания.

Мы рвем быстрее, смысл ускользает,
Сожженных ангелов кружат над нами сонмы,
Нас искренне при этом изумляет,
То, что прочитанного мы ни черта не помним.
***
Пролегла межа,
Чересполосица.
Словно след ножа,
Через переносицу.
Вечность
Корявым почерком,
Оставит росчерк свой.

С жизни станется,
Свистнет плеть.
След останется,
Не жалеть.
Пусть царапиной,
Мелкой крапиной.
Болеть.

Рваной раны шрам,
Письмом-кириллицей,
Лег строкою по плечам,
Рекой извилистой,
Чтобы помнил сам,
В седую бороду,
Не стенай по волосам,
Снявши голову.

Зерна дней размолоты,
В жерновах,
Белой пылью волосы,
На висках.
Перемелется,
Куда денется,
Б-жья мельница.
***
Что намерено, что потеряно,
Не спеши.
Жизнь намеренно вся разменяна
на гроши.
Тонкой ниткою, паутинкою
на колки,
А для памяти, По-старинке
Узелки.
Кто не борется, не напорется
Частокол,
На мгновение ночь рассеется
День прошел.
В тряпках нищенка, очи хищные,
Пустота.
И ледащего нянчит пащенка
Суета.

***
Все мы под Б-гом ходим,
И умные, и дураки.
В бессмысленном хороводе,
Путая часто шаги.
Стенки касаясь руками,
Глаза безмятежно прикрыв,
Идём мы по самой грани,
Не зная, что рядом обрыв.
И сколько ушло, оступившись,
Их огонёк потух,
Глупых бесстрашных мальчишек,
И осторожных старух.
Пророчества - святотатство,
Не знает никто наперёд,
В реестрах земного царства,
Случайность не входит в расчёт,
Все мы под Б-гом ходим,
Среди остальных людей,
За день, в слепом хороводе,
Минуя десятки смертей.


***
По мотивам «Кентерберийских рассказов» Джефри Чосера

В трактире за столом, не зная страха,
Кутили три пройдохи - вертопраха,
Не то, что меж собой они дружны,
Один с другого завсегда спустить штаны,
Готов был, пользуясь его сознаньем пьяным,
И шутку грязную какую учинить,
И, прибегая, не стыдясь, к обману,
Последнюю монетку утащить,
При этом третьего в коварстве уличить,
И требовать того к ответу рьяно.

Вино рекою, видно были деньги,
Не знаю я, где их берет бездельник,
И почему он с лёгкостью такой,
Швыряет их в трактире на пропой,
Горланя песни непотребные и тут-же,
Клянётся всем вокруг в любви и дружбе,
Коварно мысля, как соседу за столом,
За шиворот накапать кипятком,
Вот это чудная была ему забава,
От смеху лопнуть можно будет, право.

И вдруг, в разгар их пьяного веселья,
Процессия проходит мимо двери.
Три вертопраха ясно видят тут -
Знакомца их на кладбище несут.
И в качестве почётного эскорта,
Четыре нищих полупьяных обормота,
Покойник синий от блевотного удушья,
И даже чёрт его не хочет душу.
Мерзавцев проняло так, что вспотели,
Они вчера с покойным песни пели.


Каков был мОлодец! - бродяги загалдели.
Красавец, и душа, как из купели,
А добродетелен, пожалуй, как святой,
Его мы знали, он бывал порой,
Наивный, чистый, словно божий агнец!
При том, никто ни слова не сказал,
Что давеча покойный обыграл,
С краплёною колодою, мерзавец,
Их всех троих, (он очень постарался),
И на гроши их в стельку нализался.

Кто? Кто сотворил такое с ним?
Мы за него любому отомстим,
Как за любимого мы мстили бы за брата!
Чья подлая рука тут виновата?
Сейчас клянемся мы как на кресте,
Обидчика отыщем мы везде.
Скажите имя нам, и мы как три борзые,
По следу пустимся чрез горы и пустыни,
Трактирщик, если знаешь, нам ответь!
- его убийца носит имя "Смерть".

Найдем! Мы Смерть из-под земли достанем!
Заслуженное будет наказанье!
Веревка есть в суме, и тут в лесах,
Роскошные есть ветви на дубах!
-Остыньте, горлопаны, вам не ясно,
Со Смертью споры затевать опасно,
Сказал трактирщик, и добавил - Сам,
Я слышал, в одиночку, к праотцам,
Он пятерых отправил на неделе,
Да так, что те и пикнуть не успели!

Нам чёрт не брат! Учите храбрецов,
Мы быстро голову мешком ему накроем,
Ох, не избегнуть Смерти тумаков,
Пусть он силён, однако, нас же трое!
За всё ответит нам как на суде,
За что, кого, когда и где!
Кто знает, где теперь его найти?
А ну-ка, кто не трус к нему идти?
И поминая то чертей, то бога,
Отправились бездельники в дорогу.

Едва от города успели отойти,
Старик седой попал им на пути.
-Постой, отец, скорее нам ответь,
Не повстречал ли ты в дороге Смерть?
Иль может, слышал, где мерзавец этот,
И душегуб, всему известный свету,
Скрывается от мести и суда?
А мы втроём отправимся туда,
По-свойски мы втроём его проучим,
И поболтаться вздернем враз на сучья.

Нет, - старец им тот час же отвечал,
Сегодня, Слава богу, не встречал,
Хотя, на местных нагнетая страх,
Бывает часто в наших он местах.
И многие, кто на пути его встречали,
Об этом уж расскажут нам едва ли.
Я пару дней назад его видал,
Под тем вот деревом мешок он зарывал.
На расстоянье показалось мне,
Мешок увесистый монетами звенел.

Бродяги к дереву со всех несутся ног,
И вправду, там с монетами мешок,
Находят меж извилистых корней,
А ну, давайте их считать скорей!
И насчитали тысяч шесть дукатов,
Приходится по паре тыщ на брата!
Никто из них таких больших деньжищ
Не видел отродясь, не то что тыщ,
Ведь даже двух монет, порой во рваных,
Пристанища не находили в их карманах.

Однако, стойте, как же в город мы пойдём?
В руках с таким увесистым мешком,
Ведь тут же каждый будет рад,
В товарищи нам близкие набиться,
За наш, за счёт на дармовщину поживиться,
Так быстро утечёт наш клад.
Умнее нужно быть, и ночью, в аккурат,
Мы в город незаметно прокрадемся,
Давайте-ка, мы темноты дождёмся.
И все поделим, как делил бы с братом брат.


Разумным тот час же признавши сей совет,
Мерзавцы сели ждать, когда же свет
Дневной померкнет, и к закату,
Склонится солнце и сойдет на нет,
И тайно можно будет, избегая бед,
Пробраться в город не попавшись страже.
Но только голод мучит их и, пуще, жажда.
Нутро горит. Жара палит нещадно,
И решено послать в трактир гонца,
Пусть, расторопно, мяса и винца,
Принёс бы. То- то будет ладно!



По жребию назначили гонца,
Галопом, тот, не хуже жеребца,
В трактир помчался, только пятки засверкали.
А двое у мешка на страже встали,
Глаз не спускают, ни с добычи, ни друг с друга,
Мешок верёвкою перевязали туго.
И тут один другому говорит:
Хочу поставить я тебе на вид,
Я арифметику учил в церковной школе,
Получат двое больше, нежели трое.

Договоримся так: с вином,
Злосчастный наш гонец вернётся,
Ты выпей, и тебе придётся,
Сыграть, что пьян ты, и что он,
Тебе девицей показался,
И бес в тебе вдруг разыгрался,
Его хватай за сиськи смело,
Он даст отпору, ясно дело.
Я про меж вас, чтоб вас разнять,
Тебе лишь нужно обождать.

Как на руках его повисну.
Следишь ли за моей ты мыслью?
Ножом его бей под ребро!
 -Да, все задумано хитро.
Отныне, как родного брата,
Тебя я чту, и не предвзято,
Скажу, что впредь тебя во всём,
Как это дело провернём, я слушать буду,
А покуда, мы бедолагу подождём.
Готов у нас ему приём.

Гонец с вином вернулся, вот он,
Разыграно, ну как по нотам,
Напился крови свежей нож.
Уже промеж собой дележ,
Предатели начать готовы.
Несчастный молвить даже слово,
В свою защиту не успел.
И труп его уж не удел, зарыт в земле,
Между корней.
Мы скажем всем что Смерть- злодей,
Его забрал в ужасной драке,

Мы бились, словно две собаки,
Ему мы знатный дали бой.
Но друга нашего с собой,
Забрал, негодный,
Как мы плачем,
Высокою ценой оплачен,
Наш ратный подвиг. Слезы льём,
И друга вместе помянём.
Мы ж в этом вовсе неповинны.
Такая уж его судьбина.

И так за кружкой кружку пили,
О бедолаге уж забыли,
Им протрезветь не суждено.
Отравленное вино
Друзьям принес посланник ада,
Он в арифметике был слабый,
И мог делить лишь на себя,
И слово для него "друзья"
Всегда пустым лишь было звуком.
Пусть станет притча всем наукой.

О том, как выбирать друзей,
И избегать дурных затей,
Как шутки шучивать со Смертью,
Чтоб преждевременно, сетей,
Его минуя жить на свете.
Перечитайте строки эти,
И, может статься, о поэте,
Вы вспомните: ведь он был прав,
Нас о беде предупреждав.
 
 
***
О, муки творчества! О, вдохновение!
Отнюдь, не они не дают мирно спать,
Пропитано гением ваше творение?
Попробуйте это кому-то продать.

***
Бывают  дни, когда с утра все бесит,
И гневные слова уже так близки,
Переполняется сознанье жаждой мести,
Я валерьянку в эти дни мешаю с виски.

***
Антипасти в сковородке,
На диете хлеб не нужен!
Так что, не считая водки,
Был вполне здоровый ужин.

***
Конь, пес и голубка дружили со мной,
Всегда, и какой бы не шёл я  страной,
Лесом ли, полем лежал ли мой путь,
Бежал ли я, или вставал отдохнуть.

Три верных друга, со мною везде,
Из тех, что не бросят в бою и в беде,
Со мной даже в пекло готовы залезть.
Конь, пес и голубка - сила, верность и честь.

Шли годы, меняла свой облик земля,
И нужно признаться, менялся и я.
И сам не заметив под натиском дней,
Я начал стесняться надёжных друзей.

Конь, пес и голубка плетутся за мной,
И ждут, что я вспомню дорогу домой,
Отмоюсь от ложных объятий и клятв,
Пойму, чем на самом я деле богат.

И ждут, когда ночь раскрывает покров,
Под окнами буйных хмельных кабаков,
За пологом спален развратных домов,
Когда же я выйду навстречу им вновь.

Конь, пес и голубка ушли от меня,
В минуту рождения нового дня,
Когда лишь забрезжил несмело рассвет.
Я здесь, а друзей моих рядом уж нет.

С тех пор я скитаюсь совсем одинок,
Прошел бесконечные версты дорог,
И кто бы ни встретился мне на пути,
Прошу мне помочь и пропажу найти.

Я звал бы, кричал бы, что есть моих сил,
Но горе - я их имена позабыл,
По праву настигла предателя месть.
Конь, пес и голубка - Сила, Верность и Честь.

***
Старое дерево.

На горелом стволе не появятся новые ветви,
И хоть корни еще глубоко зацепились в земле,
На поникшие плечи ложится проклятие ветра,
И короною царской воронье гнездо на челе.

Плетью дождь обнимает мой стан, разрывая мне кожу,
Но  морщины коры уже не заполнит  смола,
Я сгибался когда-то, я был гибче тогда и моложе,
А теперь не согнут мне хребет  векового ствола.

Переломят ли спину, с корнями ли вырвут из почвы,
Я не знаю, и во мне нет  желания знать.
Но на новых побегах набухнут зеленые почки,
Взяв все то, что мой остов, сгнивая, сумеет отдать.

***
Улыбаюсь, смотрю и молчу,
Я уже ничего не хочу,
Потреплите меня по плечу,
Усмехнитесь, скажите - шучу.

За спиною я дулю кручу,
Вас мечтаю отдать палачу,
Ну, хотя бы, зубному врачу.
Я когда-нибудь Вас проучу.

Может, даже на Вас накричу,
Или голову откручу,
А пока я сквозь губы мычу,
И веревку в сознаньи сучу.

Заклинанья беззвучно шепчу,
Круг магический мелом черчу.
Над могилою Вашей лечу,
В черной ризе подобен грачу.

Вот тогда Вас, возможно, прощу,
И грехи Ваши Вам отпущу,
И свой праведный гнев укрощу,
И Ваш холмик раз в год навещу.

***
Тишина меня сводит с ума,
Я вдруг слышу в ней голоса,
И сестра тишины - тьма,
Так что пальцами трешь глаза.

Вправо-влево нащупал плечом,
Сыроватую плоскость стен,
Что творится здесь с потолком?
Как-то боязно встать с колен.

Ахроматику слова "предел",
Эхом харкает вороньё,
И про свет, что в туннеле горел,
Извините, тоже враньё.

Я стучу по надгробию дней,
Изучаю лирический свист,
Для чего я шумлю, дуралей?
Фантазирую что артист?

Все на самом деле не так?
Мир вокруг и большой, и цветной?
В нем гармония, мера, такт,
Значит что-то только со мной?

А ответ как в колоде дурак,
И смешон, как игра в поддавки -
Лишь сорвать с головы колпак,
Что до боли сдавил виски.

***
Я не орал, появившись на свет,
Паруса моих легких раскрылись не сразу,
Я полагаю, что это ответ,
Дилемме Шекспира выдал мой разум.

Но акушерка, которой де Сад,
Видно являлся учителем в школе,
Мощным шлепком  наградила мой зад,
И я завопил от обиды и боли.

И верно, планида моя такова,
Лишь на мгновение тихо присяду,
Жизнь от души, засучив рукава,
Лупит меня по иссохшему заду.

Воплем истошным наполнив эфир,
И получив от пинка ускоренье,
Лечу, познавать наш причудливый мир,
Законы земного презрев тяготенья.

***


В жаркий полдень не сыщется тени,
Небо птичьим расколото криком,
Наступила на змея сомнений,
Вдохновенье моё - Эвридика.
Мои пальцы на струнах застыли,
И стихи в глотке комом колючим,
Так недолго друг друга любили,
Хоть я верил, что мы неразлучны.
В царство тени живые не вхожи.
И для каждой души своё время.
Кто ушел туда - тоже не сможет,
Перепрыгнуть границу забвения.
Безучастный Харон из уключин,
Повытаскивал мокрые вёсла.
Он к слезам и стенаньям приучен.
И его убедить так не просто.
Как молил его, страстно и долго...
Пусть он сам мне в том будет порукой,
Только плач, мои слезы и мольбы,
Зазвучали мелодией Глюка.
Мы по водам бездонного Стикса,
Плыли в Тартара самое чрево.
Сонм теней над ладьею кружился,
Скрыв порталы пещерного зева.
Под волшебную песню кифары,
Как гласит изложение мифа,
Утихали муки Тантала,
И спина разгибалась Сизифа.
Не веря в свои ощущения,
Бичи нашей скорбной юдоли,
Эриннии, демоны мщения,
Не скрывали родившейся боли,
Встречая как гостя, радушно,
Хвостом замахав мне навстречу,
Цербер, словно дворняга, послушный,
Лизнул мою руку беспечно.
И глаза утирая ладонью,
Не тая подступившие взрыды,
Поддавалась слезам Персефона,
Супруга владыки Аида.
К лучезарному Фебову лику,
С разрешенья властителя тени,
Выводил я на свет Эвридику,
Возвращал я своё вдохновенье.
Впереди пролегал путь не близкий,
По ущельям и скалам отвесным.
Я до заводей Черного Стикса,
Бежал, подгоняем Гермесом.
Эвридика бесшумною тенью,
За моею держалась спиною,
Не подвластная ощущеньям,
Не притронешься теплой рукою.
И со мной ли душа бестелесна,
Или где-то отстала в дороге,
Обернулся бы,  я, только если..
Запретили суровые боги,
Я с Хароном прощался как с братом,
На кифаре сыграл ему трели,
Обещая вернуться обратно,
Когда время моё подоспеет.

Видно боги мой разум украли,
Не сдержал я победного крика,
Обернулся за несколько стадий,
Ты со мной ли, моя Эври....

***
Если вдруг вам повстречался,
Необычный индивид,
Неприятно отличался,
От прохожих его вид,

Нет в ушах его сережек,
Аккуратно он побрит,
От татушек чиста кожа,
Волос дыбом не стоит,

Если он (помилуй Б-же),
Не играет в телефон,
Осторожней, он возможно,
Галактический шпион.

***
Сползли колготки, и в гримерке стоя,
Я перед зеркалом усы сейчас отклею,
Ну дайте же и мне сыграть героя,
По крайней мере, настоящего злодея.
Фактурою не вышел, сожалею,
Спина сутула, плечи не широки,
Но вы поверьте, я еще сумею,
Рукоплескания добиться от галерки
Я бы сыграл и короля, и принца,
Хоть перевязь мне дай, хоть портупею,
Мне датский призрак по ночам всё снится,
Героя дайте! Я ж не молодею!

***
Мы с тобою друг другу  - мебель,
Я  - стульчик от чиппендеил,
Ты же, полка для украшений,
Современных модерн-кутюр.
Вероятность с тобой отношений,
Представляется мне как небыль,
Словно кресло в монгольской юрте,
И в чукотском чуме гипюр.

Мы из разных пород древесины,
Мне, пожалуй, роднее скрипка,
Хоть жеманится, не желает,
Признавать за мною родство,
Ты же - мебельная ошибка,
Ни сосна тебе мать, ни липка!
Клей с опилками жалкой осины,
Наполняют твоё естество.

Но сегодня, на общей свалке,
Мы несчастны с тобой и жалки,
На ветру истории стружки,
И опилки в печи бытия.
Прижмись ко мне крепче, подружка,
Гобелен со своей подушки,
Я сорву, обнажив пружины,
Чтоб от стужи укрыть тебя.

***
Подари мне часы, с циферблатом из медной пластины,
До зеркального блеска, отшлифуй мне его кривизну,
Чтобы глядя на них, проникать в подсознанья пучину,
Погружаться в былое, спускаться в его глубину.

И магический круг, раздели, как пирог, на сегменты,
Рассели Зодиак - бестиарий чудесных зверей.
Сохраняет Стрелец, уходящие в Лету моменты,
На Весах измеряют алмазы рассыпанных дней.

Подари мне часы, я прошу, обязательно, с боем.
Пусть Симфонией Пятой, Бетховен вторгается в день,
И с веселой кукушкой, - когда я склонюсь к аналою, -
Пусть считает мне годы, не зная усталость и лень.

Подари мне часы, вектор стрелки уперт в бесконечность.
Чтоб завод не кончался, и механизм не ржавел,
Подари мне часы, не измерена временем вечность,
Мне хватило бы жизни, закончить всё то что хотел.

К слову об акростихах.
Послушайте, друзья, хочу вам рассказать,
О том, что на душе лежит тяжелым камнем,
Ложусь ли на диван, и, даже, на кровать,
Нет сна, увы, хоть ночь скрипит оконным ставнем.
Ы-ыы, ветер воет злой, как призрачный койот, и
Йокарный бабай сопит в дверном проеме,
Подобно миражу, вдруг надо мной встаёт,
И филином кричит, в древесной прячась кроне -
Зловещий призрак сна, и взгляд его пустой,
Дурацким колпаком увенчан, как короной,
Есть у меня, друзья, теперь кошмар такой,
Цепляет за ребро, глуша подушкой стоны.

***
На сердце штиль, нет ни тоски, ни гнева,
Безоблачно болото бытия,
И вверх ногами перевёрнутое небо,
В застойной луже смотрит на себя.
По стенам мёртвые развешаны трофеи,
Смешными  кажутся их зубы и рога,
Приходит до сих пор ночная фея,
В халате, правда, и с огрызком пирога.
Душа сдалась уже на милость лени,
И не желает ни цветов ни розг,
Но лишь как прежде, острых ощущений,
Найти пытается мой воспаленный мозг.
***
Нет тоски, на нее не получено ленное право,
Все что есть - это только простая рутина - забей.
Кто сказал, наша жизнь лишь пустая, смешная забава?
Ведь не так уж не прав был, хотя, всё равно, дуралей.
И про Промысел - промыслу рознь, понимаешь не сразу,
Не понять тебе Промысел, а промышлять не с руки,
Жизнь не учит тебя различать где алмазы, где стразы.
А познание - древо, но плоды его, часто, горьки.
Что поделаешь ты, если бес вдруг унылый вселится.
И твоею, всецело, подлец, завладеет душой,
Так и знал, говоришь, пятьдесят, всё же, хуже чем тридцать,
Но когда разберешься, то разницы нет в том большой.
Тут на днях подарили буклет об изгнании бесов,
Под гарантию гонят их , верой, молитвой, постом,
Но зачем? Сам, рутины раздавленный прессом,
Он от скуки сбежит, на прощанье махнув мне хвостом.
***
Безжалостная пасть Харибды,
Освещена огнем софитов,
Сливаются потоки кривды,
С ручьями истины избитой.
И фальши в жестах и манерах,
Увы, мы избежать не в силах,
А в чёрной пропасти партера,
Своей добычи жаждет Сцилла.
Бежать по самой авансцене,
От демонов искуса полчищ,
И в закулисной скрыться тени,
Не ставши жертвою чудовищ,
***
Признаюсь, я за браки по расчёту,
Разубедить меня никто не сможет,
И я возьму, не сомневаясь ни на йоту,
Жену на много лет себя моложе.
Все в этой сделке очевидно и понятно,
Мне молодость ее вполне по средствам,

Когда ж она помрёт, что вероятно,
Я завладею всем ее наследством.
***
Не молодой, не старый, в серединке,
Свою найти свою мечтает половину.
Предпочитает: пышные блондинки,
И о себе - хоть не высокий, но спортивный.

Душа любви всепожирающей  желает.
Откликнись, где ты, ждёт тебя мужчина.
Два пункта: обязательно немая,
И винного хозяйка магазина.
***
Благословенны были времена,
Когда на доводы, не тратя лишних слов,
Мы с радостью испить могли вина,
Из полых черепов своих врагов.
И умудренный опытом шаман,
Оберегал покой и наши сны,
Берцовой костью ударяя в барабан,
Из кожи, содранной с предательской спины.
***
Пустые хлопоты, выдавая за цели,
И суетой покрывая безделье,
Я сам по себе назначаю задачи,
Которые, в сущности, мало что значат.
Сам себе вырастил поле сражений,
В которых поныне не знал поражений.
Кручусь в колесе, пресловутою белкой,
Реальную жизнь заменяя подделкой.
При этом, слегка поцарапанный бытом,
Пикирую вниз мессершмиттом подбитым.
***
Хожу, землю ногами меряю, свой путь,
Не короче, не длиннее чем отмеряно, ничуть.
Уже разменял чьи-то три жизни, а чью-то треть.
Пою осанну, на плечах риза, по плечам плеть.
Богаче богатых, беднее нищих, одет и гол,
Парадокс бытия: ничего не ищешь, а вдруг нашел.
Разменял отечество, не забыл отчество, блудный сын.
Кому-то лгу, кому-то пророчествую, конец един.
Ноги босы, грудь в железе, душа пуста,
Венчают розы, в глазах слёзы, колпак шута.
***
Друзья, мы точно все умрём,
И тут не может быть двух мнений!
От колебаний и сомнений,
В стабильный статус перейдем,

Покинув матери утробу,
И в долгий отправляясь путь,
Мы держим все дорогу к гробу,
И не дано с нее свернуть.

Влачась впотьмах земной юдоли,
Ища какого-то рожна,
Не избежать нам страха боли,
Но смерть пусть будет не страшна.

И в перспективе видя ясно,
Что нам иного не дано,
Не избегайте понапрасну,
Веселья, женщин и вино!

***
Плачьте други, кончились стихи,
Понесла нелегкая по кочкам,
Если кто-то слышит эти строчки,
Отпустите мне мои грехи.
Разума над силой торжество,
Снова не достигнуто молитвой,
Это значит место будет битве -
Веру заменило колдовство.
Отобьёмся, хоть не без потерь,
Каждого по мере прегрешений,
Чашей полной боли и лишений,
Обнесёт своих адептов зверь.
Райские нетленные сады,
Выгорят как высохший валежник,
Никогда уже не станет прежним,
Вкус в колодце набранной воды.
Но затушит гектовек веков,
Торфяные ямы метастазов,
В небе светят звёзды, не алмазы.
Кочанам отрубленных голов.
***
Давай с тобой ударимся в бега!
Куда угодно, к черту на рога,
От телефона, от компьютера, машины,
От пластика, бетона и резины,
От пищевых добавок и таблеток,
От фитнеса и паровых котлеток,
Толпы, привычек, правил и законов,
От Оскаров, футбола, и газонов.
От Евровидения, послов и террористов,
От правоверных и от атеистов,
От голливудских звезд и от эстрады,
Секс-идолов, либидо,  гей парадов,
Психоанализа, карьеры, ипотеки,
От кинотеатра, стадиона, дискотеки.
Туда, где ничего нам не знакомо,
Туда, откуда нет дороги к дому,
Бежим от Азии, Америки, Европы...

Так пылко Голову убалтывала Жопа.
***
***
Панически боюсь стареть,
Но не морщины, не седины
-Рука висящая как плеть,
Вот где печальная картина.
Режим, диеты, доктора,
Давление, хрипы, аритмия,
То есть пора, то спать пора,
То ноги стали как чужие.
Бифштексы с кровью, и вино,
и юных дев тугие груди,
Пойму - прошло, увы, давно,
И повторения не будет.
И буду мерзкий я старик,
И даже под себя мочиться,
Но едкий сохраню язык,
И нрав мой желчный сохранится.
***
Се человек! Вершина мирозданья!
С ним все же фокус неприятный приключился:
Ему сломали крылья при создании,
А хвост, попозже, произвольно отвалился.
***
Промерив жизнь во все концы,
Познав её не понаслышке,
Седеют старые бойцы.
Страдая язвой и одышкой.
Уже не ворона крыло,
А дней прошедших пыль и пепел,
Ложатся прядью на чело,
Им придавая вид нелепый.
Спина согнулась как вопрос,
Морщины лоб вспахали плугом,
И только гордый красный нос,
Как память о былых заслугах.

***
Ограниченные возможности,
При безграничных желаниях,
Неотвратимые сложности,
В неоправданных ожиданиях.
Где-то лампочка с выключателем,
Свет от тьмы отделён мгновением.
В нас воспитывали мечтателей,
Развивали воображение.
Нет границ, "во Вселенной отроки",
Наша вера сегодня - Знания!
Нет границ, только руки коротки,
Чтобы щупать пульс мироздания.
Несвобода, свобода - понятия,
Не вступающие в противоречие,
А вокруг разудалая братия,
С гордым именем - Человечество!
В эмпиризме сознанья и времени,
Юниверсу грозим переменами,
Только в банке из-под варения,
Мы живем за стеклянными стенами.
***
Сказ о пророке Йоне.

За кормой бушуют волны,
Трубный глас ты слышишь, Йона?
Что тебя по морю гонит,
Почему ты весь дрожишь?
Кем ты мнишь себя, злосчастный,
В путь отправившись опасный,
С матроснёю разномастной.
Почему  бежишь в Таршиш?

Ветер мачты пригибает,
В клочья парус разрывает,
И сквозь громы до Ионы,
Вновь доносятся слова:
Встань, пророк, сомнений полный,
Следуй за сигналом молний,
Все предел имеет,  помни,
Непокорная глава!

Судно тонет, брошен жребий,
Кто Вс-вышнего прогневил,
Волнам пусть он будет вверен,
Пусть судьбу его решит,
Тот, кто создал твердь и небо,
Вездесущ Он где б ты не был,
Безрассудный и невежда,
От лица Его бежит.

Лишь воды коснулось тело,
Небо тут же просветлело,
Чудо! Пали на колени,
Устрашившись, моряки,
Из пучин, огромной тенью,
Поднялась в одно мгновенье,
Серебристая громада,
Жабры, пасть и плавники.

В чреве рыбы плачет Йона,
За строптивость заключенный,
Вознося молитвы рьяно,
Возвышая голос свой, -
Я кричу из преисподней,
Я объят потоком водным,
Сжат в желудке Левьятана,
Не увижу Храм я твой.

Б-г благой, пусть я прозрею
Слал меня ты в Ниневею,
Город падший, как блудница,
Перед именем твоим.
Убеждать богатых, нищих,
Станет город пепелищем,
От греха отворотиться,
Ты даешь возможность им.

Я тебе сопротивлялся,
И от глаз твоих скрывался,
Избегая твою волю,
На своих нести плечах,
Ты прими меня с повинной,
Нрав смирю жестоковыйный,
Пусть отныне правит мною,
Трепет в сердце - божий страх.

Тот час, по приказу свыше,
Рыба, к берегу подплывши,
Изрыгает из утробы,
Йону вновь на белый свет,
Чудным образом оживший,
Йона, Б-гу помолившись,
Отправляется в дорогу,
Данный исполнять обет.

В Ниневею, город гордый,
Он вошел походкой твердой,
Не пристало суетиться,
Тем, кто Б-гом обличен.
Все погрязшие в разврате,
Кайтесь, в хижинах, в палатах!
Воспротивитесь молиться -
Город будет обречен!

Вняли люди, плач великий,
Град наполнил многоликий,
Даже царь спустился с трона,
Сел на пепел и золу,
И по царскому приказу,
Погрузился город сразу,
В покаянье, слёзы, стоны,
Обуяв стремленье к злу.

Так три дня пророк Иона,
Призывал блюсти законы,
Усмирять свой нрав молитвой,
Тело изнурять постом,
Поднялся их вопль выше,
И услышал их Вс-вышний.
Внял он гласу их открыто,
И простил их всех при том.

Только Йона не доволен,
Он в досаде жуткой стонет,
Вот по этому, мой Б-же,
Я бежал, Тебя любя!
Ты же милостив безмерно,
А они - погрязли в скверне!
Дай им сроку лишь неделю,
Отвернутся от Тебя!

Почему, явив терпенье,
Уберёг от разрушенья,
Нечестивцев и сквернавцев,
Что позорят весь народ?
Вот расправился бы с ними,
Все Твоё бы чтили имя,
Всяк боялся зла касаться,
А теперь - наоборот.

Под скалой шалашик Йоны,
Солнцем жарким опалённый,
Раздосадованный Йона,
С пола даже не встаёт.
Дует ветерок восточный,
Горячей жаровни, точно,
Раскалясь, земное лоно,
Словно углем тело жжет.

Только ночью, незаметно,
В полный рост, огромной ветвью,
Над поникшей головою,
Вырос клещевины куст.
Благодатной легши  тенью,
Под своей скрывая сенью,
Утомленного жарою,
И лежащего без чувств.

В тело Йоны дух вернулся,
Он привстал и потянулся,
И, казалось, не осталось,
От досады и следа,
Наслаждается прохладой,
Ведь совсем немного надо,
Человеку нужно малость,
Тень, прохлада и еда.

Ночь приходит, снова чудо,
Появился ниоткуда,
В самом корне клещевины,
Вдруг прожорливый червяк,
И под утро куст цветущий,
Щедро Йоне тень дающий,
Сжался, и его вершина,
Тени не даёт никак.

Зной опять на землю давит.
Что же противопоставить,
Может Б-жией деснице,
Слабосильный б-жий раб?
Иссуши меня до смерти,
Я как агнец, что на вертел,
Накололи и томиться,
Отложили на шаббат.

Не по силам больше муки,
Жизнь в Твои вверяю руки,
Дух сейчас же испускаю,
Не желаю дальше жить,
До того теперь досадно,
Тяжело и безотрадно,
Червь как змей, основы рая,
Измудрился подточить.

И с небес раздался голос,
Что дрожишь ты, словно колос,
Переполнен ты досадой,
И обида на челе.
Ты за куст так убивался,
Хоть мгновенья не старался,
Ни мотыгой, ни лопатой,
Посадить его в земле.

Пожалел ты куст засохший,
Без твоих трудов возросший,
И при этом город целый,
Был готов предать огню.
Не давая им, заблудшим,
Предо Мной очистить души,
Не терзаясь, не жалея,
Уничтожить на корню.


***
Люблю тебя, ребро Адама,
Во всех твоих метаморфозах,
Хоть, между нами, скажем прямо,
Вся жизнь с тобой - то смех, то слезы.
Люблю воинствующей, мирной,
В вечернем платье и в пижаме,
Средь бала и в быту квартирном,
И даже если хочешь к маме.
Люблю распущенной и строгой,
Люблю лежащей на диване,
Признаться, я люблю особо,
Когда слегка бываешь пьяной.
Люблю, когда ты знаешь лучше,
В каких носках пойду я в гости,
Когда мозги нещадно мучишь.
Хоть задыхаюсь я от злости.
Люблю блондинкой и брюнеткой,
Люблю, хоть знаю цену риску.
Когда слюной ты брызжешь едкой.
Вдруг объявившись феминисткой.
И, в заключении, признаюсь,
Твой милый бок ладонью гладя,
Что ребра все что мне достались,
Я бы пожертвовал не глядя.

***
Я продолжаю строчки рифмовать,
Пусть чаще по холодному расчету.
Рука набита, мысль ей под стать,
Не отступаю от канонов ни на йоту.

В моём горниле, сам хромой Гефест,
Не обнаружил бы малейшего изъяна,
В нем жару ровно столько, сколько есть,
В инструкции, чтоб избежать обмана.

Кую стихи, придирчиво слежу,
За каждым лепестком или цветочком,
На наковальню строчку положу,
Ударом точным в ней поставлю точку.

Сплетаю, как ограды кружева,
Диковинных зверей, цветы, и звенья,
Отобранные тщательно слова,
Основа моего стихотворенья.

И заготовку тщательно нагрев,
Как водится, до белого каленья,
Я закалить ее спешу в ведре,
В котором разума холодные сужденья.

Я - мастер. Я - поэзии кузнец.
Ремесленник, постигший все секреты,
Но больше, к сожаленью, не творец.
Важней вопросов мне теперь ответы.

А прежде, раздувал свои меха,
И не жалел ни молота, ни силы.
Я выворачивал наружу потроха,
По наковальне сердце колотило.

Я бил что было сил, и не жалел.
Ковал словами, сколько было мочи,
Не верил в то, что есть всему предел,
Хоть, зачастую, был совсем не точен.

Но я творил! Я думал, что творил,
Теряя мысли, рифмы в исступленьи,
Считал, что свыше мне уста открыл,
Тот, кто поэтам дарит озаренье.

Я заблуждался, свой горячный пыл,
Азартно принял я за пламя вдохновенья,
Но как в раю Адам, я счастлив был,
До той поры, когда познал сомненья.

***
 

Я не могу  писать стихов,
Простых стихов, не шедевральных,
Пожалуй, смертных шесть грехов,
Меня грызут маниакально.

Я жаден в жажде похвалы
Мне ревность душу разрывает,
Когда иные писуны,
На лаврах славы почивают.

Я гнев свой не могу скрывать,
Глаза мне кровью заливает,
Когда красоток стройных рать,
Мои стихи не соблазняют.

Не чужд я всяческих утех,
И ублажать люблю утробу,
Ем за троих, а пью за всех,
И, разумеется, не воду.

Я каждый признаю свой грех,
Такое я, увы, отродье:
Гордыня, алчность, зависть, гнев,
И похоть, и чревоугодье.

Я каюсь во шести грехах,
Закрыты мне ворота рая,
Но не в седьмом! Врагам на страх,
Грешу, отнюдь, не унывая!

***

Из чащи зеленой друг другу навстречу,
Встречая друг друга приветственной речью,
И обнимая друг друга за плечи,
Два друга встречались случайною встречей.
Достали, налили, хлебнули, сказали,
Хлебнули, налили и снова достали.
И снова и снова налили и пили,
И до рассвета проговорили:
Что видел?
-Да ты представляешь, деревья!
Прекрасные кроны, дающие тени,
И шелест их листьев, стволы их и ветви,
Большие деревья под солнечным светом.
Дубы и рябины, березы и клёны,
-А лес?
-Не.. я леса не видел, не помню,
Да что только я, расскажи мне, товарищ,
Ты тоже давно уж по свету гуляешь,
Какою дорогой мне вышел навстречу?
- Мой друг, тебе я сейчас же отвечу.
Я лесом ходил. Видел темную чащу,
Огромное море лесное шумящее,
В нем сила и мощь, в нем птицы и звери,
- а как же деревья?
- какие деревья?

В чем смысл у этого спора напрасного?
От частного к общему? От общего к частному?

***
На политической арене
Не прекращаются сраженья,
И ...дровосеки, тоже в теме,
Спешат создать своё движенье.
Чтобы меж фракций разнородных,
И кулуарных тайных сектах,
Не затерялся глас свободный,
Объединённых ...дровосеков,
И мощной партией явиться,
Занявши кресла депутатов,
По праву членов… коалиции,
Принять участие в дебатах.
Войти в комиссию достойно,
И в ряде заседаний жарких,
Вскрыть изнутри, разносторонне,
Вопрос
...дупла в дубовых парках,
И, про...лоббировав премьера,
Принять с поправкой, в третьем чтеньи,
Закон о правоправных мерах,
При многоствольном прореженьи.
***
Что может быть лучше овец бессловесных?
Блеют в вольерах вонючих и тесных,
Каждая тянется мордой к кормушке,
Биркой бряцая в проколотом ушке.
И не ропща, без излишних стенаний,
На стрижку становится без колебаний.
Потомство свое, не моргнувши ни разу,
Даёт забирать скотобоям на мясо,
И доверяет  шкуру и тело,
Козлам, управляющим ими умело.
***
31 декабря.

Чем жизнь нелепей, тем пышнее карнавалы,
Пусть трёт ярмо.
Ведь поводов для радости так мало,
А так - дерьмо.
Зато мы чтим незыблемость традиций,
Каждый год,
Стремится до беспамятства напиться,
Честной народ.

Мы верим в сказки лживых обещаний,
Своих божков,
Друг-другу дарим ворох пожеланий,
Красивых слов.
Пусть сказке этой никогда не сбыться,
И чёрт с тобой,
Но сердце заставляет чаще биться,
Курантов бой.

Разлита в рюмки ледяная "Старка"
Пир горой.
И снова подставляем для подарков,
Носок с дырой.
Без этой сказки будни будут серы,
Всё нипочём,
И если мы лишимся этой веры,
Всё сметём.



***
Я вступился за слабых, но они оказались сильнее,
Но не в битвах кровавых, а в искусстве садиться на шею.
И подняв свое знамя, словно бес меня хитрый попутал.
Лез я в самое пламя, на загривке таща лилипутов.
Удержал оборону, и как зверь устремился в атаку,
Шея стала им троном,  и каждое ухо - по флагу
Но когда же устал, я подвержен усталости тоже,
Командир приказал, острым крЮком царапать мне кожу.
Обезумев от гнева, я сметал всех кто выбран врагами,
Но разгневалось небо, и был дротиком вражеским ранен.
Зашатался, и в пыль, я осел, становясь на колени.
Злая дюжина стрел, роем шершней взвилась с укреплений.
Затупивши свой крюк, убедившись, что встать я не в силах...
Лилипут приказал, острым клином пробить мой затылок.
***
Про то, как раньше мы любили и терпели,
Теперь лишь цепь пустых, ненужных слов,
Сыграйте прежде на простой свирели,
Вы, кто на струнах душ играть готов.
Пласт за пластом как-будто в яме силос,
На самом дне остатки прежних чувств,
Да, несомненно, что-то там случилось,
Но вот точнее вспомнить не берусь.
Обрывки ярких тряпок и газеты,
Умяты тщательно в один большой брикет,
Извлечь из этого наживку для поэта,
Казалось можно, а на деле нет.
Событий отклики, мелькающие лица,
Кто что сказал, при этом как смотрел,
И остается только удивиться,
Что помнит мозг, а чувства не у дел.
И лишь у дна, на затонувшей лодке,
Куда добраться не смогу я вновь,
Девчонка в платьице, в оранжевых колготках,
Моя детсадовская первая любовь.
***
За грехи перед кроличьим родом,
За убийства пернатых без счета,
Представили перед народом,
Удава - боа живоглота.

Судьи-волки в мантиях синих,
И присяжных двенадцать баранов,
Прокурором назначен был филин,
И защитник из стаи бакланов.

Видно так постарел змей-душитель,
Или был слишком сытым и сонным,
Что позволил себя так скрутить и,
Притащить на потеху животным.

Прокурор злобно хлопал глазами,
Предъявляя ему обвинения,
И настаивал на смертной казни.
За бесчисленные удушения.

А Баклан, что же ждать от бакланов,
Хоть никто не желал его слушать,
Убеждал безучастных баранов,
Что удавы обязаны кушать.

И, в итоге, вынесли волки,
Свой вердикт, за согласьем присяжных: -
"Навсегда прекратим кривотолки,
И удава примерно накажем".

Так,  бараньим одобренный блеяньем,
Приговор, не отыщешь мудрее: -
"Покарать хвостовым усечением,
Но при этом, по самую шею".

***
Я не знаю причин, приводящих в движение сны,
Спящий разум рождает проекции мнимых реалий,
Только сыпались с неба  гигантские валуны,
Полотно черных туч на пути своём с воем пронзали.
Мои ноги, скользя по разверзнутой глине сырой,
Разъезжались, я падал,  поминая то Б-га, то черта,
Подымался, стонал, но при этом одною рукой,
Я со спящим младенцем нежно придерживал сверток.
Дождь хлестал через дыры в перине небес,
И глухие удары сотрясали дрожащую почву.
Я метался, как светом лампады застигнутый бес,
Укрывая, как мог, этот маленький спящий комочек.
Я не знаю кто он, я не помню, и нет моих сил,
Укрываться от бьющих штыками в следы мои, яростных молний,
Но он дорог, любим, как любим, может быть только сын,
На которого вдруг указал, жертвы жаждущий, Молох.
А потом пустота, и разорванной наволочки ткань,
Аритмия, дыхание перерывается хрипом,
Пересохшая, сжатая спазмом больная гортань,
Позвонки отзываются резкой болью, треском и скрипом.
Не умею, и не хочу толковать свои сны,
В эту ночь от безумства отделен был лишь тонкою пленкой,
Может это была лишь нелепая фаза луны,
Но на локте весь день ощущаю я тельце ребенка.

***
Я стремился казаться крупнее, чем был в самом деле,
Даже целой вселенной, с размытым понятьем границ,
Ненасытной душе тесно в щуплом мальчишеском теле,
Превращаться в героев зачитанных книжных страниц.
Мир вокруг не всегда был со мною открыт и приветлив,
Не смотря ни на что, я законы его отвергал,
И подхвачен порывом морского холодного ветра,
Как трехмачтовый бриг, уходил через книжный портал.
Мне осадой дворцов, казались дворовые драки,
Пусть, нередко, смешным был в глазах остальной детворы,
И на старый сарай верных рыцарей вёл я в атаки,
Становилась реальной условная правда игры.
Я влюблялся всю жизнь, начиная от детского сада,
Выбирая предметом любви героинь и принцесс,
Дульсинеи мои, равнодушным скучающим взглядом,
Награждали меня, хоть для них и из кожи я лез.
Но спустя много лет, под ковер заметая осколки,
Разноцветного мира несбывшихся детских надежд,
Понял вдруг, что ошибся я книжною полкой,
И сорвал с себя ворох цветастых нелепых одежд.
***
Брал взаймы, подряжался строиться,
Покрывать хотел шпили золотом,
Состояние, казалось, утроится.
Дело зелено было, молодо.

Было молодо, было зелено,
Жизнь игрою азартной карточной,
Мол, смотрите, сколько отмерено,
Мне на всё тут с лихвою достаточно.

На ристалищах, торжищах, ужинах,
Поразменивал звонкие талеры,
Те, что в рост под проценты мне ссужены,
Совесть в белый висок тычет шпалером.

Разменял медяками гремящими,
Раздарил алчным нищим на паперти.
Разбросал на ступенях у капища,
По застольям швырял их на скатерти.

Пылью сыпется меж ладонями,
Галькой мелкою, сорным семенем.
Что по прихоти, в грязь обронено,
Порастратилось раньше времени.

По восточному ветру развеялось,
Разыгралось в карты крапленые,
Перед свиньями бисером сеялось,
Под сукно закатилось зеленое.

Мне рассрочку бы, хоть не долгую,
Повинился в грехах, раскаялся.
Расплачусь до гроша, время дорого.
Все верну, что с меня причитается.

Собирать по земле уже некогда,
Как бобы до небес пеня выросла,
И винить за растраты некого,
Все, что можно продать - уже вынесли.

Кредитора мольбы не касаются.
Он часы свои сверил песочные,
Должника давно дожидается.
Долговая яма бессрочная.

***

У похмелья цепкие пальцы,
И мордочка, как у мартышки.
Если уж и вцепилась в страдальца,
То ни дна ему, ни покрышки.
Строит рожи бесовская харя,
И смеется исчадие ада,
И не справиться с этой тварью,
Не исторгнуть этого гада.
И среди беззаботного люда,
Что жесток по неведенью просто,
Ты за многие мили отсюда,
На затерянный выброшен остров.
Всё причудливей мерзкие рожи,
Отвратительны и нелепы,
А ты будто бы остов без кожи,
И по венам течет твоим пепел.
Океанские горькие воды,
Островные ласкают границы,
Но чужда тебе злая природа,
Не получится ими напиться.
Под твоею нетвердой ногою,
Островная танцует поверхность,
А мартышка висит над тобою,
И её не накажешь за дерзость.

***
Где-то за грудиной притаилась птица,
На свободу рвется, ей там не сидится.
В клетке прочной рёбер, ей тепло и сухо,
Только не свободно, хоть покрыто пухом.
Мне ее стремлений не сдержать, конечно,
Буду, без сомнений, как пустой скворечник,
Ждать весны холодной, стылою зимою,
Затыкая щели прелою листвою.
Может быть, однажды, снова постучится,
И в гнездо вернется озорная птица.
Спрячется от ветра птица-непоседа,
Выклюет из тела злостных короедов.
Выбросит наружу мусор и гнилушки,
Подготовить нужно ей сухие стружки.
Пусть гнездо построит, и живет вольготно,
Мой хребет и ребра сделаны добротно.

***
Судный день

С чем к Г-споду приду я моему?

Душа моя, подарок или нет?
На бесконечные вопросы "почему"
Возможно ль верный отыскать ответ?

Хозяин ли я самому себе,
А может просто, нерадивый страж?
Где сам своей владелец я судьбе,
А где она лишь видимый мираж?

С чем к Г-споду я моему приду?

Мне под охрану дан был дивный сад,
Но поселились вороны в саду,
И не сберёг я ценный виноград.

Беспечность мне поставлена в вину,
Расклевана бесценная лоза,
С чем к Г-споду приду я моему?
Как я решусь наверх поднять глаза.

С чем к Г-споду явиться мне на суд?

Чем оправдаться я пред Ним посмею?
Когда ответ за свой держать мне труд,
Когда склонить свою придется шею?

Нет слов, ни оправдать, не искупить,
Мои грехи, и остается лишь в усердии,
Касаясь камня лбом, в слезах молить,
О снисхождении и о милосердии.

С чем к Г-споду я моему приду?

Опомнившись в последние мгновенья,
Шофару доверяю я судьбу,
Напротив врат Его прося прощенья,

Но лязг засова слышен в вышине,
Небесные врата замкнутся снова,
И счастлив я, что Он поверил мне,
Хоть человек непрочная основа.
С чем к Г-споду приду я моему?


***
Так каждый раз наедине с собою,
Стараясь избежать ненужных врак,
Я признаюсь, не покривив душою,
Что я великовозрастный мудак.
Давно живу своим умом на свете,
И ни кому не должен ни гроша.
Совсем уже большими стали дети,
Я к воспитанью не причастен ни шиша.
Живу как гриб-сморчок на прелой почве,
И сам себе начальник и дурак,
Но иногда я просыпаюсь ночью,
И дрожь в руках мне не унять никак.
Вся жизнь, как параллельная реальность,
В которой важное ушло на задний план,
Горжусь, что избегаю я банальность,
При этом сам банальнейший болван.
Растрачу силы на пустое, на игрушки,
И к старости мне надо не забыть,
Разбитое корыто у старушки,
В бессрочное владенье одолжить.

***
Рыцарям Иерусалима.

Жизнь - безнадежно скучная штука,
Так, череда расставаний и встреч,
Все же, попробуй, возьми себя в руки,
И пуще того, возьми в руки меч!
И вот ты уже не диванный философ,
Клянущий политику и радикулит,
Иначе подходишь к решенью вопросов,
Проблемы легко принимая на щит.
Расправились плечи под тяжестью стали,
Тяжелая ступь, богатырская стать,
И те, кто ни в грош тебя раньше не ставил.
Вдруг стали бояться и уважать.

***
Как хочется дела. Хорошего нужного дела,
Прозрачного смысла, для нерастраченных сил.
И чтоб за исход его, душа моя тоже болела,
И чтобы сарказм ему мой не вредил.
Пусть незаметного, это не главный критерий,
Лишь бы не тщетности и бесполезности мук,
Чтоб денно и нощно думалось только о деле,
И триединства разума, духа и рук.

***
Мои крылья повисли, как грязные пыльные тряпки.
Я пытался обнять целый свет, но обнял лишь стакан.
И вот-вот, я сменю сапоги на домашние тапки,
И закину за шкаф свой пустой бесполезный колчан.
Я лез в драку как в бой, за смешные банальные цели.
Я пил жизнь, как вино, жадно, много, рекою, взахлёб,
Улетучился хмель, мне в наследство оставив похмелье,
Тремоло пальцев и покрытый испариной лоб.
Мне забиться бы в щель, я боюсь, избегаю пространства,
Шум мне бьет по ушам, свет предательски режет глаза,
Счастьем кажется мне летаргическое постоянство,
Мне бы лист лопуха, пока не начнется гроза.
Отворил бы я вены себе одноразовой ложкой,
Но боюсь насмешить безразличный пластмассовый свет.
В моих жилах чернила, я умру, как и жил, понарошку,
Не решив до конца жил ли я, или всё-таки нет.

***
Сладкозвучны струны лиры,
Слух чарующие рифмы,
Козлоногие сатиры,
И танцующие нимфы.
Мелководно русло Леты,
Капли масла из под пресса,
Слишком много для поэта,
Слишком мало для повесы,
Божьи мельницы неспешны,
Мелют медленно - но верно,
Дионисия приспешник,
Дни проводит у гетеры,
Пояс, шелковая лента,
Опоясывает чресла,
Слишком много для поэта,
Слишком мало для повесы.
Русло Леты полноводно,
Ее омуты бездонны,
Наливают кубок полный,
Пышнотелые матроны,
Престарелые сатиры,
Вожделеющие нимфы,
О скалу разбиты лиры,
Уши режет пошлость рифмы,
Безучастен Кронос-кесарь,
Беспощадны волны Леты.
Слишком поздно для повесы,
Слишком мало для поэта.

***
Искушение.


Ты прекрасна, возлюбленная моя,
Заключенный колодец, запечатанный ключ,
Предо мной, как блистающая заря,
Словно солнце, светящееся из-за туч.
Ты прекрасна, невеста моя и сестра,
Твои волосы - стадо пасущихся коз.
Шея - мрамор Давидового столпа,
А дыхание - запах эдемовских роз.
Ты прекрасна, как армий бесстрашных ряды,
Перед боем поднявших полотна знамён.
Кровь в висках - рёв  Навиновой грозной трубы,
Звук которой повергнул  в песок Йерихон.
Ты прекрасна, сестра, наслаждения дщерь,
Твои груди, подобие серны сосцов,
Круглой чашей живот, в нем вино и елей,
Твоё лоно - пшеница, венок колосков.
Ты прекрасна, царица, лобзанием уст,
Слаще мёда и вин мне звучит твоя речь.
Наполняется спелыми соками пусть.
Виноградник, который смогла устеречь.
Ты прекрасна, голубка, невеста моя,
Цвет гранатовых яблок кожа ланит,
Но в глазах твоих видятся вспышки огня,
И в улыбке твоей узнаю я Лилит.

Содержит цитаты из «Песни песней» царя Соломона.

***

Я в своем царстве зверь, но больше не царь,
Поугас моих глаз колющий белый огонь,
На плечах алой краской запеклась киноварь,
И, завидев меня, не сбросит наездника конь.

Отражаются зарницы, на очах отроковицы,
Я смиренно у камина теплой шкурой, -  Не гони!
На лицо твое молиться, смотришь мимо? Или мнится?
Мне б горячей кровью волчьей согревать твои ступни.

Я не выл никогда от полученных ран,
Не страшился огня, меча или вражеских полчищ,
Но слезятся глаза, как на солнце смотрю на твой стан,
И мой вой горловой, это гимн в твою славу, по-волчьи.

Явь ли это, или снится? Вавилонская блудница,
В шерсть седую на загривке пальцы погрузи свои.
Зверь с наездницей промчится, от границы до границы,
Сердца кровью причастится жало острое любви.


***

У нас на повестке стихи Александра,
Не то что они совершенно бездарны,
И не лишены даже некого шарма,
Однако, подводит блуждание в жанрах.

Мы в строчках его наблюдаем длинноты,
Порою, они вызывают зевоту,
И даже, простите, фальшивые ноты,
И просторечные обороты.

Мы признаем, в них встречается смысл,
Хоть часто скудна и прерывиста мысль.
То автора носит в небесные выси,
То он по стволу растекается мысьей.

Короче, не будем к нему очень строги,
Известно: горшки обжигают не боги,
Пусть дальше терзает бумагу, убогий,
Пытаясь найти подходящие слоги.