Таланту И. А. Бунина. Баллада. Тигр-Евфрат

   Под большие зимние праздники был всегда, как баня, деревенский дом
и, как всегда зимой,
было уже темно, синела зимняя ночь за окнами
и все гости расходились по своим спальным горницам, словно к себе домой,
в доме водворялась тогда полная тишина,
благоговейный и как бы ждущий чего-то покой.
   Зимой гостила иногда в усадьбе Машенька-странница -
седенькая, сухенькая и дробная, как девочка, божественного пути избранница. 
И вот только она одна во всем доме в такие ночи не спала, как и встарь:
придя после ужина из людской в прихожую, садилась на чёрный ларь,
спокон веку стоявший в ней, и вполголоса читала молитвы, псалмы
или же просто говорила сама с собой в окружении зимней тьмы.
   Так и узнал я однажды про этого «божьего зверя, господня волка»:
услыхал, как молилась ему Машенька, но недолго.
   Тогда мне не спалось, я вышел поздней ночью в зал, Машенька не слыхала меня.
Она что-то говорила, сидя в тёмной прихожей - наизусть читала псалмы для себя.
   Потом помолчала и, медленно вздохнув, сказала так, точно разговаривала с кем-то:
Ибо его все звери в лесу и скот на тысяче гор... - Она смотрела перед собой, не видя меня,
потом подняла глаза к потолку и раздельно промолвила:
И ты, божий зверь, господень волк, моли за нас царицу небесную,  - говорила она это без огня.
    Я подошёл и негромко сказал:
Машенька, не бойся, это я. 
   Она уронила руки, встала, низко поклонилась, увидев меня:
Здравствуйте, сударь. Нет-с, я не боюсь. Чего ж мне бояться теперь? Никто ночью не кричал.
Это в младости глупа была, всего боялась, хоть никто и не стращал.
Темнозрачный бес смущал.
    Скажи, кому это ты молилась? Разве есть такой святой - господний волк?
     Она подумала. Потом серьёзно ответила:
И тоже раньше не могла взять в толк.
Но, стало быть, есть, сударь. Есть же зверь Тигр-Ефрат.
Раз в церкви написан, стало быть, есть. Я сама его видела-с. Ему каждый был бы не рад.
   Как видела? Где? Когда? Что у него за взоры?
   В незапамятный срок, сударь, давно, а где - и сказать не умею: помню одно –
 мы туда трое суток ехали, было там село –
Крутые Горы. 
Я сама дальняя, рязанская,  а тот край ещё ниже будет, в Задонщине, не зная - не найдёшь,
уж какая там местность грубая, тому и слова не найдёшь.
Там-то и была заглазная деревня наших князей, ихнего дедушки любимая, -
целая, может, тысяча глиняных изб по голым буграм-косогорам,
а на самой высокой горе, на венце, -  её господский дом, видный всем взорам,
тоже голый, трехъярусный, и церковь жёлтая, колонная, кто строил – знал в красоте толк,
а в той церкви - этот самый божий волк:
   посередь, стало быть, плита чугунная над могилой князя, им зарезанного,
а на правом столпе - он сам, этот волк, во весь свой рост и склад написанный, виду окаянного:
сидит в серой шубе на густом хвосту и весь тянется вверх,
 упирается передними лапами в земь - так и зарит в глаза, чтоб дать страху верх:
ожерелок седой, остистый, толстый, голова большая, остроухая, клыками оскаленная,
глаза ярые, кровавые, округ же головы золотое сияние, как у святых и угодников –
золотом обновлённое.
Страшно даже вспомнить такое диво дивное! Не приведи господь – приснится!
До того живой сидит-глядит, будто вот-вот на тебя кинется!
   Постой, Машенька, ничего не понимаю, - я сказал.
Зачем же и кто этого страшного волка в церкви написал? 
Запугали что ль кого нечистой силой?
Говоришь - он зарезал князя, так почему ж он святой?
И зачем ему быть над княжеской могилой?
И как ты попала туда, в это ужасное село?
Расскажи всё толком, пока не рассвело.
   И Машенька стала рассказывать:
Была я сирота, 
ну и пожалели меня господа,
взяли с дворни в дом, как только сравнялось мне тринадцать лет,
и приставили на побегушки к молодой барыне – помочь утром, в вечер и, конечно, в обед.
Вот она-то и взяла меня с собой в войяж – прокатиться в горы,
как только задумал молодой князь съездить с ней в своё дедовское наследие,
в эту самую заглазную деревню, в Крутые Горы. 
Была та вотчина в давнем запустении, в безлюдии. Как живая прелюдия без прелюдии.
Ведь когда это было? Уж так-то давно - все царства-государства прошли ещё той порой,
все дубы от древности рассыпались, все могилки сровнялись с землёй. 
Дело это будто ещё при великой царице было и будто оттого князь в Крутых Горах сидел, что она на него разгневалась за множество неугодных ей дел,
заточила его вдаль от себя и он сделался очень лют,
пуще всего - на казнь рабов своих и на любовный блуд:
не было ни на дворне у него, ни по деревням его ни одной девушки,
какую бы он к себе, в свою сераль, на первую ночь не требовал – такие вот его грешки.
Ну вот впал он и в самый страшный грех:
польстился даже на новобрачную сына своего родного. Стал глупее всех!
   Сын его  в Петербурге в царской военной службе был,
а когда нашёл себе суженую, получил от родителя разрешение на брак и женился,
то, стало быть, приехал с новобрачной к нему на поклон, в эти самые Крутые Горы.
А старый князь на неё и прельстился.
   Заметивши такой родительский умысел, решил молодой князь тайком бежать. Подговорил конюхов, задарил их всячески, приказал к полночи тройку порезвей запрячь, вышел, крадучись, как только заснул старый князь, из родного дома,
вывел молодую жену - и был таков.  Только старый князь и не думал спать:
он ещё с вечера всё от своих наушников узнал
и немедля в погоню пошёл, путь их знал.
Летит, уж видит впереди тройку с сыном.
Кричит: стой, стрелять буду! Что это его сын там  был –
будто и забыл!
   А там не слушают, гонят тройку во весь дух и пыл.
Стал тогда старый князь стрелять в лошадей и убил -
сперва на скаку одну правую пристяжную,
 потом левую, другую,
 и уж хотел коренника свалить, да глянул вбок
и видит:  несётся на него по снегам, под месяцем, великий, небывалый волк,
с глазами, как огонь, красными
и с сияньем округ головы, и со взорами кроваво-страстными!
     Князь давай палить и в него, а он даже глазом не моргнул:
вихрем нанёсся на князя, прянул к нему на грудь – и в единый миг пересёк ему кадык клыком.
В крови своей князь почти потонул.
   Его домой ещё живого привезли и он приказал в последний свой миг
написать того волка в церкви над своей могилой – господня волка лик:
 в назидание, стало быть, всему потомству княжескому,
по дяниям своим пока ещё -  людскому.
   Кто ж его мог по тем временам ослушаться? – подумал я.
Вот разве что сила господня волка справедливая, мгновенная,
Словно у библейского Тигра-Евфрата - огроменная.
_____
   Во времена, когда в этом регионе возникли первые цивилизации, Тигр и Евфрат впадали в Персидский залив отдельными устьями, причем устье Тигра находилось почти на сотню миль восточнее устья Евфрата.     Персидский залив в то время простирался почти на 175 миль дальше к северо-востоку, чем в наши дни.
За шесть тысяч лет морское побережье отступило к юго-востоку на 175 миль. В результате русла Тигра и Евфрата постепенно изменялись и в конце концов Тигр потек на юг, а Евфрат на восток. Со временем они встретились и соединились в единую реку длиной 120 миль, которая известна сейчас как Шатт-аль-Араб.
Во время написания Книги Бытия эта единая река уже существовала, и стих 2: 10 Бытия относится именно к разделению Шатт-аль-Араб (при взгляде вверх по течению) на Тигр и Евфрат. Упоминание об Эдемском саде, несомненно, должно было относиться к нижнему течению двух этих рек — ниже места их соединения. И, как оказалось, именно в этом месте (ещё до слияния рек) и возникла цивилизация.
______
И.А. Бунин. Баллада (отрывок).
   Под большие зимние праздники был всегда, как баня, натоплен деревенский дом 
уже темно синела зимняя ночь за окнами и все расходились по своим спальным горницам. В доме водворялась тогда полная тишина, благоговейный и как бы ждущий чего-то покой,
Зимой гостила иногда в усадьбе странница Машенька, седенькая, сухенькая и дробная, как девочка. 
Мне не спалось, я вышел поздней ночью в зал, 
Машенька не слыхала меня. Она что-то говорила, сидя в темной прихожей.
…
Узнал я про этого «божьего зверя, господня волка»…

3 февраля 1938