Окраина рассказывает... Михаил Кострикин

Рассказы из жизни моих деревенских родственников

Банка вина

Как-то раз в начале апреля к деду Пикапу с трёхлитровой банкой вина пожаловал в гости кум из города.
Вот сидят они за столом – мои папаша и дед Пикап с их кумом в придачу. Баба Феня, дедова жена и моя бабушка, всё бегает вокруг стола с угощениями. А дед с сынком своим на баночку-то зыркают поочерёдно. И как только глаза их взглядами встретятся – так и совершают тот самый шаг, что от любви до ненависти… Отец и сын, каждый, мысленно кума за порог выпроваживает, мол: «Принёс, посидели, отведали, что огород послал, ну и – наше вам с кисточкой!»
И только баба Феня перед гостем – белой лебедью: «Кушай, кум! Попробуй вареньице с тютины: сама сбирала! На́ тебе мёду с молочком: коровка-то наша на жирном пастбище пасётся: молочко доброе! А вот – блиночки с тыковкой упаренной». Кум глядит на угощения: всё бы сразу съел, да дух перевести не можно от борща с петушиной ляжкой… Вот сидит, выжидает, когда съеденное на дно уляжется.
Терпел дед терпел измывательства такие, да и говорит бабе: «Феня, а снеси-ка ты вино в погреб! Майские будет чем праздновать! Кум, гляжу, не супротив!» Тот пошевелил желваками, причмокнул малость и вздохнул молчком.
Взяла баба Феня трёхлитровку вина, вышла во двор, да закопала ту банку на краю огорода, за полоской молодой кукурузы. Не знала она, что муж и сын, оставив за столом кума, решившегося наконец-то напасть на блинцы с тыковкой, из окна да из сеней избы, наблюдали за нею в две пары глаз. Причём каждая пара наблюдала независимо одна от другой. После того, как дело было сделано, а наблюдение
снято, все возвратились к столу к куму, который успел прикончить и запить молочком баночку варенья из тютины и оставался сидеть, ожидая «продолжения банкета».
«Кум, дорогой! Как мы благодарны, что зашёл ты к нам, благодетель! Так хорошо, душевно посидели!» – сообразил вымолвить дед Пикап. «Да… хорошо, душевно…» – ответил кум, будто боясь пошевелиться. «Надыть, кум, и честь знать? Кума-то, поди, заждалась?» – продолжил гостеприимный хозяин. «Кума в гости к сынку на три дни поехала, так что некуды и поспешать-то!» – нашёлся тот в ответ. «Зато нам есть куды! Да, бать?» – втесался в разговор мой папаша. Баба Феня совестливо покачала головой и, сгорая от стыда, удалилась в летнюю кухню.
Кум, понимая, что рассчитывать на новые разносолы не стоит, вздохнул, встал из-за стола, поклонился хозяевам и вышел во двор, не вымолвив ни слова. «Пойти, что ль, к среднему братцу в гости?» – подумал он про себя и вразвалку побрёл по деревне, перейдя на другую сторону улицы.
Пользуясь моментом, дед Пикап предложил чаду своему ненаглядному: «Последышек, проведи кума хоть чуток: прояви гостеприимство! Да гляди, чтобы не вернулси!» Папаша мой, сделав вид, что выскочил вслед за кумом, крадучись вернулся во двор и, не увидев ни одного из родителей, решил воспользоваться моментом: раскопать заветную трёхлитровочку. Чтобы быть незамеченным, он применил военную тактику:
беззвучно пополз вдоль ряда молодой кукурузы, насколько возможно ниже прижимаясь к земле. Но не ведал, что с другой стороны таким же образом движется его отец, дед Пикап.
За полоской молодой кукурузы две пары глаз встретились. Как рыцари святого Грааля, отец и сын взглядами, аки мечами, скрестились на поле словесной брани, тиграми бросились друг на друга и стали кататься по земле, ломая молодые ростки кукурузы. Спор между близкими родственниками помогли решить ухват бабы Фени и грозный рык дворянина Флибустьера, сорвавшегося с цепи.
Целый месяц дед Пикап, мой папаша, а вместе с ними и Флибустьер, рылись в земле. Перекопали весь огород, а затем взялись и за двор. Слава Богу, подоспели майские праздники.
Девятого мая ровно в четыре часа утра дед Пикап стоял перед спящей бабой Феней как на параде: одетый в носки и боевые награды. Вместо пожелания доброго утра, ну, типа: «Пора, красавица, проснись…», он кратко и строго спросил: «Где банка?».
А пять минут пятого, проснувшись строго по звонку будильника, баба Феня с осуждением поглядела на мужа: «О-о-о, старый! Не спишь уж! Банку тебе? Только зеньки продрал – залить сразу надыть! Дай хоть белому свету в окошки заглянуть!» «Ты чего, старая? Сёдни же, знаешь, какой день? Гитлера проклятого победили!» – ответил ей дед. Но баба была непреклонна: «Так то ж когда было? Уж сколь-
ки летов-то прошло!.. А и часом ты не ошибся ли? То 22 июня в сорок первом в четыре часа проклятущие напали на нас!» Дед хитро улыбнулся: «А я тут подумал: пусть праздник Победы будем 9 мая отмечать, а время-то – в четыре часа утра,
как в самом начале войны!.. – И снова рявкнул: – Где банка?»
Баба Феня улыбнулась в ответ: «Сам же сказал тады: в погреб снеси! Вот в погребе она и есть! Сейчас в сени поставлю на колоду!» В спальню втиснулся и мой папаша.
Переглянулись отец с сыном, дед Пикап отвесил чаду тумака, и они оба засмеялись. Отдельно от них, в погребе, улыбалась хитрая баба Феня…

***
Двадцать второго мая к деду Пикапу с трёхлитровой банкой вина пожаловал в гости друг из соседней деревни… Дед Пикап зарыл её в огороде ночью, когда гость ушёл, а домашние устроились поудобнее смотреть сны до утра. «Но часовые на посту не спят», – улыбался мой папаша, выглядывая из-за сарая… «Эх, не ведают, что банку чая прячут», – улыбалась, засыпая, баба Феня.


За селекцию!

Часть 1. Зимняя вишня

Русальцев очень любил пошутить. Особенно часто его шутки упирались рогом в область отечественной селекции. А ведь даже в поздний советский период шутки на енти темы были строго заборонены! Не раз даже на заводе за шутки свои имел неприятности Антон Никанорович. Однажды он показал своим коллегам по цеху фотографию интересную, которая была сделана им прошедшим летом. Красивые спелые бордовые ягодки лежали на белоснежной подушке тополиного пуха. Только бригада склонилась над снимком, сзади подошёл и тоже стал разглядывать фото бригадир Семечкин.
«Ух ты! – поразился он, не слышав предварительного рассказа Русальцева о вишне в тополином пухе. – И что ж это за чудо такое?» Русальцев, недолго думая, с абсолютно серьёзным выражением лица, ответил: «Да это – вишня у меня зимняя, морозостойкая! В декабре плодоносит… Чудо селекции, так сказать!» Тут Семечкин стал умолять принести ему росток зимней вишни, предлагая за это Русальцеву неплохую по тем временам сумму. Антон Никанорович не нашёл ничего лучшего, чем пригласить к себе домой бригадира. После того, как они несколько раз подняли тост «за селекцию», хозяин показал гостю вишню, растущую во дворе, дал в руки лопату и предложить накопать себе хоть всё, что было под деревом.
Бригадир выкопал всю поросль, сунул Русальцеву в руки сто рублей и, счастливый, увёз добычу сначала к себе домой, а затем – на дачу.
Через год Русальцев забыл о своей шутке над бригадиром, но успел вовремя выйти на пенсию. Зато бригадир не забыл. Да, он не понял шутки, после которой почти вся его дача покрылась дикой вишнёвой порослью, от которой не так просто было избавиться! Руки бригадира чесались, но законопослушный характер сдерживал Семечкина. Вопрос решился новым визитом бригадира к Антону Никаноровичу домой с предложением выпить за отличную шутку и, конечно, за селекцию! Русальцев вернул бригадиру сотню, и небольшие проценты: за моральный ущерб.


Часть 2. Кролики и кошки

В тот роковой день Антон Никанорович, будучи уже заслуженным пенсионером и известным в определённых кругах кролиководом, решил посетить пивную. Без Русальцева в заведении было невероятно тихо: каждый тщательно пережёвывал очередного вяленого полосатика под пару глотков пенного. Но только появлялся наш герой, как забегаловка оживала.
Вот и теперь, только Антон Никанорович появился на пороге заведения, как к нему подкатил уже порядком принявший на грудь Федя Лысый с вопросом: «А скажи, Русальцев!.. Почему у всех кролики дохнут, а у тебя – не дохнут? Как это у тебя получается?» Антон Никанорович снова решил пошутить: «Сейчас расскажу! Только сначала давайте выпьем за селекцию!» Трижды опорожнив литровую кружку пенного, зажевав хвостиком вяленой шамайки, он рассказал достопочтенной публике о своём удачном опыте селекции.
«Советская власть сначала сбросила царя и отменила веру в Бога… Потом объявила человека царём природы и решилась на смелые эксперименты, которые дали свои определённые плоды. Вот!.. У меня, как и у других кролиководов, грызуны… ну, кролики… тоже дохли. А вот эти… – ну, которые таскают крольчат… как их? а, кошки! – живучие твари!.. Поймал я одну из них… Поселил с кроликами…
В общем, выпьем за селекцию! Скрестил-таки кролика с кошкой! Вот такое чудо природы!»
Часть посетителей заведения внимательно с умным видом знатоков слушала учёную речь кроликовода Русальцева. Другая часть вовремя покинула пивную, потому что, едва Антон Никанорович закончил говорить, к двери заведения подъехал милицейский «бобик». «Значит, селекция, говоришь?! – грозно спросил чин при майорских погонах и продолжил: – Ну, что ж. Поехали, покажешь чудеса селекции… Надеюсь, пятнадцать суток тебе для этого хватит?»
Русальцева вывели на улицу, под осуждающие власть взгляды толпы. Как только «бобик» с Антоном Никаноровичем тронулся, кто-то из оставшихся констатировал: «Заложили!.. Эх!.. Ну что, выпьем, что ли, ещё по одной?» Ему ответил кто-то ещё: «Давай! За Никанорыча!» А третий предложил: «И за селекцию! Трижды! Стоя!»