Берёза

Видит Есенин – в поле одинокая берёза стоит.
Подошёл, обнял, крепко-крепко прижался к ней и заплакал.
Серёжа плачет тихо, как старичок и слезы у него холодные-холодные.
Мимо Шаляпин проходил, видит, Серёжка с берёзой обнимается, почуял русский дух и подошёл.
Спрашивает:
– Ты чего?
– А сколько эта берёза стоит? – говорит Есенин и глаза прячет.
– Ну, ты совсем, я тебя спрашиваю, а ты мне с утра вопросы в рот суёшь, – обиделся Фёдор.
– Я вот её держу, а сколько стоит, не знаю, обидно.
– Зачем её держать, их кругом полно.
– Повеситься хочу, и думаю, а вдруг она совсем дешёвая?
– Рязанская берёза против карельской дешевле будет, да. В Канаде берёз немеряно, как у нас и они дорогие, точно. В Шотландии, эта-к, не помню, проснулся, вижу, вот как тебя, у вокзала берёза стоит, матёрая, толщиной с хорошую бабу. Я подошёл и обнял её. Фотографы окружили нас и давай щёлкать, пых-пых, пых-пых, объективы в глаза тычут, у меня аж слёзы навернулись.
Есенин так приклеился к дереву, что сил оторваться у него не было.
«Всю ночь, поди, водку трескал, а теперь она у него слезами исходит», – понял Фёдор.
– На каком суке ты повеситься задумал? – он спросил и тут же увидел подходящий, сухой, с отвалившейся корой, дотянулся до него, ростом же Шаляпин был выше Есенина, и повис. – О-о-о? У-у-у! – пропел Шаляпин и сук обломился. – Видишь, не ту берёзу ты выбрал, можно продешевить, и тогда все будут смеяться над тобой. Я бы выбрал дуб, ты скажешь мне смешно, а я тебе скажу, дуб – это серьёзно. У тебя деньги есть?
– Есть.
Фёдор оторвал Есенина от берёзы и повёл в столовую.

В столовой люди курили папиросы, курили много и держали паузы в словах, и вот, когда в никотиновом тумане все паузы совпали, и образовалась густая пустота, такая, которая бывает в четыре часа ночи, Шаляпин объявил:
– Тему принёс, он хочет повеситься, причём, на берёзе?!
Есенин не обиделся, он прищурил глаза, изготовился к драке.
– Хорошая тема, политическая, – Серёжа услышал далёкий и знакомый голос Маяковского, лица его он не видел, зато рядом, с правой руки улыбалась лошадь, а под левую – его держал Фёдор.
– Сколько стоит берёза? – спросил Серёжа, обращаясь ко всем разом, и достал деньги. – Я продешевил… – он отдал золотые рубли Фёдору и уткнул глаза в пол, в грязные, нечищеные ботинки.

По ковровой дорожке коридора самой дорогой ленинградской гостиницы шёл Есенин.
Он не слышал своих шагов.
Вошёл в пятый номер, увидел чёрного-чёрного человека и рядом с ним – белого-белого человека.
– Здравствуй, берёза, – сказал Есенин и широко раскинул руки для объятий.
– Ты хотел повеситься,– сказал чёрный-чёрный, одетый в котелок, в его пальцах пропеллером вращался широкий, кованный на Кавказе нож для нарезки зелени.
– Мы пришли тебе помогать, – сказал белый-белый, одетый в белую шапочку, у него в руках была заточка, сделанная из немецкого штыка.
Есенин достал из правого кармана кулак, маленький кулак, из левого – второй кулак, плюнул на левый, плюнул на правый и разорвал на груди рубаху с пуговицами – от кадыка до сердца.
Они дрались три дня и три ночи, пока не вытекла вся кровь из Есенина.
– Надо его повесить, – сказал чёрный и разорвал простыню.
– Так будет надёжнее, – сказал белый и скрутил верёвку.
– Дайте мне, я сам, – сказал бледный, как пустая бумага Есенин.