Серпантин. 10

Разведчикам-снайперам 781 отдельного
развед. батальона

Порыв ветра и сколько метров.
Смотрю я в оптику в прицел.
Вчера я маме написал:
Всё хорошо, здоров и цел.
Сегодня я в засаде Чаррикара.
Рядом со мной переводчик таджик,
Во взводе зовём мы его просто Бача Ара.
Вот духи идут совсем близко.
Я, как трава, вросся
И прижался совсем низко.
Мы в маскхалатах, не видно нас.
Идите, духи, ближе к нам.
Огнём мы встретим вас.

Игорь Черных

Поднимаемся по серпантину, техника идёт тяжело, ноябрь, в горах прохладно, операция идёт за Солангом. Видим перед туннелем, на горе везде стоят посты, они слились с ней, как будто одно единое целое, только стволы орудия виднеются. Вот и туннель сквозь гору Соланг. Мы на броне, дышать от гари тяжело. В то время, когда в Афганистан входила наша армия, в туннелях задохнулось много солдат: на выходе духи подбили технику, солдаты не смогли выйти из туннеля, так как офицеры не дали вовремя команду.
Мы выходим из туннеля, я со своими разведчиками на своей БМП, рядом Кислый, Ивченков, теперь спускаемся по серпантину вниз. Внизу валяется подбитая техника, узкая дорога по краю ущелья. Я лично всегда готов спрыгнуть, если что не понравится. Смотришь на возвышенные скалы, чтоб по тебе не стрельнули, но иногда расслабляешься. Впереди разбитые дома, кишлак пустой, наша задача прочесать кишлак, прочесать ущелье и занять высоту. Выпал снег, мы запасливые, на ноги надеты вязаные длинные афганские носки. Чтоб ноги не промокли в полусапожках, заматываем их целлофаном. Идём вдоль ущелья в горы уже занимать высоту и видим, как внизу по ущелью ходят духи, идём им наперерез. Они отстреливаются, но спрятаться там негде, нет больших камней, они пытаются уйти в ущелье. Мы бросаем РД и налегке, но муху (ручной гранатомёт) берём с собой, преследуем их. Работает наш снайпер, зажимаем их в ущелье, заходим сзади и расстреливаем, как котят, никто не ушёл. Обыскиваем их автоматы, в кармане находим гашиш и больше ни хрена. Видно, у них где-то есть схрон и пещера. Мы их фоткаем, забираем оружие. Я взял из руки одного духа красивые чётки из камня, они до сих пор у меня, и уходим к своим. Занимаем высоту, ночевать нам приходится здесь. Делаем СПС из камней, ровную площадку для сна, выставляю посты, минируем опасные участки. Подул северный ветер, холодина, пронизывает насквозь. Мы с Валеркой заделываем маленькие дыры, чтоб не сквозило. Проверяем посты, разжигаем сухой спирт, разогреваем тушёнку, греем руки. Спать невозможно: ветер свистит. Хорошо, что спальники у нас есть, да не наши из тряпки, которые намокают и тяжёлые, как бомба. А трофейные, как у меня, словно специально всё продумано для боевых действий: пуховой, лёгкий, с капюшоном, рукавами и легко превращался в куртку. Когда увольнялся, оставил всё по наследству своему тёзке Игорьку, которого учил, потом он занял моё место. Не спится, воют шакалы, Валера пошёл проверять посты, потом заменил его я. Утром подъём, быстро завтракаем, идём по хребту и спускаемся в ущелье. Впереди видны сделанные не из глины, а из камня дома. Идём их осматривать. Всё пусто, мирные жители покинули свои дома вместе с духами и ушли в горы. Опять приказ занять высоту. Как тяжело идти в гору, по горам. Со временем у тебя появляется навык и своя техника ходьбы по горам, но есть правило - нельзя терять из вида впереди идущего товарища, нельзя отставать, он встал отдохнуть и ты, он пошёл и ты идёшь, даже если не можешь.
Пришли к нам два прапора из спецназа ВДВ, как только что с парада, на песочке даже стрелки наглажены, крепкие ребята, но здесь не равнина, здесь горы. Идут они сзади, слышу - тяжело дышат, приотстали. Говорю Валерке Ивченкову: «Умрут». Он посмотрел, похоже точно. Мы остановились, подождали, пока они подошли. На втором привале уже ждём их 20 минут, на третьем привале - уже 30 минут. Забираем у них РД, «ещё бы автоматы отдали - красавцы». Да, горы не каждому давались, но какие они красивые - Афганские горы, ущелья, какой там воздух! Дымок чуешь на километр, а если голодный, как волк, идёшь на запах и выходишь к кишлаку. А какой я видел водопад - красота. Больше я спецназовцев не видел, значок альпиниста я получил уже через два месяца в Афганистане. В горах летом ночами холодно, а днём жара, лицо сгорает, больно глазам. Зимой под утро снег лежит и мороз может ударить, а днём снег мокрый, нитки гниют быстро, и часто обувь разваливается. Тогда выбор один: или с убитого своего снимаешь, или берёшь у раненого, если его отправляют на вертолёте. Вот такие дела.
Кто-то из разведчиков нашей роты умудрялся познакомиться с медсёстрами или молодыми гражданскими женщинами и закрутить любовь. Это хорошо получалось у Паши. Мы в палатке после операции с зелёнки пришли, а он уже у неё. Слышат они стук в дверь, пришёл командир взвода, но разведчик Пашка не растерялся и выпрыгнул в окно, только взводный и видел его кроссовки. Хорошо хоть в кровати вдвоём не столкнулись.
Зелёнка, бой, берём в плен троих боевиков, ещё шестерых убиваем в бою, наши все целы. Прочёсываем кишлак и уходим на технику. Пленных везём к себе в батальон, в тюрьму. Конечно, бьют их там хорошо. Всё, что нужно, говорят таджику переводчику. Я в этом деле не участвовал, я был жесток в бою, а когда видел уже пленных, мне было их жалко. Пытать, бить или отрезать уши у меня не было желания. Утром Валера мне говорит: «Пойдём их посмотрим». Мы пошли, на посту стоят наши. Как они не пустят к тем, кто наших убивал? Мы зашли, и я их не узнал, сплошное кровавое месиво. Я спрашиваю: «А кто их так отделал?» Постовой отвечает: «Всю ночь приходили разведчики, курили анашу и допрашивали их». Утром их увезли в Кабул, иначе их забили бы у нас. Были и такие моменты, было даже такое, что иногда в засаде убивали мирных жителей, которые не успевали попасть домой. Было комендантское время, мы в засаде, по тропинке идут то ли двое, то ли трое, время двенадцать часов. Кто их знает - боевики или мирные. Подпускаем их ближе, смотрим - в руках оружие, стреляем на поражение и убиваем их. Оказалось, что у них в руках были лопаты, а не оружие, они чистили арык. Пусть Бог простит нас за невинно убитых.
Чаррикар, здесь мы всегда выходили победителями. Такое ощущение, что нас очень уважали. В разведку идём без боя, осматриваем дом за домом. Сзади нас идёт десантура сорок пятого полка, и у них в том месте, которое мы уже прошли, вдруг завязывается бой, есть убитые и раненые. Мы идём к ним на помощь. Духи уходят в киризы, забирая с собой раненых и оставляя убитых. Странно: ведь мы тоже прошли здесь, и духи не стали с нами связываться, может, потому, что уже знали нас в лицо. Сколько же много мы находим складов с оружием и продуктами, не счесть. Идём дальше, и в кишлаке завязывается бой. Решили подогнать БМП, у водителя видна голова из люка, он из второй роты. Он едет между дувалами, впереди высокая стена из глины, БМП немножко задевает эту стену, и стена падает на БМП, машина едет ещё несколько метров и останавливается. Мы подбегаем к машине, видим, что стена упала водителю прямо на голову и от неё почти ничего не осталось. Выходим из кишлака, садимся на технику и вперёд. Вдруг обстрел по первой роте, бой, горит БМП, комулятивный снаряд попал в башню, получилась дырочка прожжённая очень маленькая, и башня взорвалась изнутри. Отбили атаку и БТР потащили в часть. Война не разбирает, смерть не выбирает.
Помню, только пришли с засады, ещё толком не поспали, и вдруг «Подъём!» Потащили нас на суд. Особый отдел после каждого убийства наших разведчиков нас таскал и расспрашивал. И я был рядом, когда погибла вторая рота в Панджшере (место Руха), спасая важных «птиц», которые были на вертолёте. До сих пор это засекреченная тайна: кто там был, почему нас бросили в пекло, где хозяйничал главарь Ахмед-Шах. У него была целая армия, а наши пленные, те, кто продал родину, воевали против нас, своих соотечественников. Следователь особого отдела вызвал меня: «Ну, рассказывай, Игорёк, где ты был? Как они пошли, как всё получилось?» А что тут таить? Геройски погибли разведчики, а то, что ротный и взводные были растеряны в первые минуты, я умолчал. Опыта у них мало, да и ни к чему обвинять других. Даже если бы мы пошли сразу в обход, всё равно нам было их не спасти, всё решали первые секунды. Духи подпустили наших ребят очень близко, так же, как делали и мы. А тут суд нам говорит о том, что солдат со второй роты ударил другого, сломав челюсть. Парень-то неплохой, был награждён, дело можно было бы замять, но следак с особого отдела захотел звёздочку себе заработать, дело шьёт. Дело довёл до военного трибунала, я присутствовал как коммунист. Меня, коммуниста, позвали абсолютно уверенные, что мы коммунисты должны были все как один проголосовать как скажут - за наказание. Я и другие выступали за него с хорошей стороны, просили взять его на поруки. Извините, уже не помню, как его зовут, кажется, Александр, да и не важно. Сам факт, что человек воевал, рисковал жизнью, награждён. Понятно, что он не прав, но не в штрафбат же его за это. Следак всё-таки довёл своё грязное дело, посадили парня. Было и такое.
И снова Мазари-Шариф, летим на вертолётах, уже темно, в открытых дверях вертолёта вертолётчик ведёт стрельбу по духам, пулемёт стоит на станине, ленты с патронами лежат на полу вертолёта у наших ног. Я слышу, как пули клацают о днище вертолёта. На вертолётчике и лётчиках одеты парашюты, на нас - нет. Но больше переживаешь не за то, что вертолёт собьют, а за то, чтоб не отстрелили яйца. Чтоб этого не случилось, я подкладывал под задницу бронежилет. Я прыгаю, когда вертолёт завис, отбегаю в сторону, чтоб никто не прыгнул на голову, и занимаю оборону. Вертолёт уходит, приходит другой, блокируем высоту, выставляем посты. Третий взвод рядом с нами, второй чуть ниже. Ночью, где-то в три часа, раздался взрыв, я вскочил, как будто не спал, выскочил из спальника, с автоматом мы не расставались. Думали обстрел, я подошёл к третьему взводу, мне сказали, что это парень, наш разведчик, подорвался. Я увидел торчащие белые кости рёбер, их взрывом развернуло в стороны. Видно, разведчик повернулся во сне, выдернулась чека, он взорвался и умер у ребят на руках из первого взвода. Версию о том, что он мог подорваться сам, мы не исключали. Мы стали одеваться в «лифчики», куда вставлялись магазины из-под автоматов Калашникова, по бокам с каждой стороны гранаты Ф-1 и как обычно уже вручённые запалы. Рассвело, вызвали вертолёт, и когда он прилетел, понесли к нему убитого парня. Ротный мне говорит: «Давай прочешем кишлак и что-нибудь из продуктов найдём, сух-паёк уже каждый день надоел». Мы взводом, оставляя прикрытие, идём в ущелье. Я, Валера и таджик, звали его Бача, заходим в дом. Там был таджик маленький, полный, что-то говорит. Спрашиваем, духи здесь есть или нет, он говорит, что всё чисто. Таджик нам переводит, что бай просит не обыскивать его женщин. Бача говорит, я сейчас с ним договорюсь, он даст нам продукты. Другой кишлак пустой, хозяева в спешке ушли, оставив скот и вещи, как будто они просто вышли на улицу. Решаем приватизировать одного барашка. А утром зачищаем полностью ущелье. Ущелье было зелёное от деревьев, справа небольшой водопад, к нему подступала зелень, журчал - арык, пустые дома, здесь были одни мы. Словно не было войны, тишина и красота ущелья снимали напряжение. Мы под городом Ганзи выставляем пост, идём по ущелью, выходим на равнину в зелёнку. Кишлаки разбитые, выбираем менее разбитый дом. В середине зелёнки нам приказ: найти место для поста, удержать это место, обжиться, а потом нас сменит пехота. Осмотрели местность, выставили посты, мы, третья рота, там остались, притащили с собой крупнокалиберный пулемёт утёс, он ещё не был принят на вооружение, шёл вместо ДШК. Мы этот утёс испытывали вокруг, дом и все подходы заминировали минёры, оставив тайные проходы. День прошёл спокойно. На другую ночь мы уже отдыхали, кроме постовых. Первый взрыв миномёта пришёлся на крышу дома, я выскочил из спальника сразу на крышу, постовой весь в пыли был жив, снаряды от миномёта взрывались рядом с домом. По нам из зелёнки открыли огонь, мы - встречный. Атаку мы отбили, все живы. Когда вернулись вниз и посмотрели друг на друга, нас разобрал смех. Мы были кто в чём, кто в одном кроссовке, кто в трусах, но все были с оружием, с «лифчиками», где были магазины от автомата и РДР с боеприпасами. Утром осмотрели местность, откуда вёлся огонь, видна была кровь, у духов были потери. Утёс нам пригодился, очень мощное оружие, пули срубали десятисантиметровые деревья, как топором. И так мы, не приняв душ, на сухом пайке неделю. Через неделю пришла пехота и нас сменила. Успели помыться, почистили оружие, а вечером - тревога. На вертолёты и в горы, уходим в засаду на караван. Есть данные, идёт караван в ущелье Гардена. Караван должен быть с оружием. Десантируемся, находим тропу. Мы, третья рота, первый взвод, второй взвод и третий взвод занимаем оборону. Хуже всего ждать в напряжении, уже под утро мы увидели и услышали караван. Шли лошади, верблюды, впереди шла охрана. Первый взвод пропустил их на второй и нас, мы ударили первые, они упали, как подкошенные, задним душманам всё-таки удалось уйти. Мы подошли к каравану, раненых духов добили, взяли оружие, осмотрели лошадей. На них были мешки с героином, передали по рации. Уже рассвело, пришёл вертолёт, забрали героин, пришли следующие вертушки за нами, и мы улетели.

Вспомним гордо и прямо погибших в борьбе.
Есть великое право: забывать о себе,
Есть высокое право: пожелать и посметь!..
Стала вечною славой мгновенная смерть!

Роберт Рождественский

Б.М.П. Как же хорошо сидеть зимой на нашей 039 Б.М.П. У водителя торчит голова, лишь накрыт специальным прозрачным колпаком сверху. Ветер и пыль ему не помеха. Мы сидим на броне, пулемёт стоит здесь же наготове. Патрон в патроннике, предохранитель снят, от двигателя тепло согревает нам зад и ноги. Тепло проходит по всему телу, а раньше, когда мы считались в армии молодыми, мы всегда сидели сзади, только старшие сидели впереди. Коптит Б.М.П. из решётки выхлопными газами, от соляры чёрный дым. Зимой в холод облепили, как мухи, этот чёрный очаг, руки и лица чёрные от копоти, а летом вся пыль афганская сзади, все в пыли с ног до головы, но техника хорошая, не подводила нас как БТР-80: то КПВТ (пулемёт крупнокалиберный) заклинит у жвака, то в горы, если тянет один, только пулемёт ПК под КПВТ работает. Затвор не вытаскивается, а бой идёт. Мы кричим: «Давай!» А куда давай, заклинило, патрон наперекос пошёл, а БМП с пушки скорострельной очередью как даст, хорошее оружие, а сколько убитых и раненых наши БМП перевезли, я б им памятник поставил.

***
Выжившим в ущелье разведчикам 2-ой роты

Панджшер. Наши попали в засаду.
Голову не поднять, свистят пули.
За что мы в этом аду?!
Но надо вытаскивать наших.
Каждая секунда на счету.
Нам не поставят обелиск за павших.
А духи зажимают нас.
Стреляй, мой СВД.
Ещё немножко, и вытащим мы вас.
Но много убитых, лишь семерых
Успели мы вытащить
Наших ребят живых.
Сашок, как ты поседел,
Ведь тебе всего 19 лет.
И взглядом пятидесятилетним
Ты на меня посмотрел.
Не ранен, всего лишь контужен.
Тебя увезли в Ленинград.
А я остался в Баграме простужен,
И дальше пойду воевать.

Игорь Черных

***
Убитым разведчикам 3-ей роты ВДВ

Ты воевал в маскхалате.
Домой отправляют в парадке.
А рядом с тобой, прощаясь, стоят ребята.
Ты послужил славно.
Берет на твоей голове.
Зачем ты ушёл так рано?
Пуля душмана под Кабулом тебя убила.
И жизнь твою молодую
Свинцовая пуля сгубила.
Никто о тебе сейчас не вспомнит.
Нет у тебя детей, и мать умерла.
Так за что ты тогда сражался, десантник?!

Игорь Черных

 
Воду экономили, пили только по глотку, а как хотелось по инстинкту сделать ещё и ещё глоток. Были и проблемы. Некоторые молодые уже выпили всю свою воду и умирали от жажды. Приходилось делиться, даёшь ему флягу, так он готов выпить её всю. Хватаешь его за горло: «Ты что делаешь, сучонок, два глотка - и всё». Вода на вес золота. В сухом пайке у нас были влажные салфетки, вот ими и протираешь забитые пылью уши, глаза, шею и подмышки. Идёшь в цепи, захотел по-маленькому, терпишь, хоть невмоготу, потому как если отойдёшь влево, вправо - сразу потеряешься. Ждёшь, дозор остановился, ты быстро - шаг, два в сторону, ножом выкопал ямку, пописал и закопал, да так, чтоб не вылилось на тропу, по которой мы идём. А один молодой захотел по большому и говорит: «Невмоготу терпеть». Дозор остановился на маленький отдых. Молодой выкопал ножом яму, сракой голой к нам, сам с автоматом наготове смотрит в зелёнку, всматриваясь в каждый куст. Если ветерок на тебя, что делать, затыкаешь нос. Всё закапывалось. А если ночью в засаде, закапываешь рядом, как правило, организм привыкал. Воды было очень мало, и пить старались понемногу. В зелёнке ты адаптируешься, кусают мухи, комары, мазь не помогала, ты терпишь. Вслушиваешься в каждый порыв ветра, и опять тишина, только сверчки стрекочут. Слева, где находился первый взвод, слышны автоматные и пулемётные очереди. Там же почти во всём взводе одна молодёжь. Мы, пять человек, через кусты, словно тигры, по одной команде срываемся им на помощь. Пригибаешься, шальные пули свистят над головой, кричим своим, что это мы с тыла к ним идём. Видим, лежат трупы духов, аж за их спинами. Ведём бой, добиваем раненых, в плен брать приказа не было. Проводим обыск, слева идёт Божан, говорит: «Убитых человек двадцать». Духи так подошли близко, что, как говорил молодой, они пробежали прямо по нему, пришлось Берднику стрелять им в спину. Молодёжь дрожит, у них был первый бой. Потерь и раненых у нас не было. Я думал, что наша позиция основная, но духи решили пойти вдоль арыка, из которого орошают виноградник. Вот так мы и воевали. Как говорили сами враги, военная разведка, состоявшая в основном из пацанов от 18 до 19 лет, а костяк - сверхсрочники, воевала на высшем уровне. Как правило, самыми боевыми, опытными и дерзкими были старослужащие, те, которые отслужили год. Откуда они брали такой колоссальный опыт?! Такую информацию не во всех книгах найдёшь. Голод и лишение всяких благ заставляли нас выживать и искать выходы из любой ситуации.
Давали сухой паёк, хорошо, если «горный паёк», в него входили ананасовый сок, большой чёрный шоколад, сгущённое молоко, галеты, банка тушёнки, гречка, банка персиков и салфетки, которыми вытирали руки или лицо от пыли, так как воду берегли. Там всё калорийно и вкусно, а в обычном пайке - галеты, банка тушёнки, банка перловки и маленькая баночка типа холодца. Сухой спирт в основном в горном пайке, на четыре дня четыре коробки, две большие фляги воды, боекомплект. Попробуй уместить всё это в РД (рюкзак дисантника). У нас получалось, я ещё облегчал себе рюкзак, особенно если шли в горы, вытаскивал из пайка кашу, ну не любил я её. Валерка Ивченков всегда мне её впихивал, потому что у него и так тысяча патронов и места в РД совсем не оставалось. Но вот ирония, когда всё заканчивалось и ты голодный, перловую кашу в банке разбавляешь тушёнкой и на спирту, чтоб не было видно дыма, поджариваешь, такая вкуснятина!!! Но дома, на родине, гречку и перловку я и сейчас не люблю. Когда не было воды, не хватало пайка, ты уходишь от преследования, спишь отрывками, многие теряли вес, и как в концлагерях за два дня оставались лишь одни глаза, наступала анорексия, она косила совершенно здоровых ребят. На моей памяти, к нам из таких больных вернулся через год лечения лишь один. И мы в этих условиях выживали, находясь в жилище врага, но так и легче понимаешь их быт. Сердце у всех одно. Или оно сильное или трусливое, кто бы это не был - зверь или человек. А когда проводишь по месяцу на операциях, волосы потом превращаются от грязи в солому. Одежда от пота просто ломается, как картонка, ты пытаешься зашить, а маскхалат уже сгнил, ткань ведь тонкая. Все чёрные, как пантеры, бородатые, усатые, в разных кепках. У меня была джинсовая с большим козырьком, у других из маскхалата. Смотришь сейчас на фото и думаешь: «как голодранцы», как духи выглядели. Борода и усы начинают чесаться, ветер афганец заносит нас пылью. Что делать, хорошо, если рядом вода и зелёнка, можно взять воды и в доме в кишлаке помыться, но это было редко, и ты свыкаешься с этими проблемами. А проблемы с этим не кончаются, мины-ловушки нас поджидали и в горах на тропе, и в зелёнке на тропе, и в доме, как правило, на первом или на втором этаже, в коридоре перед лестницей или после первого этажа на площадке. Мы всегда такие площадки переступали и смотрели, чтоб не показалась взрыхлённой глина. Но духи умели делать и аккуратно замазывать. Перешагнул как-то через место, как мне показалось, подозрительное наверх, осматриваю каждую комнату, слышу «Бабах»: в том месте, которое я перешагнул, взорвался солдат сапёр, ему оторвало ступню. Идёшь по лестнице ближе к краю стены, на середину не становишься. Как игра, только живыми людьми, неизвестно кто выиграет первый. Палец сживается с курком как одно целое. А тут дождь, все мы уже вышли из кишлака, льёт как из ведра, вот и умыл. Тропический ливень промочил нас с ног до головы, я успел рукой закрыть место, где затвор. Ливень как резко начался, так и закончился. Откуда-то из зелёнки по нам выстрел, мы в укрытие, где находился разбитый дувал, и бьём в ту сторону зелёнки, ствол от автомата шипит. Тихо обходим, идём все в грязи в ту сторону, видим стреляные гильзы у дыры дувала, они ушли. Мы по их следам подошли к киризам, опять они ушли в эти киризы. Бросаю, вынимая перед этим кольцо из чеки ф-1. Летит граната, крутясь вниз кириза. Машинально делаю шаг назад, взрыв. Взрывная волна поднимает из кириза клуб пыли. Если они рядом были, то взрывная волна по голове бабахнет хорошо. А если позади них есть ещё выход наверх, типа отдушины, взрывная волна ударит, но сила уйдёт в этот дымоход, как было у меня, когда я был внизу в киризе и кто-то, не зная, на другом краю кинул ф-1. Во-первых, взрыв контузит хорошо, ничего не слышно, во-вторых, пыль, дышать нечем. Потом этому дураку я всё высказал, хорошо, что рядом за моей спиной был выход, отдушина. Я возвращаюсь в первый попавший выход, с трудом вижу выдолбленные как бы ступеньки под ноги, только вылез, осмотрелся, делаю шаг от дырки и внизу слышу ещё один взрыв. Слышу голоса, бегу туда, вижу: стоит этот маленький поджигатель. Подбегаю к нему и с размаху по лицу врезал. Он с ног кувырк, я ему говорю: «Ты что делаешь, за мной могли пойти другие!» Долго ещё эхо звенело в ушах. Не любил я лазить в эти киризы, можно и носом столкнуться в темноте с духом, а там, извини, кто проворней окажется - ты или он. Да и ходов очень много. Можно выйти в другое место, например, прямо к духам. Под землёй как бы кажется прошёл немного, а по верху к своим идёшь целый километр один, без прикрытия, и сложно ориентироваться. А когда выходишь к своим, надо постараться, чтоб не спутали на расстоянии с врагом и пулю от своих не схлопотать. Но ты своих узнаешь и увидишь через прицел, глаз намётан - свой или чужой. После дождя жарит солнце, всё на тебе высыхает, грязь, глина отваливаются от кроссовок, солнце режет глаза, но мы идём вперёд. Впереди дома уже пустые, только животные да ишаки. Ушли все - и мирные жители, и враги, которые здесь тоже жили, так часто бывало. Впереди дом, видно, бай жил: деревянные большие балки, большая женская комната, ещё пахнущая женщинами, огромное на всю комнату красивое одеяло. Осматриваем всё, никого нет, решаем здесь заночевать. Ночь проходит тихо, без единого выстрела. Рано утром, когда ещё прохлада, уходим дальше из этого кишлака вдоль ущелья.
Где-то через месяц меня вызывают в особый отдел. Сидит майор и говорит: «Ты коммунист, награждён, имеешь ранение, посылаем тебя в Москву в училище. Даём направление без экзаменов на следователя по особо важным делам». А служить ещё полгода. Обрадовался я, иду в палату, рассказываю Ивченкову Валерке, Божану, Кислому. Все меня хлопают по плечу, радуются за меня. «Здорово, когда?» «В течение недели», - отвечаю я. Уже все спят, на душе у меня кошки скребут. Сидим мы вдвоём с другом Ивчей - так его называли переводчики таджики, а на душе у меня тревога и грусть. Смотрю на спящих ребят разведчиков, совесть гложет. Не нужна мне была гражданка. Как друзья говорили, будешь баб трахать, да и шанс есть живым уйти. Да и у Валеры Ивченкова, хоть он и говорит, что рад за меня, а в глазах грусть и печаль. Не спал я целую ночь и своей дальнейшей выходкой подставил свою жизнь, чтоб пройти ещё раз по лезвию ножа и зарубить карьеру военного офицера с огромной перспективой. Я подошёл к нашему другу Божану и спросил, хотел бы он поехать вместо меня на гражданку?», на что он, не думая долго, как я, сказал, что, конечно же, поехал бы. Утром я встал помятый, на спортплощадке разные мысли мне лезли в голову. Да, не герой, да, наверное, мудак, но решил я твёрдо остаться со своими ребятами разведчиками, сжился я с ними, как с братьями, что они подумают? Ни с кем не делясь своими мыслями, я пошёл в особый отдел. Захожу к майору, он меня спрашивает: «Что, готов?» А я ему отвечаю: «Не поеду я, не могу бросить ребят». Он мне: «Ну ты и дурак. Это шанс, перспектива на всю жизнь, учиться в столице, бесплатное питание, обмундирование. Государство тебя будет учить, тебя рекомендовали ротный, командир взвода, комбат, всё уже решено, готовь документы. Свободен! Потом мне ещё спасибо скажешь». Сейчас, наверное, я бы так не поступил, какая- то глупость, ради чего, где теперь эти товарищи? Погибли и до сих пор меня не отпускают, они остались в памяти моей, остались братьями, товарищами дорогими. Я ему отвечаю: «Товарищ майор, я уже твёрдо решил». Майор отвечает: «Подумай, придёшь позже». Я ушёл и позже не передумал, не уговорил он меня, дурака, как и в Кабуле на пересылке. Прихожу опять к нему, смотрит майор исподлобья, суровый следак, представляю, как они бесчинствовали во время войны 1941-45 годов. «Ну что, старшина», - говорит он мне. - Решил, одумался?» Я ему отвечаю: «Никак нет, не поеду». Посмотрел он на меня пронизывающим взглядом насквозь и говорит: «Да не стой, садись». Сел я напротив него за стол, минута показалась часом. Он молчал, потом прервал тишину: «Ну и дурак же ты, но я тебя зауважал. Впервые в своей жизни встретил такого бестолкового человека, который отказывается от райской жизни». Он встал и подошёл ко мне, я тоже встал, он посмотрел ещё раз на меня. Не понятно, о чём он думал или какого червяка во мне искал, протянул свою руку и пожал мою. «А кого бы ты порекомендовал вместо себя?» Я сказал: «Божана Павла. Он коммунист, награждён». Майор даёт мне бумагу и говорит: «Пиши, что ты отказываешься, причину и кого рекомендуешь».
Так я перечеркнул свою карьеру.
Жалею ли я? Тогда нет, но сейчас я, конечно бы, поступил по-другому.
Честь и достоинство никому не нужны: ни Путину, ни Сердюкову. Мы остались там забытые в ущельях, пропавшие без вести, убитые, истекающие кровью, замученные в плену, в холодных, сырых пещерах.
Пришёл я в палатку, все меня ждут, куда я пропал. Я и говорю: «Не еду я». Все в шоке, начинают меня уговаривать. Я сказал, что написал отказ и порекомендовал Божана. Все поняли, что это серьёзно. Тогда не мог я их оставить и поступить иначе, считая, что тем самым предам своих товарищей. И не хотел, чтоб говорили, что я кайфую там. Божан с радостью кинулся меня обнимать: «Я поеду, буду офицером. Спасибо, спасибо», - понёс какой-то бред. Он сразу согласился, без всякого раздумья. Когда он уши отрезал у духов, ещё живых, но умирающих, я думал, что у него крыша съезжает, оказывается нет, ещё работает.
Итак, вместо меня ушёл Пашка Божан. Женился на дочке генерала, который возглавлял школу. Со мной он не общается. Да и зачем, кому это нужно? Ну уступил ты место в трамвае, а сам поехал стоя дальше. Мне оставалось ещё полгода, но я был тогда счастлив до конца остаться со своими друзьями. И сейчас, пусть не со всеми, но мы всегда встречаемся. Кислицин Валентин, Павлухин Володя из Краснодара и я - Черных Игорь, мы всегда рядом. О Божане ничего не слышали. К сожалению, с нами нет Валерки Ивченкова, его убил киллер в Смоленске. Это они - Ивченков Валерка и Кислый - меня надоумили написать эту книгу. И в память о наших погибших ребятах я это сделал. Можно описать и быт, и мелочи, но я хотел рассказать только о фактах реальных, без выдумки. Когда из наших кто-то будет читать, они всё вспомнят. Я и сам, когда пишу, как будто проживаю всё заново. Думаю, как можно было бы помочь или правильно пойти и что можно было бы изменить, почему не было вертолёта и раненые умерли, почему всё плохо было организовано, и никто за это не пострадал, только солдат.
Да, были и хорошие времена, только не для нас. Приехала к нам в Баграм выступать Анна Вески и Кобзон - певцы. Радости у нас было много на бабу нашу посмотреть. Наглаживаемся, одеваемся, занимаем места. Выходит Анна, и зал взрывается. Только всё стихло, заиграла музыка, и Анна Вески стала петь, как вдруг из штаба пришёл офицер, взмахнул рукой, и музыка остановилась. Он взял микрофон, и прозвучало то, что мы слышали всегда и очень часто: «Разведбат, всем в расположение, тревога!» И мы опять мчимся в бездну, в ад, где горит наша техника и слышны стоны раненых ребят. Концерт продолжался для других, а мы дальше выполняли интернациональный долг. Только не понятно перед кем, наверное, лишь ради чести погибших, ради нас, чтоб остаться живыми, а Родина нас забыла, мы так и остались забытыми в ущельях.
Ну вот, и наступает долгожданный дембельский день. Пора со всеми прощаться и возвращаться домой. Утром подходит ротный и говорит: «Ну что, Черных, завтра готовься домой». Первыми увольняется зимний призыв, командиры, я, Бердник, Круглый, а другим ещё воевать целых два месяца. У меня много фотографий: наша подбитая техника, конфискат у духов, фотографии ребят с нашей роты, фото наших убитых солдат. Собирая вещи, понимаю, что всё это мне не увезти, беру только те фотки, где меньше крови. Остальные даю, как я тогда думал, другу из штаба, который не воевал, а был писарем, и прошу эти фотки отправить мне по почте. Объяснил ему, чтоб отправлял в поздравительных открытках. Он меня обманул - не отправил. Скорее всего, оставил себе. Будет рассказывать, как якобы он воевал, и показывать фотографии нашего разведбата. Ну и бог с ним, подлецы всегда были, во все времена.
 Уже в Душанбе взяли билеты на поезд Душанбе - Таджикистан - Москва. Взяли хлеба, помидоров, огурцов, тушёнки, водки купили целый ящик. Ехать на поезде до Москвы семь суток. В нашем вагоне было пополам десантников-афганцев и другая половина гражданских. Нам повезло: рядом с нами в купе ехали в Москву из Душанбе четыре девушки лет по 19-20. В первый же день мы с ними подружились, они увидели, что мы упакованы, везём косметику своим невестам и близким женщинам. Ну и, как полагается, настоящие разведчики после службы отрываются. И лично я занимался любовью все семь суток до самой Москвы, конечно, с отдыхом. Поэтому дорога показалась короткой и очень весёлой. Так родина встречала нас, героев. Первое, что я увидел, это был Казанский вокзал. В Москве я до этого не был. Потом красивое метро Комсомольская. Помню, как на нас смотрели ветераны, те, кто коснулся войны, смотрели на наши планки о ранениях, на медали и ордена. Тогда ещё всё скрывалось, что идёт война в Афганистане Д.Р.А (Демократическая Республика Афганистан).
И всё же, какая красивая страна Афганистан. Со своими арыками, перевалами, по скалистым дорогам бороздили мы на своей технике, в ущельях горелая наша техника, где-то в горной речке башня от танка, горелые наши камазы, разбит БМП и БТР. Жара невыносимая, и этот афганец-ветер, когда поднимается, забивает своей пылью глаза, уши, в волосах пыль, волосы и брови седые, пронизывает насквозь. В воздухе летает верблюжья колючка. Спускаешься с серпантина вниз, горы уже позади, а здесь зелёнка, вода в арыках журчит, тянет свежестью, свежая зелень, виноградники очень ухоженные, арыки, как паутина, направлены на орошение во все уголки зелёнки, здесь свежо и хорошо. Афганцы - это таджики, узбеки, индийцы, топят они «по-чёрному». В комнате, где спальня, внизу в полу сделана дырка, или отверстие для костра, топят в основном лозой от виноградника, одеяло занимает всю комнату на полу. Когда остаются угли, они закрывают сверху одеялом, и угли греют. Лично я ходил во все комнаты. Я дозорный и осматривал всё, что казалось мне подозрительным, но при этом не терял никогда бдительность. Смелых и шедших на нас в полный рост душманов я не видел, все они трусы, как и полагается, исподтишка, рукопашный - это редко. Если уже столкнулись нос к носу при наступлении или отходе, героями я б их не назвал. Как описывают другие, сколько брали пленных и разных крутых уже мужчин, воевавших с нами не первый год, обученных в лагерях для боевиков, обучали наёмники, ЦРУ и НАТО, попадались и они нам иногда.

***
Погибшим механикам и водителям,
разведчикам 781 отдельного развед. батальона

Не ставили на могилах мы кресты,
Чтоб не смогли их осквернить
Талибы и враги.
И сколько крови пролито напрасно.
Высотку идём опять мы штурмовать.
Прикрою я тебя,
Вперёд, десантник и мой брат.
Тельняшка мокрая от пота,
И масло из цевья кипит,
И БТР горит из-под капота.
Высотку взяли, флаг стоит.
А там, внизу, в ущелье,
Любимый 33 наш горит.

Игорь Черных

***
Другу-разведчику Божану Павлу
и ходившим на караваны и банды разведчикам

Вспомни, мой друг,
Как фляжку воды
Мы пускали по кругу.
Ты вспомни, мой друг,
Лишь по глотку
Её пропускали.
Её не хватало нам,
Когда мы смогли бы напиться
Лишь только внизу, у арыка,
Под пулями смог я умыться.
Одежда от пота рвалась на тебе,
Но пули не брали нас.
И смело мы шли по судьбе
По узкой тропинке меж скал.
Во фляжке последний глоток,
Мой друг, для тебя я берёг
И тебе я отдал!

Игорь Черных

За последнюю операцию мне послали домой наградной, но я ничего не получил. Как правило, пленных содержали жёстко, наши таджики их так обрабатывали, я даже иногда удивлялся их жестокости над своими собратьями. Всё, что нам было нужно, пленные и так всё рассказывали. Если в бою кого убивали из наших, в плен мы никого не брали, добивали раненых, чтоб наверняка в голову, зря не рисковали, не было такого, чтоб раненый притворился и ждал, когда его перевернут, или он откроет огонь в спину. Всё конкретно, жёстко, по-мужски: увидел, добил, увидел, добил. Потом один страхует, другой работает очень аккуратно. Проблем у нас с боевиками не было, наш профессионализм был выше на голову. В афганских домах летом прохладно. Дома большие, стены толстые, в женской половине кувшин с водой для подмывания и умывания. Туалет один на всех, он бывает в доме на первом этаже или на втором, также мог находиться на улице, на территории дома. Женщины у них страшные, красивые узбечки и индианки. Индианки ходят без паранджи.
Война была с нами чисто партизанская, так она и длилась все эти годы. Мы подстраивались под их тактику, уходили с вечера и до утра в засады. Как правило, банды передвигались только ночью, вдоль дороги по каналу, между ущельями, подальше от постов. Уходили, обстреливали аэродром в Баграме, Кабуле, обстреливали нашу технику, бензовозы, взрывали нефтепровод, обстреливали посты. Пытались делать засады на нас, мы - на них, кто кого перехитрит. Побили мы их много, ребят у нас не хватало, всё было не комплект - взвод не взвод, рота не рота. Кроссовки нам не поставляли, добывали сами, на складах у них были достойные вещи. Как детки малые, могли сломать замок в дукане, набрать сладостей и жвачек. Сейчас, конечно, стыдно за это. Идёшь ночью, остановились. Мы пошли вперёд в дозор, а там дуканы в ряд. Замки у них, как правило, для фикции, как у нас на почтовых ящиках. Берёшь с глушителем ПБС - бах, а там сладости, наберёшь в карман и для других. Но это неправильно, это воровство, даже если и просто переступил порог мирного дукана. Прошли ночью весь кишлак вдоль и поперёк: ни духов, ни мирных, все спят. Ночь всегда была наша. Обычно стены вокруг дома высокие, как крепость, иногда башни с бойницами, ворота большие, деревянные. Передвижение - верблюды, ослы, барбухайки, автомобили, все расписаны на разный манер. Оружие у них, как правило, китайского производства из Пакистана. В Пакистане и натовские ЦРУ базы, куда уходили на лечение раненые боевики, уводили наших пленных, кто владел информацией. У нас автоматы намного легче, чем у них, но я слышал, что и афганцы научились делать АК. Болезни просто косили нашего брата. Только построились перед операцией, выходим из палатки, в оружейке взяли оружие, Ивча говорит белорусу: «Слушай, у тебя глаза и веки жёлтые, и сам ты на лицо весь жёлтый. Быстрей к доктору». Сразу его в госпиталь на больничку определили. То есть, эти болезни жили рядом с нами. В горах зимой, если был снег, то снег топили в банках из-под сока или тушёнки, котелок или кружку мы не носили. Во-первых, не было лишнего места, во-вторых, лишний шум, бронежилеты мы не носили. Когда к нам пришли бронежилеты нового образца, мы их испытывали. От 15-20 м, приблизительно, автомат АК 7.62 прошивал его, не было смысла его таскать, весил он от 10 до 13 кг. У нас часто был ближний бой. И мы, и духи подпускали очень близко. Чем ближе передние подойдут, тем меньше шанса у середины и последних. Единственная разница, что мы - дозорные, отрывались от роты на расстояние и самостоятельно могли осматривать подозрительные объекты и предметы. Но нам давало это мало шансов остаться живыми, зато шанс появлялся у остальных. Дозорные, я считаю, это лихие разведчики, от них зависела жизнь роты, батальона, а может, и всего задания.
В-третьих, бронежилет сковывал движения, в нём ещё жарче, лишний вес. Помню, духи подпустили из 45 полка дозорных десантников-разведчиков в бронежилетах, вплотную расстреляли и трассерами ещё подожгли ткань на брониках. При такой жаре +50, ткань - синтетика, горела и плавилась, как пластмасса. Тяжелораненые кричали, но помочь им не смогли. Ещё и после этого я и другие ребята броники не носили. Уже через полгода, может, через три месяца у нас уже были деньги афгани, их местные деньги. У убитых душманов делали конфискат афганей себе. Иногда это были большие деньги. И мы уже на местном рынке в дуканах в г. Баграме покупали вещи: спортивные костюмы; кроссовки для боя, замшевые, очень удобные; кепки, например, джинсовые с козырьком от солнца, очки тёмные. На рынок выезжали по договору с вооружёнными бойцами, но я думаю, вряд ли кто мог взять нас в плен, если б мы были с Валерой вдвоём или один, если только убить по пути. Рынок у них, как у нас в маленьких городах. По дороге в городе много сервисов, афганцы механики неплохие, как я слышал. Питаются они скромно: рис, кишмиш, грецкие орехи, абрикосы сушёные, виноград многосортовой, баклажаны, дыни. Ну в общем, как у таджиков на границе с Термезом, только никакой цивилизации. Хотя в дуканах или на рынке можно было купить то, что у нас было в СССР большим дефицитом - кроссовки, костюмы спортивные «адидас», косметика, ковры ручной работы и т.д. Летом - жара, утром прохладно. В солдатской столовой кормили неплохо, но мы там практически не бывали, поэтому желудки у нас ни к чёрту, все простужены, некоторые бойцы даже обмораживались в горах, как правило, молодые. Быстрей это обмороженное место растирать снегом, но желательно мягким, чтоб не пора-нить это место. Растереть, а потом укутать в тёплые вещи. Иногда в горах было очень холодно в декабре, ноябре. На Соланге, где стояли наши посты, и летом холодно. Баграм как город никакой, одним словом, большой кишлак, только больше зелёнки и находится он на равнине, больше арыков, их маленьких плотин, больше виноградников, целые плантации разных сортов, и дома сразу видно, но богаче. Много ремесленников, тут же делают кувшины из глины разных размеров. Дуканы их завалены мукой и пряностями. Воду они берут прямо здесь, где протекает арык, около дома. Смотришь, а чуть дальше купаются дети, а может, где-то ещё лежит труп животного или человека. Животные также самостоятельно пьют из этого арыка. Поэтому много болезней от воды, нам давали специальную с растворимыми таблетками. Просто жесть, вода теряла все свои вкусовые качества, пить её просто невозможно, даже если ты умирал от жажды. Но эти таблетки убивали всех микробов. Раны на теле заживали очень долго, заживление проходило очень болезненно, и всегда на этом месте оставались пятна, как от ожогов. Мы очень часто ходили по горам, обучались альпинизму на месте, поэтому нам вручали звёздочки «альпинист». С горами я дружил и горы очень люблю за их красоту, за неповторимые черты, за горные реки, за скалистые ущелья. Красота гор неописуема. Какой там чистый воздух, производства там никакого нет, летают огромные орлы над горами, большого барана запросто унесут с собой. Но горы давали и свои минусы. Мы, измождённые, без витаминов, без кальция, без воды, быстро выпадают и крошатся зубы. Кому- то везло, кому-то меньше. Афганистан - он непредсказуем, то тишина днём, даже слышно, как жужжит муха или комар, но всё может поменяться, причём резко, может подняться сильный ветер с пылью, как мы называем Афганец. Ветер афганец забивает своей пылью глаза, одежду, технику, оружие.

***
Другу Петру

Мы не боялись, такими были.
Воевал отец мой, дед.
В семье их не забыли.
Мы по дороге их идём.
Из пепла мы подымем знамя.
Тернистые пути мы все пройдём.
И разгорится снова пламя.
Врага любого мы побьём.
Как говорил Суворов-батька,
В горах не страшен нам подъём.
Любые Альпы и границы
С тобой, мой друг, мы перейдём.
И если надо, наше знамя
Мы над рейхстагом водрузим,
И снова будет биться пламя.
Пусть это знают НАТО и грузин.

Игорь Черных

Поехал бы я побродить по ущельям, по сопкам, помянул бы своих ребят, чтоб не мерещились больше в ночи привиденьями. Чтоб не были они брошенные в тёмных ущельях, чтоб души их освободились и покоились с миром в раю. Построю часовню в память о них, поставлю в ней фотографии, правда, не всех ребят фотки у меня есть. Сколько раненых и тяжело раненных вынесли из-под огня, кто-то выжил, кто-то умер, но никто из тяжело раненных к нам не возвращался. Поэтому и взвод, и рота были не укомплектованы и воевать приходилось за троих, да и болезни косили нас, как траву. «Вперёд!» - слышу я и сейчас, только не пригинаюсь от свиста пуль. Стараемся жить дальше ради тех ребят, которых оставила жизнь. Поставлю в часовне за упокой свечу в память о погибших ребятах, пусть горит она вечно, пусть другие, молодые поддержат это пламя, чтоб они никогда не были забыты в этих афганских ущельях.

***
Всем выжившим разведчикам 1983-1985 г.
провинции Афганистана Парван-Баграм
781 отдельный развед. батальон

Мы уходим на рассвете,
уже позади Баграм.
Там, в зелёнке, в засаде
Будем ждать караван.
Звёзды нам освещают их путь.
Вот они, я вижу их лица.
Враг, держись, шуриви не забудь.
Палец мой на курке,
Искры от пуль рассекают грудь,
И дырка сияет в его голове.
Враг повержен,
Кто в бегство, кто вплавь.
Труп душмана лежит неподвижен.
К нам подмога идёт от застав.
Крики, стоны вокруг.
Разведчик, ты не робей,
Ведь рядом с тобою я, твой друг!!!

Игорь Черных