Перемирие миротворцев

Сгибание голубовато-глупой волны позволит узреть параллакс алебастра
в чистоплотных клозетах Стокгольма, и еще, под северный свист, свинг Ассоли,
резаной на золотистые части в краю декабря, где кибернетик дождя
вычислил чистые капли частотным анализом собственных слёз.
Кабинет будет замкнут на глухонемой ватный шарик, пропитанный пастилой,
умилением мыла и могуществом щетки.
Там, где мы с конём видим степь да стэп, Анна видит стену и сто тонн стона.
Видишь ли, все мы сделали одну и ту же ошибку, отказавшись жениться в 14 лет.
Уже не написать вместе роман «Астра и Маргаритка»,
часики тикают, часики тикали, тикали-тикали и оттыкали,
и стрелки свалились на полшестого, на четверть жестокого, пять минут старого.

Власть подразумевает не разум, а надразум и подразум, то есть,
управление разума разумом, – управу, которой на тебя нет.
Вечно один обвиняет, а другой виноват, и язык болтается в колоколе,
как член под юбкой у трансвестита.
Помнишь, мы были друг другом, играя в игры без правил,
а потом пришел Карачун и воткнул нам в щеки блесну
своей ослепительной боли и власти? Не помнишь.
Новая твоя память не помнит старых событий. Время перекодировало всё.
Возможно, ты уже несколько раз погибал, а то, что сейчас здесь со мной,
так это твоя девятая жизнь на девятой линии времени.
Чем дольше, тем больше секунд, они как секущий щекотный дождь,
возраст не даст нам понять ни друг друга, ни весь этот Страшный Зуд.
Возраст – это, знаешь ли, как иностранец, как другая разумная раса.

Это слово гордое «товарищ» нам дороже всех прекрасных слов.
А что, собственно, гордого в товариществе собственников садовых участков?
Моисей уже в том ошибался, что посылал стимулы Вассерману.
И чего было удивляться в ответ реакцией Вассермана?
На власть реагируют: А. Подчинением. Б. Сопротивлением власти.
Отдание чести на месте, отдание чести в движении. Присвоение воли.

О жизнь моя, о, длительность одиночества, о, волочение больной ноги,
растянувшейся на миллион километров!
Мама, отнеси меня в синий омут в китовые сны,
к хрусталикам колыханных звезд и жезлам повелителя лунной латуни.
Пираты с хирургическими ножами вырезают аппендицит,
чтобы прикнопить кусок моего мяса мне на лацканы кардигана.
Это время непроходимой плоти, и если фитиль хочет знать истину,
спросит: где кончается плоть? О, для этого надо сжечь стеарин,
возможно, стать дымом и пеплом.
И как это ни романтично, но выход – не истина.
Да и истина, в общем, не выход.
Пепел не знаком с дымом, они никогда даже не были чем-то одним.

Сара Коннор говорит одобрительно: «Ты начинаешь думать!»
В итоге раздумий Т-800 топится в металлической лаве.
Давай не будем владеть друг другом, твоё тело – твоё дело.
Давай делить счета поровну. Ляжем, вытянемся вдоль линии горизонта,
переплетемся в жгут.
Не возвышайся, подруга. Не возвышайся, друг.
Нам нечем гордиться, Мальвина, кроме ролей в нашем театре.
На Дальнем Востоке на небо всплыл нефтеналивной танкер.
Очень много предвестников, воздух искрит от знаков.
Целеустремлённый медведь оставляет росистый след,
пересекая предрассветное поле серебряных злаков.
Чего только не пригрезится в дождь, о, Астарта!

Препирательства утомляют, требуется перемирие,
Луна уступает, Вселенная мстит снегопадами с огромными рукавами,
ей всё равно, наблюдает ли наблюдатель.
За нами присматривают, Марго!
Всё, что покажется тебе похожим на глаз – это глаз.
Твои очки следят за тобой. Часы твои с крыльями ремешка
вот-вот взлетят и заклюют тебя тиком и таком.
С возрастом проницаешь, как трудно быть равным в паре.
Зачем мы вообще научили друг друга обидному чувству вины?
Право слева, лев прав, левизна падающего канатоходца,
правота надзирателя над созерцателем.
Я пошел погулять, а вокруг только вязкая власть.
Кто ты, верховный правитель? «Я – пластилин мира!»
Значит, я тебе не товарищ… Возможно, и не человек вовсе.