Снайперша

 
 
Глава 1: Ночной звонок


«Жизнь прожить - не поле перейти». Гласит известная пословица. Много этих полей у каждого. И все разные. И редко у кого эти поля все  в цветах, да сладких ягодах. Все на них есть. И ухабы, и рытвины и неподъемные горы. У каждого человека в жизни есть испытания, только ему одному и предназначенные. Но редко у кого вся его жизнь, как сплошное минное поле, когда испытания идут один за другим, а счастье - лишь короткими кусочками, вкрапленными в чёрствый каравай судьбы.

Это дежурство было очень сложным, и я запомнила его в мельчайших подробностях, так потрясла меня судьба этой сильной, мужественной и одновременно сломленной  женщины. Да, были в этот день и другие случаи. Но там было достаточно выслушать, попытаться успокоить и ненавязчиво довести человека до какого-то выхода из положения, которое он считает для себя приемлемым. Но эта женщина стоит перед моими глазами до сих пор. Стоит, потому что я, не видя ее, представила её образ по тому описанию, которое она же мне и дала в нашем долгом, ночном разговоре. Высокая, худая, в плечах – «косая сажень», с израненной душой в покалеченном теле.

Звонок  прозвенел почти в полночь за три минуты до окончания моей смены. Я могла бы не брать трубку. Ведь работали и другие линии. Но все же взяла. И случай оказался  более чем серьезный.
- Психологическая служба «Доверие». Слушаю вас
- Я могу вам….. довериться?
- Да, конечно. Расскажите о вашей проблеме. И я попытаюсь вам помочь.

- Мне не нужна помощь. Просто болит душа, - ответила женщина на другом конце провода. И  продолжила через паузу: - От всего пережитого. И от того, что не нужна никому… Вот, и сегодня он сказал: «Тварь ты. Кончай с собой…».

- Это ваш муж, партнер вам так сказал?

- Нет, он мне не муж. Старик, приютивший меня. Это для соседей так звучит. А на самом деле это тиран…в органах когда-то служил…

- Вы не можете от него уйти?

- Я и сама сильная. Могла бы защитить себя. Вот только насилие с некоторых пор не приемлю. Не могу даже замахнуться на человека…Да и завишу я от него.
Мне сорок два, а ему семьдесят  и для него я – тварь, живущая при нем, без прописки, без паспорта. Звоню даже - с его телефона. А своего у меня ничего нет. Живу здесь, как сторож, как рабыня, как огородная работница. Два рубля кинет в месяц, чтоб совсем не сдохла и дачу его не оставила без присмотра. А сегодня вот на тот свет благословил…  А что? Я и отправлюсь скоро туда…. Потому, как никому в этом мире я давно не нужна. Был сын,  да наркотики над ним верх взяли. Я без него совсем опустилась. Не для кого жить стало.
      
Собеседница замолчала.
 
Я  поддержала ее стремление выговориться:
-  Продолжайте. Я внимательно слушаю вас. Только скажите, пожалуйста, как я могу обращаться к вам, если это не секрет?

- Меня зовут Алла. Сильное имя. Хоть как читай, хоть с начала, хоть с конца. А полное: Альбина. И имя мое - совсем не секрет, хотя секретов этих в моей жизни было очень много. Вся жизнь, моя, как в клубок закручена. И детство, и молодость, да и сейчас. Все перекручено круче крутого. Вот такой каламбур получился.
   
 Она издала глухой и безрадостный смешок. Затем продолжила:

- Я ведь снайпером была в Чечне. Не думайте, что на той стороне…  Я не из «белых колготок».  Слышали, наверное, про такое подразделение женщин - наемниц, которые убивали наших в зонах боевых действий.  Некоторые считают, что это миф. Но, я с такой однажды встретилась. Девушка светловолосая, такого же возраста, как я. Стреляла отлично… Вот только победила я…
   
Алла помолчала. А затем стала рассказывать о себе. То короткими, то длинными  фразами, с частыми перерывами, иногда сумбурно и невпопад. Но, я не перебивала. Как-то сразу я почувствовала, что ей не надо мешать, не надо расспрашивать, а просто дать «выговорить свое горе».

- Где я только не побывала и где только не работала… По профессии каменщик -строитель, но была и снайпером, и кинологом – спасателем в МЧС и даже – помощником ветеринара… Была и в монастыре женском. Спасалась там от душевных мук. Да, вот не спаслась… Душа, как птица в клетке, болит так, что никто и ничто эту боль не остановит. Вымерзла я вся. Заиндевела, как дерево, побитое морозом. Вроде стоит. Не падает. А листочка ни одного. Не хочет оно жизни…     Но, всё это - ненужные метафоры. Незачем они. А история моя простая. Простая и сложная одновременно.    И судьбу мою мне однажды предсказали, не прямыми словами, конечно.

- Было это в середине девяностых. Астрология и хиромантия стали модными. Все увлекались. Стало и мне интересно. Пришли мы с  сестрой  к такому вот мастеру. А он и сказал, что у нас у обеих стоит «крест судьбы» в одном и том же астрологическом «градусе насилия» и в одном и том же доме. А у меня ещё: конфигурация планет под названием «палец дьявола» и  две зловредные, неподвижные звезды в гороскопе. Много и другого говорил: что будет нас мотать по свету и опасностей будет много, но есть и «колесо удачи», которое и будет нас спасать на чужбине.
     А еще на линии наших рук посмотрел. Когда смотрел мою руку, то велел показать другую. И объяснил, что вот на левой руке линия жизни короткая, но что надо смотреть на обеих ладонях и если на второй руке она длинная, то опасаться не нужно. Думаю, что он тут же пожалел, что разъяснил нам это. Выяснилось, что у моей сестры на обеих ладонях линия жизни короткая. Он как мог, успокоил её, сказав, что рядом, почти параллельно идет «линия – спутник» и она сбережет.  А затем произнес странную фразу: «И всюду страсти роковые и от судеб защиты нет». Мы переглянулись  с сестрой, а он сказал: «Не обращайте внимания. Это Александр Сергеевич Пушкин написал в своей поэме  о цыганской жизни». Мы тогда особо не задумывались над этими словами. Но, время показало, что он во многом был прав.  Мы жили, как цыгане и судьба к нам была неумолима.


Альбина грустно вздохнула и продолжила:

 Я любила парня. Очень сильно любила. Я была донором для него. И у меня, и у него третья отрицательная группа крови. В конце девяностых, его отправили в Чечню. Я помогала его маме, пока его не было. А затем он погиб. Это была первая потеря любимого человека, не считая потерь в детстве… И я отправилась в Чечню. Стала наемницей. Была в плену, в яме два месяца сидела. Я после этой ямы перестала видеть. Нет-нет не ослепла, как бывает, когда долго сидишь в темноте. Я глазами вижу, а сердцем - нет. Человек жив, пока сердцем видит…

Алла замолчала. Я только слышала ее дыхание: тяжелое и прерывистое.
Затем она продолжила свое повествование.


 Глава 2:  На краю


Моздок. Девятнадцать провожатых и двадцать девять школьников,  взятых в заложники… Боевики требовали, чтобы им разрешили вывезти кокаин. Полторы тонны. Мы им разрешили, но заблокировали вход. Часть заложников они не отпустили. Дети - младшие школьники, третьих –шестых классов. Их разнесло в разные стороны. Страшная картина: растерзанные тела детей. До сих пор перед глазами. От этого болит душа. И это больше, чем боль тела. Хотя этот взрыв перебил и мои ноги. Но болят не ноги, а душа… За тех детей, которых мы не спасли…

- В три-четыре часа утра, ближе к рассвету воздух еще сырой.  Ущелье, туман… Там и убили мою сестру. Наводчицей была. Снайперы  в парах работают. Один стреляет, другой наводит, учитывает скорость ветра, влажность, наблюдает за огнем противника. Одному сложно: и стрелять, и наблюдать, как по тебе стреляют…

Моя собеседница горько вздохнула и сказала:

- А  ведь это я позвала ее с собой на войну. Я и здесь виновата… «Наташа, поедем со мной», сказала. И через полтора года её не стало. Один генерал пустил нас на это дело. Потом его судили. Неразберихи тогда много было, а руководство бездарное, многие наши солдаты и офицеры оказались просто пушечным мясом. Мы девять суток себе тогда анаболики ширяли, держались, как могли. На рассвете пули догнали нас обеих. Ей прямо в сердце. А я очнулась, когда нас нашли. Помню, как кто-то крикнул: «А курилка-то жив!»
- А где Наташа, где моя Наташа? - закричала я
- Вот твоя «тушка». Её уже черви едят.
- Я к Наташе хочу!
- Окстись! Ты еще в Грозном нужна.

Алла опять сделала паузу и перевела дыхание. Я слышала, как ей трудно было говорить, голос перед паузами менялся, и я понимала, что она пытается скрыть от меня слезы.

Через некоторое время она продолжила:
- Я рассвирепела, села на Мацура и вдавила его голову в грудь. Меня еле оттащили.
Речь Альбины стала бессвязной. Она была вся в своих воспоминаниях. Я не переспрашивала, чтобы уточнить детали. О чем это она? Кто такой Мацур? Была ли это фамилия или это было имя? Может, это был не Мацур, а Мансур? И почему Алла набросилась на него? Возможно, это он назвал  сестру «тушка»  и от этого она рассвирепела. А возможно это был боевик, которого они захватили в плен.  Я поняла из её сбивчивого рассказа, что чеченские боевики брали в заложники мирное население, и особенно детей. Задачей Аллы, как «переговорщицы», было спасти хотя бы часть заложников.

- Глаза открываю: «Почему я живая?». И слышу: «Тебе еще много на чеченской земле ходить» - Тогда, скорее всего, и случился первый мой инфаркт. Затем был второй, когда стали ребятишек выгружать. Это я уже потом сообразила – по времени. Потому как отметки об инфарктах мне показали значительно позднее – на кардиограмме в больнице.

- Мда-а.. протянула Альбина. - О чем это я? Ах, да…

Стрелять я уже не могла и не хотела. И стала «переговорщиком».. Один раз просто пришлось срочно заменить человека. Затем, пошло-поехало. Времени на обучение не было. Ситуации такие были, что переговорщиком мог стать каждый, хотя бы один раз за войну. А переговорщика-женщину меньше опасаются…Что делает переговорщик? Это мост между двумя сторонами. И надо угодить обеим. Чтобы и волки и овцы были сыты. А разве  это возможно на сто процентов? Всегда были и потери… Переговоры могли быть по любому поводу. И по обмену солдат, как живых, так и мертвых, и по спасению заложников. В Чечне тогда была неразбериха.  Много было и бандитов, делающих бизнес на заложниках. Похищали и русских, и чеченцев, и иностранных граждан. Могли похитить священника или артиста. Похищали и солдат и высших военных чинов, похитили даже известного российского генерала. И власти его так и не спасли… Нашим пленным бандиты говорили: «Пишите своим матерям письма о выкупе». Многие ребята отказывались, они понимали, что мать никогда не соберет такие деньги. И мне в плену это предлагали. Я рассмеялась им в лицо. За меня было некому платить на воле. А если бы было, то зачем давать надежду? Там было все так зыбко, все обещания – могли быть выполнены, а могли - нет. Хотя держали пленных, бывало, и по несколько лет. Значит, надеялись на выкуп. Держали и женщин и детей. Представьте, маленькие дети живут месяцами и годами в огромной глубокой яме…
Те, кто там побывал в этих ямах, они уже другие. Они сломлены физически - от голода и побоев, но более всего -  морально.  Потому что не видели выхода, чувствовали себя обреченными и никому не нужными.   У них на всю жизнь психические травмы. Я не боюсь, и никогда не боялась смерти, но и я чуть с ума не сошла там в яме. Потому, что страшнее всего неизвестность. Найдут ли меня когда-нибудь, ищут ли, нужна ли я вообще кому-либо в этом мире? Одиночество страшное… Но, когда я была переговорщиком, мне не было страшно. За других – да. За себя - нет…
- Что же было дальше? – спросила я Альбину.
Я осмелилась продолжить беседу, уже не только из профессионального долга, давая человеку выговориться и излить душу, но и как просто слушатель, которому интересно, чем же закончились чеченские события в судьбе Аллы.

- Я, возможно, повторяюсь, вы извините меня. И еще: не думайте, что я играю вашими чувствами. Я не стремлюсь вызвать сочувствие и не ищу помощи. Нет. Всё это был мой выбор. И я его прошла сполна. Вот только боль живёт и живёт и совсем не утихает…. Я ведь в Чечне три года была: с 1999-го по 2002-ой.  Когда в 1999-ом убили моего любимого парня, я полгода пила, с горя. А было мне тогда девятнадцать. До этого капли в рот не брала. Насмотрелась на мать-пьяницу. Не хотела стать такой же. И вот сломалась…А потом поехала в Чечню. Там снайпера убили. Я пошла вместо него. И сестру позвала с собой.

    Вы, наверное, знаете, что были две чеченские кампании. Как снайперы мы были на второй. Многие погибли. Во второй кампании специальное подразделение для снайперов создали и обучали, как следует. Только вот наше обучение было скоростным – две недели на стрельбище. Пришлось учиться на ходу. На войне все возможно.  Я худая, высокая, но ловкая и глаз меткий. И судьба меня берегла. Вот только зачем? Не знаю. Вся битая, перебитая, но живу. Чечня снится каждую ночь. Это ПТП. Посттравматический психоз. После Чечни я долго не могла придти в себя.
 
  Как-то пришла в чеченскую школу, а они меня узнали и накинулись. Детишки эти. Я была в больничной одежде. Они свалили меня и кричали: «наш командир». Подошли женщины- чеченки. Красивые такие. Глаза у них большие и влажные, не обязательно черные, есть и светлые, ресницы длинные и густые. Благодарили меня. И я тогда чувствовала, что живу не зря…

- Вы и сейчас живете не зря, Альбина. Вы сильная и мужественная. Только надо настроиться на новую жизнь, - сказала я.

- Новой жизни уже не будет. Я вся - в старой. И она не отпускает меня. Видать, пора и мне туда же… К тем, кто уже давно на том свете дожидается… Мой любимый парень, моя сестра и мой сын. Все ушли молодыми. Это я зажилась.  Но скоро я с ними всеми встречусь… Скоро, скоро. Очень скоро…Они уже ждут меня…

Речь Аллы опять стала малопонятной…

- Эй, вы слушаете меня? - вдруг почти крикнула она.
- Да, конечно, я слушаю вас.
- Не уходите. Не отключайтесь. Побудьте со мной, пока я ухожу.
- Куда вы уходите?!
- Туда, откуда не возвращаются. Хотя я возвращалась неоднократно…

Альбина долго молчала.

Я, пытаясь скрыть волнение в голосе, несколько раз спросила её:
- Алла, не молчите! Вы слышите меня?

Наконец, она ответила:
- Слышу… Но очень хочется спать… Я ведь таблеток напилась...
- Каких таблеток? Сколько вы выпили?
- Много. Очень много. Нет смысла жить. А вы просто побудьте со мной. Пока я ухожу, уплываю в мир иной… Чтобы не так страшно было…

У меня похолодело сердце. Я была уверена, что мне удастся вытащить Альбину из состояния безнадежности, разговорить, дать надежду на будущее. Но сейчас я поняла, что все мои ожидания - это иллюзии и она запросто может наложить на себя руки. Вернее уже сделала это.  Я собрала все свои силы в кулак и громко  произнесла:
- Нет, Алла, так не пойдет!  Вы же позвонили, значит, что-то еще держит вас в этой жизни. И вы будете жить! Иначе я себе не прощу вашего ухода.

- Поздно, - тихо ответила Альбина
Голос ее шелестел, словно их промежуточного мира, тусклый, отсутствующий, равнодушный…

Я испугалась не на шутку и, стараясь держать себя в руках, проговорила четким, командным голосом: - Нет, Алла, дорогая, не поздно. Вызовите «скорую помощь» прямо сейчас, сходите к соседям. Пусть они вызовут врачей.

Она также тихо ответила:
- Какие соседи. До них полчаса идти, да и ночь уже.

А продолжала напирать голосом:
- Немедленно промойте желудок! Надо выпить много-много воды и вызвать рвоту! Вы слышите меня?

Алла долго молчала. Затем произнесла:
- Что-то я куда-то ухожу…уплываю… Страшно … как страшно вдруг стало.


Глава 3: Уличная жизнь

У меня похолодело сердце, а душа ушла куда-то вниз… В первый раз  я поняла это выражение: «душа в пятках». Будто это не Альбина, а я балансирую между жизнью и смертью… 

Но, я приказала с нажимом в голосе:
- Пейте воду немедленно!

Я слышала как она пила, затем ее рвало. Затем спросила:
- Алла! Как вы? Вам легче?
- Да, полегчало…

- Надо еще выпить воды. И рассказывайте дальше.

- Вам действительно интересна моя жизнь? Скажите, зачем я вам нужна? Зачем вы возитесь со мной? Неужели вам это интересно?!

- Конечно, интересно. И вы мне нужны. И я буду слушать вас. Вам нельзя сейчас засыпать. Надо полностью прочистить желудок.

Я понимала, что должна держать свою абонентку, стоящую на краю могилы и раскачивающуюся над ней… Держать до последнего, чтобы она не рухнула туда.
А как держать? Чем отвлечь? Только разговором. Ведь между нами только телефонная связь. Тонкая и незримая, проходящая через много - много километров. Но стоит нажать кнопку и не будет и её, даже такой почти иллюзорной нити, связующей только наши голоса и наши души.
И я стала разговаривать с Альбиной, выводя на все новые и новые темы. Это не было моей обязанностью, для суицидников был другой телефон. И я должна была просто перенаправить ее на другую службу. Но я не могла это сделать, понимая, что если я сейчас упущу эту женщину, доверившуюся мне, то она уже никому и никогда не перезвонит…

Алла опять долго пила и ее снова вырвало. Через некоторое время она продолжила свой рассказ.

- Да что вам еще рассказать? Нечего рассказывать… Мало в моей жизни было хорошего и светлого… Насилие, боль и смерть сопровождали меня всю жизнь. Так и ходили по пятам. С самого детства. Не только в Чечне. Я росла в сибирском городе в очень неблагополучной семье. Когда мне было шесть лет, из семьи ушел отец. Осталась с матерью. Она пила. Собственно из-за этого отец и ушел. Хоть и любил её. Красивая она была и стерва. Держаться могла и полгода. А затем уходила в запой на месяц, а то и более… За любое пойло хоть кого продать могла. В том числе и меня однажды продала. И предала… У нее еще двое детей было, старше меня. От первого мужа. Ее сын  изнасиловал меня. Ему было пятнадцать, а мне двенадцать. Но мать не верила. Я родила. Ребенок прожил полтора дня… Мать так и не поверила, что это от него… Жила я, в основном, с бабушкой Варей, это мать моей матери. Где-то с семи до двенадцати лет у неё жила. Затем батя к себе взял, до шестнадцати  лет с ним жила.  У матери была наездами. В один такой наезд и случилось это насилие со стороны единоутробного брата. Никакого наказания ему за это не было. И матери тоже. Да и не помню я, были ли какие-то разбирательства тогда. Я была в то время, как в тумане…
       Начало девяностых… В стране разруха и развал. Беспредел и бандитские разборки. Новые русские банкиры и бизнесмены. Люди на улицу вечером боялись выйти. Да и не только вечером, днем даже бывали перестрелки. Мы как-то сидели в подвале и видели из окошка, как пробегали люди в камуфляжной форме, а затем трупы за собой тащили. Тогда появилось много бандитов, братки в малиновых пиджаках и с золотыми цепями на шеях, и первые бомжи и бродяги. Коррупция, рэкет, грабежи и убийства…Безработица, пустые прилавки магазинов…нищие бабушки на улицах.  Каждый день в стране кого-то убивали или похищали, взрывали и закапывали... Много беспризорников жило на улицах, прятались в теплотрассах, нюхали клей и бензин. Несколько раз я тоже убегала из дома, потому что с отцом тоже было не сладко. Нет, он меня не бил. Но есть было нечего. И каждый день я могла придти домой и увидеть там новую уличную девку… Со временем, он, как и мать стал пить без пропоя. За что боролся, на то и напоролся… Водка сгубила их обоих…
      
Альбина опять помолчала. Затем набралась сил и продолжила свою исповедь:
      
        - В детстве у меня не было приличной одежды, не было нормальных игрушек… Одевалась я с помойки. Найду, что получше, отстираю и одеваю. И странное дело - выглядела хорошо. А, может, мне это просто казалось…
        Помню, как украла куклу Барби. Она лежала на лавочке, а девочка отошла от нее на какое-то время. Я долго потом рассматривала эту куклу. Я знала, что она страшно дорогая. Раньше таких кукол в стране не было, чтобы все было, как  у взрослой женщины. Я с этой куклой спала и шила её разные одежки из старых рваных носков. Это легко. Отрезаешь верхнюю часть носка с резинкой, делаешь по бокам дырки и вот уже готова кофточка. Отрезаешь верх от другого носка. Переворачиваешь резинкой вверх и вот уже готова юбочка… А обувь я ей лепила из остатков оконной замазки. Помните, наверное, такую? Серо-коричневая масса на пластилин похожая. Но грубее. «Голь на выдумки хитра». Это поговорка недаром в России появилась…
     А когда мне было четырнадцать, меня изнасиловали соседские мужики. И как только осталась жива, не знаю. А затем сказали: «Только пикни, найдем: зароем. И тебя и мать твою». Потом выяснилось, что сама мать-то и  продала им меня… За ведро браги… И опять матери ничего не  было за это. Когда я рассказала все это бабушке, то она пожалела не меня, а её… Не хотела, чтобы дочка в тюрьму попала, говорила мне, что это не мать, а водка виновата, которая застит ей глаза… Но не глаза она ей застилала, а сердце… В голове не укладывалось, как можно было не пожалеть изнасилованного ребенка! Не прижать к груди, не сказать слова утешения, не пообещать, что те - мои обидчики обязательно понесут наказание, не поплакать вместе со мной от ненависти к ним и от бессилия… А бабушка оправдывала и жалела лишь её… Ситуация повторилась. Сначала с братом, затем с чужими мужиками. И никому не было до этого дела. Меня никто не понимал. 
       И я замкнулась в себе. Но виду не подавала. Со стороны казалось, что я железобетонная. Ну, конечно, «Альбина, как машина, ей все нипочём», так говорила вся моя родня. А я утверждала их в этой мысли вновь и вновь, из бравады, из ложной гордости, я прятала за ними свою боль и свою тоску, свое одиночество и свою неприкаянность. Я стала грубой и невыносимой, я материлась, убегала из дома и воровала. Лишь с сестрой мы были близки, хоть отцы у нас были разные. Но и она одно время отдалилась от меня в своей новой и шикарной жизни.
     После этого я в очередной раз ушла из дома. Может быть, и пропала бы тогда окончательно на улице или стала бы «ночной бабочкой» из безысходности. Но повезло - познакомилась с байкерами. Хорошая компания была. Я у них многому научилась: разбираться в технике, гонять на скорости и даже некоторым трюкам на мотоцикле. А еще научилась мастерски метать ножик, даже со спины. «Глаз–алмаз», говорили про меня парни с уважением. Всё это пригодилось потом на войне…
    Сестра  ушла из дома раньше меня. Она была старше меня на пять лет,  танцевала в клубах. Красивая, стройная, с гибкой фигурой, она была вся в мать. Белые-белые от природы волосы и синие огромные глаза. Как у куклы. Мать ее любила за ее красоту и гордилась ею. А я, слишком похожа  на отца, чтобы любить меня… У меня волосы черные и кудрявые, нос с горбинкой, смуглая кожа. Меня все националы за свою принимали. С армянами я армянка, с евреями – еврейка…
   Однажды после выступления сестру поджидали у входа «братки», она испугалась, сказала, что их предводитель по кличке «король» давно «положил глаз» на неё. Мы с моими друзьями из мотобанды тогда тоже были в этом клубе. Успели переодеть её в другую одежду, вытащить через окно  и увезти. Наташа потом жила с одним «папиком» из «новых русских», он снял для неё квартиру. Хотя у него была своя семья, дети…Он заваливал её подарками, а она подкармливала меня и делилась шмотками.  В один прекрасный момент его убили прямо на выходе из дома, где он снимал для нее квартиру. Наташа бросила все тогда… Потому что не хотела расспросов и допросов, и вообще – иметь хоть какое-то дело с милицией, которую все стали бояться больше, чем бандитов.  Тогда мы с ней и записались в наемницы…

Альбина опять помолчала, вспоминая. Затем продолжила свой рассказ: - Отец стал много пить. Уже и сам с собой, без всякой компании. И однажды его парализовало. Нашла его соседка во дворе. Все, что он смог мне сказать, это «прости».
Мне было тогда семнадцать.



Глава 4: Первая любовь и первые потери

Одно слово «прости» я получила за то, что жила впроголодь, с вечно пьяными родителями, не видя от них ни любви, ни заботы.

С шестнадцати до семнадцати я опять жила с матерью. Вернее лучше сказать – проживала… Приходила лишь поспать, да и то не каждую ночь. Бабушки уже не было в живых. Единоутробный брат уже был на зоне. Его вместе с дружками посадили за убийство и разбойное нападение. Где-то через год,  не стало и матери, она совсем запилась,  и в один момент просто не проснулась. Я пришла домой, а она уже не дышит… Легкая смерть для тех, кто не жалел других…

С Денисом я познакомилась в шестнадцать. Это была любовь с первого взгляда. Он стал для меня всем на свете. Я ведь долго была «пацанкой» и «своим парнем» в мужской компании.  И это для меня было привычно.   Всё, что общество вкладывает в понятие «женственность» и «настоящая женщина» это не про меня. Знаете, как это любят описывать в романах? Большие и наивные глаза, тонкая талия и роскошные длинные волосы… И даже, если нет особой красоты, то будет героиня милой, нежной и обаятельной. А я совсем другая. Высокая и плечистая, с большими руками и ногами 41 –го размера. Добавьте к этому короткую стрижку и постоянное ношение джинсов и кроссовок и получится «свой парень». Таким парнем я и была для всех. Дай-ка я пожму твою крепкую руку, говорили мне. И они были правы, говоря это. Я крепка, как мужчина… И это идет со мной всю мою жизнь.
     А Денис разглядел во мне женщину. И я рядом с ним расцвела. Все это заметили. А еще я стала более чувствительной. Вернее, я и раньше тонко чувствовала мир, но не позволяла себе размягчаться, все держала в себе и никогда не давала воли чувствам, не позволяла себе никаких телячьих нежностей и сантиментов. А с ним я могла и всплакнуть, потому что Денис мой был невероятно заботливым.
     Ни от кого я не видела ранее любви и заботы, а он мне их дал. Спрашивал, поела ли я сегодня, представляете? Меня, которую никто и никогда не спрашивал об этом, ни отец, ни мать… От этой заботы мне хотелось не то что плакать, а рыдать… А он улыбался и доставал из сумки бутерброд и наливал мне в эмалированную кружку сладкого чаю из своего термоса.  У Дениса была очень добрая и любящая мама. Она заботилась о нем, а он обо мне, деля со мной мамину заботу и её постряпушки.  И я думала, что вот когда-нибудь мы обязательно поженимся, и у нас будут дети и я также, как его мама, буду любить и беречь их. И никогда-никогда не повторится для них тот ужас, в котором жила я…
    Мы с Денисом оба любили технику, сами разбирали и собирали мотоциклы, гоняли на них вместе по ночам, с другими такими же, как мы. Появились и деньги. Денис запросто мог отремонтировать и собрать из запчастей любой мотоцикл или мопед и продавал их. У нас было что-то похожее на байкерский клуб. Но без тех нелепых атрибутов, которые сейчас навешивают на себя байкеры,  всякие там нашивки, татуировки, шлемы с рогами, бороды… Тогда это были обычные парни, которые просто любили технику, быструю езду и свободу… В наш клуб входило тринадцать ребят. Вот такое магическое число. Чертова дюжина. Мы даже так стали называть себя между собой: мотобанда «Чертова дюжина». Потом кроме меня появились и другие девчонки. Парни стали приводить своих подруг. Но название «Чертова дюжина» прижилось…Это время было самое счастливое для меня. И не только от влюбленности, во время которой все кажется в розовом цвете. А еще и от отношения мамы Дениса ко мне. Их семья из двух человек была простой, даже бедной, но благополучной  по душевности и любви. Мама его Лидия Николаевна была учительницей, много читала и много знала. И я её уважала. Но  главное было в том, что она приняла меня такой, какая я есть. Про таких, как я  говорили: «Оторви, да брось», но она не видела во мне изгоя. Она очень любила сына и приняла его выбор. И меня  поняла и полюбила. Я и сама стала мягче в их семье и даже стала называть Лидию Николаевну мамой.

В мои восемнадцать Дениса убили. В 1999-ом году. Ему было двадцать. Поищите песню «Я убит под Бамутом» про мальчишек-солдат. И все вам станет ясно… Во вторую чеченскую он был в разведроте. Мы получили Груз-200: тело в закрытом цинковом гробу. И похоронили… И, знаете, ни я, ни его мама до конца не верили, что это Денис лежит там. Будто не его закопали… А потом  пришло письмо из Комитета солдатских матерей. Туда входили матери, которые разыскивали своих сыновей и вывозили их из Чечни. Живыми или мертвыми… И выяснилось, что мы были правы. Мы похоронили не Дениса. Потом было много волокиты. Приезжали родители того парня – Павла. Мать этого Павла лично была в Чечне – искала своего сына и выяснила, что его тело отправили по ошибке к нам. Была эксгумация. Несколько судебных экспертиз…. Это было очень тяжело. Мы и рады и не рады были…Могила опустела. Некуда было придти и поклониться матери. На все последующие запросы в разные инстанции ей отвечали: «ваш сын не найден». Вот такая казенная формулировка….Мать Дениса хотела и сама ехать в Чечню, разыскивать его.

Но тут в наш город приехал его бывший командир Сысоев. Оказалось, что это его родной город. Здесь живут его родители и жена с детьми. Он привез военный билет Дениса, найденный кем-то из бойцов,  и просил прощения у матери Дениса за то, что не уберег ее сына. Я пришла к ней в этот вечер. И мы проговорили всю ночь, было много версий того, где мог быть Денис. Он мог быть живым: в госпитале или в плену, потерять память и жить в чужой семье. Такое бывало, когда наши солдаты по чужой или даже своей воле оставались жить в чеченских семьях. Он мог быть и мертвым: похороненным другой матерью или местными жителями… Мы выпили. А потом командир сказал:  «Хочешь за Дениса  отомстить? Давай руки в жопу, и в Чечню! Собирайся!»
«Месть  - удел слабых. А вот помочь чеченскому народу - хочу. И Дениса найти хочу – живого или мертвого», - сказала я. Юношеский максимализм  и патриотизм так и лезли из меня. Много лет спустя, я прочитала такое описание патриотизма: «Это готовность убивать и быть убитым ради заурядных причин». Так сказал Бертран. Я запомнила это имя и эти слова. А позднее и в Библии прочитала: «Продай одежду свою и купи меч». И я действительно тогда от всего отказалась, от всей прежней жизни, чтобы взять меч и отправиться в Чечню.

- Сысоев для нас с Наташей был, как отец родной, вернее лучше родного… Хотя родной отец свое дитё на войну не позовет… Но, кто я такая, чтобы осуждать его? Возможно, он хотел спасти нас с Наташей от бессмысленной жизни, от нищеты и пьянки, дать работу и приличный заработок… Он помог нам оформить все документы и затем сопровождал нас. А мы тогда с Наташей были готовы прислониться хоть к какому то плечу. А затем его убили. А меня он спас, вытащил из-под вагона. Только отъехали, как все взорвалось. Тогда я и первые ранения  получила. У меня их много. Перечислять – несколько минут надо. Правая рука прострелена. Снаружи кисти пуля с  вхождением вовнутрь. Дырка насквозь. В районе ладони крестовина.. Левая сторона брови пробита осколком гранаты с мизинец, выход – к переносице. Левая сторона от плеча до локтя сожжена бензином. Но это уже в плену было. Есть еще огнестрельная рана от автомата АК-1. Выход со стороны спины. Ну, и ножевое ранение. Шов от пупа до паха девять сантиметров.  Ну, да вам, наверное. не интересно про все мои болячки слушать… Вот такая я вся шитая – перешитая…И живучая…Для чего Господь оставляет меня на земле?! Или это «палец дьявола», этот указующий перст, напророченный хиромантом-астрологом, все время водит и водит меня за нос, принося все новые и новые испытания? Как будто и того, что уже случилось, было мало.
      
Алла снова горько усмехнулась и сказала: «Только не жалейте сейчас меня. Не надо». Она опять надолго замолчала.

Молчала и я, потрясенная услышанным.  В тот момент я представила себе её: высокую, угловатую, из-за широких плеч похожую на мужчину, с многочисленными ранами и ожогами не только на теле, но и на лице... Большинство людей, встретив такую на улице, поморщатся и отвернутся или подумают: алкоголичка, бомжиха, надо ж до такого себя довести… Может, поэтому она не желает куда-то обращаться, не хочет унижаться, просить, что-то  объяснять и доказывать… И все, что она хочет, это просто выговориться, но не «глаза в глаза», чтобы не увидеть во взгляде собеседника унижающую её жалость…


Глава 5:  Сын

Через какое-то время Альбина продолжила свою исповедь:

- Когда работала переговорщиком, «старуха с косой» продолжала ходить рядом...
В Грозном нам сдали музей без боя. Я тогда метнула мачете и пробила шею их командиру. Так получилось. Я не хотела. Сама от страха описалась, когда увидела это. А они сразу же сдались.
     Переговорщик должен сначала дойти до объекта, пообещать что-то в обмен на заложников, чтобы спасти хотя бы человек десять. Это трудно, и не всегда удается. А я психанула тогда, мы не спали три дня, и я не выдержала. Думала, что все испортила. Но, они, потеряв командира, сразу же сдались… И заложников вывели.
     После случая в музее, все переговоры были чистые. Без потерь. Мы предлагали им сдаваться: «Ребята! Кто сдался, тот не виноват!». Они оружие сдавали, до трусов раздевались, фамилию и имя называли. Я всех записывала. Больше я не потеряла ни одного.  1882 человека. И все живые.
       Был второй инфаркт после этого музея… Со мной потом работал психолог боевых действий. Это специальный психолог для реабилитации  солдат локальных войн. После Чечни я не могла смеяться. Мне говорили, что у меня глаза седые. В них были боль, и пустота…

- Дениса я так и не нашла. Расспрашивала везде, но все только разводили руками, кто с сочувствием, кто с раздражением. Из родных у меня осталась только мама Дениса Лидия Николаевна. Она приняла меня, как дочь. И стала для меня настоящей матерью, в отличие от родной. Но она не выдержала потери единственного сына, а затем бесконечных ожиданий… Так я осталась на этом свете совсем одна…

Альбина снова умолкла. А я спросила:
- Что же было после войны?

- После Чечни я родила сына, - ответила она и опять задумалась,  будто вспоминая и подбирая слова. Затем продолжила:

- К его отцу у меня не было большого чувства, просто мы были с ним «родственные  души». Он, также, как я воевал, мы понимали друг-друга, разговаривали на одном языке. Вот только о войне никогда не вспоминали.  Может и до сих пор бы жили, если бы Алексей не пил. В таком состоянии он был страшен. Иногда мне казалось, что он сходит с ума. …Я и сама боль свою заглушаю водкой. Но мне она помогает заснуть. Я после нее тихая и мирная. А он буянить начинает…

- Но, кроме водки была и другая проблема. Это наш сын. Он родился похожим на мою первую любовь. Светловолосый и голубоглазый. Говорят так бывает при сильной любви… На Алексея он не походил, ни лицом, ни характером. Я видела, что отец не любит сына и не принимает его. Методы его воспитания были очень жесткими. За любую шалость он наказывал, бил сына ремнем. А мне Алексей устраивал сцены ревности, докапываясь, чьего же сына он растит. Дошло и до рукоприкладства. Однажды мы оба схватились за ножи… В этот момент я  поняла, что всё, это конец: либо он меня, либо я его лишу жизни. Один отправится в могилу, другой – в тюрьму. А сын - в детский дом. На себя мне было наплевать, я лишь о сыне думала… Из-за него и ушла от мужа.

- После развода, больше у меня мужчин не было. Не хотела травмировать Дениса еще больше. Да-да, я назвала сына в честь своей первой любви. Он рос добрым, но слабохарактерным. Видать отец выбил из него желание сопротивляться… Эти пять лет, что мы жили с Денисом без его отца, были самые лучшие, где-то до его тринадцатилетия. Денис любил читать и я, понемногу приохотилась к чтению. Раньше-то я читала мало, сама плохо училась в школе, но не потому, что способностей не было, а потому, что  росла безнадзорно. Но я все же закончила «пэтэушку» - профтехучилище, Денис старший меня тогда убедил, что надо учиться и получить хоть какую-то специальность. Поступила я легко, да особо и не спрашивали, в ПТУ шли все неуспевающие в школе или просто те, кому нужно было быстро чему-нибудь обучиться, чтобы  начать зарабатывать самим. В пэтэушках контингент еще тот, ну, да я привыкла ко всякому. Я быстро там набрала авторитет. Руки у меня умелые и память хорошая, в  училище я могла бы стать  отличницей, но принципиально не хотела быть зубрилкой. В аттестате одна тройка.  По русскому языку. Ну, а по спецпредметам - только «отлично». Я и сейчас всю мужскую работу могу делать сама. И дома строить, и технику собрать - разобрать и электричества не боюсь…. А еще вспоминаю добрым словом свою классуху - классного руководителя нашей группы в пэтэушке.  Она увидела в нас – бедных, обозленных и неприютных подростках 90-ых годов, по сути - изгоях общества, личности, со своими мечтами и надеждами. И она столько потратила времени, чтобы мы почувствовали себя людьми.
    Я хотела, чтобы и сын получил рабочую специальность. Но он мало был приспособлен к жизни. Мог целыми днями читать книжки или смотреть телик, потом пристрастился к компьютерным играм и стал участником какой-то группы в Интернете. Как позднее выяснилось, эта группа «Синий дельфин» - аналог  нашумевших «синих китов». Взрослый мужик манипулировал там подростками и они кончали жизнь самоубийствами. С трудом я вырвала его из этой группы…
   Я тогда обращалась в разные инстанции – в полицию, во власть, в разные СМИ и общественные организации. Борясь за сына, я чувствовала себя саблезубой тигрицей, столько сил у меня тогда было. Общественный резонанс по таким группам был, но толку было мало. В уголовном кодексе не было статьи, по которой можно было привлечь к ответственности за вовлечение несовершеннолетних к самоубийству. И это не только в нашей стране. Это международная проблема. Да и трудно доказать то, что не видно, что скрыто под всякими никами - псевдонимами в закрытых и тайных группах всемирной паутины. Недаром так называют Интернет, в котором есть все. Это неиссякаемый источник знаний и умений, но это и великий фальсификатор, и провокатор. Мне пришлось купить еще один ноутбук и самой провести расследование, внедриться в эту группу и во многие другие, найти того человека, который скрывался под разными никами. Но я вычислила его по манере писем, по обращениям. Я принесла в полицию уже готовое расследование. Но там от меня все время отмахивались. Лишь когда я подняла всю округу и всю «королевскую рать» в образе прокуратуры,  СМИ и общественности, дело наконец-то сдвинулось. Этого человека так и не нашли, но хотя бы в 2017 году в России появился закон, карающий за такие действия.

А через год - новая напасть.  В компании школьных друзей Денис как-то на спор попробовал синтетические наркотики. А потом пошло - поехало… Всю эту муть легко приобрести в Интернете. И она не такая дорогая, как кокаин, героин или морфий. Но если классического наркомана еще как-то можно вылечить, есть такие случаи в истории, то с синтетических наркотиков спрыгнуть практически невозможно. Да и выводить человека из синтетической ломки гораздо труднее. Крыша едет так, что везут в психушку.
      Еле-еле доучился мой Денис до девятого класса. Из дома стали исчезать вещи и деньги. Когда я умоляла его пойти лечиться, он мог и оттолкнуть, и ударить, а затем -  перешагнуть через меня, и уйти на несколько дней из дома.  Затем возвращался, просил прощения, плакал и обнимал меня. Привозил даже подарки. Где он брал деньги, я не знаю.
      Наконец, после очередного приступа его опять увезли на «психу». Там была молодая девушка-врач. Она лечила его и убедила и дальше лечиться, дала адреса общественных фондов, где помогают таким, как он и где сами руководители прошли этот же путь… Какое-то время я не могла не нарадоваться на Дениса. Он будто заново родился, взялся за себя, ходил на какие то лекции и тренинги, занялся спортом, стал следить за своей одеждой... Но хватило его всего на полгода. Выяснилось, что Вера, та девушка-врач вышла замуж за своего коллегу. А мой Денис, оказывается, был в нее влюблен и все, что он делал – он делал не для себя, а чтобы понравиться ей.   Он снова сорвался…
    Вот говорят, что жизнь циклична и как на шахматной доске: за черной клеткой всегда идет белая, и перед рассветом наступает самая густая темнота. И я думала: «Ну, раз так много черноты у меня было, то уж вторая половина моей жизни должная быть сплошь белой и светлой». Но все мои надежды оказались иллюзиями…Белые клетки приходили так редко, что я забыла, что такое радость, что можно просто улыбаться от того, что светит солнце или идет дождик, что цветут цветы или поют птицы. Я не замечала всего этого. Я стала, как машина, которая думала лишь о том, как спасти сына…Обращалась и в церковь и в общественные организации типа «Матери против наркотиков» и в реабилитационные центры. Но не смогла спасти своего единственного ребенка. Наркотики полностью поработили его, а затем  увели в могилу…
     Утром я зашла к нему в комнату, он сидел на полу, обняв себя за ноги, голова на коленях. Несколько раз я его окликнула. Он не ответил. Подошла и положила ему ладонь на плечо. Он уже был холодный. И так и закаменел в этой позе. Я не выла и не рыдала. Я тоже будто закаменела в своем горе. Но не телом, а душой. Как на автомате вызвала полицию и скорую помощь. Позвала соседей. Отвела, как и положено, поминки на девять и на сорок дней. Священник отказался его отпевать. Хотя я доказывала ему, что парень был крещённый и не самоубийца, это просто трагическая случайность. Хотя может ли быть случайностью смерть от наркотиков? Где-то в подсознании сидела мысль, что я знала, что когда-нибудь это произойдет, рано или поздно. Случилось рано… Ему было всего восемнадцать. А сегодня у него – день рождения, ему бы исполнилось двадцать лет. Столько же было  моему первому Денису. Они ушли из жизни молодыми. Все кого я когда-либо любила, все,  кто мне был когда-то дорог… И я сломалась. Махнула на себя рукой. Мне стало все равно, жизнь утратила свой смысл.
     «Любимцы богов умирают молодыми» часто повторял Денис. Есть такая пословица у французов. Он изучал у меня когда-то два языка. И был очень способным мальчиком… Далеко бы пошел, если бы не эта отрава…

Альбина опять остановилась, перебирая в памяти прошлое. Затем продолжила воспоминания, в которых говорила то о себе, то о сыне, то о своих несбывшихся надеждах.

- После Чечни какое-то  время казалось, что жизнь налаживается. У меня были семья и сын, и я была при работе. А работала я в самых разных местах. Была кинологом, затем спасателем МЧС полтора года.. Помогала внештатно. Но запретили по состоянию здоровья. Как-то случился приступ  прямо на работе, когда вновь увидела растерзанные от взрыва газа тела. Затем появился тремор - дрожание рук. Торговала на рынке, мыла полы, была охранником, вахтером, затем сторожем… Все ниже и ниже по социальной лестнице… Но я держалась ради сына. А сейчас не для кого держаться, не для кого жить…

- Алла, а вы обращались с органы социальной защиты, в кризисные центры для женщин? – спросила я.

- Нет. Да и зачем, ответила она и продолжила:
-  Я сейчас в пятистах километрах от областного центра. Не на чем ехать, да и незачем. Что я буду там им рассказывать? Сейчас я бомж. Без прописки. Без паспорта. «Без бумажки ты букашка». Знаете такое выражение? Для всех  я маргинал.

Я ответила: - Зря вы так. Эти организации помогают людям. Это их главная задача. К тому же сейчас много благотворительных фондов. И церкви помогают. И приюты уже есть во многих городах. И документы можно восстановить. И с военкоматом связаться. Ведь, судя по вашему рассказу, у вас есть звание и должна быть инвалидность. Вы можете получать пособие по инвалидности.

- Я как-то пыталась все восстановить. Участковый приходил. Расспрашивал. А мой хозяин что-то ему наплел про меня, что тот и разговаривать потом не захотел. А я и не настаивала.

******

Глава 6: Плен

Да и кому я нужна?! Бездомная, искалеченная бомжиха… Зачем им с такой, как я возиться? Я ведь пропащий человек… Если не побрезгуете, я вам еще кое-что расскажу. Это еще одна моя вина. И я хочу повиниться. Я боюсь даже вспоминать об этом. Это жжет душу…

- Говорите.

- У меня кровь на губах. Теплая кровь. Я её до сих пор чувствую…  Я об этом рассказывала только дважды. Клиническому психологу и в церкви на исповеди, чтобы очистить свою душу. А другим и знать об этом не надо. Для их же блага… Потому что нормальному человеку это принять и в это поверить трудно.

В плену я загрызла человека… зубами.  Два месяца плена. Сидела в глубокой яме. Он принес мне воду и еду. А я его убила! Такая во мне была злость.

Это был мой охранник. Он принес даже курево. Яма была глубокая, метров пять. Он спустился ко мне. Стоял и смотрел, как я ела.

А потом захотел меня… Хотел, чтобы я стала его наложницей. А я отвергла его... Да еще сказала: «Я  Родину свою не предаю».

 Он разозлился. Стал бить меня. Сначала руками, а затем и ногами… Затем просто навалился на меня…

Что тогда на меня нашло? Я хотела защитить себя, свою честь, но не убивать… Помню, как я вцепилась зубами в его шею. Прокусила жилу, пошла кровь…А затем сжала его шею руками с нечеловеческой силой. В этот момент я даже не осознавала, что я делаю. Будто какой-то дух вошел в меня и начала мстить… За все то, что когда-то делали со мной…

Охранник стих на моих руках… Я поднялась по лестнице и вытащила его на себе. Он был худой и щуплый. Я положила его тело на землю, а затем сидела и выла над ним. Как зверь, как волчица…Не обращая внимания ни на кого.

Все эти люди, охранявшие лагерь, молчали. И ничего мне не делали. На войне часто бывает такое, что в мирное время никто и никогда не поймет…

А я просто сидела и выла, как раненый зверь. Возможно, из меня вырвалось тогда все то, что так долго сидело и мучило с самого детства… Как-будто я наконец-то отомстила за все те надругательства, которые совершали надо мной. Но, легче не стало. Потому что пошла обратная реакция. Навалилось чувство вины, отчаяния и жалости.
    Потом начался ад. Меня вернули в яму. Ко мне никто не спускался. Меня несколько суток не кормили и не поили. Может, боялись связываться, посчитав сумасшедшей, или решили наказать голодной смертью. А может, просто забыли о моем существовании…

 Сначала пила свою мочу, но от нее еще больше хотелось пить, а потом и она иссякла. Из меня уже ничего не выходило. Я лизала стены. Они были из земли. И земля, как будто стремясь помочь мне, выделяла по утрам что-то похожее на капельки росы.

Как я выжила тогда, не знаю. День был похож на ночь. Я сидела одна в огромной яме, замурованная навечно… Лестницу убрали, а яму накрыли дощатой крышкой. Но, слава Богу, не аккуратно и  не плотно, воздух все же проникал. Днем  были видны полоски света из-под неплотно задвинутой крышки. 

Алла опять задумалась, вспоминая свой плен. Затем продолжила, будто разговаривая и рассуждая сама с собой:

- Это было ужасно. Когда я вспоминаю об этом, меня всю трясет. Вот и сейчас начинает бить озноб…

- Воздух в яме был сырой и затхлый. Я боялась задохнуться… По ночам этот страх усиливался, было не только страшно, но и холодно.   Кругом один черный мрак. Не было уже даже крошечных полосок света, проникающих сверху в дневное время. Страх и безысходность. Лезли всякие мысли о том, как я сойду с ума, а затем начну медленно умирать голодной смертью.

Иногда я впадала в какое-то оцепенение, в забытье. И мне снились красивые сны о тех днях, когда я была счастлива. Будто ангел-хранитель протягивал мне руку помощи и берег мою психику, посылая такие сновидения.  Мне снился мой любимый Денис, моя сестренка Наташа, наша компания из парней и девушек, которая рассекала ночные улицы городка на ревущих мотоциклах. А я сидела за  спиной у Дениса, крепко обнимая и прижимаясь к нему всем телом...

Я не помню, чтобы я тогда хотела есть. Только пить. Но потом и пить уже не хотелось. Я медленно угасала в грязной и вонючей яме, забытая всеми и похороненная заживо…

Но судьба опять вывела. Российские ребята вывезли меня из плена.

Я тогда словно выплыла из забытья, подняла глаза вверх, а там, в ярком солнечном квадрате стоял ангел. Свет резанул в глаза. Ангел стоял в проеме. Он светил фонариком и кричал в глубину: «Эй, есть кто живой?»

Я откликнулась. Губы были пересохшими и я еле шевелила ими. Но все же смогла произнести: «Есть. Я –живая. Еще живая»…

Этот парень вытащил меня из ямы. Он принес мне свободу, которую я уже не ждала, и не чаяла больше увидеть…

И я поклонилась бы в пояс этому белокурому парню, который не поленился заглянуть в яму и проверить есть ли кто там. Если бы только смогла тогда это сделать. Но я была так слаба, что могла лишь улыбнуться, а затем потеряла сознание.
 
Отношение к пленным и к вызволенным из плена тогда было не лучше, чем в советское время. И к своим, и к чужим. Сам виноват, что в плен попал. Ты должен умереть, но не сдаться. В этом твой долг перед своей страной и перед своей Родиной. А где долг Родины перед своим солдатом? Она совсем не спешит ему помогать, когда он в беду попал, причем не по своей воле. Это как игра в одни ворота. У тебя должен быть патриотизм, долг и обязанности, а у  тех, кто тебя посылает в самое пекло, долга перед тобой нет. Да что солдаты, офицеров то не особенно вызволяли. Того же самого генерала Шпигуна, которого весной 1999 года похитили прямо с  самолета, вылетавшего из Грозного в Москву. Почти год боевики держали его в плену, надеясь на хороший выкуп. Но наши так его и не спасли. ..

Бывали случаи, когда командиры прогоняли сквозь строй своих же солдат, вызволенных случайно из плена. В назидание другим, чтобы в плен не попадали…
Но со мной после плена все обошлось. Наоборот, меня окружили заботой, видя мое истощение и физическое и моральное.
После ямы на меня навалилась депрессия. Я долго лечила в госпитале и душу, и тело.
Альбина опять замолчала. Затем продолжила:

- После всех моих бед: потери сестры, плена, инфарктов и ранений, я сердце свое завожу кулаком. Там будто пуля сидит. Вот такая я пуленепробиваемая. «Альбина - стальная машина, все выдюжит». Так говорили и так говорят обо мне.

Жизнь меня все время пинала, а я упорно сопротивлялась, потому что у меня была цель - разыскать любимого парня в Чечне, а затем, когда ушла надежда увидеть его живым –  хотела отомстить за него.

А еще мне казалось, что на войне уходили и растворялись все мои прошлые страдания, вся боль, что приносили мне другие люди. Все это уходило из меня с каждой новой пулей, выходящей из моего ствола. Вернее мне казалось, что уходило. Потому, что через какое то время становилось хуже. Я видела столько смертей вокруг, но не смогла к ним привыкнуть, особенно к безвинным детским смертям.
    Я стала спрашивать себя: «Зачем ты живешь, Алла? В чем смысл твоей жизни? Что тебя держит здесь на этой чужой земле и в этой бессмысленной войне? Я устала от войны…

А когда появился сын, появился и смысл. Ушли в мир иной близкие и дорогие моему сердцу люди, но появилась новая маленькая жизнь. И я за неё цеплялась. Это было мое спасение. Мне было для кого жить. Я была ответственна за эту новую жизнь.

Но вот и ее у меня отняли, через восемнадцать лет. И я не могла понять, почему и за что? Почему именно со мной это произошло, разве мало было потерь и страданий в моей жизни?  Что еще я должна была отдать, чтобы судьба, наконец, успокоилась, приняв эту жертву?  Неужели весь смысл моей жизни был в том, чтобы бесконечно терять любимых людей?

Потеряв второго Дениса, я потеряла смысл жизни И  я хотела отправиться к нему. Туда – на небо…

Вот так я оказалась на подоконнике. Я стояла у открытого окна и не было никакого страха, только огромное желание все закончить и попасть туда, где уже ждет меня мой сын…  Но я захлопнула окно. Потому, что нашла способ более надежный…
       
    
Глава 7:  В рабстве

И опять все решил случай или судьба, которая имела планы ещё помучить  меня... Соседка зашла снизу, ругаясь, что я ей потолок в ванной залила. Она сразу осеклась и чуть в обморок не упала, когда увидела меня в ванне. Как я лежу в красной воде и глазами моргаю. И улыбаюсь,  как вампир. Она заорала так, что прибежали другие соседи.

Вызвали скорую. Там меня и откачали. Полтора литра крови вытекло из вен. А я все в сознании… Медики скажут – фантастика. Потому что достаточно потерять литр, чтобы умереть… Древние люди считали, что душа кроется в крови. Вот моя душа и не захотела полностью выйти.  А по пути я этим фельдшерам в машине еще анекдоты травила. Бравада из меня полезла что-ли, или организм тогда выбрал такое средство защиты от стресса. Вряд они видели еще такое, когда самоубийца людей смешит…И отключилась только тогда, когда стали переливать кровь. Вот такая я живучая оказалась…
Ну, а когда выписалась из больницы, оказалось что с работы меня уволили. Отсутствие дела и смысла жизни сводили меня с ума. Я пила. И последние вещи за бесценок продавала. Когда-то я эти вещи спасала от Дениса, а его самого от пагубной зависимости. А вот теперь сама сидела и пила, чокаясь с бутылкой. Или разговаривала, то с одним, то с другим Денисом.  Фотографии раскладывала на столе. Вспоминала, как мы носились на наших железных конях в юности. Я говорила своему любимому, что Денис младший мог бы быть его сыном. Но если бы он был его, то вырос бы совсем другим. И я была бы другой… И мир вокруг нас – тоже.

Алла снова сделала паузу, затем продолжила свою исповедь:

Чтобы купить себе новое пойло, я продала почти все из дома. Помню, что мне хотелось напиться так, чтобы тихо и спокойно умереть.

И однажды я так и напилась. До белой горячки. Появились какие-то существа, какие-то бесплотные видения, которые выгнали меня из дома. Я выбежала  ночью в одном халате и в тапочках. Упала и пролежала на газоне до утра. Был конец мая. 

Помню, как мне помогла подняться одна женщина. Хорошая такая, глаза карие, добрые. Прямо в душу мне заглянула.  Расспросила и до дома довела. А потом стала ко мне в гости приходить. Так я приобрела подругу. Я ей всё-всё про свою жизнь рассказала. Она приходила ко мне часто, почти каждый вечер, слушала меня всегда внимательно, никогда не перебивала. А как расскажу, выпьем обязательно за упокой души всех, кто в мире ином…

- Что же было дальше? - спросила я

- А дальше я лишилась квартиры, всех документов и свободы. Как и говорил когда-то астролог. У меня несколько планет в «доме заточения». Это тюрьмы и темницы, больницы и монастыри – все, где человек находится в изоляции от общества. Вынужденно или добровольно. Вот и не верь после этого предсказателям.

Алла грустно усмехнулась и продолжила свой рассказ:

- Не знаю, как, но где-то, через две недели, я вдруг очнулась в другом городе и в чужой одежде. Я думала, что схожу с ума. При мне не было никаких документов.

Я нашла полицейский пункт. Но без документов меня не приняли. Да и выгнали взашей, посчитав бродягой.  Мне пришлось побираться на улицах и ночевать, где придется: на вокзалах, в ночлежках, на улице… Обострились старые раны, на ногах появились язвы.

Я стала хромать. Был конец лета и я торопилась до осени насобирать денег, чтобы вернуться в родной город. Но этого мне долго не удавалось. Попыталась автостопом, но меня, такую страшную и похожую на бомжиху, никто не стал брать в попутчики…

Мафия нищенская в том городе была. Две девки-халды цыганской наружности и мужик.  Они всех нищих под себя подмяли и обирали их до нитки…Однажды и у меня захотели поживиться. Сначала подошла цыганка и сказала, что я должна отдавать половину их главарю Захару. За это он будет меня крышевать. А если не соглашусь, буду иметь дело с полицией. Но я дала отпор. А затем стала искать другие места и прятаться от них.

Но однажды расслабилась, выпила немного…Мужик один предложил. Сказал, что не с кем ему горе свое разделить, мол, сын погиб в армии. И так это меня за душу взяло, что я расчувствовалась и выпила с ним. Все остальное помню смутно. Наверное, водка паленая была. А может, мужик тот был подсадной и что-то намешано было в  том угощении… Как в тумане, я видела, что меня куда-то увозят в машине, слышала, как кто-то из прохожих пытался вмешаться.  Но ему быстро заговорили зубы, сказав, что я их тетя, которая сошла с ума и сбежала из дома. Я ведь черная и смуглая, сойду и за цыганку… Все это в полной мере я вспомнила только позднее. Но в тот момент сознание мое было  спутанным, а ноги - ватными…

Вот так я опять попала в неволю. В квартире было еще трое невольников: две бабушки и старик- инвалид на коляске. Все они «добывали деньги» для своих хозяев. Вечером им давали за это кашу на воде, либо хлеб, да воду. Я пыталась поговорить с ними. Но старухи боялись разговаривать, а старик сказал, что он здесь уже год, что жил, как и я в другом городе, побирался там также. Но был хотя бы на воле. Однажды его выкрали прямо с инвалидной коляской, предварительно дав выпить какого то пойла, он и отключился. И вот теперь он в рабстве. Все там были запуганы. За непослушание или обращение за помощью – всех ждали побои.

Всю ночь я не спала… Думала, как выбраться. Этаж высокий. Дверь в комнату была на запоре. Вместо туалета – ведро. Но чуйка внутри меня подсказала: «Затаись, Алла! Утро вечера мудренее»…

Утром мне провели инструктаж, написали табличку, что я беженка и собираю деньги на лечение детей. И повезли «на дело». Посадили около одного из торговых центров. Я сделала вид, что смирилась. За углом дежурила одна из девок, наблюдая за мной. Я просидела так несколько часов. Девка эта, ближе к обеду, куда-то исчезла и я решилась бежать. Спряталась сначала в подвале соседнего дома. Из-за двери я видела, как девка эта бегает около магазина и мальчишку цыганенка какого-то ругает. Видать оставляла ему задание: меня проследить. Через некоторое время, я выглянула, никого поблизости не было. Но вдруг увидела, что к подвалу быстрым шагом двигается эта цыганка и еще какой-то цыган, не знакомый мне. Я юркнула обратно. Парень стал спускаться в подвал. Тут я его и оглушила какой-то доской, оказавшейся рядом. Через некоторое время и девка эта стала спускаться вниз.  Я быстро заломила ей руки, а затем также  тюкнула по голове. Она тут же осела… 

Я закрыла дверь подвала и закрутила на щеколду проволоку, найденную тут же рядом. Затем прошла несколько кварталов и увидела еще один большой магазин. Села там. Но подавали мало, а надо было действовать быстро.

Я решила рискнуть и подошла к какому-то парню. Рассказала, что украли деньги и что мне нужно срочно уехать в родной город. Я не надеялась, что так быстро получу помощь. Обычно люди мало верят таким историям. Но я сказала, что когда-то была в Чечне и даже вырвалась там из плена, но вот не могу вырваться из этого города. Я показала ему свои ранения. Он понял меня, дал мне денег и отвез на автовокзал. Хотел купить билет, но без паспорта это оказалось невозможно. Но он договорился со знакомым водителем, чтобы тот довез меня до места назначения. По одинаковым наколкам с изображением волка с крыльями и надписью «За ВДВ» на руках этих парней я поняла, что оба они служили в десантных войсках. Вот так боевое братство спасло меня в очередной раз.

И это была помощь свыше. За все мои испытания… Парень, что поверил мне, был как викинг: высокий, русый и голубоглазый. Как и тот солдат, что когда-то вызволил меня из плена. Как - будто это Денис из того, неизвестного еще нам мира, приходил и спасал меня в образе таких же, как он – светловолосых и светлоглазых войнов.

Когда я наконец-то приехала в свой город, я думала от радости сойду с ума. Но не тут-то было! В моей квартире уже жили другие люди. Когда стали разбираться вместе с соседями, которые подтвердили мою личность, оказалось, что мою квартиру уже дважды продали и купили… А я, считающая себя меткой и прозорливой, ничего не поняла и не заметила… Вот что делает с человеком водка. И я зареклась пить…

Идти мне было некуда. На неделю пустила к себе соседская бабушка, дала кой-какую одежду. Я отмылась и подлечила ноги. Но затем приехала из отпуска  её дочь с внуком,  и я опять села на паперть у одной из церквей города. Так я насобирала деньги, чтобы добраться до женского монастыря. Один из батюшек помог. Добавил денег и сам позвонил в этот монастырь, рассказал обо мне и моих бедах. 

В женском монастыре  я впервые увидела необыкновенный лик – икону Богородицы семистрельной. Число семь в церкви, это полнота и бескрайность. Я очень полюбила этот образ Пречистой Девы, показывающий  бескрайность материнского горя, ее печаль  и невыносимую боль сердца, пронзенного семью мечами.

Я смотрела на эту икону, молилась и вспоминала все те беды, которые мне довелось испытать. Будто и в меня одновременно воткнули эти семь мечей. В эти мгновения мне казалось, что образ Богородицы оживает и колышется в сиянии свечей. И она тоже смотрит на меня с любовью и состраданием.

 Матушка Дорофея, наша добрая и милосердная игуменья, услышав мою историю и исповедь, стал помогать мне. Там же меня окрестили и причастили. Почти год я прожила в монастыре вместе с другими насельницами: послушницами и монахинями. Работала и помогала, чем могла.

Предлагали принять монашество. Но я не захотела. На это тоже были свои причины.
Люди в монастырях совершенно разные. Не только по характеру, но и по отношению к Богу. Да-да, не все даже в Бога верят. Есть истинные верующие, добрые к людям и благочестивые, которые искренне молятся и соблюдают монастырский устав. Но есть среди церковников хитрые, и бесчестные люди, которые просто делают  карьеру. Есть и те, кто ушел от мира не душу спасать и не по зову сердечному, а прячась от закона и от людей, за грехи свои.

Мы там жили в постоянных трудах, вставали рано, питались скромно, как и полагается духовным людям. Пища была простой, но очень вкусной. Потому что готовили всегда с молитвой. На насельницах было все хозяйство монастырское:  и огород и подворье. Садили все, что выращивает любой огородник, только  в десятикратном размере. Огромные поля картофеля, длинные гряды из моркови и капусты, свеклы и редьки, теплицы с помидорами и огурцами. Это, не считая грядок под зелень и ягодных кустов. За всем этим надо было ухаживать, высаживать, пропалывать и собирать урожай с весны по осень, а затем делать многочисленные заготовки. Конечно, все это не съедалось за зиму.  Излишки шли на корм скотине, на дары и на продажу. Из скотины держали коров, свиней, коз и овец. Была и мелкая живность:  куры, гуси, утки. Одно время держали даже индюков.
       А еще при монастыре был  детский приют. Дети туда разными путями попадали. Были и сироты, и  те, кого родители сами приводили, чтобы жили при монастыре с детства и Бога познавали, служили ему.
     Двойнята там были светловолосые и голубоглазые, на моего сына и на мою сестру похожие.  Усыновить бы их, думала, я.  Но кто бы мне это позволил? Я душой отмякла, привязалась к этим деткам. Девочке Оленьке коски заплетала, мальчику Коле пистолет из дерева выстругала. Книжки им читала, играла. Но везде свои правила. Недаром говорят: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Начнешь вмешиваться - и мало не покажется. А особенно если тайны какие-то вдруг раскопаешь, что начальству хотелось бы скрыть от посторонних глаз…


Глава 8: Женский монастырь

Альбина продолжила свой рассказ: - Многие думают, что в монастырях «тишь да блажь, да божья благодать». Но иногда там одна блажь. Блажь тех, кто облачен властью. Тех, кто в этой своей фанатичной, а часто и психически ненормальной блажи «поедом едят» всякого, кто оказался в их власти, прикрываясь божьими помыслами и считая себя чуть ли не наместниками Бога на земле. Но может ли Бог такое творить? И кто, как не сам дьявол руководит действиями таких руководителей, превратившихся в контролирующих всё и вся надзирателей.

В монастыре сменилась матушка игуменья, и весь старый уклад монастырский, как поезд, неожиданно наскочивший на огромную скалу, вдруг вздрогнул, встал на дыбы, а затем  полетел под откос. Все вагоны разлетелись. Какие-то разбились. А те, что устояли, лежали вверх дном. Жизнь в монастыре изменилась до неузнаваемости и все, что проповедовала и чему учила нас прежняя матушка, прежде всего своим собственным примером: любви и вере, доброте и милосердию, вдруг стало не ценно и не нужно. Все перевернулось  с ног на голову.  Да так быстро, что никто и не понял, как быстро весь наш монастырь оказался в липкой паутине страхов, подозрительности и доносов.

Трудно было поверить в то, что новая матушка игуменья  Соломонида (в миру Ярослава) - женщина верующая. И внешне, и внутренне  она была похожа на  тюремную надзирательницу. Высокая и полная, с крупными, почти красивыми чертами лица, но с вечно нахмуренными широкими бровями и нервно сжатым ртом, она всем своим видом показывала, что здесь власть только она и никто другой. И все ей должны беспрекословно подчиняться. 

Для каждой насельницы у нас и раньше при матушке Дорофее был свой объем  обязанностей. По мере  желания и способностей. Это называлось послушанием. Обязанности могли и меняться, исходя из ситуации. А перед большими праздниками Пасхой и Рождеством, все работали сутками, сменяя друг друга. Трудились в полную силу, не смотря на то, что почти не ели, соблюдая посты и отстаивая длинные службы. Но труд был в радость, все насельницы жили, как единое целое.

А с новой игуменьей порядок  послушаний кардинально изменился. Причем доходило до курьезов. Например, девушку с чудесным, просто ангельским голосом,  которая с удовольствием пела в хоре на клиросе, вдруг отправляли на кухню или доить и убирать скотину, а огородница без слуха и голоса должна была теперь стоять в общем хоре и еле слышно шевелить губами. Потому что ослушаться она не могла, но и петь красиво тоже. Что хотела этим добиться новая игуменья, для меня было загадкой.  Нам это объяснялось тем, что послушничество в том и состоит, чтобы неукоснительно исполнять волю матушки, которая и является проводником  Иисуса Христа и Богоматери в этом монастыре и на всей его территории. И этим, мол, и проверяется долготерпение и смирение монахинь и послушниц.
    
Изменилась и обстановка в монастыре. Стало поощряться наушничество и доносительство друг на друга. Причем самым иезуитским способом. Всех насельниц обязали писать записки со своими помыслами. Назывались они «откровения помыслов». В этих «откровениях» нам надо было вспомнить все свои «греховные мысли» и проступки. Но также нужно было рассказать и о проступках других насельниц. Для их же блага, чтобы спасти их, рассказав вовремя и без утайки. Так это трактовалось новой игуменьей. Сама она прибыла к нам из монастыря, в котором  это практиковалось давно и по ее словам, это оправдывало себя. У меня, да и у многих других эти записки стали вызывать отвращение. Написав пару раз в записках о том, что я сомневаюсь в том, нужна ли мне религия и жизнь в монастыре, я тут же пожалела об этом. Матушка игуменья на следующий же день высмеяла меня прилюдно. Так мне стало понятно, что ни о каком настоящем откровении помыслов не может быть и речи. Все наши слова будут брошены нам же в упрек. Как говорится: «Нашим же салом, да по мусалам».

После этого случая я перестала вообще писать эти записки, за что стала получать наказания. Остальные же восприняли это новшество со смирением, как очередное и необходимое послушание, которое они должны выполнять. Кто-то писал коротко и только о себе, но нашлись и те, кто стал  постоянно доносить таким образом новой матушке игуменье на своих же сестер.
   
- Алла, но почему же после всех этих ужасов вы не ушли из монастыря? Или вас там насильно держали?- спросила я.

- А вот сейчас вы все сами поймете, почему я, не смотря ни на что, оставалась в монастыре, - ответила Альбина и продолжила свой рассказ:
 
 Атмосфера в монастыре накалялась все больше и больше, все оказались под прицелом  новой игуменьи и приближенных к ней лиц. И все перестали доверять друг другу. Проступком могло стать даже простое человеческое общение между собой двух людей, симпатизирующих друг другу. Но дружба новой матушкой тоже не поощрялась. А ведь душа всегда тянется и стремится к тому, кто чем-то похож на нее.
   Нашлась в том монастыре и для меня такая родственная душа. Настенька была светлой и внешне, и внутренне, очень доброй по характеру и очень набожной.  От ее золотистых волос, будто  нимб отходил, когда она молилась. Она мне  сказала: «В монастыре жизнь и должна быть нелегкой. Чем хуже, тем лучше. Так и надо.  Вот и проверь, Алла, свою дисциплину. Как ты умеешь слушаться и есть ли у тебя смирение. «Претерпевший до конца, спасётся».

На что я ответила Насте, что в моем понимании монастырь должен быть таким, каким он был при прежней матушке Дорофее – местом служения Богу, местом уединения и труда во имя людей и Бога. А руководство должно не повелевать, а быть наставниками и духовниками, своим примером показывать, как надо служить Богу. И разве Бог хочет, чтобы мы боялись и доносили друг на друга?

Настя уже была рясофорной  послушницей и мечтала принять иночество. Есть несколько степеней или этапов в монашестве.  Даже обычное послушничество является испытанием для души и тела. А рясофор и, уж тем более, иночество не каждый выдержит.
Если простые послушники только готовятся к принятию монашества и исполняют разные  послушания при монастыре, то рясофорный послушник уже дает обеты перед Богом и соблюдает правила аскезы, а также  имеет право носить некоторые вещи из иноческой одежды. Женщинам, например, выдается скуфья и апостольник, а мужчины носят рясу, камилавку или клобук и четки
Чтобы стать  иноком или инокиней, нужно принять третью степень  иноческого пострига. Во время этой процедуры происходит символическое пострижение волос и наречение нового имени в честь нового небесного покровителя. А затем даются еще более сложные обеты и правила аскезы.

Моя подруга Настя стремилась к иночеству всем сердцем и всей душой. И ради этого  смиренно выносила все беды, которые полились на ее голову с приходом в наш монастырь новой матушки игуменьи. Так часто бывает, что злой, темный человек вдруг невзлюбит кого-то и тем сильнее, чем добрее,  чище и смиреннее тот, кого они невзлюбили.

Много мы разговаривали с Настей. Прикипела я к ней душой, она была младше меня всего на пять лет, но на столько неопытной в житейской жизни, что мне хотелось защитить ее, заслонить собой.  Она рассказывала мне о себе и предлагала тоже принять монашество. Я же была простой трудницей, трудилась во славу Божью, а еще стремилась через постоянный труд забыть войну, которая приходила ко мне в кошмарных снах. Но после бесед с Настенькой, а также нескольких исповедей, задумалась и я о монашестве.
Исповедовал нас каждую неделю приезжий батюшка отец Андрей. Не полагалось исповедь принимать самой игуменье. Ведь она наша начальница. Мой исповедник всегда внимательно слушал меня. Я в очередной раз рассказывала о своих бедах и грехах, и что спать по ночам не могу, а если засыпаю, то снится всегда война,  убитые и раненые солдаты или я, стреляющая в живых людей…  Но в этот раз отец Андрей спросил меня, как мне живется в монастыре и хотела бы я здесь остаться и служить Богу? А также вдруг рассказал о себе. О том, что и сам знает, что такое война, что воевал в Афгане и в Чечне, и только, приняв православие, пройдя обучение в семинарии и  став служителем церкви, душа его успокоилась. Я обещала подумать. 
В следующий раз, уже через неделю отец Андрей вернулся к этому разговору, сказав, что в монастырь идут, чтобы спасти свою душу. Моя душа мается и страдает, но успокоится, и спасется в монашестве. И благословил меня на послушничество. На испытание, которое проходят до конца далеко не все. Так я перешла в новое качество. Получила звание послушницы и черный платок, закрывающий лоб.

И надо же было такому случиться, что вскоре после благословения отца Андрея, умирает от инфаркта наша любимая матушка Дорофея. Скорбные дни, похороны… А затем приезд новой игуменьи, полностью изменившей жизнь в монастыре.

    Нет людей - абсолютно хороших или плохих. У всех свои таланты и способности. Новая матушка игуменья была талантливым администратором и хозяйственником. Видела и перспективы, где деньги можно найти и приумножить.
       В монастырском хозяйстве было увеличено поголовье свиней, закуплено две сотни  кроликов. Были оборудованы новые парники и теплицы. Мы полностью обеспечивали себя овощами и картофелем, излишки продавались. Закуплены были также швейные машины. И все это с помощью спонсоров. Мы стали шить постельное белье, полотенца и халаты.
    Вот только у любого руководителя, тем более, по настоящему верующего, должна быть на первом месте любовь к людям. У новой матушки это чувство либо не проявлялись вовсе, либо она считала, что, вводимые ею новшества, и ужесточение дисциплины, это и есть настоящая любовь.
     Многие  уродливые формы монастырского общежития были приняты вскоре после «воцарения» новой матушки…


Глава 9: Монастырские порядки

- Ничего нельзя было делать без  разрешения матушки игуменьи Соломониды. На все нужно было получить благословение. Послушниц, монахинь и даже детей в приюте стали наказывать. Мы-то взрослые, все стерпим, а вот деток было жалко, - грустно вздохнула Альбина и продолжила свое повествование:

- У детей дошкольного возраста лет с трех-четырех появляется любопытство  к противоположному полу. Играют в доктора, слушают друг друга, «уколы» друг другу ставят. Все воспитатели это знают и не ругаются. А у новой игуменьи это был пунктик. Она во всем видела блуд и греховные позывы, даже в детях малых. И давай выбивать это страхом и наказанием. Детей и в темные комнаты запирали одних и в угол ставили и еды лишали. Прости, Господи, до чего человек может дойти в своей фанатичности. Не даром говорят: «Заставь дурака молиться, так он лоб прошибет». Но наша начальница была совсем не дура, просто в фанатизме своем доходила до дурости.

С едой тоже стало хуже. При прежней матушке игуменье мы и в посты нормально питались, так как было много своих заготовок из овощей и дикоросов: орехов, ягод и грибов. И очень много мы из своих заготовок раньше раздавали всем нуждающимся. И нищим и бедным людям, и в больницы и тюрьмы даже посылали. Прежняя матушка говорила, что любовь и помощь людям, это и есть любовь к Христу. Она часто повторяла цитату от Матфея из Священного писания:  «Был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». При ней мы служили людям. И это была высокая миссия.
   
  А с новым начальством – всё нами выращенное и переработанное стало уходить в основном на продажу. При этом сама матушка питалась совсем по-другому. У нее появился  личный повар и личный водитель, который возил ее в город на роскошном автомобиле. Свою монастырскую одежду она шила по спецзаказам из дорогих тканей, также как и другое высокое церковное начальство. Иногда они и у нас собирались. Приезжали разные попы из других церквей и администрации церковной. Да-да и в церкви есть администрация. Как же без нее? Иначе никакой иерархии не выстроишь. Так вот, я как-то убиралась в трапезной после такой встречи нашей игуменьи с дорогими гостями из города и нашла бутылки из-под красного вина. Не успели они прибрать-то за собой. А ведь тогда строгий пост стоял…
 
 Стала я сомневаться в жизни монастырской и после того, как узнала историю жизни Насти.  Судьба её в чём-то была похожа на мою. Она также в 90-е годы пострадала от насилия. История ее меня потрясла. Я думала, что она после такого навсегда от церкви отвернется. А она осталась, да еще с воодушевлением готовится к монашеству, представляет, как будет носить новую одежду и четки.

Ещё девятилетней девочкой родители сдали Настю в монастырь, чтобы Богу служила и всю их семью вымаливала. Так и сказали. Родители тогда и квартиру свою продали и средства все на церковь передали. Вместе с дочкой. А сами с младшими детьми уехали жить в село. Там у них имелся родительский дом и огород. А Настя стала с тех пор «монастырской». Жила, воспитывалась и училась при монастыре. И другой жизни она почти не знала. Может поэтому, она в беседах со мной и оправдывала новую матушку игуменью, ведь и сама росла в строгости и с детства знала, что такое наказание за любую провинность.

Я же все более и более стала я сомневаться в необходимости монашества и своего присутствия в монастыре. Прежняя матушка Дорофея на первое место ставила помощь людям, и мне было радостно, что  я служу по зову сердца и мой труд кому-то нужен. А когда ты трудишься в поте лица, но знаешь, что плоды твоего труда идут на продажу, и средства уходят на обогащение церковных администраторов, катающихся на дорогих заграничных лимузинах, то чувствуешь несправедливость и обман. Это лицемерие. И жить в лицемерии я больше не хотела.

А когда собралась уходить из монастыря, то составила разговор с Настей и позвала её с собой. Но она отказалась. Сказала, что уже выходила из монастыря и возвращалась в родительскую семью, но хорошего из этого ничего не получилось. Родители и сестры с братьями не только отвыкли от нее, но еще и осудили, так как считали, что отдав старшую дочь в монастырь, на служение Богу, они те самым заслужили  прощение всех своих грехов и жизнь вечную на небесах. Ведь дочь молится и вымаливает их перед Богом.  В результате Настя, наивная и непрактичная в быту, выскочила замуж за первого попавшегося. Тот пил и бил ее. Так она и вернулась в монастырские стены, но уже с ребенком. Этот монастырь с детским приютом тогда имел хорошую славу, благодаря характеру и подвижничеству прежней матушки игуменьи Дорофеи.

Я пыталась вразумить Настю, что в миру она будет жить вместе с ребенком, будет сама воспитывать его в заботе и в ласке. А видит ли она его сейчас? Видят ли своих детей другие послушницы, многие из которых живут даже в других обителях или дальних скитах? Разве это нормально – видеть своих детей несколько раз в году и не иметь права участвовать в их воспитании? Ведь все дети живут в монастырском приюте, который находится за оградой монастыря. Вот только, чтобы выйти за ограду и посетить собственного ребенка, надо просить благословения матушки. А та, захочет его даст, а захочет и откажет.
 
Я видела, как приютские ребятишки в красивых одеждах выходят и поют перед начальством или спонсорами на церковных праздниках. А мамы не могут даже подойти к ним, только смотрят, стремясь хотя бы наглядеться на родные лица… А приезжие гости умиляются, глядя на поющих ангелочков. И не знают, каково этим ребятишкам расти здесь. Ведь это то же самое, что  детский дом или интернат. Но там дети хотя бы ходят в школу и видят другой мир. Здесь же часть предметов ведут сами монахини, особенно в начальных классах, а остальные предметы ведут прямо в приюте приглашенные из школы учителя. Кроме школьных занятий еще  и заучивание молитв, участие детей в службах и церемониях. А ведь не у всех детей есть призвание к такой жизни. Но у детей нет выбора. За них всегда выбирают взрослые…

Меня это все отвратило от церкви. Нет не от Бога. А от церкви, вернее от монастыря. Хоть я и понимала, что и священники разные бывают. Ведь в своей церкви я получила и понимание, и помощь и от старой матушки игуменьи – всяческую поддержку.

Ведь еще Иисус говорил о фарисеях «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды». И такие лицемерные  люди всегда и везде есть. И чем выше начальство, тем больше там лицемерия. Церковь ведь, как маленькое государство, как страна в стране…

Конечно, все не так однозначно. Та же самая Настя, не смотря на все беды, искренне верит в Бога, она не обозлилась и не ожесточилась на людей, хоть и страдает от того, что редко видит своего ребенка. Но она это оправдывает служением Богу, дисциплиной, ведь, в конце концов, она и сама выросла с воспитательницами-монашками, лишившись и отчего дома,  и родителей. Монастырь заменил ей родительский дом и стал ей домом навечно. Другой жизни она для себя не представляла.

Так я вернулась в свой родной город. Надо сказать, что, не смотря на то, что новая игуменья меня невзлюбила, она с трудом меня отпустила. Потому что я работала в монастыре за троих. Могла делать всю мужскую работу и водить машину. А еще на мне была  вся самая тяжелая работа в огороде, в коровнике и в свинарнике. Работала и в пекарне, а еще я привозила и разгружала различные грузы, строила сараи, рыла канавы, чинила водопровод и электричество. А без меня пришлось бы на все эти дела нанимать и оплачивать людей.
      
 Я много делала в монастыре, занята была весь день, а то и ночь. Утренние, и ночные службы, стояние на коленях по нескольку часов в день, а затем еще и изнуряющая физическая работа. Я сильно уставала. Но это было хорошо. Мне тогда и нужно было это отупение полное от работы. Чтобы упасть вечером и сразу же заснуть. Но сны-кошмары  все же пробивались ко мне по ночам, и тогда я вставала, и молилась до беспамятства в полной темноте. Можно было бы делать какую-то работу и по ночам, это тоже помогало бы мне отвязаться от кошмаров. Но новая матушка игуменья экономила на всем. После 22 часов в наших комнатах-кельях нельзя было пользоваться ни электричеством, ни свечами.
      И того, что нельзя, стало больше того, что можно. Да и то, что раньше при прежней матушке было можно по определению, при новом распорядке на это надо было просить разрешения в виде благословения на то или другое дело.
  Утром после трапезы мы должны были на специальной доске прочитать список послушаний на день. Кто куда идет и что делает. Я, постоянно занятая на тяжелой работе, уже не могла даже в промежутках придти в приют и пообщаться с ребятишками. На это надо было тоже получить благословение матушки. Но когда я несколько раз попросила матушку благословить меня на посещение и общение с двойняшками, мне было отказано. И не только мне. Гораздо больнее было получать такие отказы матерям. Ведь половина приютских детей имели родных матерей, которые приняли монашество и жили в монастыре.

И вот Настю, работавшую воспитателем в приюте, новая игуменья отправила работать в пекарню, объяснив это тем, что негоже быть ее дочери на особом положении и быть при матери. Ведь другие дети не видят своих матерей. Настя выпрашивала благословение увидеть собственного ребенка на коленях перед игуменьей и каждый раз отрабатывала его  удвоенной работой. Дошло до того, что однажды, не видя целый месяц собственного ребенка и скучая по нему, Настя тайком посетила приют и угостила дочку булочкой. Все это стало тут же достоянием гласности. Новые монахини, воспитывающие детей, тут же доложили матушке Соломониде о проступке Насти. Наказали и Настю, и ребенка. Ребенок, пока все дети спали в дневное время, стоял в углу. А Настю в наказание отправили на все лето на пасеку в дальний скит, также относящийся к нашему монастырю.
    

Глава 10: И снова – в мирскую жизнь

        Очередное зверское решение игуменьи в отношении Насти стало последней каплей, чаша моего терпения вышла из края. Оставаться в монастыре я уже не могла ни физически, ни душевно. И опять я сделала попытку уговорить Настю уйти вместе со мной. Это было  в последний вечер перед ее отъездом в глухой скит.  Но Настя так и не решилась. Зомбированна она уже была монастырской жизнью, не понимая, что под маской смирения и послушания подавляется любая человеческая воля и свобода. И сделать это тем легче, чем более закрытой является жизнь в монастыре. Недаром еще на заре моей юности астролог назвал «домом заточения» не только тюрьмы, но и монастыри. Все, что мало соприкасается с внешней жизнью, имеет тенденцию  развиваться в самых уродливых формах. Ведь никто не проверит и не узнает, а сами обитатели этих «казенных домов» и «домов заточения» никому ничего не расскажут, кто из страха, а кто из ложного долготерпения и смирения.

Все решает личность игуменьи, которая может быть больной, фанатичной и корыстной… Так и создаются местечковые «культы личности», даже в таких богоугодных заведениях. «Каков  поп, таков и приход» и «в чужой монастырь со своим уставом не ходят». Не даром родились в русском народе эти пословицы. И либо ты принимаешь эти правила, либо ищешь другую дорогу … 
 
Но чтобы искать что-то другое, нужна воля. У многих, особенно воспитанных в стенах монастырей, ее попросту отбили еще в детстве  в самом зародыше.
 
 В конце – концов, я, прожив в полной трезвости более полугода в монастыре при старой матушке,  а затем, продержавшись еще несколько месяцев после прихода новой игуменьи, в один прекрасный момент не выдержала и запила. Пагубная привычка вырвалась на волю  от отчаяния и невозможности помочь подруге.

Однажды, когда мне надо было увезти на рынок и сдать в один из киосков картофель на реализацию, я увидела, как два грузчика выпивали. Сердце мое, уставшее и измотанное несправедливостью, взыграло… Подошла к мужикам и попросила у них  бутылочку. Вроде, как хочу сделать настойку для лечения ног. Церковных людей уважают. Мужики тут же подсуетились и купили мне поллитровку. Вечером перед сном, я выпила, совсем немного. Но это помогло заснуть. На следующий день я решила выдержать и не пить. Спрятала бутылку под кровать. Но к вечеру узнала, что мою милую подружку Настеньку в очередной раз «разбирали» за какие-то надуманные «провинности», а затем игуменья Соломонида уже окончательно «благословила» ее на жизнь в другой обители, назначив дату отъезда.
       Выпила снова. Организм, дорвавшись до привычного кайфа, запросил больше. Выпила бутылку до дна. Вела себя тихо. Утром опять работала. Но каким-то образом нашлись те, кто все прознал и  игуменье доложил. Она вызвала меня на «всеобщее  обсуждение», на котором не только сама обвиняла во всех грехах, но и других заставила. А я стояла, как оплеванная  в центре круга, как на лобном месте. И каждая из монахинь должна была обсудить меня. Это было самое настоящее судилище, в духе непримиримых комсомольско-партийных собраний советских времен.

Альбина опять помолчала, вспоминая ту жизнь. Затем, будто спохватившись, произнесла:

- И вот. Да… Это я о чем? О том, что без Насти мне в монастыре было делать нечего. В последнее время я держалась только из-за нее. Но напрасно я надеялась, что у нее наконец-то иссякнет никому не нужное долготерпение и смирение. Настя оказалась тверда в своих обетах перед Богом.

Так я вернулась к мирской жизни. И самое главное теперь для меня было: опять не запить. В монастыре я держалась, да и не откуда было взять. Лишь перед самым уходом, не сдержалась, когда чаша терпения переполнилась... А в обычной  жизни еще легче скатиться вниз. Тем более,  когда у тебя нет ни жилья, ни работы.

Что же было дальше? - спросила я. - Куда же вы пошли после монастыря?

- Ушла в никуда. Двигалась автостопом. Теперь меня, одетую в монашескую черную одежду каждый был рад подвезти. И опять судьба занесла к людям верующим, но уже  в другую религию. Пятидесятники. Евангельские христиане. Это протестантская церковь. У них  я прожила некоторое время. Привез меня к ним водитель- дальнобойщик, который и сам был протестантом. Жила я у его мамы в пригороде, где несколько улиц были полностью застроены деревянными домами с огородами. Жили там, в основном, старушки. У хозяйки были больные ноги, и я помогала ей по дому и огороду.

Стали они меня приобщать к Богу уже по-своему, без икон. Вместе мы Библию читали и рассуждали о значении тех или иных слов в Священном писании, вместе  ходили в один из молельных домов. Хорошо мне там было. Люди все добрые и тихие. Все поддерживают и помогают друг другу. Интересно мне стало разобраться и в отличиях этой религии от православной. Я удивлялась тому, что у протестантов нет священников и нет икон. Могут просто собираться в одном из домов. И вот, что интересно, в Библии, действительно, нет ничего об иконах и о том, что они должны висеть в церкви. И церковью они считают любые общины людей, верующих в Христа. Согласно Библии, где сказано, что Бог создает свою церковь
из людей, которые верят в Иисуса Христа и все они и есть святое священство Господа. Поэтому у протестантов  все люди, посвящающие свою жизнь вере, являются священниками.  Это стало для меня откровением. Хотелось разобраться в Священном писании и в его толкованиях. Я снова прилежно посещала молельный дом и трудилась во славу Божью. Но уже без всякой иерархии, длительных и помпезных служб, принятых  в православии. Но икон мне всё же не хватало. Особенно моей любимой – Богоматери семистрельной.

 Но и здесь водка меня достала. Как-то в общину пришел сын одной местной женщины, мальчишечка лет восемнадцати. Звали его Денисом, и так он был похож на моего Дениса, с его большими голубыми глазами и легким пушком над губами, что я весь вечер вспоминала свого сына и нашу жизнь вдвоем. И выпила всего-то ничего… Лишь, чтобы заглушить боль и заснуть… Но организм, дорвавшись до привычной дури, ушел в запой на неделю. Я не могла остановиться. Денег у меня не было. За бутылку, но чаще всего за бражку или самогонку, я стала работать у соседей. Косила траву, полола грядки, огребала картошку и даже дрова колола, лишь бы к вечеру получить долгожданное пойло.

Протестанты  все непьющие. И я ушла сама. После того, как вышла из запоя. Стыдно стало, что не оправдала доверие. Это лучше, чем с позором быть выгнанной из семьи приличных людей, приютивших меня.

И опять я села на паперти. Ходила на службы, исповедовалась и причащалась. Все-таки, православие оказалось мне ближе… Вошло в мою кровь и в плоть, до мозга костей пробрало, не смотря на неудачный опыт в монастыре. Для меня важно было молиться у иконы, глядя прямо в глаза Богу, хоть и нарисованному... Так я однажды и молилась, стоя на коленях у моей любимой иконы Богоматери семистрельной. Просила ее, дать мне посильную работу и кров. Потому что жить мне было негде, вокзалы стали закрываться на ночь и оставляли там только тех, кто имел билеты. Я стала ночевать в подвалах или в подъездах. Улучу, когда дверь открыта и захожу. Но так ночевать уже было холодно. Начиналась осень. И вот после моей истовой молитвы у Богородицы семистрельной чудо и случилось. Ко мне подошел отец Тихон, который и дал мне  негласно место сторожа. Так я стала жить при церкви, помогала и на службах, свечи убирала, полы мыла, трудилась и на территории сада.

Здесь меня и нашел мой старик, позвал с собой. Сказал, что одинок, и что ему нужна хозяйка в доме. Увез меня в область, в глушь… Живу вот с ним, вернее при нем. И он совсем не божий человек. Живу и мучаюсь. Потому что я для него - никто… Вот так: из огня, да в полымя… Сбегаю из одной неволи и попадаю в другую…Куда укажет «палец дьявола». А по ночам вижу сны из той далекой жизни...

Ночь. Просыпаешься в три часа и не можешь понять, где ты. Большая поляна среди гор. Два десятка   ребятишек погружают в «вертушку». А затем вертолет взрывается прямо в небе. И чеченские детки от трех до семи лет заживо сгорают в воздухе. А с ними и наш  русский летчик. И я ничего не могу сделать, ничем не могу помочь. Так же, как не могла помочь им наяву. И знали об этом только трое… Этот кошмар постоянно со мной. Он вылезает время от времени и душит меня.

Алла горько вздохнула и ушла в себя. А после молчания, вновь вернулась к старой теме:

Этот кошмар мучил меня и там - в больнице, куда привезли тогда по «скорой помощи» после первой моей попытки распрощаться с жизнью. Я будила всех в палате своими криками по ночам. После того, как меня тогда оживили, я еще два дня пробыла в реанимации. А когда перевели в обычную палату,  ко мне пришла делегация врачей. Руку мне жали. Впервые они видели, чтобы после такой большой кровопотери человек выживал. Да и  столько ранений на теле женщины в мирное время, мало кто из них видел.

Альбина вновь замолчала. Мне хотелось как-то поддержать ее, и я сказала:

- Ну, вот видите, Алла, ваша жизнь и боевое прошлое вызывают у людей уважение. И надо жить дальше. И не стесняться просить помощи. Ведь мир - не без добрых людей. И вы это сами знаете, многие уже, как ангелы, входили в вашу жизнь и выручали вас в самую трудную минуту, не давали погибнуть и умереть… В нашей стране особое отношение к тем, кто был на войне. В каждой семье кто-то воевал  в Великую Отечественную, многие были в плену и часто после плена фашистского, попадали в плен советский. И им также было трудно восстанавливать свою психику. Психические и физические травмы, боль за себя и других…Но ведь жили же. Растили детей, пахали землю, сажали сады. И пусть это звучит пафосно, но любили жизнь. И помогали тем, кому еще хуже. И в помощи этой черпали силы.

И еще: вы можете написать о том, что вы уже пережили. Есть такая методика в психологии: автоматическое письмо, просто выложить все, что мучает, всю боль - на бумагу… И вам станет легче, и люди узнают правду и о той войне, и о жизни монастырской. Знаете, как у  Маргариты Алигер про пулю в сердце. Давайте, я сейчас найду эти строчки и зачитаю их вам. Я нашла и зачитала несколько строк из этого стихотворения: « Как же ты не умерла от пули, выдержала огненный свинец? Я осталась жить, не потому ли, что, когда увидела конец, частыми, горячими толчками сердце мне успело подсказать, что смогу когда-нибудь стихами о таком страданье рассказать…»

Далее между нами последовал почти философский диалог:

- Я очень надеюсь, Альбина, что у вас будет долгая жизнь, и вы больше не повторите попыток уйти из нее. Ваша биография очень интересная. И рассказчица вы хорошая.

- Что вы. Кому я интересна?! Никому. И не факт что я буду жить, тем более долго. Я итак слишком долго живу, судя по событиям в моей жизни. Иногда и десять человек не смогут прожить всего того, что пережила я. Рассказать кому – не поверят. Судьба все время испытывала меня, ну а я – её. Да и знаете, я сейчас скажу кощунственную вещь, особенно, из уст верующего, о том, что человек вправе сам решать время своего ухода. Потому что боль бывает невыносимой. Как физическая, так и душевная. Жалею, что в нашей стране нет эвтаназии…Хоть это и страшный грех мне сейчас говорить об этом. Ведь я, хоть и бывшая, но послушница.

- Человек, который перенес много горя, конечно, может и устать от жизни и даже возненавидеть её. Но вы, Алла, столько раз уже уходили от смерти, столько раз получали счастливое избавление. Так стоит ли самой спешить к ней? Тем более, что это осуждается абсолютно всеми религиями мира. Значит, в этом что-то есть и душа должна прожить все положенное ей. А вы человек верующий, православный. Не все цепляются за жизнь ради себя самих. Многих останавливает вера в Бога, а также долг перед близкими людьми или перед делом всей жизни.

-    А если это положенная для души участь так мучительна для самого человека? И даже не физически, нет. Я привыкла к боли тела, к старым ноющим болячкам… Мне невыносима  боль души. И я ее, эту боль, не могу заглушить никакими молитвами…


Глава 11: О жизни и смерти

Альбина перевела дух и продолжила свою исповедь: -  У меня никого не осталось. Единственный сын умер от передоза. А делом всей моей жизни, как ни странно, была война. Сейчас его нет, этого страшного дела. Но оно мне снится и не дает покоя… Снятся дети, погибшие в Чечне и которых я не смогла спасти. Или матери, прижимающие к себе уже мертвых детей с безумными от горя глазами, в которых нет слез. Потому что у этого народа – слезы признак слабости, даже у женщин. Они не имеют права плакать и не дают воли своим чувствам. И чувства сжигают их изнутри…  А меня сейчас сжигают сны-воспоминания. Это когда удается уснуть. А так просто лежу в ночи. И всякие картины из прошлого стоят перед глазами.

Альбина опять замолчала. Пауза затягивалась и я, снова испугавшись за нее, стала поддерживать её и мотивировать найти новую цель в жизни и жить ради этой цели.
Я сказала ей:

-  Алла,  вы много перенесли в этой жизни, многих близких людей потеряли. Но вы нужны и другим людям. Чтобы рассказать о себе, о чеченской компании, или даже написать книгу об этом. Ведь эта история страны глазами современницы, попавшей на войну.

-  Книгу я не напишу. Многое из того, что со мной случилось, люди даже представить себе не могут. Для них это боевик или фантастика или «бред сивой кобылы», как сказал мой хозяин. А вот стихи я писала. Давно, еще  в молодости. Помните такие толстые коричневые тетради в девяносто шесть листов? У меня их было три, и все мелким почерком. Про все, про любовь, про войну. «Вот и старость уже маячит, и о личном забыть пора, я люблю тебя милый мальчик, и желаю тебе добра».

Эти незатейливые строчки напомнили мне четверостишия, которые переписывали  школьницы в свои личные дневники.  Но в тот момент они тронули меня своей простотой и наивностью.
    
Алла замолчала. Возможно, мысленно вспоминая продолжение стихотворения о том, кого она когда-то любила…Затем тихо проговорила:

- Спасибо вам за все. За то, что вытащили меня, не дали умереть… Хотя, возможно, и зазря…. Я сейчас совсем другая. От меня той, что была на войне, не осталось ничего. Я в зеркало на себя не могу смотреть, мои ровесницы – дамы бальзаковского возраста, на каблучках и в платьях. Я рядом с ними – старуха.

Альбина вновь помолчала, а затем вдруг вернулась к воспоминаниям о сыне:

- Знаете, я вот сейчас вспомнила один разговор с моим сыном.
Он ведь сам хотел, чтобы жизнь у него была короткой и яркой. Он говорил: « Мама, старость безобразна. Зачем ходить с клюкой, быть больным и  немощным? Посмотри на уличную клумбу. Никто не вырвал там цветы,  они стоят и мучаются от холода поздней осенью. И вот оттепель и они опять надеются, что поживут хоть немного. И живут. Еще несколько дней до следующего холода. Но что это за жизнь? Они еле-еле живые, страшные, черные… И никто не понимает, что они ведь мучаются. Им больно и они включают бесконечные силы, чтобы выжить. А если бы их вырвали из земли одним рывком? Раз и все. Это быстрая смерть, а не мучительная…

Денис любил разговоры о смерти, о потустороннем мире, о реинкарнации. Меня раздражали эти разговоры. Я отвечала ему:

– Разве это мучение? Это сила жизни! Эти цветы борются до последнего. Ты видел,  как они лезут весной, стремясь к солнцу, даже пробивая асфальт? Это великая сила жизни…И я лезла сквозь асфальт, чтобы выжить и однажды родить тебя…
      Так я успокаивала сына. А вот сейчас я и сама думаю о том, зачем мучить себя и других, если жизнь уже не нужна…Тем цветам она была нужна и они стремились и боролись, чтобы бросить новые семена в землю. А мне в моем одиночестве все это уже не надо… Мое семя не проросло и ушло раньше меня из этой жизни…

Это язык войны. Тем, кто убивал, им легко и себя убить. Но почему мой сын, который никогда не воевал, стремился к смерти? Быть может потому, что и я когда-то стремилась к ней, и он все это впитал в себя еще в зародыше.


Голос у Альбины изменился снова, он был усталый и безжизненный…

- Ну, вот опять вы за свое, Алла, сказала я, - Давайте договоримся, что вы будете звонить мне. И начнете понемногу писать о себе. Поверьте, что судьба ваша и разнообразие жизненных поворотов  достойны сюжета книги. Да и вам будет полезно выговориться,  боль свою перенести на бумагу. И память оставите о себе, пусть и не для родных, но для всего общества. И еще: можно я тоже напишу о вас?

- Делайте, что хотите, мне все равно, - вдруг резко осекла меня Альбина. А в трубке послышались длинные гудки…Альбина отключилась.

****

Был седьмой час утра…. Мы проговорили всю ночь. К концу нашего общения я была выжата, как лимон. Не было уже ни физических, ни душевных сил. Глаза слипались и закрывались сами собой. Но заснуть я так и не смогла. В голову лезли всякие страшные мысли о том, что Алла плохо промыла желудок и возможно её уже нет в живых… Ведь боль, с которой она живет столько лет,  разговором не вылечишь, можно лишь на время заглушить.

Я размышляла и о масштабе личности свой собеседницы. Кто она? Героическая женщина, на долю которой выпало столько испытаний? Авантюристка,  ищущая приключения? Спившаяся и опустившаяся женщина, которая сейчас возможно  наглоталась таблеток или даже наркотиков… Ведь, судя по ее рассказу, несколько поколений в этой семье были склонны к разного рода зависимостям от психоактивных веществ. От алкоголя до наркотиков. Или она - просто сломленная обстоятельствами солдатка, которая живет в прошлой жизни и не видит настоящую. Там - в пылу сражений, она была нужна, приносила пользу и считала, что она служит Родине и мстит за своего погибшего парня. А здесь -  никому не нужная, даже самой себе…. А может, её мучает вина, и не только за сына и чеченских ребятишек, но и за тех, кого она сама лишила жизни. Ведь, в отличие от своего любимого парня, которого отправили в Чечню во время призыва,  она воевала там добровольно, убивая и получая за это деньги…  И сколько еще на той войне было всего того, с чем столкнулась Альбина, о чем она никогда и никому не расскажет… И никто и никогда не узнает до конца,  какая вина и какая тяжесть лежит на её сердце, что мучает её в душевном надломе и от чего она хочет наконец-то избавиться, стремясь уйти из этой жизни. Да и здорова ли её душа после всех этих невыносимых испытаний, которые психика человеческая  часто не может выдержать?!
   
Я ворочалась и ворочалась в постели, но, поняв,  что все равно не засну, встала и включила свет. Мне захотелось написать о драматической судьбе этой женщины, о ее приключениях и ее философских раздумьях на тему жизни и смерти, религии и веры в Бога. И написать прямо сейчас, пока мысли и впечатления еще свежи.

А затем я нашла в интернете песню, о которой мне говорила Алла: «Я убит под Бамутом». Читала её слова и понимала весь ужас и трагедию людей, попавших волею судьбы в эту бессмысленную бойню и мясорубку. В этой песне есть все то, что так характеризует эту странную и во многом противоречивую войну, про которую один высокопоставленный политик сказал, что она началась с ошибок, а кончилась позором. Слова этой песни были написана солдатами в первую чеченскую войну: «Так скажите мне, люди, в этот смертный мой час: кто послал нас, мальчишек умирать на Кавказ? Об одном попрошу: всем народом судите, всех кто вызвал войну! Вы о них не молчите! Кто заставил бомбить города и людей, и свинцом поливать стариков и детей, кто отдал тот приказ - нам в своих же стрелять, кто послал на Кавказ - в двадцать лет умирать»
    И в этих строках - боль не только за молодых, неподготовленных солдат, но и обида и гнев на тех, власть предержащих политиков, кому была выгодна эта война… В этих строках есть то, о чем не принято было говорить: о мирном населении Чечни, которое нещадно уничтожалось и той и другой стороной военного конфликта. И это было самое ужасное в этой войне: гибель ни в чем не повинных жителей и их детей.  Алла видела это своими глазами. А водка помогала ей хотя бы на время забыть весь этот ужас…

       
Глава 12: Развязка

Написав начерно рассказ, где-то к обеду я всё-таки заснула.  Но сон был беспокойным. Мне снилась война, взрывы снарядов и поле, все заполненное ранеными солдатами, которые стонали и протягивали мне руки, зовя на помощь. Но были и те, кто не шевелился. Среди неподвижно лежащих тел я увидела женщину. Её волосы были распущены, и ветер гонял завитки черных и кудрявых волос. В ужасе я проснулась. Я была уверена, что мне снилась Алла.
      В десять часов вечера я с замиранием сердца перезвонила своей ночной собеседнице с личного телефона. Она взяла трубку. Я обрадовалась и наконец-то перевела дух: Значит, все-таки жива! Альбина была немногословна. И голос ее был сух. Так часто бывает, когда человек накануне обнажил душу, вывернул её наизнанку и теперь ему неловко, он стыдится своей вчерашней слабости...    
       Но, все же мы немного поговорили. В основном, про то, что никогда не поздно начать новую жизнь... Вот только нужна ли ей самой эта жизнь, когда рядом нет ни одной родной души?
       Радость моя вскоре сменилась глубокими философскими раздумьями о том, а может ли человек сам уйти из жизни, имеет ли он на это право. Религия и общество плохо относится к тем, кто совершил суицид и часто осуждает их. Но ведь и выбор какой-либо опасной профессии, часто является бессознательным стремлением человека к смерти…

Через несколько дней, дописав  рассказ, я хотела уточнить некоторые детали и еще раз перезвонила Альбине. Трубку долго никто не брал. Затем к телефону подошёл мужчина. На просьбу позвать Аллу, он грубо ответил мне, что этот номер его собственный и такой женщины рядом с ним не существует…

Я была обескуражена. Я не могла понять, что же случилось. Может Альбина больше не хочет разговаривать со мной? А может этот ее сожитель специально не дает нам общаться? Мысли переполняли меня. Я не знала, жива ли Альбина…
 
Усугубилась ситуация еще и тем, что я поделилась этим случаем со своей коллегой по работе. Коллега была более опытной и она, сначала с сочувствием слушала меня, а затем откровенно рассмеялась мне прямо в лицо. Но спохватилась  и извинилась за то, что не сдержалась. А потом  стала подробно, как малому ребенку, втолковывать мне истину о том, что не нужно верить всем «встречным поперечным». Что надо понимать, какой контингент обычно звонит в разные службы доверия. Что настоящие суицидники, кто на самом деле хотят покончить с жизнью, не звонят, а делают это. Осуществляют задуманное молча, тихо и не привлекая  к этому внимания. А вот те, кто хочет обратить на себя внимание, получить очередную дозу сочувствия и жалости, те как раз и звонят, и рассказывают о себе разные ужасы с мельчайшими и жуткими  подробностями, всячески манипулируя слушателем. И таких много, продолжала меня поучать коллега Анастасия.
   
 Видя моё обескураженное и расстроенное лицо, она смягчилась и сказала:

- Ну, ничего, со временем ты научишься распознавать таких людей сходу.
Ну вот, а в данном случае давай разберем всё, что тебе рассказали. Во-первых, так много ранений просто не бывает. Ее сразу же списали бы со службы, комиссовали, Во - вторых, вызывают подозрения и такие разрозненные воспоминания. Твоя Алла говорит то об одном, то о другом. Часто без всякой связи. То о  сыне, то о детстве, то о войне. В третьих, у нее все время по жизни какие-то проблемы. Ну, не может этого просто быть. Когда из огня да в полымя. Такое может быть только в приключенческих романах. Ну, может, и правда была в Чечне и в монастыре или были там кто-то из родственников, или книжек начиталась.

- Нет-нет, она совсем одна, у Альбины нет никаких родственников, ответила я коллеге.

-Э-э-э, милая моя, как же ты глубоко- то увязла, снова усмехнулась коллега. А откуда ты знаешь, что у нее их нет? И что её зовут именно Альбина, а не Даша или Глаша? Ты ведь поверила на слово. А слова могут быть и  правдой, и ложью, и полуправдой…

- Ну, возможно, в чем-то ты и права, - попыталась я защитить свою ночную собеседницу, но более всего свою веру в нее. - Пусть и полуправда, но я слышала и чувствовала, что этой женщине сейчас очень плохо и я должна была ей помочь. И должна была выслушать её.

- Ну, хорошо. Выслушать ты ее, конечно же, была должна. Это наши обязанности. Но не целую же ночь! И не кажется ли тебе странным, что человек, который наглотался таблеток для того, чтобы уйти из жизни, вдруг просто промыл желудок и продолжал бы все о себе рассказывать в течение всей ночи напролет и почти без передышки? В это трудно поверить. Это возможно только, если у нее выделилось огромное количество адреналина. От какого- то сильного стресса. Или если она была в алкогольном или в наркотическом опьянении. Это измененные состояния психики, при которых человек может долго находиться в возбужденном состоянии. Он на допинге. Он в кайфе. А потому и сил и выносливости у него много. Он и трое суток сможет не спать. А ты, вместо того, чтобы поставить на место, эту Аллу-Альбину и самой отправиться спать, слушала ее, разинув рот, да еще и сочувствовала. Тратила на неё время и силы. Пыталась давать советы и мотивировать на новую жизнь. Жалела ее. Ты хоть понимаешь, что это очень непрофессионально? Кроме того, ты ещё и вместо того, чтобы закончить свое дежурство в положенное  время,  осталась на всю ночную смену. А затем еще и перезвонила ей со своего личного телефона, что вообще недопустимо в нашей работе.  Ты просто растворилась в ней.  Зачем? Для чего нужны были эти жертвы?

Я молчала, потрясенная услышанным, и возникшими сомнениями.

Коллега, заметив мое состояние,  снисходительно улыбнулась и, потрепав меня по плечу, сказала:
- Ну-ну, не расстраивайся и не отчаивайся. Это же был первый день твоей работы. Неопытность оправдывает тебя. Просто больше такого никогда не делай. Вот и все.

После этого разговора, сказать, что я расстроилась, будет мало. Я была раздавлена. Я ругала себя за некомпетентность, за то, что так растворилась в проблемах чужого мне человека, что не заметила манипулятора, потратив на него столько времени. И все это зря и никому не принесло пользу. А лишь только вред и ненужные переживания…

И на этом можно было бы закончить эту грустную, поучительную и неоднозначную историю, если бы примерно через две недели, та же сама моя коллега вдруг не позвонила мне и не сказала следующее:

- А ты знаешь, пожалуй, Альбина-то твоя не вымысел. Вчера во время моего дежурства позвонил мужчина. Он плакал и каялся, говорил, что нашел этот номер у себя в телефоне. И понял, что, скорее всего по нему звонила его подруга. А позвонил он потому, что хочет покаяться. Подруга его когда-то воевала в Чечне. А сейчас покончила с жизнью. Её уже нет. А он чувствует свою вину. За то, что не помог, не выслушал, не верил ей и вообще плохо с ней обращался. Считал ее алкашкой, бомжихой, которой он дал кров и еду, а она, тварь неблагодарная, не ценила это и только его всячески раздражала. Ну, а потом еще и повесилась в его же доме. И вот теперь ему нехорошо от этого и хочется кому- то рассказать о своем горе…
      
Этот разговор поставил жирную точку на истории со снайпершой Альбиной. Чувства у меня были противоречивыми. С одной стороны, я хотя бы узнала о том, что не зря верила Алле, не зря сочувствовала ей и стремилась помочь. Значит, не подвела меня интуиция. А с другой… Уж лучше бы я продолжала винить себя и считать себя обманутой и обведенной вокруг пальца наивной и некомпетентной простушкой, но хотя бы не знала о печальной участи Альбины…

Так прошло около полугода. Рассказ об Альбине был написан. Но рука моя не могла подняться, чтобы опубликовать его. Так и лежал бы он у меня в столе, как напоминание о моем первом дне в «службе доверия», где я повела себя так непрофессионально. Если бы не один случай. Я уже давно перешла на другую работу, стала заниматься очным консультированием людей. Мне это было ближе, я могла говорить с человеком, глядя ему в глаза, могла выбирать те или иные слова, исходя из его состояния, и при этом видеть его реакцию. И главное, я могла видеть результаты своего труда. В отличие от телефонного разговора. И давняя история с Альбиной уже казалась мне туманной и так до конца и не понятой и не раскрытой до конца мистерией, загадочным стечением судеб и обстоятельств.

Звонок раздался около полуночи. Номер был неизвестным. Но голос заставил вздрогнуть. На другом конце провода была Альбина. Живая и здоровая. Более того – веселая…Вернувшаяся с того света…И сохранившая номер моего личного телефона. Это было, как чудо, которое неожиданно свалилось и потрясло меня до самой глубины души. Так бывает, когда узнаешь о человеке, которого ты потерял и думал, что уже навсегда. И вдруг понимаешь, что он стал для тебя дорогим и близким. И радуешься, как никогда, тому, что он не только жив - здоров, но и живёт новой, более осознанной жизнью. 

Альбина рассказала мне, что после нашего разговора, она еще с неделю прожила у своего старика, а затем, прихватив небольшие деньги, которые он выдал ей, в очередной раз, все-таки нашла в себе силы уехать. На попутных машинах добралась она опять до той же самой церкви, где когда-то ей помог молодой священник. Покаялась со слезами на глазах. Исповедь ее была недолгой. Нельзя была задерживать целую очередь людей, желающих исповедоваться. Но отец Тихон велел служащей церкви накормить Альбину и уложить спать в подсобке. А вечером у них уже состоялся более крупный разговор, который продлился, также как и со мной, до самого утра…

Впрочем, есть смысл закончить эту историю словами от имени самой Альбины.  Поэтому я продолжу это повествование  в форме нашего диалога. Также,  как и начиналась эта необычная история:

Альбина извинилась передо мной, что потерялась из виду, а затем сказала:
 
- Знаете, наш разговор перевернул всю мою душу,  в памяти стали всплывать всё то,  что когда-либо со мной происходило. Я запомнила ваши слова о том, что надо найти  того, кому гораздо хуже и кто ничего уже не может изменить в своей жизни сам. И начать помогать им. И тогда своя боль по сравнению с их болью покажется пустяком.

И знаете, я нашла таких - отверженных, еще более, чем я. В нашем городе появился приют для бомжей под названием «Странники поневоле». Сначала я обратилась туда за помощью самой себе. В приюте можно было ночевать, там кормили два раза в день, утром и вечером. Днем  там жить не разрешалось. Но мне временно разрешили, чтобы подлечить ноги. В приюте оставались только я и еще одна женщина на инвалидной коляске. С нами также занимались психолог и юрист. Психолог помогла душевному состоянию, а с помощью юриста удалось восстановить документы. Не в полной мере пока. Лишь справка. Еще меня ожидает проверка перед выдачей паспорта. А также впереди еще походы в военкомат, сбор и восстановление справок из госпиталей. Многое еще чего не сделано. Но я верю, что все будет нормально. И я пройду  этот путь, потому что у меня появилась цель  в жизни. Я  вспомнила лица тех бродяг, которые жили в рабстве. В том другом городе, где  они сидели и просили милостыню. И куда меня тоже затянули обманом. Тех невольников, которые не верили уже в то, что их кто-либо и когда-либо вызволит. Я узнала, что есть волонтерские организации, которые борются с этим современным видом рабства. Вызволяют этих бедолаг. Проводят целые расследования. И я связалась с ними. И вот теперь помогаю.

Но есть и еще одна мечта. Не могу забыть Настеньку. И очень хочу её увидеть. Как она? Что сейчас делает? Доходили до меня слухи, что приняла иноческий постриг. Наверное, также молится за меня, как и раньше.

У Насти есть любимая икона  Богородицы "Взыскание погибших", чей день отмечают в день моего рождения 18 февраля.  Перед этой иконой молятся о тех, кто стоит на пороге гибели, о пропавших без вести, погрязших в пьянстве, в нищете, или когда человек один на один с опасностью. И Настя молилась перед ней за меня. И возможно, что она и вымолила меня. И судьба дала мне очередной шанс - начать новую жизнь.

 Знаете, я недавно узнала, что эта икона была любимой и у Матронушки. А еще о ней писал Лермонтов, назвав её «теплой заступницей мира холодного». Я заучила этот чудесный стих.  И тоже полюбила эту икону. И теперь молюсь перед ней о Настеньке и прошу за нее, словами поэта:

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред твоим образом ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного;
Но я вручить хочу деву невинную Теплой Заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному мир
упования

- Как же я рада за вас, Альбина! - воскликнула я. - Я рада слушать вас, слышать ваш голос, и ваши такие интересные суждения обо всем в мире. Вы настоящий философ по жизни. Как же я рада, что вы живы!

- И я очень рада! Долго не звонила, потому что мне хотелось доказать вам, что я не поникла, не опустилась и что есть еще «порох в пороховнице».

 -  А мы ведь вас уже почти похоронили… Звонил моей коллеге в службу доверия какой-то мужчина, каялся в том, что плохо обращался со своей подругой и она повесилась… Мы подумали, что это ваш сожитель.

- Да, шут его знает, кто это звонил! Может, и вправду, какая-то другая горемычная душа, также как и я, после чеченской компании, маялась-маялась, да не выдержала. А может, и мой сожитель напился и таким вот образом развлекался… Главное, что я наконец-то и цель, и работу новую нашла.

- Очень интересно, Альбина! А что за цель и что за работа?

- О! И цель великая и работа интересная. Как раз - по мне, я ведь по жизни – спасатель. А работаю я «подсадной уткой». Да-да, не смейтесь и не удивляйтесь. Именно так называется моя работа. Еще год назад я не могла бы даже представить себя в этой роли. Но сейчас даже горжусь. Благодаря мне, молодые парни- волонтеры из этой организации уже вызволили несколько человек из паутины нищенской мафии. И думаю, что я еще на многое им пригожусь…С моей-то колоритной внешностью и с моим жизненным багажом…

Альбина засмеялась и добавила:

А вам я хочу сказать: «Огромное спасибо»! Вы потратили на меня всю ночь. Выслушали и дали надежду. А, пообещав перезвонить, позвонили. Значит вам не все равно, хоть мы и совсем чужие, и даже ни разу не видели друг друга. Это для меня много значит…  Наш длинный ночной разговор тогда всколыхнул мне душу. Хотя я поначалу и стыдилась своей слабости. То, что вдруг вылила на вас все свои беды и вроде, как жалости просила. Да еще таблеток  наглоталась...
Ну, а сейчас я ни-ни, ни водки, ни таблеток… Никаких «колес» больше! У меня сейчас ответственность перед другими людьми. Я не могу их подвести.

Так закончилась эта необычная история, которая возможно будет когда-нибудь еще иметь продолжение. Если конечно Алла позвонит и расскажет о том, как она борется с «нищенской мафией».

Елена Сидоренко. Сентябрь 2020 - июль 2021 г.г