Мастер и Маргарита

Вольный поэтический пересказ романа М. Булгакова

Глава 1
НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЙТЕ С НЕИЗВЕСТНЫМИ

Как-то раз стояли славные денёчки:
Птицы пели песенки, распускались почки,
Весело гражданочка в лодочке каталась,
А над Патриаршими солнце опускалось.
Два столичных франтика, газировки выпив,
Сели поболтать в теньке о сущности религий.
Лысый в шляпе – Берлиоз, но не композитор,
Говорил: «Ну, нет богов, это уясни ты».
Головой кивал в ответ юноша Бездомный.
Был советский он поэт, но немноготомный.
Нет, бомжем он не был и не якшался с ними,
Но для «яркости пера» писал под псевдонимом.
Сочинил он тут на днях мерзкую поэмку,
Где давал Христу подчас жёсткую оценку.
Берлиоз подобный путь счёл непродуктивным,
Так как сам считал Христа образом фиктивным.
Он Ивану задвигал критику такую:
Люди, мол, от века век велись на чушь любую,
Верили во всё подряд, не включая мозга...
В общем, данный разговор был весьма нервозным.
Этот пылкий диалог тут же был замечен,
И какой-то джентльмен с видом безупречным
На скамеечку присел рядом с Берлиозом,
Трость резную повертел будто под гипнозом
И спросил так невзначай, улыбаясь дерзко:
– Значит Бога нет у вас? Это же прэлестно!
Не хватает, видно, вам доказательств Бога,
Коих есть в природе пять?               
– Все они убоги.
Отмахнулся Берлиоз:               
– Для чего нам разум?
– Точно так считал и Кант, опроверг все разом.
Незнакомец рот скривил хитрою улыбкой:
– Только все его труды оказались зыбки.
Постулатов пять отверг Кант вполне успешно,
Но… шестой присочинил. Выглядит потешно!
Тут Иван рассвирепел:               
– Этого бы Канта
За грудки да в Соловки к местным арестантам.
Собеседник хохотнул и заверил Ваню,
Что старик Иммануил давно уж бездыханен.
– А позвольте вас спросить, – продолжал задира,
– Если Бога нет у вас, кто же правит миром?
– Человек и правит всем, – Иван его заверил,
Как идейный атеист, без тени суеверий.
– Как же можно управлять, не имея плана?
Это ж можно дуба дать поздно или рано.
Человечество притом не просто небессмертно,
А никто не знает час, когда помрёт конкретно.
Берлиозу джентльмен задал тут вопросик:
– Планы на сегодня есть? Могу дать прогнозик.
– Ровно в десять в МАССОЛИТ заседать пойду я.
– Не получится, увы. Вкратце обрисую:
Масло Аннушка уже пролила сегодня,
Так что вечер у писак будет посвободней.
– Вы хотите намекнуть на несчастный случай?
Нервно вздрогнул Берлиоз словно от падучей.
– Мне на голову кирпич свалится на Бронной?
– Нет. Умрёте вы не так, но вопрос резонный.
Вам отрежет голову русская деваха.
И тогда Бездомного затрясло от страха.
– Вы случайно не были в сумасшедшем доме? –
Заорал он яростно, пока никто не помер.
– Где я только не был, – молвил прорицатель,
– Но про шизофрению узнайте сами, кстати.
Иван стрельнул глазами.               
– Ну-ка, дайте паспорт!
– Я – немец-консультант, и я не понял ясно.
Прохожий закартавил и сверкнул бриллиантом:
– Визитка, приглашенье от местных хиромантов.
– Так вы по приглашенью к нам прибыли в столицу?
И тут же просветлели писательские лица.
– Вы может быть историк? – воскликнули писаки.
– Я-я, на Патриарших прохожие зеваки
Увидят непременно историю сегодня,
Как быстро настигает людей рука Господня.
И странный консультант вдруг дико рассмеялся,
Глазами завращал и с лавки приподнялся.
– Как Бога нет у вас? О, Господи, помилуй,
Я лично знал его ещё в Ершалаиме!
– Тут надо доказать нам, господин профессор...
– Не надо, видел всё я сам из-под навеса.
И зазвучал в тиши спокойный мягкий голос,
Вещая про Христа, Пилата и про подлость.

Глава 2
ПОНТИЙ ПИЛАТ

В плаще белее белого внизу с подбоем алым
Шёл прокуратор города болезненно усталый.
Мигрень его замучила и не считалась с саном.
Шёл прокуратор города вершить свой суд в нисане.
А боль висок буравила, хотелось выпить яда,
Но два легионера вели ему из сада
Уже приговоренного Синедрионом к смерти
И секретарь нашёптывал: «Вы приговор заверьте».
Пилат глазами вперился в вошедшего сурово:
– Ты призывал разрушить храм? Нет для тебя святого?
– Я, добрый человек, не мог...               
Ответ дослушан не был.
– Не добрый, а свирепый я. Слова твои нелепы.
Позвать сюда немедленно мне Крысобоя Марка.
Пусть объяснит преступнику, как звать меня, за аркой.
И бич на плечи пленника с размаху опустился
И в кожу загорелую кровавым следом впился.
– Звать Рима прокуратора отныне игемоном.
И слов других не говорить, – Марк рыкнул грозным тоном.
– Я понял всё. Не бей меня, – взмолился хлипкий малый.
И снова голос Понтия раздался эхом в зале:
– Мне имя назови своё.               
– Иешуа Га-Ноцри.
– Откуда ты?
– Из Гамалы идёт мой путь сиротский.
– Что, нет родни?                – Не помню их, но мой отец – сириец.
– Где дом?
– Нет дома у меня.               
– Понятно. Проходимец.
Зачем разрушить храм хотел? Не делай вид невинный,
Ведь есть свидетели тому, поэтому не лги мне.
– Всё перепутали они, – воскликнул осуждённый,
– Те люди добрые – просты, к чужим предубеждённы.
И пишут всё они не так. Один за мной тут ходит.
Я глянул в свиток, он чудак такое там городит.
Я умолял его: «Сожги ты сей пергамент мерзкий».
Он не послушал. Убежал.               
– И кто был этот дерзкий?
– Левий Матвей. Он собирал с народа подать раньше.
Узнав меня, пошёл со мной, швырнув гроши подальше.
– Чудной народ, – насупив взор, промолвил прокуратор.
– Так что про храм ты говорил? Запишем аккуратно.
– Храм старой веры рухнет, но храм истины создастся.
Так говорил я, игемон, могу я в том поклясться.
– Зачем же ты вещал толпе про истину, бездельник?
Ведь ты не можешь знать её. В чём истина? А, пленник?
Бездонный взгляд смиренных глаз с тоской скользнул по саду.
– В том истина, что просишь ты «о, боги, яду, яду»,
Ведь раздражает всё вокруг от боли нестерпимой,
И ты мечтаешь об одном, чтоб пёс пришёл любимый.
Но голова сейчас пройдет, утихнет понемногу.
Пока мы можем погулять с тобой по той дороге...
Пилат подумал: «Вот наглец. Повесить надо плута».
Но… стихла головная боль, а это было чудо.
– Признайся, ты великий врач? – спросил Пилат Иешуа.
– Нет, нет.
– Как так? Мигрень ушла, без спазмов тех дышу я.
И в просветлевшей голове родился план на месте:
Признать Га-Ноцри не в себе, сослать его в предместье,
Чтоб был всегда он под рукой и мог лечить мигрени.
Осталось только начертать своей рукой решенье.
– Там всё? – спросил Пилат писца. – Другая есть улика?
– Да, есть ещё его слова о кесаре великом.
Плащом белее белого взмахнул Пилат тревожно.
От власти оскорбления спасенье невозможно.
– Кто тайно говорил с тобой о кесаре подробно?
– Из Кириафа города Иуда очень добрый.
Он в гости пригласил меня, зажёг светильник яркий.
Расспрашивал, люблю ли власть и про порядок царский.
И только я сказал ему, что будет царство Божье,
Вломились люди в дом его, все с факелами тоже.
Я вижу, с добрым юношей беда грозит случиться?
– Подумай лучше о себе, – взревел Пилат. – В темницу!
Я подтверждаю приговор для этого философа.
И привести Каифу мне, священника Иосифа.

К зениту плыл палящий диск, дурманом роз пьянило.
Решали двое – смерть иль жизнь, кто избежит могилы.
На Пасху жизнь спасти одну традиция велела.
Дисмас, Гестас иль Вар-раван с Га-Ноцри? Выбор сделан.
– В последний раз прошу тебя: подумай хорошенько.
Метнул Пилат в Каифу взгляд как будто в пах коленкой.
– Ты можешь изменить ещё вердикт Синедриона.
И третий раз Каифа рёк: «Увы, вопрос решённый».

Народ стекался поглазеть на казнь и на прощенье.
Не ведал он, что впереди забвенье и спасенье.
И на Голгофе – три креста. Эмоций ураган:
Чьё имя выкрикнет Пилат? Всё стихло.               
– Вар-раван!

Глава 3
СЕДЬМОЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВО

Незаметно сей рассказ вроде бы сложился,
Но на Патриаршие вечер опустился.
И луна белёсая на небе повисла,
Серебряной дорожкой пруд в аллее выстлав.
– Это всё, профессор, бесспорно интересно,
Не совпадает, жалко, лишь с версией известной,
Но Берлиозу тотчас ответил консультант:
– Ведь вы забраковали Библейский вариант.
Главред не растерялся и «гвоздь последний вбил»:
– И вашу эпопею никто не подтвердил.
Свидетелей-то нету? А значит всё брехня.
– Как нет? Уж вы позвольте, свидетель лично я!
Я был и на террасе, я был и в том саду,
Инкогнито, конечно, в обличье какаду.
Шучу, шучу, не бойтесь, я ласточкой летал
И слышал, что Пилату там Божий сын втирал.
Молчание повисло под липой на скамье.
Вот всё и прояснилось: профессор не в себе.
Наверно, немец сбрендил, поэтому его
Про Аннушку и масло куда-то понесло.
– А вы в Москву, профессор, приехали когда?
– Я? Вот сию минуту.               
– Один?               
– Один всегда.
– А где остановились сегодня на ночлег?
– Да вот в квартире вашей. Ведь возражений нет?
– Ну, это не удобно. Уж лучше в «Метрополь».
– А дьявола, скажите, в Советах тоже ноль?
Безумием зелёным искрился левый глаз,
А правый будто мёртвый, пустой и тёмный лаз.
Ивану этот крендель порядком надоел.
– Нет дьявола в Советах! Что, иностранец, съел?
От хохота чуть съехал на чёрный глаз берет.
– Да что ж, чего не хватишься, того у вас и нет!
– Профессор, успокойтесь, – вмешался Берлиоз,
– Я сделаю звоночек...                – Да, у него психоз, –
Иван разухарился. Но Берлиоз привстал.
– Не надо им перечить, – на ухо прошептал,
– Побудь-ка с иностранцем. Я к телефону, вниз.
– Что ж, позвоните, – грустно промямлил интурист.
– Но на прощанье всё же поверьте, дьявол есть.
Седьмое доказательство придется вам учесть.
И, может, телеграммку мне дядюшке послать?
Из Киева билетик ведь надобно достать.
Редактор нервно вздрогнул: «Откуда он узнал?»
Ещё быстрей вприпрыжку к трамваям побежал.
– Вы турникетик ищите? Вам надобно сюда.
Чудак в штанишках клетчатых, сидевший у пруда,
Махнул рукой в ту сторону. Писатель заспешил,
Схватился он за поручень и... в масло угодил.
Нога стремглав поехала на рельсы по камням,
Он рухнул как подкошенный навстречу двум огням.
На тормоз жмёт вожатая и стёкла вдрызг летят,
И головы отрезанной безумен страшный взгляд.
Вмиг завизжали женщины, заплакали в толпе,
Заохали об Аннушке, бутылке и судьбе:
Она де расхреначила её о турникет
И масло это, значится, залило парапет.
На крики, вопли женские и Ваня прибежал.
Он голову увидел и «улетел в астрал»:
В глазах всё помутилось, подкралась тошнота.
Но мысль закопошилась «всё это неспроста».
И Аннушка, и масло сплелись в тугую нить.
И понял Ваня: нужно профессора ловить.
Но тот уже вальяжно аллею покидал,
А с ним толстяк-котяра и странный маргинал.
Бездомный пулей бросился за троицей вослед.
Они же врассыпную. Кошак просил билет,
Чтоб ехать на трамвайчике. Вот это чудеса.
Верзила – шмыг в автобус. А дальше три часа,
Преследуя профессора,  Бездомный по Москве
Круги в ночи наматывал, ворвался в чью-то дверь,
Украл свечу с иконкой, решил искать в реке,
А там одежду стибрили. Оставшись налегке:
В чужих кальсонах, с свечкой, с иконой на груди,
Ввалился он к писателям застолья посреди.
И ресторанной публике поведан был рассказ
Про гибель Берлиозову и чей-то чёрный глаз.
– Пошли ловить профессора, – Бездомный бушевал.
Не мог он успокоиться, кому-то в ухо дал.
Ивана повязали, спасая общепит,
И вызвали психушку клиенту в МАССОЛИТ.

Глава 4
НЕХОРОШАЯ КВАРТИРА

Нежнейшим цветом утро столицу озарило
И в окна на Садовой лучей горячих влило,
В пятидесятый номер, известный всем вокруг
Пропажей постояльцев нечаянно и вдруг.
Последними жильцами, осевшими всерьёз,
Был Стёпа Лиходеев и Миша Берлиоз.
Писатель, как известно, отправился в тираж,
А Стёпу Лиходеева похмельный бил мандраж.
Всю ночь кутил директор театра Варьете,
Пил водку, приставая к одной кинозвезде,
Как дома очутился, не ведал и сейчас
Пытался вспомнить, кто он, где и который час.
Сквозь слипшиеся веки он разглядел носки,
А в зеркале трельяжа небритый край щеки.
Видок – как на плакате про страшный пьянства вред,
А следом взгляд уперся в велюровый берет.
Он был на незнакомце, что, в кресле развалясь,
Буравил глазом чёрным постели мятой бязь.
– Степан Богданыч, милый, я жду вас битый час.
Неужто вы забыли, что рандеву у нас?
Тяжелый гулкий голос ударил Стёпу в мозг,
Но впечатлил особенно нездешний гостя лоск.
Пытаясь вспомнить типа с бриллиантовым кольцом,
Брегетом на цепочке и каменным лицом,
Степан, рукою шаря, разыскивал штаны:
– Нет, не припоминаю...               
– Позвольте, вы больны!
Пирамидон не сможет с похмельем вам помочь.
Подобное подобным вы вылечить не прочь?
И гость, подвинув кресло, рукою сделав финт,
Представил взору Стёпы две стопки и графин.
Отправив водку в глотку, а не пирамидон,
– Так мы знакомы с вами? – спросил, взбодрившись, он.
– Профессор Воланд, немец. Я маг и гастролёр.
Вчера мы заключили взаимный договор:
С меня – семь выступлений, с вас – десять тыщ аванс.
И вечером сегодня я первый дам сеанс.
– Мне нужно отзвониться, – и Стёпа вдоль стены
Прокрался к телефону, таща с собой штаны.
Звонил он финдиректору в надежде разузнать,
Неужто отдал Воланду аванс, япона мать.
– Афиша скоро будет, – заверил телефон.
«Так Римский, значит, в курсе, и это всё не сон».
Степан повесил трубку и в зеркала пыли
Увидел, как фигуры две в спальню проплыли.
Тут нервы Стёпы сдали, он хрипло заорал:
– Эй, Груня, кто тут шляется? Чей кот сюда попал?
– Кот мой. А домработницу в Воронеж я услал,
Вы слишком угнетаете домашний персонал.
Степан метнулся в комнату. Вдруг это всё мираж?
А там в компашке Воланда сидит такой типаж:
Усишки словно пёрышки, разбитое пенсне
И под картузом рожица глумливая вполне.
У Стёпы обалдевшего аж приоткрылся рот,
Когда увидел, с рюмкой сидит на пуфе кот.
Грибочек маринованный он вилкой подцепил
И с наглою усмешкой сквозь зубы процедил:
– Мессиррр, прредупрреждаю, я трребую пррострранств!
Я трребую поррядка без пьянств и хуллиганств!
Мессир кивнул:
– Да, тесно. С Фаготом вы правы.
Здесь явно кто-то лишний. И этот лишний – вы!
Костлявый длинный палец упёрся Стёпе в нос,
Как будто на Лубянку попал он на допрос.
– Они вообще свинячат, – Фагот заголосил,
– Очки во всю втирают, моих нет больше сил!
Из зеркала трельяжа на этот дикий крик
Ещё один уродец немедленно возник:
– А я не понимаю, как смог в директора
Пробиться этот малый. Убрать его пора.
И рыжий Азазелло оскалил жёлтый клык.
А кот, схватив сосиску, мгновенно с пуфа прыг.
И под кошачий вопль «давай отсюда, бррысь!»
Куда-то тело Стёпы и мысли понеслись.
Мысль первая: «Я умер!» мелькнула в голове.
Крик чаек, шум прибоя: «Я точно не в Москве».
Вторая мысль подвигла его открыть глаза.
«Где я?» Услышав «в Ялте», на грудь стекла слеза...

А между тем Коровьев, по прозвищу Фагот,
Уладил всё с квартирой и дал такой отчёт:
– Всё помещенье наше. И, чтобы не борзел,
Домкома председатель Босой за взятку сел.

Глава 5
ШИЗОФРЕНИЯ ИЛИ РАЗДВОЕНИЕ ИВАНА

Как же там Иванушка, наш поэт Бездомный,
Привезённый в клинику, брошенный в приёмной?
Связан полотенцами, скрючен и разбит.
По крохам собирает анамнез айболит.
Сперва спросил про пьянство и видел ли мышей,
Чертей и тараканов и сколько пьёт он дней.
Спросил и про кальсоны, про драку и забор,
С которого Бездомный в чужой сорвался двор.
Потом спросил про возраст, здорова ли родня,
И только после этого пустая болтовня,
По мнению Ивана, приблизилась к тому,
Чтоб выяснить, зачем он устроил кутерьму,
Куда бежал в кальсонах с иконкой и свечой,
И почему он нервный такой сейчас и злой.
Ответы ещё больше запутали врача,
Но Ваня не сдавался, всё время бормоча
Про Аннушку и масло, про чёрного кота,
Профессора, который когда-то знал Христа,
Про Понтия Пилата, Каифу и, увы,
Про то, как Берлиоза лишили головы.
Ещё Иван пытался в милицию звонить,
Чтоб консультанта тут же послали изловить.
Пять мотоциклов с пушками он требовал в дурдом,
Но в трубке запиликало. Поняв, враги кругом,
Бездомный огляделся и ринулся в окно,
Не знал, что бронебойное поставлено стекло,
В руках у санитаров забился как птенец,
И шприц с успокоительным – логичнейший конец.
«Замуровали, демоны», – он вяло просипел,
Икнул, зевнул, задумался и на кушетку сел,
И повалился на бок, и подложил кулак
Под щеку, как ребенок. И доктор сделал знак:
– Палату сто семнадцать, отдельный пост ему,
Когда проснется – ванну, бананы и хурму.
И на каталке белой Ивана организм
На лифте покатили совсем в другую жизнь...
На следующие сутки и ровно в тот же миг,
Когда отправлен Стёпа был в Ялту на пикник,
Пришёл в себя Бездомный. Больница – не тюрьма:
На стульчике – пижамка, на тумбочке – хурма.
Здесь нянечка старается больному угодить,
Консилиум пытается ему не навредить.
Сам главный врач Стравинский диагноз подтвердил,
Шепнув: «Шизофрения – богемной жизни стиль».
Подумалось Ивану сквозь дымку  забытья:
«Похожее словечко недавно слышал я».
В болезненном сознанье кот чёрный пробежал,
Держа билет трамвайный, мяукнул: «Он всё знал!»
– Вы главный здесь, профессор? – Иван спросил врача.
Стравинский поклонился.               
– Поймали палача?
– Кого, кого? – прищурившись, профессор уточнил.
– Того, кто Берлиоза на рельсы примостил!
– Ах, да, того, кто с Понтием Пилатом был знаком?
Так вы хотите в органы отсюда прямиком
Отправиться и требовать немедленно искать
Того, кто мог Пилата когда-то лично знать?
Что ж, выпишу вас, только за вами закрепим
Палату и бельишко менять мы не велим.
Поскольку через часик на эту же кровать
Прибудете вы снова, чего уж тут скрывать.
– Так что же делать? – робко Бездомный вопросил.
– А вот вам карандашик, и вы по мере сил
На листике напишите прошение своё,
А мы его в милицию, конечно, перешлём.
И с этого момента работа началась.
Корпел над текстом Ваня, и шёл за часом час,
Укольчик за укольчиком, и мыслей чехарда
Немного успокоилась. И именно тогда
Иван «родился» новый, который вопрошал:
«А чем же это, собственно, мне консультант мешал?
Солидный иностранец, с Пилатом был знаком.
Уж лучше б я про Иешуа узнал всё целиком,
Чем плакать о главреде. Какой мне прок с него?
Красноречивый, лысый и больше ничего.
Журнал ведь не закроют, а должность получив,
Редактор новый станет опять красноречив».
– Так кто ж я в этом деле? – спросил себя Иван,
Тот новый, успокоенный, который съел банан.
И голос консультанта, грозы разрезав мрак,
Отчётливо, с раскатом вдруг пробасил: «Дурак!»

Глава 6
ЧЕРНАЯ МАГИЯ И ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Шоу-представление двигалось к финалу:
Лилипуты, велики… Публика стонала!
В полном одиночестве, закусив губу,
Стонал и Гриша Римский, кляня свою судьбу.
Неведомые силы неведомо зачем
Сотрудников театра забрали насовсем.
Исчез сначала Стёпа в неведомую даль
И написал, что магом был брошен в Ялту, враль.
Прислал три телеграммы и денег попросил.
А Римский разозлился и мстительно решил
В милицию отправить бумажный этот шлак
В конверте с Варенухой. Но вышло всё не так.
Администратор вышел. Обратно не вошёл.
В милицию с портфелем он так и не дошёл.
И, что случилось, Римский никак не мог понять:
Пропал второй сотрудник средь бела дня опять.
Не ведал финдиректор, что Варенуха тот
Был встречен у сортира, и некий дикий кот
Админа покалечил с напарником вдвоём
И зашвырнул в тот самый, что на Садовой, дом.
А там с портфелем смылись отродья сатаны,
Но рыжая девица возникла из стены,
Нагая и бесстыжая, холодная, как лёд,
Сказала «поцелую» и двинулась вперёд.
Ах, Римский всех подробностей, конечно же, не знал.
Он очень волновался, что переполнен зал,
Что в третьем отделении театра Варьете
Сейчас артист появится невиданный нигде.
Отъехал пыльный занавес, и зрителям предстал
В потертом старом кресле во фраке аксакал,
При нём какой-то клетчатый и очень толстый кот.
Конферансье Бенгальский, как по бумажке, жжёт:
Артист, де, иностранный так восхищён Москвой,
Её системой транспортной, булыжной мостовой...
– Я разве в восхищении? – спросил Фагота маг.
А тот ответил:               
– Полноте, он привирает так!
– Конечно, интересно мне, – продолжил чародей,
– Как изменили внутренне века в Москве людей.
Но публика, мне кажется, скучает, дорогой,
Ты покажи им фокус какой-нибудь простой.
И карты полетели Фаготу прямо в рот,
А после длинной змейкой в кота наоборот.
В итоге оказались в кармане москвича,
В червонцы превратились, счастливчик, хохоча,
Их показал народу.               
– И мы, и мы хотим, –
Заохали в галёрке. – Давай ещё, другим!
– Авек плезир! – воскликнул Фагот и стрельнул ввысь.
Из купола обильно дензнаки полились.
Бенгальский вытер руки и зычно произнёс:
– Вот так вот и работает весь массовый гипноз.
Сейчас мираж растает.               
Но клетчатый завыл:
– Бенгальский врёт, как дышит. Так что он заслужил?
На выкрик «надо голову за это оторвать»
Кот на неё спланировал и начал бОшку рвать!
– Ах, Боже, – взвизгнул голос, – не мучайте его!
– Что, пожалеть?
– Конечно!               
– Мессир, вы за кого?
– Ну, что ж, всё те же люди, – профессор проворчал,
– Дай денег им побольше и легковерных вал.
И доброта, случается, стучится в их сердца.
Вопрос квартирный только испортил жизнь глупцам.
Надень бедняге голову.               
Кот сделал. В тот же миг
На сцене дамский модный вдруг магазин возник.
Фагот заухмылялся:               
– Хоть вещи это тлен,
Но можно здесь естественный произвести обмен.
И продавщица рыжая запела про товар:
– Герлэн, Шанель по выбору. Кому Нарсис нуар?
Тут первая девица, покинув бельэтаж,
Сначала влезла в туфли, потом в немецкий плащ.
И повалили дамы, хватая всё подряд,
Бегом за занавеску, чтоб обновить наряд.
Фагот стрельнул ещё раз, и магазин пропал,
А с ним и куча тряпок, духов, сапог, зеркал.
– Всё это интересно, – из ложи раздалось.
– Но где разоблаченье? – спросил упрямый гость.
– Ах, да, разоблаченье... Пожалте,  вы вчера
Собранье прогуляли. Где были? Чур не врать!
И Симплеяров охнул.               
– Да, да, увы, мадам,
Ваш муженёк неверный уж слишком любит дам.
Удар зонтом по темю. И вопль кошачий: «Вмажь!
Ну, всё! Сеанс окончен! Оркестр! Урежьте марш!»

Глава 7
ЯВЛЕНИЕ ГЕРОЯ

Дождя косые струи свет молний озарял,
А в доме скорби тихо средь штор и одеял.
Иван завороженно смотрел на гладь стекла.
Внезапно тень мелькнула, решётка поползла.
Какой-то незнакомец пробрался на карниз,
К губам прижавши палец, шепнул Ивану: «Тсс».
– Как вы сюда попали, решётки на замках?
– Ключи забыла няня когда-то впопыхах.
А кто вы по профессии? – осведомился гость.
– Поэт, – досаду Ване тут скрыть не удалось.
– Вот не везет!
– А что вы не любите стихи?
– А хорошо ль вы пишите?               
– Нет. Много чепухи!
– Так больше не пишите!               
– Клянусь вам! Никогда!
Они пожали руки.               
– Попали вы сюда
Из-за чего, скажите? – спросил чудной сосед.
– Из-за Пилата Понтия, – последовал ответ.
– Как так? И вы? Вот новость! Прошу вас рассказать.
И странный гость готов был Бездомному внимать.
Он напряженно слушал, однажды прошептал:
«О, Господи, как верно! Как я всё угадал!»
В конце рассказа, впрочем, прибавил:               
– Вот беда,
На Патриарших не был я вместо вас тогда.
– Так кто же он? Скажите, а то я не засну!
– Вам нынче выпал случай увидеть сатану!
– Как вы его узнали?               
– Историком я был.
Однажды выиграл деньги и тут же посвятил
Себя литературе: решил писать роман
Про Понтия Пилата и первых христиан.
Я снял себе квартирку: две комнаты и сад.
Рождался пятый всадник в ней Понтий мой Пилат.
Одна весною встреча перевернула всё.
Гуляя переулком, я повстречал ЕЁ.
Желтел пятном тревожным в руках смешной букет.
«Вам нравится?» – спросила. А я ответил: «Нет».
«Вы любите другие?» «Да. Розы я люблю".
И в этот миг я понял, люблю её одну!
Мы больше не расстались. Хоть у неё был муж.
А я жил... с Маней... с Варей... И сам не помню уж.
Она сказала позже, цветы был просто знак,
Чтоб я в толпе прохожих не смог пройти никак!
Естественно, столкнула нас на Тверской судьба.
И ждал я ежедневно с улыбкой на губах,
Когда придет в подвальчик и постучит в окно,
Продолжит вышиванье на шапке буквы вновь.
Из глубины кармана он шапочку извлёк,
Надел её и тихо с достоинством изрёк:
– «М» – «мастер». Так бывало она меня звала,
Когда писал роман я, склонившись у стола.
Закончив наконец-то, свой рукописный труд
В издательство понёс я, надеясь, что возьмут.
Но, прочитав, редактор сконфуженно спросил,
Кто подтолкнул, чтоб эту я глупость сочинил.
Мне отказали всюду, хотя один кусок
В газете напечатали. И начался поток
Статей разгромных с критикой про «вылазку врага»,
«Пилатчину», «попытку в умы вернуть Христа»…
В дни эти, как ни странно, я друга приобрёл.
Он приходил под вечер и спор ученый вёл.
Сосед наш - Алоизий - роман мой прочитал,
Его он очень сильно в то время занимал.
Статьи не прекращались. Писал и Ариман,
Латунский и Лаврович. Все хаяли роман.
Часть моего сознанья в ту осень умерла.
Любимая бледнела и на юга звала.
Я отдал ей все деньги. Сказал, что на билет.
А рукопись, чтоб только её простыл и след,
Швырнул в огонь. Ах, Боже, как плакала она
И голыми руками спасала, что могла.
Твердила, что виновна, и в пепельном дыму
Воскликнула: «Ты болен, но я тебя спасу.
Я расскажу всё мужу и завтра навсегда
Приду к тебе, любимый, и мы уедем. Да?»
После её ухода раздался стук в окно...
Я вышел. Ночь. Сугробы. Я думал лишь одно:
Уйти из этой жизни, чтобы её спасти,
Но я всего боялся, не знал, куда идти.
Тут вспомнил про больницу. Проделал путь большой...
– Вы можете вернуться.               
– Зачем? Ведь я больной!
– Что с Иешуа? С Пилатом? Чем кончился роман?
– Ах, нет, – промолвил мастер, шагнув в ночной туман.

Глава 8
СЛАВА ПЕТУХУ

Нервишки финдиректора были на пределе.
Зачем такие стрессы посреди недели?
За дверью кабинета от всех укрылся он,
А публика потоком уже спешила вон.
Но спрятаться не вышло. Из окон донеслась
Трель милиционера. Знать, не довольна власть!
Затем другая, третья, покоя не суля,
Раздался дикий хохот, свист, вопли «о-ля-ля!»
На цыпочках к окошку, предчувствием томим,
Прокрался Гриша Римский. Да, рок неумолим!
Картина неприглядная: на улице в толпе
Металась дама в шляпе с зонтом в одном белье,
А гражданин с ней рядом пальто с себя сдирал,
И вызывала пара веселья дикий шквал.
Из левого подъезда раздался новый взрыв:
Визг, хохот, улюлюканье. Еще одна, прикрыв
Руками лифчик розовый, пыталась убежать,
А озорные граждане давай над нею ржать.
Все жертвы фирмы липовой Фагота-подлеца
Старались где-то спрятаться, чтоб не терять лица.
Галдёж пошёл на убыль, и Римский понимал,
Что нужно брать ответственность за вызванный скандал.
Пора звонить в милицию и рассказать про всё,
Чем в Варьете сегодня народ был потрясён.
Два раза брал он трубку и дважды клал назад.
В ночной тиши затренькал нахально аппарат.
Директор нервно вздрогнул и побелел как мел,
Развратный голос в трубке так вкрадчиво пропел:
– Ты не звони, паскуда, слышь, Римский, никуда,
А то случится худо и ждёт тебя беда...
И трубка опустела. Мурашки по спине.
Театр словно вымер, и в мёртвой тишине
В замке двери тихонько вдруг повернули ключ.
И как-то неожиданно стал кабинет вонюч:
Гнилой запахло сыростью. Раздался бой часов.
Двенадцать пополуночи, ох, время мертвецов.
Дверь наконец открылась, и тихо проскользнул
Вовнутрь Варенуха. Директор ком сглотнул.
– Как напугал меня ты... Ну, говори скорей!
Так что всё это значит? Где Стёпа-лиходей?
– Да Стёпа пьёт по-чёрному в пивнухе под Москвой.
Её названье «Ялта». Телеграфист там свой.
Они и безобразят на почте от души.
Шлют якобы из Ялты из этой вот глуши.
– Ага... Ага... Ну, ладно... Подробности давай, –
И Римский приготовился «собрать весь урожай».
А может, наконец-то мечты его сбылись,
И Стёпу скинут с места? Неужто дождались?
Причмокнув, Варенуха залился соловьём
Про то, что в вытрезвителе друзья сейчас вдвоём,
Про цепь из безобразий и откровенных хамств,
Про пляску на лужайке и порчу местных яств.
Чем ярче становился подробный репортаж,
Тем больше сомневался в нём Римский, чуя блажь.
Глазами Варенуху он мрачно пожирал
И вскоре был уверен, тот просто нагло врал.
И бледность беспокоила ещё в его лице,
Синяк, кашне ненужное, разбитое пенсне.
И что-то очень важное, чего не мог понять.
А Варенуха новости накручивал опять:
– Сломал таксисту счётчик, арестовать грозил...
Вдруг Римский наклонился, глаза чуть-чуть скосил,
Взглянул на спинку кресла и ниже на паркет.
Там тени Варенухи на нужном месте нет!
– Проклятый, догадался! Всегда смышлёным был.
И Варенуха, прыгнув, дверь в коридор закрыл.
Вспотевший финдиректор попятился к окну,
А в нём лицо повисло, собой закрыв луну.
Девица мертвым взглядом смотрела на него
И пальцами пыталась открыть окна затвор.
Портфелем прикрываясь и чуя, что погиб,
С испугу Римский пискнул натужно: «Помоги...»
Но рама распахнулась, и ровно в этот миг
В рассветной мгле взметнулся ввысь петушиный крик.
Девица щёлк зубами и вылетела вон,
А следом Варенуха стремглав проплыл в окно.
Седой как лунь директор помчался на вокзал.
Дрожащим хриплым голосом билет он заказал.
И поезд пассажирский растаял в темноте,
А с ним и финдиректор театра Варьете.

Глава 9
БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ

Ажиотажу в кассах полезен был скандал.
Там очередь сегодня стояла в два ряда,
И каждый, жаждав сказки, готов рискнуть рублём.
А Ласточкин – бухгалтер – подумал: «Ё-моё!
Что делать? Всё начальство исчезло без следа.
Теперь я как бы главный, такая ерунда.
Ведь надо что-то срочно с толпою предпринять,
И с выручкой в Комисию ещё успеть сгонять».
Трезвонят телефоны, людей вгоняют в стресс:
– Где Лиходеев?               
– Дома!               
– А там сказали здесь!
Звонила следом дама:               
– Скажите, не тая,
Где Римский?
– Вы звоните жене!               
– Так это я!
В одиннадцать явилась милиция в театр.
– Что происходит, граждане?               
– Нам нужен психиатр!
Афиши все исчезли! И договор пропал!
– Как имя мага?
– Воланд?               
– Фаланд!               
Никто не знал.
На кассе пополудни повесили плакат
«Спектакль отменяется». Бухгалтер на доклад
В Комиссию собрался и деньги отнести,
Но все такси разъехались и не хотят везти.
– Червонец? Не поеду! – озлобился таксист.
– Вам шуточки, конечно, а мне хоть разорись?
Сегодня три подобных клиента у меня.
Я им с червонца сдачу, а у меня фигня:
Наклейка от нарзана, дурацкая пчела.
Из Варьете мерзавцы! Такие, брат, дела.
Есть трёшка? Покажите!               
И только лишь тогда
Бухгалтер смог поехать, сгорая от стыда.
А в Зрелищной Комиссии царила суета:
С безумным видом бегал народ туда-сюда.
И Прохора Петровича бессменный секретарь
Рыдала с причитаньями, как повелося встарь.
– Ах, слава Богу, смелый нашёлся хоть один,
Все предали, Иуды, пойдемте поглядим!
И в Ласточкина руку вцепилась, как удав,
И потащила к двери, протяжный стон издав.
Да-а, не для слабонервных картину увидал
Бухгалтер в кабинете, где Главный заседал.
Там за столом рабочим костюм пустой сидел,
Орал на всех входящих по делу и без дел.
Стеная, секретарша проныла:               
– В кабинет
Ввалился кот сегодня. А наш: «Приёма нет!
Уже достали, черти! Меня чёрт побери!»
А кот: «Устроить можно!» И щёлкнул:  «Айнс, цвай, три!»
«Не наш ли это котик», – бухгалтер просчитал, –
«Попробую поехать я в местный филиал».
Добравшись до Ваганькова и в вестибюль влетев,
Услышал неожиданно он хор поющих дев.
К ним присоединился тут и мужской вокал,
И в филиале дружно запели про Байкал.
Куплет и стихло пение. Быстрей таблетку в рот
Закинула девица.               
– Не заходил к вам кот? –
Спросил бухгалтер Ласточкин.               
– Какой там кот? Осёл! –
Девица нервно взвизгнула. – Начальник наш привёл!
Больной же на всю голову: маньяк он по кружкам.
Решил создать десятый, чтоб все мы пели там.
Привёл в пенсне кого-то. По виду – просто голь.
А тот взмахнул ручонкой. Мы хором: «До-ми-соль!»
«Я выйду на минуточку!» – сказал он и... пропал.
А мы поём без умолку про баргузин и вал...
Девица снова вздрогнула, пытаясь рот зажать,
Но песня молодецкая не пожелала ждать.
Грузовики подъехали к парадной напрямик.
Весь коллектив к Стравинскому они умчали вмиг.
До зрелищного сектора добравшись, наконец,
Бухгалтер вынул деньги и прошептал: «Капец…»
Перед глазами мутными валюта поплыла.
Милиция под рученьки беднягу приняла.

А в клинике Стравинского под вечер был аншлаг:
Грузовики приехали с толпою бедолаг.
Больной из сто двадцатой всё голову искал,
Его сосед божился, сморкался и икал,
Твердил: «В бачок валюту Коровьев подложил»,
Пока его тяжёлый сон всё же не сморил.
Поэт Иван Бездомный, кусая карандаш,
Смотрел в окно на тёмный расплывчатый пейзаж.
А мастер видел солнце над Лысою Горой,
Двойное оцепление, кавалерийский строй,
Хевронские ворота, открытые уже...
И беспокойство множилось в его больной душе.

Глава 10
КАЗНЬ

Палило солнце над горой, повозку освещая.
Народ покорно следом шёл, увидеть предвкушая
Казнь тех, на чьей груди сейчас написано небрежно
На белых досках вкривь и вкось «разбойник и мятежник».
В толпе зевак брёл и Левий, всё время проклиная
Себя за глупость, и теперь, ошибку вспоминая,
Не мог понять, зачем тогда Га-Ноцри он послушал
И в одиночку отпустил в Ершалаима кущи.
Когда проделан был уже весь путь до половины,
Мысль обожгла: «Один удар и всё! Спасён невинный!»
Осталось только нож достать. И Левий развернулся,
Назад бегом в Ершалаим он бешено метнулся.
Украв в какой-то лавке нож, обратно устремился,
Помочь ему исполнить план усиленно молился.
Бежал весь путь, сбивая в кровь мозоли на ступнях,
Лишь изредка валился в пыль на вековых камнях.
И… опоздал. Ещё одна ошибка роковая.
Стоят кресты, а жертвы их ждут смерть, изнемогая.
И оцепление вокруг двойной змеёю вьётся.
Уйти на каменистый склон ему теперь придётся.
Укрывшись за горы уступ, пергамент он достал.
«Идут минуты. Смерти нет», – на нём он начертал.
Минуло три часа, и зной домой погнал людей.
Остались стража, палачи и он – Левий Матвей.
Он в ярости отшвырнул нож: теперь ненужный хлам.
И проклинал отца и мать, что не дали ума.
Четыре протекли часа, а смерть не наступала.
Теперь обрушил он уже на Бога всю опалу.
Зажмурившись, – «Ты слеп и глух», – он в небо возопил. –
«Ведь, если б ты любил его, то мук не допустил.
Я проклинаю, Бог, тебя! Ты Бог убийц жестоких!
Как ошибался я в тебе, ища любви истоки!»
Зашелестело всё вокруг. Левий открыл глаза.
Исчезло солнце. Чёрной мглой на город шла гроза.
Поторопился может он с проклятьями сейчас,
И просьбу не исполнит Бог приблизить смертный час?
Он снова посмотрел на холм с тоскою на лице.
Какой-то всадник проскакал, и расступилась цепь.
Марк Крысобой поговорил с прибывшим и тогда
Двум палачам велел идти к висящим на крестах.
Один из тех, кто был распят, уже сошёл с ума,
Он тихо пел про виноград, качалась в такт чалма.
Сильней других страдал Дисмас, не впал он в забытьё
И чувствовал, как на кресте под солнцем плоть гниёт.
Га-Ноцри обморок постиг ещё в начале казни,
И он для мух и для слепней стал жертвой безотказной.
Палач концом копья провёл по животу бедняги,
Подняв к запёкшимся губам на пике губку с влагой.
Га-Ноцри дёрнул головой, и мухи разлетелись,
Следы укусов обнажив на тощем вспухшем теле.
– Зачем ты подошёл ко мне? – стон вырвался невольно.
– Пей! – раздалось.               
– И мне тогда, – завыл Дисмас от боли.
– Молчать там на втором столбе! – донёсся грозный рык.
Га-Ноцри, выпив, обратил к Дисмасу кроткий лик:
– Дай и ему!               
Палач с копья снял губку и шепнул:
– Славь игемона.
А затем тихонько в грудь кольнул.
Страдалец вздрогнул: «Игемон». Кровь струйкой потекла.
Сверкнуло рядом. Грянул гром. Всё поглотила мгла.
Ещё раскат. И жадно пьёт пред вечностью Дисмас.
«Славь игемона!» и укол. Последним был Гестас.
Прибывший всадник капюшон надвинул до бровей,
Коснулся белою рукой Иешуа ступней,
И прозвучало в темноте под громовой аккорд
И ливень, хлынувший с небес, одно лишь слово: «Мёртв».
Он сделал знак. Кентурион в тьму крикнул: «Цепь снимай!»
Солдаты кинулись бежать, и обезлюдил край.
И в дымном вареве грозы на траурном холме
Остались только три креста и он – Левий Матвей.
Скользя, орудуя ножом, срываясь в темноте,
Он по уступам полз наверх к Га-Ноцри на столбе.
Добравшись, мокрый до костей припал к его ногам,
Верёвки краденным ножом обрезал тут и там,
Вот тело удержать не смог и рухнул вместе с ним.
Хотел уже забрать его, но... план переменил.
В воде по щиколотку он побрёл к другим столбам,
Их пленников освободил и оттащил к камням.
Потоки льющейся воды тела их колебали,
А вспышки молний на холме их лица освещали.
Но видеть этого уже Левий Матвей не мог:
Он Иешуа на себе отсюда прочь волок.

Глава 11
НЕУДАЧЛИВЫЕ ВИЗИТЕРЫ

На улице Садовой в квартире пятьдесят
Происходили странности какие-то опять.
Племянник телеграмму Поплавскому прислал,
Писал, что умер. Дядя немедля прискакал.
Звонит. Дверь распахнулась. Огромный чёрный кот
Уставился на гостя.               
– Я дядя... – начал тот.
– Вы – дядя Берлиоза! – Коровьев подхватил, –
– Я сразу догадался! Рыдаю, что есть сил!
– Трамваем задавило?                – Да, верите? Погиб!
Раз – головы не стало, хрусть – сразу две ноги!
Поплавский умилился: «Какие люди есть!
Вот не успел бы только он прописаться здесь».
– Вы дали телеграмму?               
– Нет, это Бегемот.
И тут на задних лапах пошёл на гостя кот.
Он сиплым низким басом развязно произнёс:
– Я дал. И что такого?               
Поплавский на пол сполз.
А кот:
– Давайте паспорт, – и лапу протянул,
Очки на нос напялил, бумагу развернул.
– Кем выдан? Знаю, знаю. Там всяким выдают.
Вот я бы вам не выдал, по морде видно – плут!
На похороны вызов немедля отменён!
И рявкнул:
– Азазелло, отправь-ка дядю вон!
С вещами гостя демон на лестницу отвёл,
Порылся в чемодане, в нём курицу нашёл
И птичкою копчёной так дядю приложил,
Что тот летел по лестнице, считая этажи.
Навстречу пролетевшему наверх шёл новый хрыч,
Буфетчик из театра Соков Андрей Фокич.
Вид горничной у двери тотчас сразил его:
Наколка в кудрях, фартук и больше ничего.
Пока буфетчик охал, девица в телефон
Пропела: «Ждем в двенадцать. Мы рады вам, барон».
Потом в покоях скрылась, о госте доложить.
Цветные пятна на пол бросали витражи,
В углу стояли шпаги, висели на рогах
Три с перьями берета, плащ чёрный в жемчугах.
Девица пригласила в гостиную пройти.
Ещё чудней картина открылась там внутри.
Пылал огонь в камине, и, жмурясь, чёрный кот
Следил, как Азазелло готовит антрекот.
На низеньком диване раскинулся артист:
– И даже не просите, не буду есть ни в жизнь
Я вашу осетрину и брынзу с зеленцой.
Вам разве не известно, сыр белый, милый мой.
Откашлялся буфетчик:               
– Тут не моя вина,
Нам осетрина свежести второй завезена.
– Да это вздор, голубчик, такой в природе нет.
Вторая – значит стухла. Закройте свой буфет.
Извольте, это свежесть, – артист махнул рукой.
– Эй, Азазелло, мяса! Давай-ка, стол накрой!
Какое предпочтёте вы в этот час вино?
– Благодарю покорно! Всё очень вкусно, но...
– Сыграть хотите в кости, а может в домино?
– Я не играю в игры. Спросить хотел бы, но...
– Не пьёте, не играете, вы часом не больны?
Людей не ненавидите? Чего ж хотите вы?
– Да, я про недостачу. Убыток сто рублей!
Бумага в кассе вместо червонцев, хоть убей!
– Ах, бедный! Впрочем, что-то храните на счетах?
– Хранит! Аж, двести тысяч! Зачем в его летах? –
Из комнаты соседней Коровьев проскрипел,
Добавив:
 – С раком печени потратить бы успел.
– Так где бумага ваша? Помочь больному – долг.
Достал буфетчик пачку. Рублей там ровно сто.
– Вы, правда, нездоровы. Эй, Гелла, проводи.
Буфетчик, охнув, к двери рванул, чтоб позади
Оставить ту квартиру, и сразу прямиком
Направился лечиться к профессору бегом.
– Прошу, остановите! Я в феврале помру, –
Кричал, стуча зубами, врачу он Кузьмину.
– Откуда вам известно? Вам доктор сообщил?
– Нет, хуже, этот знает поболе всех светил!
– Вы, право, успокойтесь, ваш рак всего лишь бред.
Возьмите направление к неврологу Буре.
Буфетчик три червонца на столик положил
И, пятясь к двери, вышел. А доктор приуныл,
Заметив превращенье их в фантики, в кота
И, наконец, в хромого кривляку-воробья.
Весь вечер этот скорбный с пиявкой на ноздре
Кузьмин провел в компании невролога Буре.

Глава 12
МАРГАРИТА

В ту пятницу лихую, когда отослан был
Обратно в Киев дядя, бухгалтер ноги сбил,
Спеша костюм увидеть, орущий за столом,
Проснулась Маргарита в предчувствии чудном.
Так жизнь её сложилась, что можно лишь мечтать:
Муж, дом, прислуга, деньги. Чего ещё желать?
Всё было у красавицы бездетной в тридцать лет.
Была она счастливой? О, боги, боги! Нет!
Ей ночью снился мастер, он звал её к себе.
Она опять взгрустнула о собственной судьбе:
Себя за то корила, что вышла из дверей,
За то, что опоздала, как и Левий Матвей.
Покуда одевалась, её потухший взгляд
Прислуга оживила: все новости подряд
Наташа сообщила о фокусах вчера,
Духах, чулках и голых, снующих во дворах.
В троллейбусе болтали и вовсе ерунду
О том, что безголовый хоронят нынче труп,
Что голову украли неведомо зачем...
И стало ей вдруг скучно от чьих-то там проблем.
Она прошла к Манежу и села у Кремля.
Здесь с ним она любила особенно гулять.
И заново предчувствие волною обожгло,
Как будто время новости о нём узнать пришло.
Удары барабана и звук фальшивый труб,
Кого-то хоронили. Подумала про труп...
И тут же рядом кто-то негромко произнёс,
Как будто её мысли услышал: «Берлиоз».
Какой-то незнакомец пристроился рядком.
Был невысок он ростом, рыжеволос, с клыком.
В костюме полосатом был сей незваный гость,
В кармашке вместо розы обглоданная кость.
– Изволите ли видеть, – сказал развязно он, –
– Покойник этой ночью был головы лишён.
– Как так? – И Маргарита вступила в разговор.
– Проделки Бегемота. Уж больно ловко спёр!
– Позвольте, Берлиоза пропала голова?
Так это литераторы идут за гробом?               
– Да!
– А нет ли там Латунского?                – Вон там, четвёртый ряд.
Его вы ненавидите! Глаза огнём горят!
Марго проскрежетала:               
– Не одного его.
Не интересно впрочем...               
Сосед ей:               
– Уж чего
Такого интересного в желанье отомстить,
Не так ли, Маргарита?               
– Изволите шутить?
Мы вроде не встречались нигде и никогда?
– Возможно, вы не знали меня, но я вас – да.
Я послан к вам по дельцу. Вас пригласил зайти
сегодня иностранец, солидный господин.
– Так вы банальный сводник! – раздался женский крик.
Она вскочила, чтобы уйти, но в тот же миг
Услышала:
 – …Проклятый исчез Ершалаим,
Пропал великий город, сады и башни с ним...
И вы с тетрадкой вашей, спасённой из огня,
Проваливайте тоже. Адьё! Пошёл и я!
– Нет, стойте! Только слово одно, он жив?               
– Да, жив.
Узнать могли б вы больше, мессиру «да» скажи.
– Куда угодно еду! –  Схватила за рукав
Субъекта Маргарита. Тот выдохнул, привстав:
– Как с женщинами трудно! Зачем послал меня?
Тут надо Бегемота. Вот в морду – я. Верняк!
Представлюсь. Азазелло. – И он полез в карман,
Достал оттуда банку, таясь, как партизан.
– Сегодня полдесятого разденьтесь донага,
Намажьтесь этим кремом и сядьте ждать звонка.
– Ба! – заорал он дико, в решётку пальцем ткнув.
И только Маргарита туда взглянула, пффф –
Исчез, как не бывало, растаял на глазах,
Оставив банку с кремом и женщину в слезах…

В назначенное время Марго открыла крем.
Он пах немного тиной и лёгкий был совсем,
Мгновенно испарялся. И, сделав три мазка,
Она решила в зеркало взглянуть исподтишка.
Оттуда ей ответил зазеленевший взгляд,
Двадцатилетний, наглый, умеющий влюблять.
Завивка распрямилась, а космы отросли,
Вмиг брови загустились, морщинки утекли.
Марго захохотала, втирая в кожу крем,
А тело невесомым вдруг стало между тем.
С запиской для супруга решила не тянуть:
«Я с горя стала ведьмой. Прости меня. Забудь».

Глава 13
ПОЛЕТ

Раздался голос в трубке:               
– Готовы вы, мадам?
– Да, милый Азазелло, – воскликнула она.
– К реке летите. Ждут вас. Минуете сперва
Ворота, сразу крикните: «Невидима!» Пора!
Влетела в двери щетка, гарцуя и кружась.
Марго верхом на щетку с азартом взобралась
И, взвизгнув от восторга, на свет ночной луны
Направила полет свой, глядя со стороны
На Николай Иваныча, застывшего внизу,
Наташу, обомлевшую, пустившую слезу.
И, пролетая мимо ворот, не описать,
Как крикнула: «Невидима!», взмывая в небеса.
Невидима! Свободна! Вот только управлять
Ей щёткой научиться и можно штурмом брать
Драмлит, где притаились писаки всех мастей.
Арбат, ой, осторожно, тут много фонарей...
Под Маргаритой плыли троллейбусы, авто,
Петлял из шляп и кепок змеёй людской поток.
Она свернула за угол, близ окон понеслась,
Вдыхая запах кухонь, обрывки слыша фраз.
Ну вот и дом Драмлита. Подмышку щётку взяв,
Марго открыла двери, швейцара напугав.
Табличка рядом с лифтом. Фамилии столбцом:
Двубратский, Квант, Бескудников, Латунский... Это он!
Восьмой этаж. Взлетела как фурия она.
На кнопку надавила подряд пять раз звонка.
Нет никого в квартире. Тогда другой заход.
И с улицы влетела в открытое окно.
По полу пробежала, включила яркий свет,
Проверила, что точно людей в квартире нет.
Да, повезло Латунскому, что Миша Берлиоз
Так вовремя отчалил навеки в царство грёз.
Летунья разъярённая схватила молоток,
Прицелилась с размаху в рояля чёрный бок,
По клавишам и деке лупила что есть сил,
Рвала и мяла струны. Рояль звенел и выл.
Потом открыла краны и вёдрами таскать
Марго решила воду, чтоб ею заливать
Всё творчество Латунского на письменном столе,
Громя шкафы по ходу и вазы в том числе.
Чернила опрокинула в двуспальную кровать,
Разбила фотографии, ножом пошла кромсать
Простынки и подушки... Устала, наконец.
А в дверь ломиться начал затопленный жилец.
Тут ведьма напоследок взлетела к потолку,
Шарахнула по люстре, снаружи по стеклу,
И дальше полетела вдоль окон этажа,
По стёклам ударяя, от ярости дрожа.
Внизу сновали люди, швейцар вовсю свистел,
А Маргарита била, осколков дождь летел.
Застыла, детский голос услышав:               
– Я боюсь.
– Не бойся.
– Где ты, тётя?               
– Нигде. Я просто снюсь.
Колдунья положила тихонько молоток.
Заметила пожарных внизу. Наискосок
Взлетела над домами, стремглав помчавшись прочь
Из города чумного в таинственную ночь.
Гнала она сначала неистово к реке.
Затем, замедлив скорость, пошла на ручнике,
Чтоб любоваться видом, открывшимся с небес.
И тут какой-то боров пошёл наперерез.
На нём нагая ведьма пристроилась верхом.
– Не может быть! Наташа?               
– А этот вам знаком?
– Как? Николай Иваныч?               
Наташа, хохоча,
Сказала, что мазнула и лысину хрыча.
И унеслась, пришпорив холёные бока.
Но вот и долгожданная широкая река.
Направив к ней полёт свой, Марго спустилась вниз,
Защекотал ей спину ночной прохладный бриз.
Она к обрыву кинулась, и головой вперёд
Её вонзилось тело в реки прозрачный мёд.
Купаньем насладившись, последний сделав взмах,
Марго на травку вышла и, звуки услыхав,
Заметила, что жабы играют встречный марш,
Русалки хороводят, а козлоногий паж
Несёт бокал с шампанским, чтоб сердце отогреть,
И спрашивает, хочет на чём в Москву лететь.
– Ах, щетка? Неудобно. Машину госпоже!
Назад в кабриолете она неслась уже.
Водитель – грач со стажем – на кладбище привёз.
Светились клык и шпага при тусклом свете звёзд.
Марго и Азазелло, не тратясь на слова,
К Садовой полетели, дом номер триста два.

Глава 14
ПРИ СВЕЧАХ

Из недр квартиры странной явился в темноте
Чудак во фрачной паре, с лампадкой руку вздев.
Представился «Коровьев». Моноклем замахал:
– Мы не из экономии не освещаем зал.
Свет будет, только позже. На ежегодный бал
Весною в полнолуние приходят гости к нам.
Мессир, понятно, холост. Хозяйка же должна
Быть только Маргаритой. И местная нужна.
В Москве пришлось отвергнуть сто двадцать Маргарит.
У вас лишь королевская по венам кровь бежит.
– Откуда бы?               
– Не спорьте, причудливо всегда
Тасуется колода. Так вы согласны?               
– Да!
Коровьев стукнул в двери, лампадку погасил.
Взгляд острый Маргариты всю спальню охватил:
Старинный канделябр, на гнутых ножках стол,
Фигурки дивных шахмат и чёрный кот как смоль.
На низенькой кровати, откинувшись, сидел
В заштопанной рубахе Вершитель тёмных дел.
В его колено ведьма, пристроясь на полу,
Втирала мазь шипящую усиленно вовнутрь.
– Привет мой, королева! – раздался трубный бас.
– Придётся эту партию нам отложить сейчас.
Коровьев тихо в ухо ей что-то прошептал.
– Нет, нет, – Марго вскричала, – я не такой  вандал!
Спортивные журналы отдали б, что могли,
Когда бы напечатать её вы предпочли.
Хозяин усмехнулся:               
– Да, прав Коровьев вновь.
Тасуется колода чудно. Что значит кровь!
Ну, коль вы столь любезны, садитесь на кровать.
Я вам представлю Геллу... Эй, Ганс, иди играть.
Куда залез, проклятый?               
И поняла Марго,
Что это раздражение в мессире вызвал кот.
Из-под кровати тут же фальшиво раздалось:
– Коня ищу, умчался куда-то, подлый пёс.
– Ну, хватит балаганить, не вылезешь, сочту,
Что партию ты эту, конечно же, продул.
– Ну, вот ещё. – И в лапе сжав белого коня,
Кот вылез и раскланялся.               
– Что это за фигня? –
Расхохотался Воланд. – Взгляните на него.
Зачем ты бант напялил, когда ты без штанов?
– Штаны не полагаются котам, мы не в кино.
И в сапогах кошачьи лишь в сказках у Перро.
Но вот на бал без галстука прийти не может кот.
Меня же просто выпрут, я не пройду дрескод.
– Усы зачем покрасил ты краской золотой?
– Я их попудрил пудрой. Не белой, а другой.
Вот если б я побрился... тогда бы был скандал.
Кот лысый, правда, мерзко. А это – ерунда.
– Шах королю, и хватит словесной пачкотни.
Глядь, а фигурки ходят, живые все они.
Толкнул под зад легонько кот-шулер короля,
Тот убежал, а в клетку сама вползла ладья.
– Так ты сдаёшься?               
– Что вы, мессир! Нет, не юля,
Где шах вы наблюдаете? Не вижу короля!
– Ах, ты мошенник низкий! Сдавайся, подлый трус!
И, почесав за ухом, кот процедил: «Сдаюсь!»
Тут Воланд тихо охнул:                – Нога болит опять...
– Позвольте, я помажу! – И начала втирать
В колено Маргарита горячую смолу.
– Какой чудесный глобус у вас.               
– Я не люблю,
Признаться, слушать новости по радио. И вот,
Куда удобней глобус: на нём никто не врёт.
Смотрите, рядом с морем земля огнём горит,
Тот, кто глаза приблизит, детали разглядит.
Марго склонилась к глобусу и будто наяву
Увидела, как крыша взлетела, а во рву
В крови лежала женщина с ребёнком на груди.
– Работа Абадонны. Ещё не наблудил.
Знакомьтесь.
Абадонна прям на её глазах
От стенки отделился. Он в черных был очках.
За дверью зашумели, послышалась возня.
– Мессир, тут посторонние: красавица и хряк.
– Наташа, – всполошилась Марго, – взяла бальзам...
– При госпоже оставьте, а хрюшку – к поварам.
– Как к поварам? Зарезать? Да это ж мой сосед!
– Пусть посидит на кухне, не звать же на банкет!
И на Марго Темнейший взглянул последний раз:
– А сами вы здоровы? Тоска не гложет вас?
– Нет, всё, мессир, прекрасно!                – Да, вот что значит кровь.
Совет: вина не пейте! Не бойтесь ничего!

Глава 15
ВЕЛИКИЙ БАЛ У САТАНЫ

Полночный час всё ближе. В мерцании свечей
Предстал пред Маргаритой таинственный бассейн.
Её омыли кровью горячей и густой,
Затем натёрли маслом и розовой водой.
Венец алмазный, туфли из нежных лепестков,
Цепь, в раме пудель чёрный и всё, наряд готов.
Она взглянула в зеркало. Кот сделал реверанс.
Коровьев стал советовать Марго в последний раз:
– Вы будьте, королева, ко всем гостям равны.
И не единой мыслью вы выдать не должны,
Что кто-то не понравился. Теперь давай сигнал!
И Бегемот пронзительно и громко взвизгнул: «Бал!»
И тотчас свет и звуки упали не неё.
Коровьев взял под руку и взвыл: «Я восхищён!»
Как вихрь они летели. Мелькал за залом зал:
Тропический, лирический, где Штраус вальс играл,
Цветочный, где фонтаны с шампанским и джаз-банд.
И, наконец, в итоге их маленький десант
Спустился на площадку, где час всего назад
С лампадкою Коровьев её был встретить рад.
Марго вперёд поставили, вся свита за спиной.
Подушка с мордой пуделя возникла под ногой.
И шёпот:
– Королева, устанете когда,
Вы руку на колонну кладите. Вот сюда.
Вниз из-под ног хозяйки ступеней алебастр,
Ковром покрытый, вился почти в камина пасть.
Минута ожиданья. Но вот и первый гость.
И из камина выпала костей старинных горсть.
Ударившийся об пол прах вмиг красавцем стал
Во фраке и штиблетах. А вслед за ним на бал
Истлевший гроб приехал. Девица из него
Нагая в перьях вышла, костюм поправив свой.
Коровьев брызгал радостью и на ухо Марго
Вскричал:
– Мсье Жак с супругой. Я восхищён! Восторг!
А шёпотом добавил: «Подделывал легко
Гинеи, луидоры, убийца, вор и мот».
Мсье Жак, поднявшись, руку Марго поцеловал,
Его жена – колено. Кот взвыл: «Мы ррады вам!»
Так шли по длинной лестнице к коленке три часа
Мерзавцы в чёрных фраках и в перьях телеса.
Марго уже не слышала, кто шулер, кто палач,
Спросила лишь однажды, заслышав тихий плач,
– А это что за женщина?               
– Ах, эта? Ерунда!
Платок ей камеристка кладёт всегда с утра.
– Зачем?
– Прижив ребёнка, решила эта мать
Младенцу в рот платочек и в землю закопать.
А на суде сказала, что нечем, мол, кормить,
Отец не помогает, так лучше уж убить.
– Я рада, королева, прийти на этот бал, –
Несчастная сказала, а взгляд всю душу рвал.
– Шампанского хотите? – спросила вдруг Марго.
– Напейтесь этой ночью и станет вам легко.
– Я Фрида, Фрида, Фрида... – сорвалась с белых губ.
Но Бегемот с Фаготом её затёрли вглубь.
– Зачем вы, королева? – Коровьев застонал.
– Последние вампиры. Не будем портить бал.
А бал кружился в танце, гремел безумный джаз.
Летела Маргарита, и чей-то пьяный глаз
Ей вдруг напомнил «Фрида». Кружилась голова,
А силы иссякали. Фагот шепнул: «Виват!
Последний выход». В зале освободили центр.
Всё смолкло. Воланд вышел. Решающий момент.
На поднесённом блюде лежала голова:
Была она беззуба, печальна и строга.
– Предсказанное нынче свершилось, Берлиоз.
И каждому по вере воздастся в мире грёз.
Вы нынче уплывёте в своё небытие,
А я хлебну отсюда, чтобы нам быть, мсье!
И голова опала и стала чашей вдруг.
А Воланд в это время уже кричал:               
– Мой друг,
Барон милейший Майгель Москве известен тем,
Что водит он экскурсии для избранных гостей!
Вот и меня он тоже к себе вчера позвал.
А я был так любезен, что пригласил на бал.
Судьба шпиона горестна. Вам месяц только жить.
Но в наших силах, впрочем, судьбу поторопить.
Тут Абадонна поднял свои очки на миг,
Кровь из барона хлынула в ту чашу напрямик.
Хлебнув из чаши, Воланд Марго её отдал:
– Пей!
Отхлебнула. Крикнул петух и зал пропал.

Глава 16
ИЗВЛЕЧЕНИЕ МАСТЕРА

Всё стало как до бала: оплывший воск свечей,
Но вместо шахмат ужин, да фраки на крючке.
Марго вошла, шатаясь, но пригласил мессир
Её отметить праздник и разделить с ним пир.
– Измучили вас балом?               
– Нет, бал заворожил.
Плеснув в стакан чего-то, кот выпить предложил.
– Там водка?
Кот подпрыгнул и принял скорбный вид.
– Дать даме водку? Что вы! Конечно чистый спирт!
Блаженство наступило. Но временной лимит
Подсказывал, что нужно заканчивать визит.
– Мессир, благодарю вас! Но мне пора, боюсь.
Сказала и подумала: «Пойду-ка, утоплюсь!»
– Ну что же, на прощанье не скажите чего ль?
Спросил, нахмурясь, Воланд.               
– Спасибо вам за роль.
И ежели когда-то понадобится вновь
Встречать убийц и пьяниц, я соглашусь без слов.
– Всё верно, – вскрикнул Воланд, – нигде и ничего
Вы сами не просите. Нет, нет! Особенно
Тех, кто сильней. Предложат всё сами и дадут.
Теперь просите. Можно. Но только вещь одну.
– Одну? – И побледнела, губ дрогнул уголок.
Взмолилась:
– Можно Фриде не подавать платок.
Кот фыркнул. Воланд хмыкнул, стал бездной чёрный глаз.
– Ну, если тут не взятка, то милосердья фарс?
Здесь вот что, королева, подобные дела
Решать мне не по рангу. Вы можете сама.
– По-моему исполнится?               
– Да, делайте ж скорей.
И Маргарита крикнула:               
– Эй, Фрида!               
Из дверей
Вбежала в спальню женщина и кинулась к Марго.
– Тебя прощают, Фрида. Не подадут платок.
Махнул рукою Воланд, и Фрида скрылась с глаз.
– Ну, это не считается. Что надобно для Вас?
Глаза Марго сверкнули, вздымалась бурно грудь.
– Хочу сию минуту я мастера вернуть.
В окно ворвался ветер, задув огонь свечей.
В дорожке лунной света возник, кто дорог ей.
В халате, в чёрной шапочке небритый человек
С опаской озирался из-под прикрытых век.
И Маргарита кинулась и обняла его,
Потоком слёзы хлынули, и лишь одно всего
Она твердила слово «ты, ты...»               
– Не плачь, Марго.
Он усмехнулся горько:               
– Я болен уже год.
– Кто вы такой, откуда? – спросил Вершитель зла.
– Никто. Из дома скорби.               
– Кто я, молва дошла?
– Да, мне сказал тот мальчик Иван. Он мой сосед...
– Ах, это тот, который твердил, что меня нет.
А почему, скажите, вас мастером зовут?
– Марго зовет за некий литературный труд.
– О чём роман писали?               
Больной в унынье впал.
– О Понтии Пилате.               
Мессир захохотал.
– Найти другую тему не попытались вы?
Ну, дайте, почитаю!               
– Я сжёг его, увы.
– Простите, не поверю. Искусство не горит.
Эй, Бегемот, подай-ка, на чём твой зад сидит!
– Мессир, возьмите пачку!               
Марго, узнав её,
Воскликнула:
– Всесилен!               
А Воланд:               
– Ясно всё!
Так что ещё вам нужно?               
– Мечта моя проста:
Арбатского подвала мила мне теснота.
И Мастер засмеялся:               
– Не слушайте её.
Уже давно там кто-то совсем другой живёт.
– Ну, эту мы проблему в один момент решим.
Эй, Азазелло!
– Здесь я. В квартире ни души.
А кто строчил доносы ради чужих квартир,
Отправлен прямо в Вятку, а может в Армавир.
– Кто это?
– Алоизий какой-то Могарыч.
Зато пристроил ванну пронырливый москвич.
– Мессир, к вам снова гости.               
– Красавица и хряк?
– Почти. Но вместе с хряком сегодня вурдалак.
– Чего хотят?               
– Красотка стать ведьмой навсегда.
Людьми – хряк с вурдалаком.               
– Их выбор – их судьба.
Вы тоже, Маргарита, себе избрали путь.
Я вам желаю счастья. До встречи как-нибудь.

Внизу ждала машина, а в ней знакомый грач.
В арбатский переулок доставил вмиг лихач.
И было всё как прежде: и бархат на столе,
И лампа с абажуром, и ландыши в стекле.
Марго ещё не верилось, что им вернули дом.
В соседней комнатушке спал мастер крепким сном. 
Она всплакнула, вспомнив событий ураган,
И с обгоревшей строчки пошла читать роман.

Глава 17
ПОГРЕБЕНИЕ

Исчез во тьме Ершалаим. Пропал проклятый город.
Сады и башни скрыла тьма, пришедшая из моря.
И в этот мрак свой взгляд вонзил уставший прокуратор.
Он ждал. И вестник прибыл в дом. Он был суров и краток.
Сняв капюшон, он рассказал, что казнь прошла успешно:
Никто в толпе не захотел спасать троих, конечно,
Один из тех, кто был казнён, всё время улыбался
И говорил, что никого винить не собирался.
– Он что-нибудь сказал ещё? – спросил Пилат туманно.
– Что трусость из пороков всех всегда являлась главным.
Тут сердце защемило вдруг и прокуратор молвил:
– Проклятый город. Всякий сброд его сейчас заполнил.
Всё ждут мессию своего. Того гляди восстанут.
Афраний, нужно срочно их похоронить, но тайно.
– Да, игемон, могу идти и выполнять немедля?
– Нет, нет, присядь. Не слышал ты и об Иуде бредней?
Метнул в Пилата быстрый взгляд начальник тайной службы.
– К Каифе нынче во дворец ему, я знаю, нужно.
Есть разговоры, будто он взял деньги от Каифы
За то, что сделал он на днях философа болтливым.
– Не взял. Возьмёт. И слышал я, – добавил прокуратор, -
Что будет за свои дела зарезан провокатор,
А кошелёк обратно в дом к священнику подброшен
С запиской «Забери назад все проклятые гроши».
Приставь охрану ты к нему, любой исход возможен.
И вот ещё тебе, возьми, я был когда-то должен.
Афраний снова взгляд метнул и взял мешок с деньгами.
– Я понял, – капюшон надел, мальм хрустнул под ногами.
И снова скорбная тоска окутала Пилата.
Он знал, что что-то упустил он утром безвозвратно.
И это что-то он сейчас путём ничтожных действий
Пытался выправить, спасти и избежать последствий.
Самообман не помогал, и он позвал собаку.
Вбежал огромный серый пёс на окрик: «Банга, Банга!»
Пилат собаку потрепал и опустился в кресло,
А пёс, виляя, лёг в ногах – в излюбленное место.
Так оба два, Пилат и пёс, хранители закона
Встречали праздничную ночь на мраморном балконе.
Гроза прошла, и лунный свет между колонн сочился
И по ступеням на балкон он яркой лентой вился.
Как только сон коснулся глаз, по голубой дороге
Пилат с философом и псом к луне направил ноги.
Он шёл и спорил. Этот спор казался безнадёжным,
Поскольку добрыми людьми считать всех невозможно.
Но вот в одном философ прав – страшнее нет порока,
Чем трусость. И Пилат решил, пусть кончится до срока
Здесь власть его, но приговор Га-Ноцри он отменит.
И счастлив был, что казни нет и на свободе пленник.
Припомнив тихие глаза и просьбу дать свободу,
Он был доволен, что помог вернуть его народу.
И говорил ему во сне оборванный философ,
Что их теперь не разделить и в этом суть вопроса,
Лишь Иешуа вспомнит кто, тут вспомнят и Пилата.
И сам Пилат просил его не забывать и плакал.
И было дивно хорошо во сне, и тем ужасней
Минуты сразу после сна, когда надежда гаснет...
Афраний сухо сообщил, что не сберёг Иуду,
Что тот зарезан ночью был, и что Каифы люди
Нашли подброшенный кошель у дома на тропе,
В нем тридцать драхм, а на листке слова «Оставь себе».
Пилат, оскалившись, сказал:               
– Меня б не удивил
Слух, что Иуда этот сам себя ножом убил.
Афраний голову склонил:               
– Возможно, игемон.
Теперь о случае другом во время похорон.
Мы погребли тела тайком, но одного еврея
Пришлось нам тело отбирать у...               
– Левия Матвея?
Я догадаться должен был. Мне б с ним поговорить.
– Он здесь.
– Тогда вели его немедленно впустить.
Левий вошёл. Он весь дрожал и что-то прятал в складках.
– Я знаю, ты за ним ходил, слова писал украдкой.
Дай почитать, не заберу себе твои картонки.
Левий отдал. Пилат водил по тексту пальцем тонким.
Затем, подняв глаза, сказал:               
– Возьми монет немного.
Тот головою покачал. Пилат в ответ:               
– Жестоко!
Ты был его учеником и ничего не понял?
Он добрым был, он всех простил, он боли, зла не помнил.
Левий  приблизился к столу:               
– Так знай же, игемон,
Сегодня ночью я убью Иуду.               
Тихий стон:
– Ты не успел. Иуда мёртв. Не будь особо рьян.
– Кто это сделал, игемон?               
Пилат ответил:               
– Я!

Глава 18
КОНЕЦ КВАРТИРЫ 50

Загадок накопилось немерено в столице,
Ответы же искали, конечно, всей милицией.
На безобразья в городе немного свет пролили
Допросы, задержания. В итоге тех усилий
Был установлен точно источник всех несчастий –
Квартира на Садовой. Но городские власти
Не двигались в поимке мерзавцев ни на йоту.
И, наконец, решили ва-банк пойти в субботу.
Заканчивали завтрак Коровьев с Азазелло,
Когда на трёх машинах примчалась к дому смело
Толпа народа в штатском, и с двух сторон в квартиру
Полезли: кто с парадной, а кто в обход, с сортира.
И, попивая кофе, спросил Коровьев друга:
– На лестнице не слышишь ты посторонних звуков?
Ответил Азазелло, пригубив коньяку:
– А это арестовывать нас органы идут.
– Ну-ну, – сказал Коровьев, и вторгшийся отряд
Нашёл остатки трапезы в квартире пятьдесят.
На полке на каминной огромный чёрный кот
Сидел в обнимку с примусом, почёсывал живот.
– Я не шалю, не трогаю, я примус починяю, –
Вещала животина и придвигалась к краю,
– И всех предупреждаю, чтоб не было потерь,
Кот – неприкосновенный и очень древний зверь!
Вошедшие достали и растянули сеть,
Но Бегемот не жаждал сегодня умереть.
Поймать в силки мохнатого бойцам не удалось,
Зато прошила пуля башку кота насквозь.
Валяясь в луже крови, он простонал:               
– Прикинь!
От неминучей смерти меня спасёт бензин.
И, отхлебнув из примуса, он взвился на карниз,
Оттуда по обоям на люстру и повис,
Стреляя вниз из браунинга с воплем:               
– На дуэль
Я вызываю каждого!               
       В ответ град пуль летел.
При этом, удивительно, никто не пострадал,
Ну, только люстра, зеркало, да пара одеял.
– Что происходит в комнате? – раздался трубный бас.
– Да, шутки Бегемота. Мессир, урочный час.
Пора нам!
– Извините, я больше не могу, –
Кот крикнул и из примуса бензином дал дугу.
Вокруг заполыхало, и скрюченный в углу
Труп Майгеля барона сгустился на полу.
Кот смылся. Вместе с дымом взметнулись в облака
Мужские три фигуры и женская одна.

А через четверть часа уже входил в Торгсин
Коровьев с ним с кошачьей мордой гражданин.
Швейцар пытался парочку остановить в дверях,
Им сообщив, что платят здесь вовсе не в рублях.
Толстяк котообразный на это заявил,
Что под завязку примус валютой он набил.
Ассортимент Торгсина был выше всех похвал:
Галантерея, ткани и продуктовый зал.
Какой-то иностранец в сиреневом пальто
Одобрил лососину: «Есть карашо вон то».
Коровьев к мандаринам направился сперва,
Спросил у продавщицы:               
– Цена-то какова?
Узнав, промямлил:               
– Дорого!               
И тут же мандарин
Бесплатно Бегемоту возьми да кинь один.
Толстяк его со шкуркой сожрал, затем второй.
– Где чек? – из-за прилавка раздался страшный вой.
– Ну, мы не при валюте, – усмешку скрыв в усах,
Пропел Коровьев с дрожью, – мы чиним примуса.
– Он стоит три копейки. Кому-то можно сто?
И ткнул корявым пальцем он в сторону пальто.
В ответ благообразный какой-то старичок
Схватил поднос с прилавка и к иностранцу скок,
Хлобысь ему подносом по лысине. А тот
Как заорёт по-русски: «Меня бандюга бьёт!»
Тут Бегемот прилавок бензином окатил
И под шумок пожара с Коровьевым свалил.
Отправиться отсюда приспичило дружкам
К писателям в харчевню, где вход по пропускам.
Вахтёрша их спросила:               
– Писатели?               
– А то!
– Где удостоверение?               
– А разве без него
Не ясно, Достоевский не может не писать?
– Ну, вы не Достоевский!               
– Как знать, мадам, как знать.
– Пустите, Софья Павловна, – тут голос прозвучал.
И странных посетителей провёл директор в зал.
Штаны увидев в клетку и черного кота,
Он понял, вспомнив слухи, пришла пора мотать.
И, прихватив подмышку увесистый балык,
Исчез, не дожидаясь очередной пальбы,
Пожара ресторана, и выкриков «горим»,
И смеха хулиганов, исчезнувших как дым.

Глава 19
ПОРА! ПОРА!

На каменной террасе, не отрываясь, Воланд
Смотрел, как догорает в закатном солнце город.
– А отчего так дымно сегодня на бульваре?
Ответил Азазелло: – Пожар там в ресторане.
Тут Воланд обернулся, взглянул на стену башни,
Где человек в хитоне, в сандалиях домашних
С тяжёлым мрачным взглядом шаг сделал из стены.
– Ба! – усмехнулся Воланд. – А что забыл здесь ты?
– К тебе, темнейший, послан.               
– Дела, всегда дела!
А пожелать здоровья?               
– Здоровья духу зла?
– Ты говоришь так, будто без тьмы возможен свет.
Кто доброту заметит, коль злобы в мире нет?
– Не мне с софистом спорить. Он прочитал роман
И просит, чтобы мастеру тобой покой был дан.
– А почему не хочет его он в свет забрать?
– Он не достоин света. Покой ты должен дать.
И ту с собой возьмите, кто любит и страдает.
– Без вас же, сборщик податей, никто не понимает.
Левий исчез. И Воланд отправил Азазелло:
– Лети к ним, чтоб уладить порученное дело...

– Мир вам, – гнусавый голос послышался в окошке.
– Да это Азазелло, – захлопала в ладошки
Марго, – я очень рада. Вам что-нибудь угодно?
– Мессир вас приглашает на променад сегодня.
– Ах, мы согласны с радостью.               
– Вот это было смело,
Не то, что в Александровском.               
– Но, милый Азазелло,
С нечистой силой редко встречаюсь я, понятно.
– Да, если было б часто, то слишком уж приятно.
Но выпьем же за встречу. Я вам принёс вино,
Какое прокуратор любил давным-давно.
– Пью за здоровье Воланда! – Марго проговорила.
Все чокнулись. Вино она лишь только пригубила,
В глазах всё потемнело, успела увидать,
Что мастер как подкошенный свалился на кровать.
И в это же мгновенье в одном особняке
С  уставшим видом женщина упала в уголке,
А в клинике Стравинского возникло много шума:
Больной в сто восемнадцатой внезапно взял да умер.
Не тратя время, демон склонился к Маргарите,
Он наблюдал, как быстро меняют цвет ланиты,
Как исчезает ведьмовский раскос зеленых глаз,
И вместо дьяволицы богиня родилась.
Ещё немного капель вина влил демон в рот,
Он приоткрылся, кашлянул и произнёс:
– За что?
Не ожидала, право... убийца!               
– Нет же, нет.
Да берегите нервы, он встанет вам вослед.
И рыжий демон снова использовал вино.
И мрачно глянул мастер:
– Ты отравитель, но
Что значит это новое?               
– Что нам уже пора, –
Ответил Азазелло, – сгущается гроза,
Темнеет, кони бьют копытом под окном.
– Я понял, – вскрикнул мастер.
– Мы умерли. Умно!
– Помилуйте, ужели вам кажется, что жить –
Это сидеть в подвале в кальсонах и блажить?
Вот, право, насмешили! Вы мыслите. Декарт
Сказал бы, значит, живы. Но нам пора на старт.
– Великий Воланд! Браво! – воскликнула Марго.
– Прощайтесь же с подвалом. Кидайте всё в огонь!
И Азазелло скатерть поджог, затем диван,
Марго схватить хотела из пламени роман.
– Не надо, – крикнул мастер. – Я помню наизусть.
Пусть жизнь сгорает прежняя! И пусть уходит грусть!
Они втроём вскочили на вороных коней
И понеслись над крышами и скопищем людей...
– Хотел бы попрощаться.               
И демон закивал,
Коня направив к клинике, где Ваня тосковал.
– Я жду вас! – У Бездомного сорвался возглас с губ.
– Я здесь, но быть соседом я больше не могу.
Я улетаю вовсе отсюда и пришёл
Лишь попрощаться с вами.               
– Как это хорошо!
А я держу вам слово и не пишу стихов.
Теперь другое манит. Роман писать готов.
– Вот славно, продолжение напишите о нём.
– А сами вы не будете? Ах, что я и о чём.
Скажите, а нашли ту, в кого вы влюблены?
– Да. Вот!
 И Маргарита возникла из стены.
– Красивая какая. А у меня не так.
– А я вас поцелую и сгинет в жизни мрак, –
Марго до лба Ивана дотронулась губами.
– Прощайте!
Оба призрака растаяли клубами.

Глава 20
ПРОЩЕНИЕ И ВЕЧНЫЙ ПРИЮТ

Тьма, с запада пришедшая, исчезла без следа,
И, аркой перекинувшись, цветастая дуга
Пила из речки воду, сверкали купола,
А солнце буйно множилось в мозаиках стекла.
На высоте, над городом у самого обрыва
Три всадника, как будто из черного массива
Скалы их кто-то вырубил, стояли в ожиданье,
Когда ещё три спутника прибудут на свиданье.
– Ну, что ж, прощайтесь с городом, – сказал мессир прибывшим.
И мастер, спрыгнув с лошади, к обрыву поспешивший,
При взгляде вниз почувствовал обиду, грусть изгоя,
А после – равнодушие – преддверие покоя.
Тут, получив согласие, скучавший Бегемот,
С Москвой прощаясь, свистнул, засунув лапу в рот.
Конь Маргариты взвился, взметнулись воробьи.
Коровьев усмехнулся:               
 – Свист средненький, на «три».
Дай я по старой памяти.               
И, вытянувшись ввысь,
Как будто он резиновый, издал протяжный свист.
Марго с конём отбросило, дуб рухнул на сарай,
Река швырнула на берег с людьми речной трамвай.
– Ну, что ж, – промолвил Воланд, – все счёты сведены?
Прощание свершилось?               
– Да!               
Взмыли скакуны.
Внизу оставлен город, а сверху небосвод
Закрыл собой плащ Воланда, и прямо на восход
Луны багровой мчались, нарушив звёзд покой,
Шесть всадников полночных, меняя облик свой.
Исчез Фагот-Коровьев, шутник и балагур,
И появился рыцарь. Он был суров и хмур.
Марго спросила тихо у Воланда:                – Как так?
– Да рыцарь этот в прошлом был пошутить мастак.
За каламбурчик дерзкий о свете и о тьме
Шутил немного дольше. Но счёт закрыть сумел.
Ночь вырвала пушистый у Бегемота хвост,
Шерсть разметала в клочья, и бывший кот-прохвост
Стал тонким хрупким юношей и демоном-пажом
С горящими глазами и мраморным лицом.
Исчез клык Азазелло и кривоватый глаз,
Взгляд стал пустым и чёрным и будто бы погас.
Блистала сталь доспехов и оттеняла лик,
У демона пустыни он мрачен был и дик.
Себя Марго не видела, но видела зато,
Как изменялся мастер, как волосы его
Белели, собирались в косицу за спиной,
Как на ботфорте шпора становится звездой.
Сменил обличье Воланд, казался он горой,
Конь – глыбой мрака с гривой из тучи грозовой.
Летели долго молча. Когда ж лесов гряду
Сменили горы, Воланд понизил высоту
И кони встали. Дьявол махнул вперёд рукой.
– Я показать хотел вам. Вот это ваш герой.
Залитый лунным светом на кресле восседал
Мужчина в белом. Правой рукой он пса ласкал.
Заметил Воланд:
– Если действительно порок
Тягчайший это трусость, зря пёс с ним тянет срок.
Но тот, кто любит, должен с любимым всё делить.
Двенадцать тысяч лун псу здесь довелось пробыть.
– Так долго? Отпустите! – раздался женский крик,
А эхом шум лавины и хохот в тот же миг.
– Опять как с Фридой? Полно, – промолвил сатана.
– Есть у него заступник, и он не вам чета,
А тот, с кем он мечтает поговорить опять.
Ну, что же, можно фразой одной роман кончать.
Он повернулся к мастеру. Тот крикнул нараспев,
Как будто ждал:
– Свободен! Он ждёт тебя к себе!
Звук голоса разрушил стены скалистый круг.
И вместо тёмной бездны поднялся город вдруг,
В нём лунная дорога. И первым на неё
Пёс остроухий кинулся, хозяин вслед побрёл.
– И мне туда же? – мастер тревожно вопросил.
– Там кончено, зачем же?               
– Тогда туда?               
И в тыл
Он показал рукою, в далекую Москву.
– Нет, романтичный мастер, вам прямо по мосту
Туда, где зреют вишни, где музыка звучит,
Где при свечах оплывших перо в руке скрипит.
А нам пора. Прощайте!               
И кинулся в провал
Со свитой Воланд, с ними Ершалаим пропал.
А мастер с Маргаритой направили стопы
В увитый виноградом свой вечный дом мечты.
И мастер стал свободен, и уходил назад
Прощённый в воскресенье его герой Пилат.

ЭПИЛОГ

Всё было или не было, теперь никто не знает.
Но той весны события всё меньше вспоминают.
Они остались в хронике столичных происшествий,
Да в клинике Стравинского в историях болезни.
Но непонятным образом их странный отголосок
Несет товарищ Понырев – историк и философ.
Давно стихов не пишет он за подписью «Бездомный»,
Но в глубине души его остался мир фантомный.
В день полнолуния весной идёт он каждый год
На Патриаршие пруды встречать луны восход.
Садится к липам на скамью, где Миша Берлиоз
Ему внушал, что Бога нет и выдумка – Христос.
Он нервно курит на скамье, любуясь на луну,
Потом глядит на турникет и чувствует вину,
Бубнит про Аннушку под нос, а через два часа
Его ведут в арбатский двор незрячие глаза.
Он сквозь решётку видит двор и старый особняк,
Ему неведомы жильцы, но знает, что чудак
Какой-то будет, как и он, луной заворожён
И будет что-то бормотать про ведьму и про сон.
Он возвратится весь больной и сразу ляжет спать.
И вот тогда придёт к нему видений прежних рать.
Увидит снова палача безносого с копьём,
Как тот Гестаса колет в грудь под проливным дождём.
И туча падать на него начнёт, не даст дышать…
Проснётся он, и лишь укол поможет дальше спать.
Изменится видений круг: от койки в небеса
Протянется вдруг лунный путь. А там увидит пса,
С ним рядом человек в плаще с кровавой полосой
Бредёт, болтая, с молодым с израненным лицом.
– О, Боги, – скажет человек, – как эта казнь пошла.
Её же не было, скажи, иль всё-таки была?
– Конечно не было, – ему ответит молодой
И улыбнётся, – я клянусь, всё это вздор пустой.
– Я так и знал. И ничего не нужно больше мне.
И успокоенный пойдёт к серебряной луне.
Затем вскипает лунный путь и в стороны бежит,
И хлещет лунная река, играет и шалит.
Из этой пены и лучей рождается она,
Та женщина, что неземной красой одарена.
Кого-то за руку ведёт, и видит в свете звёзд
Иван, что это тот сосед, его полночный гость.
И руки тянутся к нему с вопросом:               
– Значит так
Всё кончилось?
– Да, ученик, сбылась его мечта.
Подходит женщина к нему, целует прямо в лоб
И говорит:
– Всё будет так: прекрасно и светло.
Пока пытается Иван в её глаза взглянуть,
Она и гость уходят ввысь, обратно на луну.
А та неистово растёт, швыряя брызги искр,
Обрушив световой поток на Ваню прямо вниз.
И тонет узкая кровать в потоках серебра,
И вот тогда профессор спит с улыбкой до утра.
Назавтра будет он здоров, спокоен, молчалив.
До полнолунья через год исчезнут, отпустив,
Безносый Гестаса палач и главный супостат,
Жестокий пятый прокуратор, сын короля Пилат.

                PS

Закончен мастера роман волшебный и чудной.
Но превращается роман в гладь зеркала порой.
Пустой читает человек – в нём видит пустоту.
Злой – воспеванье тёмных сил, а светлый – доброту.
Тот, кто к борьбе привык, и здесь увидит вечный бой
Добра и Зла. А их союз тут разглядит другой:
Ведь самый грешный человек не чужд и доброты.
Любезный друг, читатель мой, а что увидел ты?

Сентябрь 2019 г.