Царь и бедняк

Памяти капитана первого ранга военно-морского флота СССР, талантливого поэта и человека редкой доброты
Михаила Павловича Попова посвящаю - автор


Ничего из нарядов, идущий,
В мир иной ты с собой не возьмешь.
Вот и встретились  голые души:
Кто есть кто – черта с два разберешь.

И потом лишь понятно стало,
Что из царского тела одна,
А другая ни много ни мало
Мужичком захудалым была

Перед ними один бесконечно
Длинный мост неизвестно куда.
Ни лесочка вокруг, ни речки,
Ни земли. Одна пустота.

– И куды ж ты торопишься, милая?
Сохрани нас Господь от беды.
Ухватиться б за что - тропка хилая!
Не свалиться б незнамо куды.

И откуда такое явление?
Обнаглел, буром прет, ажно бык.
Разговаривать без позволения!
Да с царем! Он к тому не привык.

Недоволен стал, но смирился.
А мужик разговорчивый был.
И к царю как репей прицепился,
Сколько ж тот на земле прожил?

– Сорок лет.
– Что ж так мало?
– Не знаю.
– На работе сморили? Аль как?
– Не работал я, должность такая.
– С голодухи ты помер, земляк.

– Ты ошибся! Еды было столько,
Что не знали, куда девать,
Всем, кто голоден был (и не только),
Приходилось ее раздавать.

Доставали еду за границей,
Кое-что и из нашей земли.
Пароходы шли вереницей:
Мне заморские яства везли.

Груши, яблоки и клубничку
Средь зимы мне спешили подать
Запроси хоть какую вещичку –
Мне ни в чем не могли отказать .

Вина пил из хрустальных бокалов,
Яства ел я из блюд золотых.
Все, что только б душа пожелала,
Сей же час исполнялось! Вмиг!

– Да-а, – мужик удивился, – прожил ты
По рассказу, видать, хорошо.
Почему же так рано почил ты?
Живши так мог пожить бы ишо!

Может, все ты на водку истратил?
И пришлось под забор идти?
В зипунишке промерз некстати,
Да и помер, Господь тя прости .

– Ну дурак же ты! – царь обиделся, –
Да в одежду мою целый полк
При желании снарядился бы!
Да, в одежде всегда знал я толк.

А хоромы тьму изб бы вместили!
Не домишки, не нынешний склеп,
В них палаты от злата светились,
Ты б увидел – от блеска ослеп!

– Вот так жизнь: ничего не делай,
А богатства текут рекой!
Ешь и пей, что душа захотела!
Что ж ты помер так рано? Постой.

Погоди, надо ж как заспешили!
Мы ведь только в начале пути,
– Лекаря-то хоть рядышком были,
Чтоб от смерти тебя спасти?

– Как же, были! Великодушные!
Без них шагу ступить я не мог.
Все пилюли, да самые лучшие,
Выпил я и совсем занемог.

– Может, ты перед богом лукавил?
В церкви крест на себя не ложил?
За здоровьице свечку б поставил –
Может, щас бы в хоромах и жил.

Упрекать ты меня не в вправе.
Церковь прямо в палатах была.
За мое процветанье и здравие
С утра до ночи служба шла.

И к мощам я святым прикасался,
Причащался не раз в году,
В монастырь я не раз отправлялся,
Лишь бы только отсрочить беду.

За меня ведь все церкви молились.
Звон печальный стоял по стране!
И лампады с свечами чадили,
Жизнь всё гасла и гасла  во мне.

– Погоди, – удивился селянин, –
Кем же ты на земле-то жил?
– А царем-самодержцем, крестьянин.
– Вона что… Знать, царем ты был!

Так, так, так… Все на место стало:
Ларцы с золотом, вина, хрусталь,
Да… Всего тебе вдоволь хватало,
Одного бог – здоровья не дал.

За тебя в нашей церкви недавно
Все молились селом сообща.
И средь всех пред иконою главной
И моя ведь горела свеча!

А теперь, выходит, впустую
Поистратился я тогда
Да. Пожил ты, видать, вхолостую!
Да и должность твоя – ерунда!

Царь поморщился, словно от боли,
И спросил:
– Ну а ты сколько жил?
– Лет пяток после ста. Мог и боле.
И при всем при том не тужил.

И еще бы пожил, да нанялся
У торговца лес порубить.
Сплоховал малость я, просчитался –
Рухнул дуб, чтоб меня пришибить.

И теперь к бедняку с расспросом
Царь, как прежде мужик, пристал,
Стал тому задавать он вопросы,
Что он кушал да где он спал?

Прожил в бедности я и в горе,
Хоть работал с зари до зари.
Да двенадцать детишек спроворил,
Жаль, что трое из них померли.

Дочерям своим свадьбы справил,
Старший сын мой на службе почил,
А меньшого себе я оставил,
Чтоб опорой мне в старости был.

Раз мы ехали с ним уставшие,
А жара несусветная… Зной!
Вдруг навстречу купцы подгулявшие
Да и к нам:
– Мужики! Ну-ка, стой!

– Эй ты, малый!
Двугривенный хочешь?
А светило видишь вверху?
Коль посветит тебе прямо в очи
С полчаса, то получишь деньгу.

Ну а он, дуралей, и польстился!
Хоть двугривенный и заслужил,
Сейчас же слезами залился –
Ослепило, ожог получил.

Теперь вот кормлю дуралея.
Спросил ты, на чем я спал?
На печке, на лавке. Сомлея,
На голых дровах засыпал.

Подстилку из травки болотной,
Бывало, подстелешь и спишь.
Во все носовые завертки
На весь околоток храпишь.

Что ел я? Все больше картошку,
Квас с редькой, капусту да щи.
Кашу – и ту всем по ложке,
А мясо – поди поищи.

Мясо на Пасху ели,
Да в праздник престольный раз.
А так во все дни недели –
Редьку, капусту, квас.

– Эка бедность-то, – царь удивился.
– И святые не помогли.
– То дохла скотина, пожар вдруг случился,
А главное – мало земли.

И все же я жизнью своею доволен,
И дети мои мне под стать.
А коли дадут им и землю, и волю,
Народ перестанет роптать.

Бывало, раздумаешься, обмякнешь,
Водочки хватишь – беда не беда!
Весело станет, песню затянешь,
Жаль тольки, жисть наша так коротка…

****

– Ну негодяи! Ну дармоеды!
Мужик наш аж вздрогнул.
– Ты посмотри!
Те, кто скрывал все народные беды,
Министры и судьи – все мне лгали!

Эх, если бы мне вернуться обратно,
Жизнь разыначил бы всю свою:
Богатства свои раздал бы бесплатно,
В народ бы ушел, как в родную семью.

Стал бы трудиться, спать на рогоже,
Щами б кормился и квас попивал.
Дерюгой болотной укрылся бы тоже.
Сто лет бы прожил я! И горя б не знал.

Мужик наш смеется, царю он не верит: 
– Да не блажи ты! Не кипятись!
Земля  твою щедрость не раз поумерит,
Кто ж  в бедность уйдет из богатства? Окстись!

Земля-то, она ведь кормилица наша,
Ее мужичок должен потом полить,
А ты, поди, в бане потел, сидя в чаше!
Да что толковать? Только душу травить.

Царь даже заплакал и начал божиться:
– Уж если я вру – пусть меня поразят
Все громы небесные! Чтоб мне провалиться!
Сказал так и грома услышал раскат…

Удар был такой, что наш царь пробудился.
Никак он не может прийти в себя.
Холодной испариной весь покрылся,
Не может опомниться: "Где это я?"

Опомнился... Боже, он вовсе не помер!
Приснилось все это. Он глянул вокруг:
Иконы все в золоте, те же хоромы.
И что это все суетятся вдруг? 

Лекарь к нему:
– Окажите нам милость!
Этого выпейте, позже того.
Бредили ночь, что-то страшное снилось,
Ругали в бреду неизвестно кого.

С тоской приуныл царь:
– О, боже, о горе!
Морщась, пилюли свои проглотил,
Святым пособоровать дал себя вскоре,
Собрал приближенных и тихо спросил:

– Есть мужики в моем царстве, скажите,
Кто по сто лет, может, и боле живет?
– Есть, государь! Есть, не взыщите,
Кто больше прожил и сейчас все живет.

– Народ-то мой молится? Служит обедни?
И что теперь деется в монастырях?
– Вторую неделю все служат молебны,
Народ весь в печали, народ весь в слезах.

Велел царь свой столик к кровати поставить,
Придвинуть чернила, перо принести:
Решил он указ первым делом составить
… Прошел уже час, да и два, да и три.

Министры стоят, ждут царя повеленья.
Ждут сутки, вторые, но все же не спят.
С ног валяется, сесть – нет на то разрешенья,
И, стоя в дремоте, в две дырки сопят.

Царь брови все хмурит, спина уж заныла…
– К крестьянам уйти… Иль остаться собой?
И вдруг в тишине:
– Пусть все будет как было! –
Сказал и… отправился на покой.