Рембрандт Рембрандту

Edwin Arlington Robinson

Rembrandt to Rembrandt

Эдвин Арлингтон Робинсон
Рембрандт Рембрандту
(Амстердам, 1645)

Вот как все обернулось, посмотри
Низвергнутый властитель, на портрет
И на себя, без бархата и перьев
На гордой шляпе. Выразим судьбе
Почтение за столь несхожий образ.
И времени, конечно, и оно
Свой приговор выносит, пропуская
Сквозь сита наши взгляды. А пока
Попробуй оценить себя как мастер,
Рембрандт ван Рейн, сравнительно недавно,
Художник, и заметный, что ж теперь,
Извольте видеть: в доме не найти
Вещицы лучше, чтоб украсить плечи,
Чем собственная наша голова.
И, слава Богу, ей пока владеем.
Она, похоже, будет, друг любезный
Нужна как никогда. Клубится мрак,
Такие тени над тобой нависли,
Что будут много хуже, уж поверь мне,
Чем сумрак на холсте, какой улов
Растерянной досады и презренья
Он обеспечил! Амстердам решил,
Что пятьдесят флоринов слишком много
За право не найти свои черты
Во мраке странных золотых теней.
Им невдомек, что свет – одна лишь часть
Божественного мира, тень – другая,
И если в этом замысел Творца,
Она не может ничего не значить.
Теперь они начнут тебя ругать, -
Так Саския сказала перед смертью, -
Ругать себя, отчаянно жалея.
И слабо засмеялась, а потом,
Перед кончиной, улыбнулась мне.

И я мог думать, глядя на тебя,
На образ тот, что я когда-то создал,
Поймав в желтушном зеркале как есть,
Или почти таким, как есть, что если
Все то, что раньше представлялось мне
Бесценным даром, сделалось пустышкой -
Я стал бояться, и не без причины,
Что золотом гордился дураков.
Но тот, что в желчном зеркале, и тот,
Что на холсте, торжественно не верят,
Что это правда; хорошо для нас,
Рембрандта, Титуса, все здесь сегодня,
Все, что осталось из того, что здесь
Когда-то было: взрослый человек,
Он помнит все, и мальчик – понемногу
Он забывает. Раз, и два, и три –
Другие дети умерли, а после
И Саския скончалась, а потом
Решили все, что и художник умер.
Они решили так. Приходит все
И сразу, но двойник среди теней,
Лунатик этот, чокнутый, не видит,
Что умер до того, как Бог ему
Позволил умереть, рисует то,
Что невозможным кажется -  голландцы
Так думают, -  испорченность ему
Велит так рисовать, ехидство, злоба,
Или еще Бог знает что. Бог знает,
И если так, какое дело нам
Что думают голландцы. Если им
Милее видеть ряд голов, где каждый
Не слишком выделяется, есть Франс,
Он может это сделать, и успешно:
Что крысолов, что лучник, что аптекарь:
Все схожи, словно кролики. И вот,
Отсчитаны монеты, все довольны,
Любой в ряду не хуже остальных
Для Франса, Амстердама. Этот выбор -
Их выбор, но не наш. Тебе, друг мой
Чтоб что-то представлять в пространстве рамы
Нужны и эти скулы, и глаза
С их пламенным задором, и чуть больше
И глубже – мир за этим. Ты один
Все должен делать, без поддержки моды,
Она теперь не бросит ни цветка
К твоим ногам отступника и точно
Не станет воспевать. К чему идет
Наверно знала Саския, что будет,
И со своей лукавой добротой,
Сомнений убирая половину,
Дарила мне и золото свое,
И нежный смех, пока не умерла.

И если ты, мой друг, осознаешь,
Какой идешь дорогой, и сегодня
Не столь самодоволен, знает Бог,
Как все случилось, может, предрешенной 
Была кончина Саскии, она
Могла устать, и раньше, чем ушло
Все худшее, и до его начала.
Для женщины ждать вечно невозможно,
Имея от мужчины лишь слова
Гарантией невидимого, фраза
На тему его веры прозвучит,
Хотя бы иногда, щепоткой яда.
Да, даже от нее. В конце концов,
Она могла увидеть вместе с ними,
И согласиться с ними, говоря
Самой себе, что ты идешь наощупь
По призрачному следу в никуда,
В туманный сумрак. Зрение твое
Испорчено, в упорстве заблуждений
Ты ищешь свет, поскольку погружён
Душой во мрак, но в этом сам не смеешь
Себе признаться. Гибельная спесь
Изношенных оценочных суждений
Не обошла и Саскию, и ей
Был нужен саван из фальшивых слов,
Чтоб завернуть в него свои надежды.
Не поиски твои ей были ближе,
А то, что было создано в душе
Ее воображением. Как знать,
Она уже могла к тому моменту,
Могла невольно, как любой другой,
От дьявольского яблока желаний
Кусочек откусить, и ты, друг мой,
Не стал бы ей по вкусу, все тогда,
И не для одного, для вас обоих,
Окрасило бы это чувство смерти
Еще при жизни -  кормится таким
Не только ад, но также и искусство,
Предавшее свою живую суть.
Она могла узнать об именах,
Когда-то прозвучавших даже громче,
Чем имя ее мужа, что от них,
От быстрой славы сохранило время:
Все превратилось в тлен, все стало – пыль
Для усыпальниц. Саския, не веря,
Среди имен могла искать твое,
И не найти. К несчастью, это - голод
Для сердца, столь живого, как ее.
Ей полнота и радость бытия
Необходимы были, но во взглядах
Сподвижников, что стали исчезать,
В глазах друзей, она прочла бы жалость,
Необратимость мнений, холод слов.
И если бы мечты о ней, о чуде
Сбылись сегодня, будь она жива,
Как мог бы я просить увидеть вместе
Волшебный отблеск, долгожданный свет,
Тот, что искал, казалось, без успеха
На протяженье долгой ночи. Он
Приходит, наконец, пусть, не для многих,
Лишь для тебя, и нескольких других,
Оставшихся сегодня на руинах
От прежней жизни. Катастрофу, друг,
Мы пережили вместе, это точно.
Мой дом, однако, рухнул, только мой,
Ты невредим, земную оболочку
Мою переживешь, в тебе есть жизнь,
И эта жизнь устойчивее плоти,
В которой мне дано еще побыть.
Но ты недосягаем, ты сейчас,
Там, где тебя я написал когда-то.
А я драконов вижу. Мир вокруг
Падением как будто опрокинут,
Он сломан, мир мой, сам я ослеплен
Ударом этим, хоть и целы кости.
И если различаю иногда
Глаза и зубы, там, среди теней,
Нагруженная страхом нереальность
Их создает в избытке, то они
Совсем не так тверды в своем упорстве,
Как ты в своем спокойствии, в своем
Пренебреженьи к их земным уловкам.
Признаюсь: временами ублажать
Мы вынуждены их, осознавая,
Что потакаем демонам, и нет
Сомнений в их природе, но, однако,
Они не столь опасны, и не столь
Безжалостны к триумфу человека,
Как мода, например, в своей погоне
За быстро проходящей новизной
Такого сорта, что уже с пороком,
Едва развившись, и, как плод больной,
Срывается с еще зеленой ветки,
О землю расколовшись, и видна
Его насквозь гнилая сердцевина.
Я говорю все это, ты – молчишь.
Из уваженья к твоему молчанью
Я соглашусь: потери есть, похоже,
В других оттенках цвета, не моих.
В них нет наивной легкости. Что делать,
Словами не рисую. Но слова
Для большинства из нас – все, что имеем,
Все, что порой мы можем предложить
Израненной душе. «Будь осторожен.
Твой дьявол отрицания, он ждет,
Не посвяти ему свою живую душу».
Могу поспорить, ты бы мог сказать
Мне это потому, что знаешь твердо:
В тебя я слишком верю, мой двойник,
Чтоб поднялась рука тебя закрасить.



Ну нет, мой друг, Минхер Рембрандт ван Рейн
Приметная, когда-то, не сейчас,
Особа в Амстердаме, я не стану
Марионеткой дьявола, ни здесь,
Ни где-либо еще. Был раньше ад
В Голландии. Пришлось вести борьбу
С реальными драконами, но тех,
Что в головах мы взращиваем сами
Не стоит игнорировать, способна
Их тирания нас свести с ума.
А, значит, опасения твои
Здесь не напрасны. Принимаю мудрость
Твоей заботы. Мы с тобой опять
Едины, мой приятель, снова вместе,
Хотя, конечно, если говорить
О времени, о власти обстоятельств –
Ты с ними жестковат, но нам обоим
Знакомо то, как дождик золотой
Способен стать потопом, что сметает
Любые дамбы на своем пути,
А слабая заря в себе содержит
Весь будущий пожар, не победить
Такое пламя никаким усильем,
Конечно, если дьявол во плоти
Со слугами своими, не сумеет
Свой тайный план осуществить однажды
И солнце погасить. Но хватит нам
Об этом думать. Я благодарю
Тебя за терпеливое вниманье.

Есть то, однако, что гораздо дольше
Нас мучает, чем демоны сомнений
С привычкой собираться позлословить
Над грудой бесполезных черепков,
Иль рухнувших в один момент конструкций
Воздушных замков. Все они – семья
Моих благожелателей, где, впрочем,
Не без урода. Докучают часто,
Особенно – один из голосов.
Его, как тайный голос неудачи
Я не люблю. Как будто на шесток
Присевший над законченной картиной
Он говорит: “Рембрандт, и что с того.
Ты это написал, кому сегодня
Все это нужно?” Злой его рефрен
Звучит как хор. Для моего же блага
Он силится заполнить пустоту,
Молчание тех нескольких друзей,
Что были рядом, их теперь не стало.
Он продолжает: “Как ты можешь знать?
Надежно знать, что будет твое имя
Когда-нибудь открыто, и, потом,
Лет через сто, быть может, пятьдесят,
В компании червей, тебе так важно,
Что там они найдут? Ведь если ты
Лишь то, что есть – никчемный муравей
С амбициями, смерть и разложенье
Не будут значить больше для тебя,
Чем для святого, или, например,
Отцеубийцы. Если же душа
Действительно бессмертна, вспоминая
(Допустим, души могут вспоминать),
Она смеяться будет над твоим
Честолюбивым яростным желаньем
Марать холсты, искать оттенки охры
Для этой тленной тряпки, иногда
Собой гордиться, если никому
Так, как тебе, еще не удавалось
Изобразить незрячий смертный глаз,
И этим, может быть, сказать о смерти
И об извечной слепоте людской
Сегодняшней, никак не меньше. Рембрандт,
Да что такое мертвый глаз, ничем
Не хуже будет мертвая селедка
С глазами, почему не рисовать
Ее, или, допустим, яркий пласт
Говядины, во всей великолепной
И сочной неподдельности, и в ней
Найти возможно целостность и ценность
Не меньшую, чем в лицах тех господ,
Которые едят ее. Бог создал
Нас тем и этим. Прихотью его
Одно в другое может превратиться.



Ты слышишь, Рембрандт? Так он говорит
И исчезает. В тишине, на смену
Другой приходит голос. Вдохновлять
Дано ему, второму, он умеет
Для жесткой правды подобрать слова
Помягче. Справедливы или ложны,
Не важно, утверждения его –
Я правдой их зову. Там, в глубине,
Есть у меня струна, что отвечает,
И это так понятно, если я
Всего лишь инструмент, на нем порой
Играют мне неведомые силы.
”Ты мог бы, я считаю, продвигаться
Не слишком в глубину, прибавить темп,
Когда бы в композиции твоей,
Твоей системе спорной было право
Ответить “да”, при этом думать “нет”,
И, в результате, выиграть, храня
Неоднозначность. Только Аполлон
Иначе видит, потому голландцам
Приходится так долго сожалеть
О попусту растраченных флоринах,
Не получив желанный результат.
Ты отлучен, бесспорно, от признанья
Всем этим поколением, и как
Понять им, оскорбленным: нет ни злобы,
Ни злой ухмылки в тени золотой,
Что скудные черты переиграла
И сохранила лица, только лица,
Без их столь мало значащих имен.

Я думаю, ты знаешь, что все это
Не слишком важно для тебя сейчас;
Написана картина так, как демон
Твой пожелал, и хватит. Рисовать
Как можно больше – вот твоя задача.
И не считать потери. Удержи
Свой свет на оптимальном расстоянии,
Так, чтобы видеть. Может нас слепить
И тяжкое предчувствие, как яркий
Источник внешний. Сохрани в себе
Уверенность, что прав в своем искусстве.
И, если так, придется им признать
Неправоту. В конце концов, увидеть.
Нарушит это, даже возмутит
Их безмятежность, но потом обида
Должна исчезнуть, а в твоей ночи
Голодных пресмыкающихся много.
Но есть Рембрандт, и угодить ему
Проблема не из легких, как бы твердо
Он не был убежден, что сила, власть
За тем, что не имеет для голландцев
И тени силы, даже отголоска.
И что с того? Не знаешь, чем заполнить
Больной в своей бездарности досуг?
Ум стал непривередлив, нездоров,
И расплодилась зависть – мелкий хищник,
Съедающий всю радость от работы?
Но, может быть, служение твое
И есть отказ от пищи, что безвкусной
Считаешь сам. Ты, Рембрандт, лишь слуга.
Ты не хозяин, но тебя отдельно
Назначили на должность. Те рабы,
Что мнят себя свободными, боятся
Гораздо больше этой жизни. Ты
Из тех немногих, избранных, кто знает
Что нужно делать, и, пожалуй, как.
Тебе подарен инструмент столь острый,
Что он небезопасен, потому
Пора вернуть всех демонов на место,
В аду у них у каждого  - свое.
Принять судьбу смиренно, и не думать,
Под звездами склонившись в этот вечер,
О времени, ушедшем безвозвратно,
И о годах, что предстоят. Прости
Их скромный вид, их будет ровно столько
Чтоб ты себе позволил постоянство
Своих чудачеств. Вот и сорок лет
На пятки наступают, но быстрее
Походка у забвения. Оно
Уже на шею забралось и едет,
Обняв тебя своей железной хваткой.
Пусть продолжает, что мы скажем тут.
Когда-нибудь оно тебя оставит.
Ты, надо полагать, уже умрешь,
К тому моменту пережив, возможно,
Смертельные удары для своей
Способности к искусству. Но тогда
Само небытие тебя покинет.
Где знак его, где крепкие объятья?
- Их под могильным камнем не найти.

Так говорит твой голос, что мудрее.
Ему не веришь, Рембрандт, так зачем
Писать картины дальше. Если веришь –
Не жалуйся. И точно ни к чему
Жить памятью о радости ушедшей,
О прежней славе, розах. Все давно
Исчезло вместе с Саскией, и смысла
Нет больше в них, они как прядь волос
Самсона, обмотавшихся счастливо
Вокруг его мизинца, перед тем,
Как рухнул храм. Исключена теперь
Опасность неожиданно забыть,
Что в доме Аполлона нет часов,
Как нет календаря, который скажет,
Сколь далеко ты отстоишь сегодня
От Амстердама. Что закон один,
Как для тебя, когда ты видишь свет,
(Что для других совсем неочевиден),
Так и для них, голландцев. Их глаза
К твоим картинам слепы, если уши
О них не слышат. Это, друг мой, Рембрандт
Еще один путь к смерти. Если ты
В начале перемен, они, быть может,
Длиннее срока, данного тебе
Твоей мечтой и верой. Жаждешь видеть
Приветственные лица с двух сторон
Своей дороги? Годы можно ждать,
Пока услышишь крики одобренья.
Не лучше ли другое: разместить
Величие и славу в придорожной
Канаве, равнодушной к ним вполне.
В ней будет так удобно встать на якорь
С тем, что осталось – золотом вдовца,
И в полутьме ее забыть отныне
И мрак души, и холод непризнания.