Футбольная история

Ах, какое жаркое, сочное,
зелёное и весёлое стояло лето
в том далёком восемьдесят втором,
когда случилась со мной
одна дурацкая история,
гордиться которой мне,
наверное, совсем не пристало.

Приехал я тогда
из своего таёжного посёлка
в огромный шумный город
поступать на экономиста.
Экономистом я до того
быть вовсе не собирался,
любил литературу и историю,
хорошо знал английский,
присматривался к профессии педагога,
но как-то не очень-то и всерьёз,
считая по совету отца
любой диплом лишь трамплином
для стремительной карьеры
какого-нибудь совпартработника.

Когда наступило время
принимать судьбоносное решение,
поехал я в областной центр
подавать документы в политех,
почему-то решив, что стране
не хватает инженеров-строителей,
а папа, мой главный советчик,
будучи в командировке,
зачем-то попёрся туда со мной.

Разомлев и одурев от жары,
вылезли мы из трамвая,
завидев бочку с квасом,
на остановку раньше, чем нужно.
Пока пили холодный вкусный квас,
разглядели невдалеке за деревьями
высокое здание с вывеской
"Институт народного хозяйства",
из дверей которого выходили
в большом количестве
молодые симпатичные девушки.

Папа решительно нахмурился,
выпятил челюсть, втянул живот,
и уверенно потащил меня на зов природы,
то есть в приёмную комиссию,
где весёлая загорелая щебетунья-очаровашка
в весьма легкомысленном платьице
начала с ходу строить ему глазки
и через пять минут так обаяла,
что папа скомандовал мне
сдавать свои документы туда,
куда насоветовала ему
эта добрая фея.

Набегавшись по жаре,
я с ужасом подумал о том,
что надо будет тащиться
ещё неизвестно куда,
поэтому вздохнул про себя,
попрощался с дивной мечтой
строить "голубые города",
о которых так красиво пел Эдуард Хиль,
и безропотно покорился судьбе.

На вокзал ехали молча.
Папа был заметно рад тому,
что вопрос с моим поступлением
уладился так легко и приятно.
— Какая... эээ... спортивная девушка! —
сказал он задумчиво, со светлой печалью
глядя куда-то в пространство.
И с заметной завистью добавил:
— Как же тебе повезло!
Ты даже не понимаешь...

В СССР, как теперь известно,
слов "секс" и "эротика"
тогда ещё не знали, а потому
занимались любовью
бессистемно и безалаберно,
используя для названия процесса
в основном матерную брань
и разные медицинские термины.
Наверное, именно поэтому
мой осторожный папа
всех привлекательных дам
политкорректно называл
"спортивными девушками".

Он оказался во многом прав.
Когда я вспоминаю те дни,
когда жил абитуриентом в общежитии,
где восемьсот лиц женского пола
пришлось на шестьдесят морд нашего,
то на ум мне почему-то сразу
приходят именно такие слова,
как "промискуитет" и "свальный грех".
Впрочем, история вовсе не об этом,
и я наконец-то близок к её началу.
 
Июль, жара, пляж, пиво...
Кому охота в этой обстановке
учить какую-то там математику?
Но я сходил на консультацию
перед предстоящей контрольной,
где вволю навыпендривался
перед женской аудиторией,
ярко блеснув своими познаниями
в области решения примеров и задач.

Тут-то они срисовали меня,
два красавчика-армянина,
Ашот и Мушег Оганесяны,
подошли ко мне, отвели в сторонку,
сказали волшебные слова:
"Брат, памагы!"
а дальше сделали предложение,
которое повергло меня в ступор.

В пору молодости жизнь моя,
к счастью или к сожалению,
спешила, летела, мчалась вперёд,
постоянно и нетерпеливо
спрашивая меня в лоб:
"Решай, пацан - быть или не быть?"
Опыта у меня было слишком мало,
амбиций, наоборот, чересчур много,
в голове гулял шальной ветрюган,
а ответ на вопрос был нужен,
как говорится, ещё вчера.

Но то, что именно я, и только я
стал виновником доброй половины
всех своих собственных бед —
это совершенно точно.
Не приди я на эту консультацию
или веди себя чуток поскромнее,
не попал бы, как кур в ощип.

С виду всё выглядело очень просто.
Братья-армяне предложили мне
усесться на экзамене вместе,
поближе друг к дружке,
для того, чтобы я решил за футболистов
их варианты контрольной работы.
Вот тут-то я и опешил,
потому что с ужасом понял —
"добрые дяди" предлагали мне самому
вырыть собственную могилу.

Оганесяны «стучали в мяч» в местном СКА,
им требовалось просто сдать экзамены,
их брали в любой институт, не задумываясь,
любому институту были нужны спортсмены,
вежливые хорошие ребята со связями,
отслужившие свои два года в армии,
да ещё и члены КПСС, как оказалось потом.

Но мест на нашем потоке было мало,
конкурс был в тот год серьёзный,
что-то около десяти человек на место,
бонусов никаких я не имел,
в армии ещё не служил,
пройти в финал забега мог
только на общих основаниях
по результатам четырёх экзаменов.

Так вот, там, где братьям-Оганесянам
было достаточно "троек",
мне была нужна только "пятёрка",
но и та не меняла расклад в мою пользу,
потому как предпочтение
было бы отдано футболёрам.

"Брат, памагы!" —
почуяв мою слабину,
братья дружно взяли меня в оборот,
да так крепко и прочно,
что хотелось завыть.
Я начал было отказываться,
но тогда в их сладкоголосии
появились угрожающие нотки...

Странно сейчас вспоминать —
но они даже денег мне
взамен не предлагали!

Буду честен до конца —
я был один,
я испугался,
я струсил,
и поэтому — согласился.

В ночь перед экзаменом
я почти не спал,
пребывая в полном душевном раздрае.
Бесило тупое лицо луны за окном,
визгливый смех соседок за стеной,
лязг трамваев, уходящих в депо.

Советоваться было не с кем.
Выхода не было.
Я мог смело паковать
свой задрипанный чемоданчик,
ехать в общем вагоне назад,
в пыльный сонный посёлок,
пить с корешами "бормотуху",
устраиваться на завод,
потом идти в армию...

Можно было наврать самому себе,
отпустив всё на самотёк,
проболтаться в общаге
до конца экзаменов,
не найти себя в списке —
ах, как неожиданно! —
и вернуться к родителям,
обманув себя и других имитацией
честно выполненного долга.
Но как мне было бы потом
жить с этим дальше?

... Они были похожи в тот день
на героев индийского кино.
Белые брючки, цветные батники,
кожаные туфли на каблуках,
маслянистые глаза с поволокой —
весь вид их показывал:
"Жизнь удалась!"
Они кокетничали с девушками,
громко смеялись, показывая всем,
какие они храбрые и весёлые.

О, если они были чуть поскромнее,
не так беззастенчиво
показывали своё превосходство!
Как только я увидел их,
откуда ни возьмись,
появился и взорвался в моей голове
холодный обречённый,
но очень яростный огонь,
и кто-то внутри меня —
не иначе как сам дьявол, конечно! —
утробно и страшно захохотал.
Наверное, так панфиловцы
бросались под танки…

"Брат, памагы!" —
да, я решил за них контрольные,
но решил их задачи так,
чтобы не оставить
этим «танцорам диско»
никаких шансов
даже на несчастные "тройки"!

И через пару дней
с великим наслаждением
увидел у списка с оценками
их расстроенные лица.
Им очень хотелось тогда
изрядно поколотить меня,
они прыгали вокруг скамейки,
как будто два злобных павиана,
ругаясь вполголоса и брызжа слюной,
но тут, на великое счастье моё,
из института вышла компания
знакомых ребят-чеченцев,
и незадачливые футболисты
как-то очень резко ретировались.

"Что случилось?" — спросили меня,
и я с невероятным облегчением
под дикий хохот
рассказал всю эту историю,
потом ещё раз, и ещё,
и вскоре она превратилась в легенду,
которую однажды
рассказали и мне самому...

Хотел было я признаться в том,
что я истинный герой этой истории,
но как-то поскромничал.
Да и нечем было гордиться,
честно говоря...

Что ещё добавить?
Через пару месяцев попал я
на футбольный матч СКА
и увидел на поле Оганесяна,
правда, какого из братьев,
так и не разглядел издали.

Что мне вам сказать...
Совесть моя немного успокоилась.
До Марадоны Оганесяну
было, конечно, ещё ой как далеко,
но в бутсах, с мячом
посреди грязного поля,
он смотрелся явно на своём месте.